— Вы знаете, Солонцова, зачем я вас пригласил?
— Откуда же, Артем Витальевич, мне знать, мастер сказал, вот я и пришла.
— Хм...— Директор откашлялся и развернул белоснежный платок.— Хм... так вот, Солонцова. Я слышал, вы с Поляковым поженились? Так?
Чувствуя недоброе, она нерешительно кивнула.
— Видите, Солонцова, хочу с вами поговорить откровенно. Дело такое. Поляков может стать очень и очень толковым специалистом. У него природные данные, от бога. Вы — женщина, вы должны понять. Он сейчас у нас в особой группе, вы, конечно, знаете. Он блестяще, понимаете, блестяще,— подчеркнул директор,— разрешил несколько очень сложных... ну, как бы для вас
попонятнее... несколько сложных технических узлов, внес много дельных предложений в общую конструкцию комбайна. Пропагандист хороший. Скоро год, как ведет кружок политинформации. Вы должны помнить это, Солон-цова. Стараться по мере сил помогать.
Селиванов хотел сказать «не мешать» и только в последний момент переменил.
— Вы меня понимаете, Солонцова?
— Я вас очень понимаю.— Она с силой обдернула на коленях юбку.— Чего тут не понять?
— Вот и хорошо. Такой муж кое к чему обязывает.
— Я понимаю. Можно идти?
— Идите, Солонцова. Надеюсь, вы учтете, и все будет в порядке.
Открывая тяжелую, обитую черным дерматином дверь, Солонцова обернулась.
— До свиданья, Артем Витальевич. Очень благодарна.— Она говорила и удивлялась, откуда у нее брались слова, вот уж слова так слова! — Спасибо вам за доброту вашу. Премного благодарна.
Когда за нею закрылась дверь, Селиванов вдруг переспросил:
— Что? Что? — и покраснел.
У холодной гранитной глыбы — памятника на Центральной площади — стояла Мария Петровна Дротова. Она утопала в разношенных валенках, полушубке и в огромной пуховой шали. От мороза глаза слезились. Она ходила сюда каждое воскресенье, а сегодня пришла в четверг. Сегодня особый четверг. Она бережно вынула из-за борта полушубка две ветки цветущей комнатной герани, осторожно, с усилием, нагнулась и, тяжело дыша, положила цветы к подножию памятника.
— Ну вот, Галина Ивановна,— сказала она шепотом — губы еле-еле шевелились.— Поздравляю, голубушка. Дай бог, дай бог. Сын наш женился. Дай бог ему счастья. Он хороший, Галина Ивановна. Ты не обижайся на мою радость. Я ведь знаю, ты не обидишься.
Серая глыба стояла внушительно и строго, опушенная по граням ослепительно белым инеем, у ее подножия от мороза чернели цветы.
— Он хороший человек,— говорила Мария Петровна.— Даст бог, будет у них все хорошо. Внучка понянчить успею. Я у них уже была, я тебе все рассказывать буду, без утайки. Вот в другой раз упадет денек потеплее — все расскажу. Спи себе с богом, не думай. Замерзла я.
Она говорила и все никак не могла оторваться от чер-
ных цветов на снегу, и не было никакого дела большому городу до маленькой старушки в полушубке и пуховой шали. Да и не хотела она никого постороннего в своей радости. Она не хотела ее делить ни с кем, кроме той, что лежала здесь, под серым камнем.
«Спасибо тебе, что не сердишься,— думала она.— Ты мать, все понимаешь, голубушка. И меня понимаешь. Диме хорошо, ты не думай. Она любит его, светится вся. Сегодня испеку пирог с яблоками, приглашу. Они придут, уже обещали. Дима любит вкусные пироги».
Накануне «Осторецкая правда» вышла с большой статьей Дербачева, писавшего о задачах предстоящего совещания. Юлия Сергеевна, развернув газету, с любопытством пробежала статью глазами и начала читать уже внимательно, изучая абзац за абзацем. Она не могла не отдать должное Дербачеву-публицисту, страстному, умевшему убеждать цифрами и фактами. Именно страстность, безудержная полемичность озадачила, насторожила ее, как и в разговорах с ним прежде. По ее мнению, статья получилась не директивной, не подлежащей обсуждению и разбирательству статьей руководителя области, подводящей итог всей кампании, а остропроблемной. Слишком чувствовались крайности, раздражение проглядывало во многих местах. И положением в сельском хозяйстве, и методами руководства. Намечалась крупная перестройка в масштабах области.
Юлия Сергеевна отчеркнула ногтем несколько абзацев.
