Недели две у него гостила теща из Ростова-на-Дону. Она ходила по
музеям, в ГУМ и ЦУМ, восхищалась длиной очередей.
-- Зять у меня такой ответственный -- не поговоришь, -- шутливо ворчала
она. -- Впрочем, я и сама в бегах...
-- Да не стойте по очередям! Составьте список, я пошлю шофера...
-- Нет уж, Гарик! Не хватало еще вам забот прибавлять...
Теща была старше его на пять лет и постоянно это подчеркивала. Раз он
приехал домой рано -- председательствовал в Доме журналистов на всесоюз
ном
совещании газетчиков по идеологической работе, устал, хотел сразу лечь
.
Кроме тещи, в комнате сидел незнакомец с короткой шкиперской бородкой,

похожий на ученого -- из нынешних. Вот тещенька и хахаля завела!
Гость поднялся со стула, протянул руку и, внимательно поглядев в глаза,

резковатым голосом произнес:
-- Александр.
-- Игорь, -- сразу ответил Макарцев, хотя столь неофициально уже давно
не знакомился.
-- Сестра Настя с ним в одном классе училась, -- объяснила теща. --
Дружили, играли вместе. Я его последний раз в Ростове перед войной видела
.
Саня как раз университет кончал. Разыскала вот. А на улице бы не узнала...
Гарик, вы голодный?
Теща вышла на кухню.
-- Вы какой факультет кончали? -- спросил у Сани Игорь. Спросил не
потому, что интересно, а для разговора. -- Физический?
-- Физмат, -- сказал гость.
Макарцев даже не похвалил себя за проницательность. Что-что, а людей он

быстро понимал. Теща поставила перед ним тарелку: холодную куриную ножк
у и
два помидора -- как он любил.
-- А вы не ужинаете?
-- Благодарствую, -- буркнул гость.
Не очень-то он был разговорчив.
-- Не хочет, -- объяснила теща. -- Говорит, сыт. А я по вечерам
сохраняю талию. Как говорят французы, минуту на языке, всю жизнь на бедре.

-- Вы редактор "Трудовой правды"? -- Александр покосился на красные
свежие декабрьские помидоры.
Было непонятно, хочет он в связи с этим о чем-то попросить (есть, что
попросить у главного редактора газеты, -- этому Игорь Иванович не удивлял
ся,
воспринимал как должное и по мере возможности помогал) или тоже спроси
л
просто для вежливости.
-- Да, я журналист, -- подправил Игорь Иванович и продекламировал: -- В
тридцать лет очки себе закажешь, в тридцать пять катары наживешь, в соро
к
лет "адью", ребята, скажешь, в сорок пять убьют или помрешь...
-- Это чье сочинение?
-- Народное. Молодые газетчики, подвыпив, поют. А кто постарше да
перевалил рубеж, помалкивает.
-- Вам сколько?
-- Отстукало пятьдесят шесть.
-- Выходит, не все пророчества сбываются! -- гость опять покосился на
алые помидоры.
-- Зато у меня радикулит, печень пошаливает, -- улыбнулся Макарцев.
-- В физике есть такое понятие -- порог. Вода, вода -- и вдруг за
порогом -- лед, другое качество. У человека, думаю, пороги относительны.
-- А как твое здоровье, Саня? -- спросила теща.
-- Лет десять назад, думал, наступил мой порог. Врачи пугали: обречен.
А вот вытянул сам себя за уши... Ну, мне пора. Я по вечерам тоже работаю...
-- В режимном институте? -- спросил Макарцев, снова уверенный, что не
ошибается, поскольку большинство исследовательских учреждений -- почт
овые
ящики.
-- Почти! -- гость поднялся. -- Желаю вам!
Они пожали друг другу руки, и теща пошла проводить одноклассника своей

