-- Хочешь, чтобы поставили вопрос на комитете?
-- Ставь где хочешь. Это тебе надо выслуживаться за медаль.
Вячеслав не поставил вопроса на комитете не из принципиальности. Мать

права: это может повредить ему самому. К тому же другие события заполнил
и
внимание секретаря комитета Ивлева. На первомайской демонстрации
десятиклассники, отправившиеся купить мороженого, столпились вокру
г
милиционера, и кто-то крикнул:
-- Да здравствует советская милиция!
Постового бережно подбросили вверх. Он взлетел, держась за кобуру, и
так же мягко опустился.
-- Ну что вы, ребята, я на посту!
Все это видел директор школы Крестовский. Он подбежал, вернул учеников

в колонну, а после праздников вызвал с урока Ивлева и велел на комитете

поставить вопрос об исключении участников "качания" из комсомола, что

означало белый билет для поступления в вуз и призыв в армию. Среди
исключенных оказались лучшие ребята. И Хохряков, конечно, вляпался.
Крестовский назвал его злостным зачинщиком, Ивлев получил указание иск
лючить
его из комсомола.
-- Ну вот, ма, золотая медаль в кармане!
-- Я решила: иди на философский, сынок. Марксизм-ленинизм -- это самое
прочное. Ты будешь теоретиком, и я буду спокойна.
Слава привык подчиняться авторитету матери. Ей трудно было не
подчиниться. Отец тоже ее всегда слушался, показывая тем пример сыну. Эт
о
была красивая женщина, слегка располневшая. Она тщательно скрывала, чт
о
когда-то была неистовой богомолкой. Семья была благородных кровей, а она
в
рубище пешком ходила в Сергиев за святой водой в Надкладезную церковь. Е
й
было тогда семнадцать, уже три с лишним послереволюционных года прошло
,
когда она решила податься в монастырь совсем. Долго в монастыре она не

пробыла. Его разграбили при содействии соседней воинской части. Монаше
к
изнасиловали, игуменью поставили к стенке.
Немного спустя Татьяна Савельевна стала комсомолкой, такой же неистов
ой
и верующей в Ленина. Она активно пропагандировала свободную любовь, так
ую,
какая записана в Манифесте коммунистической партии и какая будет при

коммунизме. Сергей Сергеевич Ивлев женился на ней, когда ей было уже под

тридцать. Она была весьма хороша собой, уходила от него, но вернулась. Оте
ц
Ивлева был инженером, сидел в конструкторском бюро энского почтового ящ
ика,
занимающегося атомной энергией, и никогда не рассказывал чем занимаетс
я. Он
жил размеренной жизнью: дом, работа, чтение "Правды". Говорить Славе с отцо
м
было не о чем.
Вячеслава должны были оставить в аспирантуре. Уже вытанцовывалась тем
а
диссертации: "Борьба коммунистической партии против пережитков культ
а
личности за укрепление ленинских норм партийной жизни". Правда, нормы

собственной жизни Ивлевых не изменились. Ивлев, как и мать, считал, что
иностранные продукты, появившиеся в магазинах, есть опасно: они могут бы
ть
отравлены. Некоторые дальние родственники Сергея Сергеевича между те
м
вернулись из мест заключения. Татьяна Савельевна уверяла, что партия зн
ает
кого сажать, и, видно, грехи у них были. Отец с нею соглашался, но сын вдруг
начал спорить.
Незадолго до этого Слава встретил Хохрякова. Зашли в пивную, взяли по
кружке. Хохрякову удалось скрыть исключение из комсомола и поступить
в
пединститут. Он учился на английском отделении, слушал иностранное рад
ио и
рассказал об этом сокурсникам, за что был исключен из института.
Помытарившись с полгода, пристроился в библиотеку.
-- Скоро буду выдавать твои труды, партийный философ! Но ты вроде уже
не такой голубоглазый...
Теперь Ивлев иначе воспринимал его. Они стали встречаться. С Хохряковы
м
было интересно. В одну из встреч Ивлев сказал:
-- Хохряк, ты прости школьную дурость. Я понял. Прости!
-- Простить не могу, -- отрубил Хохряков, будто ответ был заранее
готов. -- Да и на что оно тебе, прощение? А если понял, молодец. Раньше я
думал, что такие, как ты, вообще не способны умнеть.
Хохряков выбирал забавные штуки из иностранных журналов, переводил и