«Насыщение техникой сельского хозяйства — гвоздь всей проблемы. Мы обязаны ставить такой вопрос и решать безотлагательно в масштабах области, местными ресурсами... Нужно изыскивать любые возможности для дальнейшего увеличения материальной заинтересованности колхозников».
Борисову, в какой раз уже, с необычайной остротой охватило желание еще раз поговорить в открытую, поспорить с Дербачевым, даже просто увидеть его сейчас, сию минуту. Схватить за руку, как безрассудного ребенка, предостеречь, удержать. И она бы это сделала, давно бы сделала, несмотря на выработанную годами осторожность и умение молчать. И почему она должна ему верить без оглядок? Противоречия все обостряются, достаточно вспомнить, сколько за последнее время выявлено чуждых партии людей. Хотя бы тогда, в сорок девятом, когда и среди слушателей партшколы оказалось много
мусора. Тоже ведь пытались подвергнуть ревизии политику партии в колхозном строительстве. И какие люди — сразу не поверишь. И Дербачеву слепо верить ни в коем случае нельзя. Чем-то он подкупает, может быть прямотой, страстностью. Но ведь все дело в направлен- ности.
Юлия Сергеевна отложила газету.
Она чувствовала: Дербачев ищет ее моральной поддержки, ищет в ней силу, которую она не могла ему дать, ее просто не было. Думая о нем, Юлия Сергеевна старалась представить его в другой, обыденной обстановке. Она видела, как он приходит домой, в пустынную одинокую квартиру, раздевается, ужинает, идет в ванную, ложится в постель. Наверно, он много читает и любит читать лежа. И наверное, сластена.
Она засмеялась, потрогала щеки. Щеки горели. Она снова засмеялась, пожала плечами. Трудно решиться.
Резко зазвонил телефон.
Юлия Сергеевна взяла трубку и, продолжая улыбаться, поздоровалась:
— Здравствуйте, Владислав Казимирович. Рада вас слышать. Ну, ну...
Улыбка медленно сползла с ее лица. Елизавета Ивановна, заглянувшая в кабинет, тихо отступила, беззвучно прикрыв за собой дверь.
— Любопытно, да, да, слушаю,— роняла Юлия Сергеевна скупо.— Так и заявил: ее сын теперь мой сын? Благодарю, Владислав Казимирович, за информацию... Будьте здоровы!
Несколько минут она сидела неподвижно, потом подняла трубку:
— Я занята. Никого не принимать сегодня. Что? Директор филармонии? Перенесите на завтра, я же сказала!
Она бросила трубку, прошлась по кабинету. Ковер гасил звуки шагов. Она ходила по кабинету безостановочно и долго. Затем подошла к столу, взяла газету, прочитала заголовок статьи Дербачева. Опустилась глубоко в кресло в углу, платье сползло с круглых, обтянутых чулками колен. Вновь прочитала заголовок статьи, скомкала газету и уронила ее на пол. Потом встала и пересела за свой рабочий стол в самом углу кабинета. Взглянула на часы. Почти два часа — время обеда. Она не выходила из кабинета еще часа полтора; всем звонившим и приходившим Елизавета Ивановна отвечала, что Юлии Сергеевны нет, уехала по срочному делу, и когда будет — неизвестно.
В конце рабочего дня, приводя в порядок бумаги на столе Юлии Сергеевны, Елизавета Ивановна обратила
внимание на скомканный и затем вновь тщательно разглаженный свежий номер газеты «Осторецкая правда». Одна из страниц ее была снизу доверху исписана одними и теми же густо зачеркнутыми словами.
Секретарша оглянулась, попыталась прочесть, не смогла, бросила газету в корзину для мусора.
Здание областного драмтеатра украшено транспарантами, лозунгами и флагами. Над главным входом — еловые ветки и огромное белым по красному: «Добро пожаловать, труженики села!»
Председатели колхозов, секретари парторганизаций, бригадиры, директора МТС, механизаторы и животноводы, звеньевые съезжались в город со всех уголков области, заполняли гостиницы, останавливались у знакомых. Дальние — поездом, на газиках и «Победах», у кого они были, большинство, и особенно ближние,— на розвальнях, кто чем богат. Ближние уезжали ночевать домой: пятнадцать — двадцать километров по зимней накатанной дороге — хорошая разрядка мозгам после всего, что услышишь на совещании. Газета «Осторецкая правда» на первой странице поместила подборку стихов местных поэтов. Их читали в чайных и столовых.
