Макарцев сам пошел вперед, к жене, поцеловал ее в губы, слегка подкрашенны
е.
Она заморгала часто-часто, чтобы слезы не выступили.
-- Господи, да неужели все кончилось? -- радостно проговорила она.
-- Еще ничего не кончилось, -- сказала заведущая. -- Игорю Иванычу
предстоит войти в норму. Режим во всем: питание, отдых, прогулки, сон, ни в
чем никаких излишеств, -- она посмотрела на Зинаиду Андреевну.
-- Понятно, понятно! -- Макарцев слегка развел руками. -- Уж какие
могут быть излишества!
-- Вы не отшучивайтесь, Игорь Иваныч! На работу вам нельзя. В санаторий
на месяц-полтора.
-- Бросьте, бросьте! -- отговорился он. -- Вы уже достаточно меня здесь
отдыхом помучили! Для меня лучший санаторий -- работа.
-- Если не послушаетесь, Игорь Иваныч, я позвоню к ЦК, пожалуюсь на
вас...
-- Ладно, ладно... На недельку хоть домой, а там и в санаторий...
-- И дома режим больничный, приеду проверять...
-- Вот деспот, а!
Зинаида Андреевна подала мужу пальто, сама проверила, укрывает ли шею

шарф, хотя на улице было тепло и солнечно, застегнула пуговицу. Выскочив и
з
машины, Алексей открыл хозяину дверцу, ждал, улыбаясь.
-- Здорово, молодец! -- весело сказал Макарцев и как мог крепко пожал
Двоенинову руку. -- Небось, думал, я не выкарабкаюсь, крышка?
Макарцев хохотал. Он был счастлив.
-- Ну что вы, Игорь Иваныч! Немножко приболели, и все. Бывает! У меня
отец тоже вот с тромбофлебитом... А ничего!
-- Знаешь, Зин, как он перепугался, когда я упал? -- говорил Макарцев,
кряхтя усаживаясь на переднее сиденье и повернув голову назад, к жене. Ру
кой
он открыл бардачок. -- Ну, Леша, где сигареты для меня.
-- Гарик! -- Зинаида Андреевна просительно положила руку ему на плечо.
-- Ну зачем?
-- Во, видишь, брат, домашняя диктатура пролетариата. То нельзя, это
нельзя! Теперь начнется... Несчастную сигарету и то не выкуришь. Придется,

Алексей, нам с тобой курить только в дороге, потихоньку, чтобы никто не
видал.
Ему нравился этот демократический разговор с шофером, а Леша гнал по
кольцевой дороге, чтобы через Ленинградский проспект выскочить к "Динам
о", к
дому Макарцева, а потом ехать в редакцию, рассказать новость с
подробностями, как да что.
-- Я для тебя меню выписала из какой-то книги, Игорь Иванович, --
вспомнила Зинаида Андреевна. -- Как питается американский миллионер. В

девять -- овсяная каша без молока и сто граммов вареной телятины. Чашка
зеленого чаю. В двенадцать тридцать -- триста граммов вареной глубоковод
ной
рыбы без соли, пять сырых перепелиных яиц, чашка кофе, ломтик сыру. В пять

-- полстакана крепкого бульона, слегка обжаренная дичь, пятьдесят граммо
в
икры с лимоном, два абрикоса. В двадцать тридцать -- вечерний чай...
-- Где же ее возьмешь -- глубоководную рыбу? А где коньяк? Или я
прослушал, а, Леша?
-- Коньяк отдельно, потихоньку, Игорь Иваныч, как сигареты...
-- Ты почему не говоришь насчет Боба, Зина? -- вдруг, перестав играть,
сухо спросил Макарцев. -- Когда?
-- Я не хотела тебе напоминать, Гарик. Вчера звонили, разрешили сегодня
приехать.
-- Сегодня?! Какого же черта молчишь?
-- Я думала, привезу тебя домой и съезжу за ним, -- она закрыла глаза,
рот расплылся в улыбке. -- Такой сегодня у меня день -- одни хлопоты.
-- Нет, так дело не пойдет. Едем вместе!
-- Тебе нельзя!
-- Положительные эмоции -- можно! Вот что, Алексей, давай, брат,
выруливай. Сам знаешь куда...
-- Петровка, 38?
Двоенинов мгновенно глянул в боковое зеркальце и пошел резко
перестраиваться из левого ряда в правый, огибая косяк машин, шедших на ле
вый
поворот. Все замолчали и не сказали друг другу ни слова, пока шофер не
притормозил у ворот МУРа.
-- Прошу тебя, Гарик, посиди в машине, я сама...
-- А справишься без меня? Я ведь все-таки...
-- Сиди, сиди...
Когда жена скрылась в воротах, Игорь Иванович вытащил из кармана
стеклянную трубочку, стряс из нее на ладонь две таблетки и забросил их в

рот, после чего приложил палец к губам, давая понять Леше, что прием
лекарства нужно держать втайне. Алексей развел руки: ясно, чего там!
Просидели они минут сорок, и Леха стал думать про Анну Семеновну. Она
уверена, что он давно привез Игоря Иваныча, и сейчас просто прирабатывае
т,
гоняя по Москве. А он тут простаивает безо всякой халтуры, и Макарцев,
всегда такой занятый, тоже просто сидит с ним в машине, ожидает и молчит.