носил их по редакциям, немного подрабатывая к скудному библиотечному

прокорму. Он привел Ивлева к Раппопорту. Философа Ивлева взяли
литсотрудником в "Трудовую правду". Вокруг шаталось, бродило. Ивлев не мо
г
понять что. Резьба у винта снашивалась постепенно, колечко за колечком, п
ока
гайка не соскочила. Этому способствовали и спецкоровские командировк
и.
Накануне Дня Советской армии его послали на учения Северного флота.
-- Славик, что с тобой? -- первой спросила машинистка Инна
Светлозерская, когда после командировки он диктовал ей материал. -- У теб
я
виски поседели...
-- Да я на ученьях был военных...
-- На ученьях ведь, не на войне!..
Эсминец, на котором спецкора Ивлева вывезли на учения, получил
сообщение, что условный противник находится в зоне досягаемости.
-- Ракетными снарядами -- огонь!
Выстрела, однако, не последовало. Снаряды заклинило. Ничего нельзя
сделать, кроме как выбивать их кувалдой.
-- Кто пойдет добровольно? -- спрашивает командир.
Желающих не нашлось.
Взял он сам в руки зубило и кувалду. Мгновенно вся команда легла на
палубу. Ивлев тоже лег со всеми.
-- Чего вы боитесь, кретины? -- обернулся командир. -- Если взорвется,
все равно никого не останется!
Он начал легкими ударами осторожно выбивать ракеты, застрявшие в
полозьях.
Все обошлось. Эсминец, так и не приняв участия в учениях, вернулся на
базу. Здесь выяснили, что взяли ящики с ракетами другого калибра.
-- Кто грузил? Судить!
-- Как же так! -- удивлялся Ивлев в разговоре с командиром. -- А
случись настоящая война?..
-- Наивный вы человек! А в овощной магазин идешь -- там капуста гнилая
бывает?
-- Ну, бывает...
-- Почему же на овощной базе может быть бардак, а на военной нет?
Люди-то те же!
В очерке Ивлева "На страже наших рубежей" все было написано как надо:
эсминец, наголову разгромив условного противника, с победой возвращалс
я к
родным берегам. Могучие советские ракеты готовы в любую минуту поразит
ь
любого врага. Слава съездил в военную цензуру на улицу Кропоткина и пост
авил
штамп "Печатать разрешается". Материал хвалили на летучке. А спецкор Ивле
в
долго не мог забыть железный пол палубы эсминца, на котором он лежал, закр
ыв
руками голову.
Над сомнениями Славы Яков Маркович только посмеивался. Он дал Ивлеву

Солженицына. Раппопорт довел до кондиций то состояние, которое пошатну
л
Хохряков. Слава отряхнулся от гипноза прошлого, который мать тщательн
о
поддерживала в нем, от философского факультета. Он увлеченно уверял дру
зей,
что Солженицын -- это настоящая литература, все остальное -- вода в ступе.
Узнав, что 12 декабря 68-го Солженицыну исполняется пятьдесят, Вячеслав
отправил телеграмму в Рязань: "Поздравляю Вас, надежду и гордость русско
й
литературы. Ивлев". Он рассказал об этом Раппопорту. Тот похвалил его, но

как-то вяло. "Климу Ворошилову письмо я написал, а потом подумал -- и не
подписал", -- продекламировал он.
-- Я подписал! -- возразил Ивлев.
-- И зря, дружище...
Недели через три Ивлев получил повестку явиться на улицу Дзержинского
,
дом 16, в Управление КГБ по городу Москве и Московской области. Особняк был

старинный, с лепкой на стенах и потолках. В кабинете, куда его провели,
сидел приятный молодой человек комсомольского возраста, радушно улыба
ющийся.
Спросив некоторые анкетные данные у Славы, он поинтересовался:
-- Вы знаете Солженицына?
-- Знаю...
-- Давно знакомы?
-- Не знаком.
-- А встречались?
-- Нет, не встречался.
-- Тогда назовите общих знакомых.
-- У меня нет с ним общих знакомых.
-- Неправда! Незнакомым не посылают поздравительных телеграмм.
-- Он известный советский писатель, поэтому...
-- Что вы читали?
-- Я читал... -- Вячеслав Сергеевич сразу отсек то, что он читал в
рукописях, -- читал "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор"...
-- "Раковый корпус"?
-- Нет...
-- Но вы знаете, что Солженицын ведет деятельность, которая на руку
врагам нашей партии. Выходит, вы его поддерживаете?
-- Возможно, я неясно выразился, -- сказал Ивлев, стараясь незаметно
сжать руки в кулаки, чтобы не дрожали. -- Солженицына печатает "Новый мир".
Я полагал, что печатается, то можно читать, и это может нравиться или не
нравиться.
-- Вы не хотите понять, -- продолжал следователь. -- Дело не в том,
нравится или не нравится. А в том, что вы, журналист, работник
идеологического фронта, поддерживаете писателя, которого хвалит буржу
азная
пресса. Вы подумали, кого и почему хвалят враги? У нас есть данные, что вы с