Из «Зеленой Поляны» приехали на совещание трое. Степан Лобов, бессменный секретарь парторганизации Чернояров Василь Васильевич и главный агроном Карасев, прозванный в колхозе за свою рыбью фамилию и драчливый, неспокойный норов «Ершом Ершовичем». Жена надавала Лобову перед поездкой в город массу поручений, он их начисто забыл. В городе сразу обступили другие заботы. В боковом кармане его пиджака лежал объемистый блокнот, исписанный для памяти всеми теми делами, которые необходимо сделать. Он несколько раз просматривал свой блокнот, и Чернояров косился на него и посмеивался:
— Ты, Степан, хоть в городе дай себе раздышку. Перед началом хоть в «Обрыве» позавтракаем. Тебе в чайной питаться не с руки. Три миллиона дохода — миллионер.
— Ладно скалиться, пока вниз головой летать не собираюсь,— отмахивался Лобов, думая о сыне. Нужно было выбрать время и увидеться, передать пакет с провизией, тщательно уложенной Марфой. Егор второй год учился в ветеринарном техникуме, и Лобов видел сына раз в месяц, когда тот, выбрав выходной, приезжал домой.
Сейчас Лобов, наскоро просматривая записи в блокноте, никак не мог сосредоточиться. Егорка из вихрастого мальчишки стал студентом, живет в городе своей жи-
знью, с отцом разговаривает сдержанно, и Лобов чувствовал, что свысока.
А ведь Степан Лобов далеко не тот, что несколько лет назад, когда он тянул председательскую лямку в разоренном войной, нищем колхозе и не пытался возражать ни в чем уполномоченным и всякому заезжему начальству, хотя порой кое-кому из них за тупость и самодовольство очень хотелось сунуть своей единственной рукой в физиономию. Теперь Степан Лобов научился обходить всякие директивы, приказы, устные и письменные, и незаметно делать по-своему. Неожиданно для себя он открыл множество лазеек, о них раньше не подозревал. Тут он впервые понял мудрость пословицы, родившейся не иначе как в какое-нибудь лихое время: «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло». Он не воровал и не пил, и к нему постепенно возрастало уважение колхозников, дошедшее до масштабов района, потом области и сыгравшее во время укрупнения колхозов решающую роль. Его оставили председателем колхоза «Зеленая Поляна», вобравшего в себя добрый десяток прежних хозяйств. Он обратился в райком партии и честно признался, что не справится, и потребовал освобождения. Он был коммунистом, и ему пришлось забрать назад свое заявление. «Сейчас не время хвастаться своей неграмотностью,— сказали ему в райкоме.— Нет времени учиться, набираться знаний? Нужно найти. Стыдно спекулировать на этом! Гордиться надо, вас из десяти выбрали, сотни людей доверили свои судьбы, а вы в кусты? Вы фронтовик, Лобов, вам и книги в руки!»
Потом приезжали, хвалили: «Ну вот, видишь, Лобов? А ты говорил!» А что он? Ядром все-таки послужило хозяйство самой «Зеленой Поляны», его особая и, пожалуй, основная статья — молочное животноводство. Он лишь додумался до того, чего не скумекал бы только дурак. Грубых кормов сколько угодно рядом. Газеты писали о каком-то особом умении хозяйствовать. Куда там, в самом деле,— тысячное стадо коров...
Степан Иванович, откладывая газеты, прятал усмешку. Нашли особое умение! Ведь и в полеводстве он вроде придерживался планов, да умело гнул свое. Взять хотя бы то же огородничество. Есть скот — есть и навоз. А легко ли все это давалось? Пришлось засесть и за книги. Вначале он разбирался в них с трудом, с недоверием заглядывая за каждую следующую страницу. Марфа, просыпаясь за полночь, видя его, насквозь прокуренного, склоненным за тетрадками, насильно волокла в постель, стаскивала сапоги и неизвестно кого кляла на чем свет стоит. Он засыпал мгновенно, прося разбудить пораньше. Марфа жалела му-
жа и не будила. Шутка ли, человек ворочает чуть ли не четвертью района, надо же ему и отдохнуть и поспать. Она подходила к столу, заваленному окурками и книгами. Она не раз загоралась желанием растопить печку и бросить их туда все, до последнего обрывка. Но она видела: муж все свободнее разговаривает, даже спорит с приезжим начальством. И все же она не раз, выбрав момент, подступалась к нему: «Ты бы, Степан, отдохнул, не уйдут от тебя бумаги. Хоть разводись с тобой. Что имеешь мужа, что нет...» Она была хорошей женой, и попробуй кто-нибудь обидь при ней, хотя бы и за глаза, Лобова! Она не сразу, пусть трудно, научилась уважать его за невиданное упорство, за то, что теперь он знал больше других, своим горбом дошел, без всяких там академий, и умел здорово срезать какого-нибудь зарвавшегося выскочку из района.
