-- Я?!
-- Конечно! О таких, как Инна, наш друг Закаморный сказал бы словами
Евангелия от Марка: "Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят". А вы-то
ведали! Или вы учили французский, чтобы переводить положительных францу
зских
коммунистов?
-- Кюстин очень боялся попасть в лапы Третьего отделения, Яков Маркыч.
Но кто мог подумать, что его заберут через сто тридцать лет!
-- Не его, а вас, мальчик! И что вы докажете своим героизмом? Что с
Николаевских времен ничего не изменилось? Ах, вы скажете, стало хуже? Да,

России не повезло: она легла под монголов, а надо было -- под французов или,

еще лучше, под англичан. Потом бы они ушли, но обрюхатили бы ее демократией
,
а не свинством! А без вашего Кюстина, думаете, мы этого не знали? Чего вы
теперь хотите?
-- Хотел только предупредить: за мной следят.
-- Спасибо! Но я всегда живу так, будто за мной хвост. А теперь
особенно.
-- Почему?
-- Год такой! Девятый вал катится. Вот-вот обрушится. Меня волна
сбивала не раз, но раньше я вставал. Теперь мне не подняться... Наверху
колебались до августа 68-го. Боялись. Но вот задушили чехов, и сошло! Они
поняли, что раз уж в чужой Чехословакии люди терпят все, в своей стране са
м
Ленин им велел! Вот и первые жертвоприношения. Вы -- талантливый человек,

Славочка. Талантливым нету места в нашей системе. А может, и в Солнечной

системе, почем я знаю! Поехали-ка на работу, а то Кашин по утрам у входа
теперь записывает опоздавших.
Они спустились в метро и там, в давке, пока ехали, говорили о вещах
сторонних.
-- Как ваши дела с Надей?
Слава пожал плечами.
-- Конечно, это не мое дело, и вы можете сказать, что я старомодный
человек, но лучше бы вы не морочили ей голову.
-- Абстрактно я сам это понимаю. Но когда слышу ее голос, руки сами
тянутся расстегнуть штаны.
-- Бросьте, Славочка, корчить из себя сексуального маньяка. Советую,
как отец.
-- Как отец, вы опоздали, Рап: все кончено.
-- Ну и правильно! Обманывать жену можно с менее чистыми девушками.
Поднявшись на эскалаторе, они расстались, чтобы их не видели вместе.
Ивлев остановился у киоска купить сигарет и пришел в редакцию минутой по
зже.
Яков Маркович бухнулся на стул, не снимая плаща и шляпы, и, отперов
замок, выдвинул средний ящик стола. Поверх всех других бумаг в ящике лежа
ла
тонкая папка с надписью "Личное". Это была маленькая хитрость. В папке был
о
несколько ничего не значащих вырезок из "Трудовой правды". Но между
вырезками лежали волоски, выдернутые Яковом Марковичем из личной волос
атой
груди. Раппопорт открыл папку, осторожно поднял первую вырезку -- волоск
а
под ней не оказалось. Он поднял медленно вторую -- волосок лежал сбоку,
отброшенный с того места, где Рап его аккуратно положил.
-- Пе-пе-пе, -- пропел он.
Дальше можно было не смотреть. Шмонов он не боялся: у него все было
чисто. Бороться с этим явлением тоже никогда не входило в его намерения.

Просто и.о. редактора отдела комвос хотел держать руку на пульсе
редакционной жизни. Шмон давал ему сведений больше, чем тем, кто его
проводил. В дверь постучали.
-- Разрешите?
-- Валяйте.
Он хотел отчитать посетителей за стук, но заленился.
В комнату вошли двое круглолицых молодых людей -- один в черном
костюме, другой в сером. Лица их показались Раппопорту знакомыми. Он не

любил такие лица и поэтому сразу не вспомнил их.
-- Мы из ЦК комсомола, товарищ Тавров, -- напомнил гость в сером
костюме с прожилочкой. -- Помните, по поводу восхождения...
-- Как же! -- оживился Раппопорт. -- Вы собирались нести бюст Ленина...
э-э-э... на Эльбрус?
-- На пик Коммунизма. Так вот...
-- Донесли? По-моему, вас было трое?
-- Видите ли, Степанов, который нес бюст, поскользнулся.
-- Уронил бюст?
-- И сам разбился. Ну, мы, конечно, добились, чтобы ему посмертно
присвоили мастера спорта...
-- Жалко бюст, -- сказал Яков Маркович, пытливо вглядываясь в молодое
поколение.
-- Степанова тоже жаль. Но вот этот... Он решил повторить восхождение.
-- Как фамилия? -- спросил Раппопорт.
-- Родюкин.
-- Понесете бюст?
-- Само собой!
-- Но ведь мы с вами договорились, молодые люди: как только установите
бюст, сообщим. А заранее -- теперь вы сами понимаете...
-- Видите ли, товарищ Тавров, секретарь ЦК комсомола Тяжельников звонил

