-- глаза у Макарцева стали злыми.
-- Ладно! -- смягчился Раппопорт. -- Все просто: отдай папку мне.
-- Тебе?
-- Конечно! Я, в случае чего, признаюсь, что без разрешения взял в
кабинете почитать. А ты ее в глаза не видел!
Макарцев изучающе смотрел на Якова Марковича, пытаясь понять степень

серьезности предложения на этот раз.
-- И не боишься?
-- В третий-то раз меня, авось, не посадят...
-- Чушь! -- произнес редактор, понимая, что его согласие, очень
удобное, неприемлемо. -- Исключено!
-- Пожалуй, ты прав, -- согласился Раппопорт. -- Все равно это
распространение антисоветской литературы через твой кабинет, та же

семидесятая статья... А ты, Макарцев, лучше, чем я думал...
-- Неужели? -- усмехнулся тот, польщенный.
-- Серьезно! Я ведь редко кого хвалю. Только ты всегда боишься: вдруг
подумают, что ты и в самом деле лучше, чем ты есть. Ты в положении собаки в
известной загадке.
-- Какой?
-- Как заставить собаку съесть горчицу? Если дать -- она есть не
станет. А если помазать ей горчицей зад, слижет без остатка. Слизывай!
-- Если так, -- нахохлился Макарцев, -- то правильно делают, что этих
мазателей горчицей сажают.
-- Вон как запел! Речь-то о собаках. А люди -- любят лизать горчицу. Ты
что ли будешь решать, что им есть и от чего воздерживаться? А кто хочет
горчицы -- того, значит, сажай! Сейчас стесняются. Но погоди! Вот-вот
начнется новый культ, и тогда...
-- Постой-ка! Почему начнется?
-- А культы у нас всегда начинаются на крови. Культ Ленина -- после
гражданской войны. Сталина -- после уничтожения кулачества, а второй цикл
--
после войны. Кукурузника -- после подавления танками Венгрии. Нынешнего...

-- Думаешь -- после Чехословакии?
-- Само собой!
-- Тогда можешь считать, что культ начался, -- нахмурился Макарцев. --
Размер фотографий рекомендовали увеличить и давать их чаще.
-- Понятно! Я все думаю: чего тебе, Макарцев, не хватает, чтобы стать
настоящим тиранозавром? Не любишь крови? Чепуха, полюбишь, когда
понадобится... Они все из глухомани -- во владыки мира, а ты -- интеллигент,
петербуржец? Нет, и не такие курвились! Ты не антисемит? Неантисемиты
делятся на две категории. Одни не замечают, еврей или нет, другие ждут
погромов, чтобы помочь евреям. Ни к той, ни к другой категории тебя не
причислишь, поскольку ты ответработник. Если партия прикажет -- станешь
и
антисемитом.
-- Я?! Да я ни одного еврея не уволил!
-- Не кипятись. А сколько взял?.. Считаешь себя на девяносто процентов
честным? Но это значит, ты лжив на все сто!
-- Чего ж мне, по-твоему, не хватает, Тавров?
-- Если догадаюсь, срочно сообщу. Ты успеешь: тиранозавры миллион лет
вымирают.
-- Ладно, не будем об этом, -- кисло улыбаясь, прервал его Макарцев. --
Думаю, все же из ЦК виднее, чем снизу. Оттуда на многое смотришь иначе. И не

так все просто. Давай лучше думать о конкретных вопросах жизни.
-- Конкретные вопросы? Игра!
-- Но большая игра, Тавров! И пока такие правила игры, будем играть по
этим правилам. Правила изменятся, будем играть иначе.
-- Кто же, по-твоему, должен изменять правила?
-- Видишь ли, что касается меня, то я, между нами говоря, готов
проводить любую демократизацию и зайти как угодно далеко. Но пусть мне

позвонят и скажут, что это можно. И хватит об этом... Лучше скажи, что
делать сейчас?
Он и раньше чувствовал: Яков Маркович презирает его. Утешало только то

обстоятельство, что Раппопорт презирает всех, в том числе и себя.
-- Слушай, Тавров! А что, если мне просто сделать вид, что я папку не
заметил?
-- Не поверят.
-- Сам знаешь, каково на крючке. Ты просто обязан уметь поступать в
подобных случаях!
-- Вот пристал, ей-Богу! Ну ладно, скажу, чтобы отпустил. А то работы
много. Не мудри, сделай просто. Значит, так...
И в нескольких словах Раппопорт растолковал редактору, что тот должен