сестры. В коридоре слышались их приглушенные голоса, смех. Игорь Иванови
ч
отставил тарелку, налил полстакана боржоми, выпил, подождал отрыжки, вын
ул
губами из пачки "Мальборо" сигарету, сладостно затянулся. Теща вернулась
.--
Понравился мой гость?
-- В общем... -- корректно пробурчал Макарцев, уже думая о своих делах.
-- А скромник какой! Ведь весь мир о нем говорит и пишет!
-- Весь мир? -- Макарцев вынул сигарету изо рта. -- Да кто он такой?
-- Иногда вы меня удивляете, Игорь! Солженицын.
-- Сол..?! -- Макарцев закашлялся.
-- А что удивительного?-- Нет, ничего...
Он встал и скрылся в спальне.
"Раковый корпус", когда решался вопрос о публикации в "Новом мире",
Макарцеву дал почитать худощавый товарищ, предпочитающий быть в тени. И
горь
Иванович вернул верстку через три дня.
-- Ну как? -- спросил тот. -- Твардовский ждет ответа.
-- Не знаю. Если выкинуть намеки, то, может, разрешить?
-- Мы-то с тобой правильно понимаем. А масса? И потом, разреши это --
завтра попросят еще острей! Солженицын -- не наш человек.
Прежде всего вылезла обида на тещу. Макарцев, походив по спальне, вышел

снова. Теща мыла на кухне посуду.
-- Учтите, что вашего Саню, -- он сознательно не хотел произносить
фамилию, -- скоро исключат из Союза писателей за антисоветчину!
-- Это будет большой ошибкой! В свое время ругали Есенина, Пастернака,
Булгакова, а теперь?
-- Вы хоть знаете, что он имеет связи с заграницей и за ним ведут
наблюдение органы?
-- Это же глупо! Он честный человек, честнее нас всех. Ему еще недавно
хотели Ленинскую премию дать.
-- Да, он обнялся с Хрущевым.
-- А без Хрущева -- он уже не талант?
-- Не хочу я спорить о его таланте. Но, приведя его сюда, в какое
положение вы меня ставите?!
-- Ах, вот вы, Гарик, о чем!
-- Допустим, на меня вам плевать, -- не давал он ей отговориться, -- но
о дочери и внуке вы подумали? Их положение тоже зависит, между прочим, от

меня!
-- По-моему, сейчас не тридцать седьмой!
-- Много вы понимаете! Может, я даже симпатизирую этому вашему Сане. Не
исключено, что он без пяти минут Лев Толстой. Так это или не так, пускай
потомки разбираются. Вы учительница литературы, а я, как говорится,
ответственный партийный работник, черт побери! И мои симпатии и антипат
ии
определяете не вы и не ваш одноклассник!
-- Не мой, а Настин!
-- Пусть Настин!..
-- Я поняла, не будем заниматься политграмотой... Больше вы о нем не
услышите. Я имею в виду, не услышите от меня.
И теща с достоинством вышла.
-- Извините за резкость, -- бросил он ей вслед.
Но еще и на другой день он был зол на нее. Она, конечно, говорила с
Зиной и с внуком. Не хватало еще, чтобы сын начал презирать его за трусость
!
Известно ли там, что Солженицын был у него дома? Целесообразно
застраховаться. Решение, как это сделать лучше, голова подыскивала ночь
ю, а
выдала утром, когда Игорь Иванович заехал в ЦК. Шагая по коридору, он
объяснил себе, что вправе наступить на свои интеллигентские соображени
я по
мотивам идейным и, помня о чаепитиях под липами, заглянул в кабинет
помощника человека, предпочитающего быть в тени.
Хомутилов, помощник по печати, сухой и длинный, похожий на своего
хозяина, говорил мягко и неторопливо. Знакомы они были с конца тридцаты
х
годов. Макарцев попросил провентилировать, не сможет ли сам принять его
по
короткому и важному делу.
Приняли его в тот же вечер. Игорь Иванович доложил, что в редакцию
поступает масса писем трудящихся, осуждающих Солженицына. До сих пор га
зеты
хранили молчание, может быть, теперь пора дать несколько откликов? Макар
цев
понимал, что здесь может не понравиться, когда советуют, как вести
идеологическую линию, но в случае чего он застраховывался от обвинения
в
симпатии к Солженицыну. Во время приема, однако, худощавый товарищ не
высказал своего отношения, а захотел взглянуть на письма.
В редакции Макарцев вызвал исполняющего обязанности редактора отдел
а
коммунистического воспитания Таврова и предложил срочно подготовить о
тклики.
Через полтора часа они лежали у Игоря Ивановича на столе под заголовко
м
"Клеймим позором!". В тексте говорилось о Солженицыне все, что нужно.
Макарцев зачеркнул заголовок и написал: "Протестуем!". Он знал, что всякая