Ягубову, мы от него. Ягубов сказал: "Главное -- привлечь внимание
общественности, поскольку бюст за облаками все равно никто не увидит".
-- Так что ж вы крутите, молодые люди? -- взорвался Яков Маркович. --
Так бы сразу и пропели, что с начальством согласовано. Значит, так... Просто

сообщить? Мелко! Тут не разгуляешься... А что, если вы, Родюкин, выступите у
нас основоположником нового почина? Скажем, такого: "Каждой горе -- бюст
Ильича!" Ну, над названием подумаем... Ведь столетие приближается, а скольк
о
у нас еще есть объектов природы, не охваченных пропагандой? Заходите пос
ле
праздников -- займемся.
Зазвонил телефон. Яков Маркович крепко пожал гостям руки и выпроводил

за дверь.
-- Здорово, сиделец! -- в трубке загрохотал голос Сагайдака.
-- Какие новости, Сизиф?
-- Я сделал, что ты просил, Яша, -- скромно сказал Сизиф Антонович. --
Щенок уже прошел психиатрическую экспертизу в институте Сербского.

Установлено, что он здоров, но в тот момент имел временную потерю сознани
я
на почве нервного переутомления. Суда не будет, родители могут его забра
ть.
-- Молодец, Сизиф! Я не сомневался, что ты могучий кобель.
Спасти макарцевского щенка оказалось легко. Такие правила игры, скаже
т
Макарцев. Правила изменятся -- будем играть по-другому.


_67. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА_

К двенадцати тридцати Зинаида Андреевна вызвала машину домой. Двоенин
ов
выехал из гаража, как всегда, пораньше, сказав диспетчеру, что направляет
ся
в редакцию. Но из автомата позвонил Анне Семеновне: он занят женой
Макарцева, сами понимаете, какой день! Теперь до двенадцати тридцати Леш
а
был свободен, но халтурить и не думал. Он быстро вырулил на Волоколамско
е
шоссе и, нарушая правила, по осевой линии, минуя ряды грузовиков, помчался
в
свое Аносино.
Там в минувшее воскресенье схоронили бабку Агафью. Алексей с Любой тож
е
были, конечно, на похоронах, приехали с пятницы, после того как Клавдия
обнаружила бабку замершей в согнутом положении, лбом об пол перед иконо
й.
Умерла Агафья ни от чего, просто от своих восьмидесяти двух. До последнег
о
дня она работала в огороде и курей держала семнадцать штук, если считать
с
петухом.
Сперва думали везти Агафью отпевать в Звенигород, но Леша сгонял на
мотоцикле соседа в церковь и сговорился со священником провести меропр
иятие
на месте за тридцать целковых. Узнав, что Агафья была в Аносинском монаст
ыре
старшей нищенкой, священник пять рублей скинул.
Кладбище в Аносине лежит на горе, со всех сторон видное, хотя и в
деревьях. Могилу бабушке вырыли на краю кладбища, между двух железных

частоколов (каждый русский человек могилу своих родных старается повы
ше
огородить, чтобы не затоптали и не загадили, да еще колючки воткнуть, чтоб
ы
не лазили). Вырыли яму неглубоко -- земля еще не оттаяла и Агафью принимать

не хотела. Поминки были тяжелые, шумные, одних бутылок из-под водки надо

теперь снести в магазин девятнадцать штук, а еще семь четвертинок и от

портвейна две набитых кошелки. Всю посуду нa поминках опростали до дна,

чтобы спокойно лежалось бабушке Агафье и земля на ней была легче пуха.
По дороге Леша решил сперва закатить в Покровское, в правление колхоза