ним знакомы...
-- Я сказал: лично не знаком, никогда не видел.
-- А портрет -- он вам подарил?
-- Какой портрет?
-- Тот, который висит у вас в квартире.
Портрет этот переснял с маленькой фотографии Саша Какабадзе и сделал п
о
экземпляру в подарок Ивлеву и Раппопорту.
-- Что же замялись? Говорите!
-- Этот портрет я купил... Купил в подворотне возле букинистического в
проезде МХАТа...
-- У кого купили?.. Опишите внешность.
-- Такой маленький парень, с бородой, вроде студент...
-- Допустим... И все же вы могли бы рассказать больше.
Его отпустили, предупредив: будут вызывать еще. Он был очень напуган.
Он никому не сказал о беседе, даже жену решил не волновать. Но на следующи
й
день его вызвали к редактору. С глухо бьющимся сердцем он вошел к Макарце
ву.
-- Садись! -- Игорь Иванович сразу оторвался от дел. -- Ну, чего
натворил, излагай!
Ивлев пожал плечами, рассказал.
-- Дурак! -- Макарцев даже поднялся со стула. -- Мальчишка! Нужны
Солженицыну твои поздравления! А вот нас всех ты поздравил, ничего не
скажешь! И неохота, а видно, придется увольнять. Иди, буду советоваться.
Иди, говорю, чтоб глаза мои тебя не видели!..
-- Разве этого не следовало предположить, Слава? -- увидев Ивлева,
сказал Раппопорт. -- Солженицына, естественно, хотят уничтожить. Только н
е
сразу. Сперва его будут травить, кусать, смешивать с грязью, пока он не
останется один. Тогда его линчуют публично, заявив, что он один против все
го
народа. Вы вляпались!
-- Но ведь...
-- Тише, тише, не ерепеньтесь. Вы послали телеграмму, полагая, что это
смелость. А Солженицын получил ее? Предположим, да. Он и без вас знает, что

он фигура. Его, ничем не рискуя, поддерживает весь мир. Что ему ваше
поздравление? Оно только заставляет его думать, что за ним будут следить
еще
больше, раз он так популярен. Но в действительности вашей телеграммы
Солженицын и не получил. Ее накололи на шило в органах. Так?
-- Допустим. И что же?
-- Представьте, что я полковник КГБ, которому поручено этим заниматься.
Я раскладываю телеграммы по кучкам. Сорок штук -- от писателей. Ясно! В
Союзе писателей есть его единомышленники, будем следить, чтобы не печат
ать
их и не давать им выступать. Добавим в Дом литераторов стукачей. Двести

телеграмм от интеллигентов. Выгоним с работы, исключим из партии, чтобы

никогда не поднялись. Двести от студентов. Этих юнцов исключим публично
--
чтобы студенческая масса все это намотала на ус.
-- Ясно!
-- Погодите, старина, я не кончил. Откуда вообще, думаю я, полковник
КГБ, такая популярность у этого Солженицына? Значит, поздравленцы читаю
т
Самиздат. Копнуть это дело! Не поможет -- сажать... Выходит, Славик, своей
телеграммой вы помогли составить списки подозрительных, чтобы за ними л
егче
было следить. И телеграмма -- провокация, а вы -- провокатор...
-- Да вы что!
-- Я уж не говорю, Ивлев, что вы подводите друзей: за ними тоже начнут
следить. Если вы такой герой, действуйте другими способами.
-- Какими?
-- Удерите за границу или тихо пишите Самиздат. Только не впутывайте
товарищей!
-- Все так: молчат, а потом спрашивают, почему вокруг подлость?..
Иногда мне кажется, что Солженицына нет. Мираж, фантазия людей. Ну как може
т
один стоять против машины?
Ивлев умолк и глядел на Якова Марковича.
-- Что ж, Славик, не буду спорить, -- сказал тот и отвернулся к окну,
сделав вид, что дальнейший разговор ему неинтересен.
-- Если рассуждать, как вы, Яков Маркыч, никогда у нас не сдвинется!
Тавров обернулся, пристально посмотрел на Ивлева.
-- Сдвинется? И что вы хотите сдвинуть своей телеграммой? Советую
каяться и ругать Солженицына изо всех сил. Спасетесь -- помните: это сигнал
.
Не вляпайтесь-таки второй раз! Если не можете молчать, говорите, но в узко
м
кругу. А уж совершать поступки -- это, брат, пережиток какой-то. По-моему,
вы слишком хорошо изучали Маркса и Ленина и поняли их революционность