кампания разгорается постепенно и надо оставить керосина про запас.
День спустя Хомутилов позвонил Макарцеву и разрешил поставить в номер
.
Газета вышла, и он думал, теща не удержится, выдаст ему нечто обидное. Но
вечером Зинаида сказала, что она проводила мать на поезд. Мать хотела
остаться на Новый год, а сегодня вдруг передумала.
-- Хоть бы попрощаться позвонила, -- сказал он, в душе довольный, что
не позвонила.
-- Просила тебя поцеловать.
Значит, теща ничего не сказала Зинаиде.
-- Пусть хоть вообще к нам переедет...
-- Она у меня самостоятельная, Гарик, ты знаешь!
После "Трудовой правды" кампания против Солженицына была поддержана

всеми газетами, ТАСС и иностранной коммунистической прессой. Макарцев
а
похвалили на идеологическом совещании в ЦК за правильную линию. Так он с
нова
чуть не зацепился за сучок, но обошлось.
В таких действиях была особая радость: в любых обстоятельствах всегда

поступать, как нужно партии, хотя ты лично можешь с чем-то и не согласиться
,
даже считать иначе. Да, иначе, поскольку ты не машина, а живой член партии.

Но, конечно, не согласиться в душе, не высказывая этого. Поступить ты обяза
н
так, как считает партия. Тут-то и коренится разница между ленинской
принципиальностью и принципиальностью абстрактной, аполитичной
совестливостью.
В молодости Макарцев терзался, чувствуя, что иногда из-за необходимост
и
выполнять нелепые приказы унижается его собственное достоинство. И нащ
упал
выход: достоинство не страдало в том случае, если он сам, еще до
постановления, мог постичь, что в данный момент партийно, а что нет. Плохо
й
же, недалекий партийный руководитель ждет указания. И хотя в конечном сч
ете
результат один, поскольку предвидеть -- значит поступить в соответствии
с
постановлением, которое еще не поступило, -- принципиальная разница
несомненна, как разница между словами "угадать" и "угодить". Без ложной
скромности Макарцев относил себя к хорошим партийцам.
Однако же нелегко двигался он по жизни, не избежал нравственного
дискомфорта. Был у него близкий друг, или приятель -- дело, в конце концов,
не в названии. Во всяком случае, не чужой человек, как Солженицын, когда
ничто личное не задето. С Андреем Фомичевым, редактором "Вечерней Москвы
",
виделись они то часто, то реже, но перезванивались регулярно. Анна Семено
вна
знала: с Фомичевым соединять немедленно, что бы в кабинете ни происходил
о.
Они вместе начинали. Оба любили газетное дело, оба были полны энергии,
оба удачно избежали неприятностей определенного периода, хотя висели
на
волоске. Возможно, помогло и то, что они предупреждали друг друга об
оплошностях. Так или иначе, но остались невредимы и даже выросли. Макарце
в
ушел вперед, а Фомичев старился в городской "Вечерке".
Им всегда было что наедине обсудить. Каждый серьезный шаг обговаривали
.
На совещаниях в ЦК находили друг друга в кулуарах и садились рядом. Ну, а

деловые просьбы -- поставить в номер материал, который надо поставить, но

почему-либо это неудобно в своей газете, -- тут уж зеленая улица. Звали они

друг друга не по именам, а просто по фамилиям -- так привыкли. И жены их
звали также. Погорел Фомичев при Хрущеве, нелепо и мгновенно, с Макарцевы
м и
посоветоваться не успел.
Сообщение ТАСС о запуске первого в мире космонавта Гагарина поступил
о
вскоре после того, как он в действительности благополучно приземлился. В
это
время очередной номер "Вечерки" Фомичев уже подписал в печать. Тогда над