имени Ленина, попытать счастья попасть к председателю. Так и так, родная

бабка умерла, надо на внука переоформить ее собственность -- дом. Дом все

равно никудышний, гнилой, под соломой, а я наследник законный, если что, у

нотариуса мигом оформлю, я ж работаю сами знаете где.
За три дня, прошедшие с похорон бабки, Леша уже навострился, что он
пристройку для себя к родительскому дому не станет поднимать, а деньги
и
силы вложит в Агафьин дом и будет иметь собственную дачу -- это и снилось-т
о
не всякому.
К правлению Двоенинов подкатил с шиком и поставил машину так, чтобы
задний номер "МОС", да еще нулевик, из окна председательского кабинета был
о
видно.
Председатель оказался на месте. Никанора Двоенинова он знал с
послевоенного времени, а все ж инициативы не поддержал. Права правами, н
о
Леша в Аносине давно уж не прописан. А участок на хорошем месте, отдадим ег
о
члену артели. Дом поставят новый, чтобы зажиточный уровень колхоза, если
кто
из начальства мимо по шоссе проезжает, не срамить. Так что ничего не выйде
т.
-- Ну, что там у вас в ЦК слышно? -- председатель сменил тему.
-- У нас все нормально, -- сказал Леша.
-- Нормально? Это хорошо, -- сказал председатель. -- Вообще-то, если
посоображать, есть один путь...
Он подумал, что такие шоферы, как Двоенинов, на дороге не валяются. И
если бы его возил шофер, который раньше работал в ЦК, это выглядело бы
неплохо.
Получив приглашение вернуться в колхоз, Леха, конечно, в душе
усмехнулся, но виду не показал.
-- Если б дом обстроить, да семью к селу приучить, -- ответил он
уклончиво, -- тогда подумать можно. А с другой стороны, дом ведь Агафьин,
нельзя же его просто...
-- Просто нельзя, -- согласился председатель. -- Но владелица имущества
умерла, а земля не твоя и не моя, она колхозная, хоть под домом, хоть
вокруг. Так что можно.
Тут вдруг Двоенинова-младшего осенило:
-- А если мать с отцом разведется, дом на мать записать можно? Она ведь
колхозница!
-- Из-за этого разводиться?
-- Не из-за этого. Давно собирались.
-- Ну, это как суд решит.
По дороге в Аносино Леша притормозил возле магазина и взял без очереди

бутылку водки. Как только мать, суетясь, поставила на стол еду, Алексей
плюхнул бутылку, сам же пить не стал.
Бутылка быстро опустела. Никанор предложил моментом сбегать за второй
,
раз такой внезапный праздник, но сын тут невзначай сказал, что встретил

председателя и тот обеспокоен судьбой Агафьиного дома. А выход есть.
Развестись с Никанором ради интереса Лешеньки мать, все смекнув,
согласилась немедленно. Отец же заплакал.
-- Я же воевал, Леха! Разве я за это воевал?
-- Молчи! -- гавкнула на него Клавдия. -- Для семейной же пользы!
Молчи, коли соображенья нету!
Никанор вроде как согласился, но слезы текли.
-- Боязно все же, боязно.
-- Да после опять сойдемся, дурень, -- спокойно объяснила Клавдия. -- А
пока незаконно поживем... У тебя уж давно и не дымится. Главное, материн дом

оформить на себя, чтоб не отобрали.
Она стала рассказывать Алексею, как прибиралась в Агафьином доме посл
е
похорон.
-- Хламу вынесла гору, да еще осталось. Посмотри, может сгодится чего.
-- Пешком или доедем?
-- Можно и пешком, ноги не усохнут, но далековато...
Ей хотелось, чтобы Лешенька провез ее по деревне. Они поехали. Леша сам
отпер замок и вошел в дом, оглядев его свежими глазами и примериваясь, ка
к
они с Любой приедут сюда на лето. Нужных вещей в тряпье не оказалось.
-- Пожечь это все, только и разговору, -- решил Алексей.
Всю стену и угол до окна занимал иконостас, во время оно спасенный
бабкой из монастыря. Двоенинов сразу стал иконы снимать и посреди комна
ты
складывать. Клавдия молча глядела, понимала и не вмешивалась.
-- Во! -- назидательно сказал Алексей, закончив работу. -- И просторней
будет, и пыли меньше!.. И мое положение все же надо учитывать. Давай, батя,
все в огород!
-- Давно пора! -- заявил Никанор, беря свое за поражение в вопросе
развода и торжествующе посмотрев на мать. -- А я чего говорил!
Они стали таскать тяжелые, окованные медью иконы и складывать на
грядку, еще влажную от только что дотаявшего снега.
-- Как бы беды не было, иконы все-таки! -- бормотала Клавдия, ходя
следом...
-- Если в чем не понимаешь, дак молчи! -- наставлял ее Никанор. -- Не
то после разводу на другой женюся.
-- Кому ты нужен, рухлядь? На ногах еле стоишь!
-- А это неважно. Помоложе найду, не бойсь! Я себе цену знаю.
Настроился он вдруг озорно и иконы из дому в огород таскал бегом,
подбадривая сына. В кучу с иконами Леша навалил старую одежду, две
поломанных табуретки, подсунул подо все пачку старых газет и, вынув из