сделать.
-- А ведь действительно хороший ход! -- обрадовался Макарцев. -- Я и
сам должен был сообразить. Ай да Тавров!
Редактор повеселел, напряжение спало. Раппопорт взялся руками за
подлокотники, чтобы помочь своему немощному телу подняться. Макарцев же
стом
остановил его.
-- Погоди еще минуту. Все не хватает времени спросить про личное. Живу,
как лошадь на цирковом манеже. А как твоя жизнь? Чего одиночествуешь? Мог б
ы
жениться... Тебе и ребенка снова еще не поздно завести... С жильем я бы
помог...
-- В порядке компенсации за совет? Нет уж, я-таки доживу в своей старой
норе вдвоем со "Спидолой", слушать которую мне ничто не мешает, кроме
глушилок. Что касается детей, то поздно.
-- Да что ты корчишь из себя старика, Яков Маркыч? Я старше тебя -- и
то чувствую себя молодым!
-- А я чувствую себя старым. Евреи вообще старятся рано. Ты русский --
тебе повезло!
-- Хм... Ну ладно -- жены, дети... А мечта у тебя, Яков Маркыч, есть?
-- Что?.. -- переспросил Раппопорт и уставился на Макарцева, будто тот
действительно стал цирковой лошадью.
-- Мечта, спрашиваю, -- Макарцев откинулся на спинку кресла, снял очки,
плавно кинул их на стол и по-детски заморгал глазами. -- А я вот последнее
время мечтаю. И только об одном...
-- О чем, интересно?..
-- Мечтаю жить на озере, где-нибудь далеко... Чтобы дороги туда не
было. Чтобы в траве стояла лодка. И туман... А на крыльце крынка молока.
Кто-то ее приносит каждое утро. Кто, не знаешь. Может, молодая стеснительна
я
женщина. Принесет и сразу уходит, не догнать. Да я и не гонюсь. Главное,
озеро, нет дороги...
-- И туман? -- уточнил Тавров.
-- Да, обязательно туман... Как считаешь, реальная мечта?
-- Нет. Для тебя -- нереальная.
-- Нереальная, -- согласился Макарцев. -- А знаешь, как мечтать
приятно!.. Неужели ты ни о чем не мечтаешь?
-- Только об одном. Чтобы не писать и не читать дерьма.
-- Ну! Это уж совсем нереальная мечта!
-- Совсем нереальная...
Тавров резко поднялся, будто вдруг оказался моложе, и, не глядя на
редактора, вышел, оставив открытой внутреннюю дверь. Макаров потянулся
,
расправив затекшие части тела, и нажал кнопку. Вбежала Локоткова.
-- Принесите мне большой плотный конверт. Самый большой, какой найдете
в отделе писем.
Она выбежала. Он потер руки, придвинул к себе папку, развязал ее,
поглядел, полистал. Взгляд его остановился вдруг на абзаце, который
показался ему раньше, ночью, оскорбительным для чести его страны. Теперь
он
перечитал его снова. А ведь правда это, если честно, то правда. Но это
ненужная правда -- вот в чем дело!
Анечка появилась снова и положила на стол белоснежный конверт с крупно
й
надписью сверху "Трудовая правда. Орган ЦК КПСС".
-- Планерка будет у вас?
Она положила на стол план очередного номера газеты, им уже
утвержденный. Он взглянул на часы -- до планерки оставалось десять минут.

-- Конверт срочно отправить, Игорь Иваныч?
-- Спасибо, не нужно. Можете идти...
Конверт вздулся, плохо закрылся, но папка влезла. Макарцев взял ручку и

не очень крупно написал на конверте: "Сообщить в Комитет госбезопасност
и,
посоветоваться о принятии мер". Надписанный конверт он взвесил, слегка

подбросив, на руке. Тяжелая ноша, а выход придуман легкий! Если что -- я был
готов проявить инициативу. Правда, дела отрывали --более важные партийны
е,
государственные дела... А если свои положили папку, пусть она полежит. Он,

Макарцев, доносить не собирается. Выдвинув средний ящик стола, вынул отт
уда
старую газету и, положив в ящик тяжелый конверт, сверху газетой прикрыл.