Леша поколебался, не спросить ли Макарцева о своем деле насчет перевода
в
"Совтрансавто". Но решил, что сейчас не до этого и он все равно скажет,
чтобы Леша ему напомнил в другой раз, нечего и мозолиться.
Макарцев сперва не узнал сына, обритого наголо. Боб показался из ворот

в куртке, без шапки, с отсутствующим выражением лица. За ним семенила
Зинаида Андреевна, неся в протянутой руке его шапку, которую он, видимо,

демонстративно отказался надеть. Алексей скромно отвернулся, чтобы н
е
проявлять чрезмерного любопытства. Борис открыл дверцу, уселся на задн
ее
сиденье и, не здороваясь и не замечая отца, обратился к шоферу:
-- Дай курить!
Алексей покосился на Макарцева. Тот напрягся и сидел, не шелохнувшись,

глядя вперед. Двоенинов медленно вытащил пачку сигарет, вытряхнул коне
ц
сигареты, чиркнул своей красивой зажигалкой.
-- Поехали, -- процедил Макарцев, когда Зинаида Андреевна села рядом с
Борисом. -- Побыстрей домой...
-- Зачем вы меня взяли? -- спросил Борис.
-- Не надо так, Боренька, -- тихо сказала Зинаида Андреевна.
-- Кто вас просил?
-- Ладно, дома поговорим, -- обрезал Макарцев.
-- Папа только из больницы и прямо заехали за тобой.
-- А я откуда? Утром из психушки привезли...
-- Ты голодный?
Борис не ответил, сплюнул на коврик, растер ногой и больше за всю
дорогу не произнес ни слова. Когда они вылезали на Петровско-Разумовско
й,
возле подъезда, Игорь Иванович, придержав рукой дверцу, произнес:
-- Вот что, Леша. В редакции скажи, что у Макарцева все в порядке,
самочувствие хорошее, скоро выйдет. А насчет остального -- не надо...
-- Само же собой, Игорь Иваныч, -- обиделся Алексей. -- Я же не
маленький...
-- Или вот. Что я скоро выйду, не говори, понятно?
-- Будет сказано, как велели.
Макарцев захлопнул дверцу, и Леша укатил.
-- Зачем меня взяли? -- крикнул Борис с порога.
-- Мы твои родители, -- объяснил Игорь Иванович. -- Сын Макарцева
должен находиться дома, а не в тюрьме.
-- А если в тюрьме лучше?
-- Подумай об отце, Боренька! У него инфаркт. Подумай о его положении:
ведь он кандидат в члены ЦК!
-- А почему я всю жизнь должен думать о его чертовой карьере? Что мне
-- трястись вместе с ним?
-- Ты понимаешь, -- произнесла Зинаида Андреевна, -- что теперь ему
дорога в члены ЦК может быть закрыта, и это сделал ты.
-- Одним фашистом меньше будет. Да если хочешь знать, я их специально
сбил, этих двоих, чтобы тебе подложить свинью!
-- Мне? -- Макарцев все еще растерянно стоял в коридоре в пальто, и
испарина покрывала его лоб. -- Врешь, мерзавец! Я ведь твой отец!
-- Отец? Да отцы-алкаши и то лучше, чем шалашовки!
-- Я -- шалашовка? Ну, знаешь...
-- А кто же? Дома корчишь принципиального, а в своем ЦК лижешь жопы
мудакам. Да если хочешь знать, скоро таких, как ты, вешать будут. Всю мою
жизнь изуродовал, паскуда-сталинист! Ты не за меня -- за свою шкуру
трясешься.
-- Дурачок! -- Макарцев постарался улыбнуться, чтобы обрести
превосходство, но руки от слабости дрожали. -- Да я сам чуть не пострадал в

годы культа. И ты, и мать. Мы тебе не говорили.
-- Чуть не пострадал... Да лучше бы ты честно сгнил в лагерях и меня не
позорил!
-- Сынок, думаешь, я розовый кретин и ничего не понимаю? А не приходило
тебе в голову, что для тебя я себя и мать сохранил? И добивался положения,