Степан Лобов постарел и пополнел. Приехал он на совещание с тайной уверенностью, что очередная «гово-риловка» ничего практически не изменит. Он ехал в город главным образом ради своих дел. Нужно достать хотя бы полмиллиона штук кирпича для закладки фундаментов под новые фермы, заключить дополнительный договор с автоконторой, договориться с банком, достать запчасти для автомашин, химикаты для обработки зерна. Нужно было сделать массу других дел. И любое из них, в отдельности взятое, для Лобова куда важнее самого совещания. Он просматривал свой блокнот, досадливо хмурился и решал, что можно поручить сделать Черно-ярову, агроному. «Придется вызвать главбуха Евсеи-ча,— подумал Лобов.— Без него не обойдешься, у него здесь добрая сотня знакомых. Придется старика шевельнуть».
Лобов сидел и думал в тесной комнате, в доме одного из своих городских знакомых, на окраине города. Жеребца распрягли во дворе.
Вошел Чернояров, хлопнул по ладони шапкой, запорошенной сенной трухой.
— Мороз лютует с утра. Ты, Степан, готов? Думаю, переночуем сегодня, чтобы лошадь не гнать? Закончим-то к полночи.
— Думаю, переночуем. Я сижу тут, считаю, надо было главбуха захватить. Корма Вакуле хватит?
— Есть,— сказал Чернояров.— Овса полмешка, клевер есть. Здорово он перепал, гнали, что ли, сильно. Привык я к этой скотине, умный, черт. Что хозяин? —
Чернояров кивнул на закрытую дверь, из-за нее доносился стук посуды и негромкие голоса.
— Хозяин — мужик свой. Отвел комнату — значит, не выгонит. Диван с кроватью есть, кто-нибудь на полу ляжет.
— Может, в гостиницу удастся устроиться,— сказал Чернояров.
— Я не пойду. Здесь перебуду. Где Карасев? — В город ушел. К началу, говорит, приду.
— Приехали?
— Поедем. Завтракал?
— Не хочу. Там перехватим. Интересно, что там сегодня говорить будут?
Чернояров нахлобучил шапку волчьим мехом вверх, на Степана насмешливо сверкнули из-под нее черные глаза.
Совещание открылось большим докладом Дербачева о положении сельского хозяйства области. Народу много. Балкон, вестибюль, зал — все набито до отказа. В фойе — диаграммы, плакаты, фотовыставка, графики планов порайонно, по отдельным передовым колхозам, совхозам и МТС. Поздно вечером, накануне совещания, Дербачев сам все осмотрел и дал последние указания. За ночь все доделали и исправили. Юлия Сергеевна была в президиуме, вторая слева в первом ряду. На ней теплый серо-голубой свитер с глухим высоким воротником. Дмитрий видел: время от времени она что-то записывала. Он сидел на балконе, во втором ряду, и внимательно слушал. От завода «Сельхозмаш» на совещании были еще Селиванов и Малюгин. На имя Полякова прислали пригласительный билет из обкома. Владислав Казимирович время от времени начинал беспокойно думать, ерзая в кресле: что бы это значило? И решил на всякий случай присмотреться к Полякову и сойтись с ним поближе.
Степан Лобов, сидевший в первом ярусе и привыкший скучать на таких совещаниях, отыскивал знакомых и дружков и кивал в ответ на многочисленные приветствия. Пожалуй, каждый четвертый здесь ему знаком. В пределах области у него установились свои связи: одни выручали его, другим помог он сам. А доставать шифер ему пришлось даже в соседней области. Сам того не подозревая, он здоровался со своими знакомыми по-разному. Тем, кто ему обязан, он просто поднимал руку, а тех, от кого сам зависел, он приветствовал еще и
легким наклоном головы. Он видел и Борисову, и Дмитрия, и Селиванова, у директора «Сельхозмаша» выпрашивал в прошлом году подшипники и другие запчасти. Темная бархатная обивка кресел и лож, многоламповые тяжелые люстры (театр отстраивали после войны пленные немцы), раздвинутый тяжелый бархатный занавес — все это не шло к разномастной публике в сапогах, в кожаных безрукавках, в пиджаках, в платках и видавших виды гимнастерках с темными проколами от орденов и медалей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57