Будто он случайно позабыл сообщить о серой папке в суете.
Макарцев откинулся на спинку кресла, вдохнул как можно больше воздуха

и, закрыв глаза, стал медленно его выпускать. Он где-то прочитал, что это
лучший способ успокоиться.
-- Я хочу похвалить вас. Решение правильное!
Игорь Иванович вздрогнул, открыл глаза: к нему приближался маркиз де
Кюстин. Он был, как и прежде, элегантен и распространял запах дорогого
одеколона.
-- Это опять вы? -- с изумлением и испугом спросил редактор.
Шпага Кюстина брякнула, задев о паркет, и маркиз придержал ее пальцами,

а садясь на стул, поставил ее между колен и облокотился на рукоятку.
Макарцев подумал, что сейчас зайдет секретарша, увидит странного
посетителя, и весть о нем разнесется по редакции. Кюстин, казалось, читал

его мысли.
-- Я забеспокоился, месье, что у вас могут быть неприятности. Вы уж
извините меня...
-- Нет, это вы меня извините! -- повысил голос Игорь Иванович, чувствуя
себя в редакторском кабинете значительно более уверенно, чем прошлый р
аз
ночью дома. -- На каком основании вы, маркиз, меня преследуете? Чего вы
хотите?
-- Может быть, вам пришло в голову, -- спросил Кюстин, -- что это я
подбросил вам папку?
-- Вы?!
-- Вот уж не стал бы я раскручивать подобные интриги, месье! Вас
персонально я тогда почувствовал, потому что вы стали меня читать, приня
в за
современного автора. Это делает мне честь, но, увы, сто двенадцать лет наза
д
я умер. Остается гордиться тем, что мысли мои живы.
-- И вы решили меня обратить в свою веру? Убедить меня, что вы правы?
Кулаки у Игоря Ивановича непроизвольно сжались, будто он готовился к

драке.
-- Ни в коем случае! -- успокоил его Кюстин. -- Мне нечего устно
добавить к тому, что я написал в 1839 году: подробности своего путешествия
за прошедшие с тех пор сто с лишним лет я напрочь забыл. Спорить с таким
компетентным человеком, как вы, я не в состоянии.
Маркиз потянул шпагу за рукоятку и защелкнул ее обратно.
-- Зачем же тогда вы, как говорится, на меня вышли? -- недоумевал Игорь
Иванович.
Кюстин усмехнулся.
-- Мне подумалось, вам понадобится моя моральная поддержка. С тех пор
как вы прочитали мою книгу, здесь у вас запрещенную, мы с вами, так сказать,

скованы одной цепью, даже если вы и не разделяете мои мысли. Прошлый раз я

хотел сказать вам, что был бы весьма благодарен, если бы вы закинули эту

папку кому-нибудь из правителей государства, вы ведь туда вхожи.
-- Да вы с ума сошли! Закидывайте сами, если у вас есть такие
возможности...
-- Вот-вот! Другого ответа я и не ожидал, -- улыбнулся Кюстин. --
Забудьте об этой нелепой идее. Теперь я вижу, вы поступили с этой
таинственной папкой наилучшим образом. Если имеешь дело с полицейским
и
ищейками, жизненно необходимо хитрить. Ведь никогда не знаешь, чего от ни
х
ждать. Не хотел бы я стать причиной ваших неприятностей. От души желаю ва
м
благополучия!
Шпага брякнула о паркет, маркиз де Кюстин поднялся со стула, поклонился

Макарцеву, сделал несколько шагов по направлению к двери и исчез, не
открывая ее.
Макарцев некоторое время сидел не шевелясь и растерянно смотрел в ту

точку, где исчез непрошеный французский гость.

_16. ПЛАНЕРКА_

К двенадцати тридцати просторный кабинет главного редактора стал
заполняться редакторами отделов, членами редколлегии, сотрудниками

секретариата. Входили по одному и по двое. Кто не виделся, здоровались,
вполголоса переговаривались, рассаживались на любимые места. Макарцев
бегло
просматривал план завтрашнего номера, отмечая на полях опорные пункты,
в
которых необходимы коррективы. Настроение его поднялось, растерянност
и как
не бывало. Просмотрев, он отложил план и весело поглядывал на сотруднико
в,
ожидая, пока соберутся все.
Появился замредактора Ягубов. Он со всеми вежливо поздоровался и,
положив перед Игорем Ивановичем переработанный сводный план газеты дл
я ЦК,
сел неподалеку от главного. Вбежал худой и длинный, с прыщавым лицом,
редактор отдела иллюстраций Икуненко с ворохом фотографий, которые он б
росил
возле своего стула на пол. Заглянул, улыбаясь приветливо, завредакцией

Кашин, взвешивая на руке связку ключей. Последним, чуть-чуть опоздав, сопя
,
ввалился и.о. редактора комвос Тавров, с развевающимися полами пиджака,