чтобы тебе было хорошо? Да если б меня загребли, ведь и тебя отправили бы в

спецдетдом. Не сохрани я положение, престиж, анкету, не видать тебе
института! Выкинули бы из школы, как щенка, на завод к станку. А ты живешь
почти при коммунизме и для удовольствия обвиняешь отца. Узнай хоть спер
ва,
чего от жизни хочешь!
-- А как узнать, если глушат? Как?!
-- Ладно, я буду тебе приносить французские газеты и журналы. -- Отец
перешел к испытанной форме воспитания посредством взятки. -- Или даже
американские.
-- Давно мог носить...
Наступило затишье, и Зинаида Андреевна почувствовала, что разговор о

политике, как всегда, исчерпался, закончившись ничем, и интонации
смягчились. Она решила перевести диалог мужчин в практическое русло и э
тим
объединить их.
-- Ты много пропустил... Надо будет уладить конфликт с институтом.
-- С каким институтом?
-- С твоим.
-- Дураки! Нет никакого института! Неужели за целый год вы не
сообразили, что нет?!
-- А что же есть? -- Макарцев решил, что Боб их разыгрывает.
-- Ничего! Я даже и не поступал...
-- А что же ты делал?
-- Пил. Слушал музыку. Девок днем водил. Разве тебе мать не говорила?
-- Зина? -- крикнул Игорь Иванович. -- Слышишь?!
Она не оглянулась, вышла.
-- Может, -- тихо спросил отец, -- ты и не комсомолец?
-- Само собой! Я билет после школы сжег, чтобы взносы не платить!
Макарцев стиснул зубы и прислонился лбом к дверному косяку.
-- Что же это?! -- снова тяжело заговорил он. -- Будто не в свой дом
попал... Ну, хорошо, Борис Игоревич. Не будем о прошлом. Зачеркнем его!..
Попытаемся жить сначала. Подумаем чем заняться. Работать? Пойти на курс
ы
подготовки в вуз?
-- Если я куда-нибудь пойду, то только в духовную семинарию.
-- Верить в Бога?
-- При чем тут Бог? Пойду, чтобы тебе карьеру испортить!
-- Опять глупые шутки. Тебе бы заняться самообразованием и построить
какой-нибудь фундамент...
-- Ты мне его уже построил! А пожрать в этом доме дадут! Или с голоду
сдохнуть? В тюряге хоть баланду наливают...
Борис ушел на кухню.
-- Я тебе постелила, Игорь, ложись, -- в коридор вернулась Зинаида.
-- Вот подарочек мне к выздоровлению. Хоть назад в больницу беги...
-- Успокойся, Гарик, прошу...
-- Я-то спокоен. Я абсолютно спокоен, Зина. Меня не так легко сбить. Я
ведь не по своей эгоистической лесенке лез, я по партийной лестнице
взбирался. А ведь трудно было! Шла грузинская мафия -- я уцелел, шла
украинская -- удержался. И не соплякам, которые теперь прут без принципов,

без веры, без убеждений, -- не им меня свалить. Я еще поборюсь! У Бори
цинизм от возраста, пройдет! Чтобы он лез в партийные дела, я сам не хочу.
Не воровал бы только, не убивал...
Макарцев понял, что сказал глупо. Махнул рукой и ушел в спальню. Там,
не в состоянии успокоиться, он ходил от двери к окну и обратно, чувствуя,

как колотится сердце. Лучше бы лечь.
Где-то сбоку от Игоря Ивановича раздался шорох, и маркиз де Кюстин
собственной персоной приблизился, виновато улыбнувшись, и ласково пол
ожил
ему руку на плечо. Макарцев инстинктивно отклонился. Изумление возникло
, но
вопрос не сорвался с языка; Макарцев только вдохнул освежающий запах

сильного одеколона и молча смотрел на непрошеного гостя, одетого с иголо
чки:
жилет с голубыми полосками гармонировал с синим фраком. Тщательно, даж
е
кокетливо завязанный бант украшал весь наряд. Блики от бриллиантов на

пальцах маркиза, когда он шевелил руками, пробегали по стенам спальни.
-- Вот какая неприятность, -- задумчиво сказал Кюстин, прижимая к бедру
шпагу. -- В наше время с молодыми людьми, представьте себе, происходило
примерно то же: пьяные гоняли на лошадях, сбивали людей, избегали наказан
ия
по протекции. Отправьте мальчика за границу, если можете. Там у него есть