слишком буквально.
По делу коммуниста Ивлева Макарцев увиделся с Кавалеровым. Поехать к

нему было не по рангу, встретились на нейтральной почве, на просмотре нов
ого
фильма в ЦК. Когда-то Макарцев оказал Кавалерову услугу, когда тот был
секретарем парткома автозавода. Теперь просьбу Макарцева располневш
ий
секретарь райкома Кавалеров встретил настороженно.
-- Молодой еще! -- убеждал Макарцев. -- Хороший коммунист,
добросовестный работник. Ну, бес попутал! Талант. Талантливые люди нам

нужны.
Секретарь райкома слушал, молчал. Но усмехнулся:
-- Талант? Просто таланты партии не нужны. Партии нужны таланты,
которые понимают, чего мы от них хотим.
-- Он понимает, поверь! Ивлев много делает для газеты. В конце концов,
кто теперь решает: мы или органы?
-- Решаем мы вместе, -- сразу уточнил Кавалеров. -- Это не
мальчишество, а чехословацкие рецидивы. У них либеральничали -- и вот до

чего довели.
-- Между прочим, -- сказал Макарцев, -- Ивлев делал полезные материалы
о твоем заводе...
-- Вот-вот -- на завод его, к станку!
-- Если не погубим, будет верным работником, пригодится. Давай накажем
по партийной линии, чтобы другим неповадно было, но не до конца. Что же мы

-- хуже органов знаем свои кадры? Если что, я в ЦК поговорю...
Кавалеров не ответил. Воцарилась пауза.
-- Ладно, -- наконец сказал он, отведя взгляд в сторону. -- Из уважения
к тебе, Макарцев... А в органы сам звони.
Макарцеву показалось, что у Кавалерова опять проскользнула усмешка.

Впрочем, конечно, только показалось: секретарю райкома редактор газеты
еще
ой как понадобится! Когда Игорь Иванович вернулся в "Трудовую правду", он

снова вызвал Ивлева. Тот вошел хмурый, готовый к худшему.
-- Вот что, -- сказал Макарцев. -- Считай, что ты родился в рубашке.
Коллектив тебя отстоял. Партийное собрание соберем на днях. Что говорит
ь --
знаешь?
-- Понимаю.
-- Еще бы ты теперь не понимал! А что касается работы, тут уж придется
делом... Принимайся-ка за толковую статью о непримиримости двух идеологи
й.
Автор -- секретарь райкома Кавалеров. Напиши с душой, зря что ли тебя
философии учили?
Ивлев спустился к Раппопорту счастливый.
-- Поздравляю! -- оживился Яков Маркович. -- Собрание -- это для
проформы. Честно говоря, не думал, что так легко отделаетесь. Я в свое
время...
-- Времена меняются, Яков Маркыч!
-- Возможно...
Это произошло накануне нового 69-го. А в первых числах января, перед
партсобранием, Ивлеву снова позвонил следователь и вежливо просил при
йти
опять на улицу Дзержинского. Пропуск заказан.
-- Значит, подумали и поняли, что Солженицын -- просто приманка для
слабых? -- спросил он. -- Ну и правильно. Сами посудите -- для чего вам
портить себе биографию? Мы и не сомневались, что телеграмма -- случайность
.
Но поскольку сделали ошибку, придется вам как коммунисту доказать, что в
ы ее
осознали. Вы журналист, умеете писать, вам это нетрудно...
-- А что я должен?
-- Дело несложное, и вы сами убедитесь, что Солженицын -- личность
ничтожная, целиком продавшаяся за немецкие доллары...
-- Марки, -- уточнил Ивлев.
-- Вот именно, -- усмехнулся следователь. -- Вы ведь пишете рассказы.
-- Плохие... Сам их забраковал...
-- Это не страшно. Возьмите рассказы и поезжайте в Рязань к
Солженицыну.
-- Я?!
-- Чего вы испугались? Дорогу мы оплатим. Скажете, что пришли
посоветоваться как начинающий писатель... Можете и поругать кое-что, есл
и
надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68