держа руки сложенными сзади. Он уставился в угол с мрачным видом, будто жд
ал
очередного нагоняя. За ним, убедившись, что все, кто должен быть в кабинете
,
уже сидят там и дополнительно звонить никому не надо, тихо вошла с блокно
том
и ручкой Анна Семеновна. Она закрыла плотно обе двери тамбура и села подл
е
редактора за низенький столик с телефонами. Редакторы отделов ждали, ко
гда
Макарцев, чиркнув зажигалкой, закурит. Это сигнал к разговору. Курить на

планерке разрешалось только главному.
-- Все в сборе?
Разговоры стихли. Поднялся худой и длинный, как жердь, заместитель
ответсекретаря Езиков. Он откашлялся, поднял красный фломастер, как ука
зку,
и нацелил на первый из четырех макетных листов, красиво заштрихованных
и
наколотых на острые гвозди специальной панели на стене.
-- Номер на четверг, 27 февраля, -- Езиков откашлялся. -- Первая полоса
-- шапка на всю ширину полосы, над плашкой "Трудовая правда", наберем
деревянным шрифтом: "Идеям великого Ленина побеждать в веках!" Далее...
Игорь Иванович слушал вполуха. Все, о чем говорилось, было привычным,
незыблемым. То, что происходило в жизни, могло стихийно меняться. То, о чем

писала газета, менялось только по указаниям. И это давало уверенность в

правильности действий. Отдельные недоработки, упущения, даже ошибки мо
гут
быть, но всегда есть на что опереться. Поэтому Игорь Иванович не боялся

говорить на планерках кое-что сверх положенного, в частности почему над
о
(или не надо) то или иное публиковать. Больше того, действительные событи
я
могли, по мнению редактора, помочь газете правильно обойти острые углы.

Макарцев по-своему любил говорить правду. Правду он делил на широкую, уз
кую
и абсолютную.
Вернувшись из трехнедельной поездки в США, главный редактор, сказавшис
ь
больным, неделю не появлялся на работе. Он обдумывал и сортировал правду
по
рубрикам. А все обдумав, появился, как всегда оптимистический и авторите
тный
в редакции, сдержанный и деловой -- в ЦК.
Для коллектива рядовых сотрудников редакции была проведена беседа о

поездке и встречах в США. Каждый эпизод Макарцев предварял словами: "Амер
ика
-- больное общество. Тяжело больное, товарищи. Оно разъедается
противоречиями. Судите сами...". И приводил мрачные примеры преступности
и
нищеты. "Хотя в магазинах есть товары, покупательной способностью облад
ает
далеко не все население". Статья Макарцева (он уже давно не писал, но если

бы написал) тоже была бы заполнена широкой правдой, но без первой полов
ины
последней цитаты.
Узкая правда имела значительно больше градаций. Члены редколлегии
и
редакторы отделов услышали его более конкретный отчет. ("Автомобили, дор
оги
-- это у них действительно лучшее в мире, и нам до этого далеко". "Наркотики
-- реальная язва капитализма". "Коммунистов, к сожалению, у них мало,
особенно молодых".) Небольшая группа доверенных людей из редакции в част
ной
беседе услышала добавление к последней фразе: "Говорят, среди коммунист
ов у
них 51 процент -- работники ФБР. А вообще, говорить они ни о чем не боятся,
абсолютно ни о чем. Ругают своего президента вслух, в метро. Газеты делаю
т
политику, а не политика -- газеты". Узкая правда была у Макарцева
многоликой: для иностранных коммунистов, для коллег-журналистов, для

коллег-партийцев, для инструкторов ЦК, секретариата там же, худощавого

товарища, предпочитающего оставаться в тени, для жены... Кому какую узкую

правду выдать, а какую нет, сколько вслух, а сколько умолчать, Игорь
Иванович никогда не путал. Это стало частью его профессии -- не
договаривать, понимать, когда сказать совсем не то, что знаешь, почти с
овсем
не то, не совсем то или уже почти совсем то, но все же не до конца. В
качестве награды подчиненному можешь сказать чуть больше, а в качеств
е
наказания обделить. Узкая правда была валютой.
Абсолютной правдой Макарцев считал сведения для самого себя, мысли,
не
доверяемые никому. Они касались кое-каких моментов личной жизни, в частн
ости
непонимания женой некоторых его поступков, неуправляемости сына. Но это
была
второстепенная абсолютная правда. Более важная сводилась к размышлени
ям об
истинах, которые иногда решались в его сознании, требуя пересмотра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68