кармана красивую ронсоновскую зажигалку, подарок Макарцева, подпалил. Т
ряпки
после жара сухих газет сразу затлели, задымили. Табуретки начали
обугливаться. Иконы же потрескивали, но, покрытые краской и металлом,
загораться не хотели.
Если бы все это затеял Никанор, Клавдия огрела б его чем ни попадя, а
иконы из огня вынула. Уж ежели не дома, дак пускай в сарае лежат,
сохраняются. Мало ли чего? Все-даки Бог! Но сынок сам все соображает, коли

офицером был, а сейчас работает в такой организации, главней которой и н
а
свете нету. Уж он знает, что делает. Может, снова приказ был церковное
уничтожать, а может, иконы ему чего подпортят, если кто донесет. В прошлом

годе к бабке заходил один дачник, художник. Иконы эти, говорил, старые,
семнадцатого века, что ли. Предлагал за каждую по восемьдесят рублев. А ик
он
у Агафьи десятка полтора. Он бы и более дал, но бабка сказала, что иконы
монастырские, продать их -- тягчайший грех. Клавдия и не стала теперь про

это говорить от греха подалее. Лучше уж пущай горят. Все же огонь есть
стихийное бедствие, а деньги -- одна корысть.
Алексей с отцом пошли в избу, поговорить о ремонте, прикинуть, сколько
потребуется досок, да где бревна совсем осели от гнили и надо заменить.

Решили все делать сами, никого не нанимать.
-- На майские праздники и начнем. Только надо вам скорее съездить
развестись.
-- Ладно, Лешенька, ладно! -- согласилась Клавдия. -- Завтрева же и
поедем. Только какую причину называть развода-то?
-- Скажи, пьет... Алкоголик, мол, и все.
-- Я -- алкоголик? -- возмутился отец. -- Ну, это ты, Леха, загнул!
Выпить, конечно, могу, но алкоголик -- это совсем уже который того... А я?
-- Что ты, батя, как маленький? Я, я! Тебе-то не все едино?
-- Не слушай ты его, Лешенька! Несет глупости, ей-Богу! Страмота!
-- Для бумажки же только, -- пояснил Алексей.
-- А, ну, если для бумажки тока, дык тогда конечно!
Когда Двоениновы опять вышли в огород, иконы уже вспыхнули. Заполыхали

они после долготерпения чистым оранжевым пламенем, без чада и дыма. От вс
его
остального золы уже навалило много кругом.
-- Удобрение будет, -- заметил Алексей, посмотрев на часы.
-- Как там начальник-то твой, -- спросил отец, -- из больницы
выкарабкался?
-- Сегодня как раз беру.
-- Значится, выкарабкался. А то в больнице и остаться можно. У меня
нога раненая тоже чтой-то заплетаться стала.
-- Пей меньше, -- объяснила Клавдия.
-- Врач говорит, слово какое, забыл...
-- Тромбофлебит, -- произнесла, не запнувшись, жена.
-- Вот, самый он! Можно слечь в больницу. А чего ее ложиться, когда я
хожу? Не смогу ходить, дак лягу, правильно я рассуждаю, сынок? Лечись, не
лечись -- что в организм ни входит, все выходит раком.
-- Кто ее знает! -- сказал Леша. -- Вообще, надо лечь, обследоваться...
-- Еще чего не хватало, обследоваться! Им только дайся, уж такого
найдут, что прямиком на погост. А нам дом ремонтировать.
-- Ну, я поехал, -- Алексей собрался. -- На майские с Любкой завалимся
на все три дня, если дежурить не заставят. И продуктов захватим.
Алексей вышел за калитку, и черная "Волга" сразу помчалась так, что
исчезла за лесом прежде, чем Клавдия успела до забора добежать. Двоенино
в
опаздывал, но полагал, что в такой радостный день ругать его не станут.
Зинаида Андреевна уже спустилась на улицу, ждала. Она волновалась и все

подгоняла Лешу. Игоря Ивановича обещали отдать в четырнадцать часов, по
сле
консилиума. Из холла Зинаида позвонила мужу.
-- Почему так поздно? -- спросил он.-- Я жду не дождусь...
-- А тебя выписали?
-- Давно выписали, я уже одет, -- сказал Макарцев, хотя врачи оставили
его недавно и он только что снял пижаму и надел брюки.
Ему помогала сестра, чтобы он меньше двигался. В холле он появился с
заведующей кардиологическим отделением, которая поддерживала его под
руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68