шанс на альтернативу...
-- Шутить изволите? -- Макарцев кисло усмехнулся. -- Кто же его
выпустит? Даже мне теперь туда дорога из-за него закрыта! И как все
остальное разрешится, покрыто мраком.
Они помолчали. Кюстин огляделся вокруг.
-- Извините за нескромный вопрос: на этой кровати вы спите с женой?
-- Иногда, -- почему-то застеснялся Макарцев.
-- В каком смысле?
-- Чаще она спит, а я бодрствую. Все-таки я руководящий работник. Так
называемый аппаратчик.
-- Да, конечно, и будем надеяться, вы сумеете продвинуться еще выше,
хотя это для вас теперь и трудно...
Макарцев почувствовал слабину в коленях и сел на кровать.
-- Плохо мне, маркиз, -- вдруг расслабившись, признался он. -- Внутри
плохо и снаружи... Беда! Жить тошно...
-- Понимаю, -- погладил его по локтю Кюстин. -- У меня такие тяжкие
моменты в жизни тоже бывали. Поэтому и явился, чтобы выразить сочувствие
.
Сожалею, что ничем не могу помочь вам, хотя, поверьте, почел бы за честь это

сделать. Сейчас вам надо принять успокоительное. И ложитесь в постель. Ес
ли
позволите, я побуду возле вас...
Кюстин молча смотрел, как Макарцев медленно разделся, высыпал на ладон
ь
и проглотил две таблетки седуксена, лег, накрывшись одеялом, и закрыл гла
за.
Послышались шаги, и приоткрылась дверь.
-- Как ты, Игорь? -- спросила жена.
Он обвел глазами комнату: Кюстин исчез. На его месте стояла Зина,
подавая ему еще какое-то зелье. Положив руку на прыгающее сердце, он стал

уверять ее и себя, что сердце у него уже здоровое и болеть не должно.


_68. ЛИЧНАЯ НЕСКРОМНОСТЬ_

Анна Семеновна безошибочно угадывала, когда соединять, не спрашивая.

Степану Трофимовичу позвонили, когда он собирал бумаги, чтобы ехать в ЦК
.
Ягубов не знал говорившего, но он был "оттуда". Звонивший интересовался

Ивлевым. Ягубов сдержал поспешность и отвечал спокойно, с достоинством,
но
от прямой оценки ушел, чтобы не навязывать товарищам свою точку зрения.

Сказал, что сотрудник этот взят Макарцевым, а сам редактор болен.
-- Ждать, скорей всего, не будем, Степан Трофимыч. У нас материала
достаточно, и все уже согласовано.
-- Понял вас, -- ответил Ягубов. -- Мы, со своей стороны, учтем сигнал.
Хотя Степан Трофимович и опаздывал, он решил еще немного задержаться и

решить вопрос оперативно, руководствуясь принципом, вычитанным им из

американской инструкции для бизнесменов: не обращайся к одной бумаге дв
ажды.
Он сознательно ничего не уточнял по телефону, чтобы быть свободнее в
поступках. Макарцев, вернувшись, начнет сентиментальничать, что надо бе
речь
способных работников, тактично исправлять их ошибки. Он старается быт
ь
добрым, но, к сожалению, не только действует в ущерб партийной
принципиальности, но и отстает от жизни. Не понимает, что теперь происход
ит
процесс полного слияния партийного руководства с органами госбезопасн
ости. И
вести единую линию -- значит помогать друг другу, а не ерепениться. Макарце
в
же не только сам не связан с органами, но и относится к ним свысока. Такие

руководители, если думать начистоту, в новых условиях тормозят
совершенствование партийно-государственного аппарата.
-- Анна Семеновна! -- вызвал он Локоткову. -- Кашина срочно!
Ягубов, поджидая, походил вокруг стола. Валентин вошел, приветливо
улыбаясь.
-- Солнышко сегодня какое, Степан Трофимыч! С учетом дня рождения
Владимира Ильича... Может, вам в кабинете портьеры на летние заменить --
посветлее, глазу радостней?
-- Заменить можно, -- согласился Ягубов, не вникая в его болтовню. --
Вот что, Валя: по какой статье лучше уволить Ивлева?
Кашин остановил посерьезневший взгляд на заместителе редактора,
соображая.
-- Я насчет Макарцева интересовался, -- как бы между прочим произнес
он. -- После праздников появится...
-- Знаю.
-- А партбюро-то его по какой статье хочет провести? -- уточнил Кашин,
продолжая взвешивать ситуацию.
-- Через протокол партбюро мы его после проведем, -- Степан Трофимович
поморщился от несообразительности завредакцией. -- Ты что, Валя, не
понимаешь?
-- Звонили? -- указав большим пальцем за плечо, уточнил Кашин. -- А
сами статью не подсказали?
-- Ежели все подсказывать, мы с тобой для чего?
-- Ясненько, Степан Трофимыч! Тогда это... по сорок седьмой статье
КЗОТа, пункт "в", -- в связи с недоверием?
-- Это будет очень в лоб, -- помедлив, возразил Ягубов, -- пойдут
разговоры... Кстати, а как у него с моральным обликом?
-- Насчет облика -- это, конечно, найдется... А если уволить по
разъяснению? Недавно было письмецо с новой формулировочкой "за личную

нескромность".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68