тассовкой не стояло, как теперь, указаний, обязательно ли печатать всем

газетам, на какой полосе, с фотоснимками или без. Фомичев заколебался.
Поставить сообщение в номер -- значило задержать газету. Горком по головк
е
не погладит. К тому же по радио новость известна. Когда его вызвали в ЦК, о

причине он еще не догадывался. И совсем растерялся, увидев перед собой

Хрущева и Политбюро в полном составе.
-- Кстати, товарищи! -- сказал Хрущев. -- Вчера на даче я открываю
"Вечерку" и вижу, что о Гагарине в ней ни слова! Об этом сообщили все газеты

мира, даже буржуазные. Не поверили только два человека: президент Эйзенх
ауэр
и товарищ Фомичев. Что же получается? Фомичев хуже буржуазных редакторов
.
Фомичев, в мгновение покрывшийся красными пятнами, с тревогой поднял

руку, как на уроке, и, чувствуя, что надо объяснить неувязку пока не поздно,

дрожащим голосом произнес:
-- Позвольте мне сказать... Дело в том, что я, как редактор...
-- Вы, Фомичев, -- остроумно парировал Хрущев, -- уже не редактор.
Какой следующий вопрос?..
Вечером после нокаута Фомичев приехал к Макарцеву. Они выпили, пока
Зинаида кормила их и поила крепким чаем с ватрушками с корицей, которые

Игорь особенно любил, они со всех сторон обсудили ситуацию.
Если бы снял горком, можно было бы попытаться в ЦК заменить снятие
строгачом или переводом в другую газету, хотя и тут маловероятно. Ну, а уж

если снял лично Хрущев, Фомичеву оставалось гордиться, что назначал ег
о
горком, а освобождало Политбюро.
Фомичев как-то сразу надломился, сгорбился, стал каждый день заезжать к

Макарцеву жаловаться на несправедливость, просил взять его на небольш
ую
должность -- ну, скажем, редактором отдела.
-- И не думай! -- восклицал тот. -- Зачем тебе такое понижение? Старый
партийный конь, как известно, борозды не портит.
В действительности Макарцев не мог его взять без согласования с ЦК, а
согласовывать не решался. Он давно осознал необходимость не заводить др
узей.
С ними всегда труднее, чем с подчиненными, они требуют искренности и
душевных сил, а эти силы Макарцев до конца отдает партии. Дружба с Фомичев
ым
была исключением, но и она начала тяготить.
-- Думай что хочешь, -- проговорила Зинаида, услышав рассказ мужа, -- а
только дружба эта тебя не украшает. О ней ведь знают, и все говорят:
"Фомичева сняли, а Макарцев с ним заодно!".
-- Нет, Зина, не могу! Не могу отказать Фомичеву!
Она видела, что муж переживает.
-- И не отказывай! Отдались постепенно, как все делают... Он умный
человек, поймет. Да если бы ты, не дай Бог, оказался в его положении, он бы
не церемонился!
Ничего жене не ответив, он ушел спать. А утром, когда Фомичев позвонил
ему и сообщил, что сделал третью попытку добиться приема в ЦК и опять
неудачно, Игорь Иванович сказал:
-- Слушай, надо с тобой посоветоваться, честно, по-партийному.
-- Понял тебя, -- сразу ответил тот. -- Сейчас подъеду. Сделать теперь
ничего не могу, а совет -- с радостью...
-- Да подъезжать как раз и не нужно... -- Макарцев искал подходящие
слова, даже махнул рукой от раздражения на самого себя. -- Видишь ли...
Может, нам лучше повременить, как считаешь? Тут говорят всякое...
-- Кто и что говорит? Я не понимаю...
-- Сплетни, не обращай внимания. Но я тебе после лучше помочь смогу,
если сейчас не будут говорить, что мы свои люди... Слышишь?
-- Слышу.
-- Как считаешь?
-- Я понял, Макарцев.
-- Да что понял-то? Обиделся, небось, а ничего не понял! Дело говорю, а
ты в сентиментальность. Я тебя на проводе буду держать. Только, чтобы в
глаза не бросалось. Прав я?
-- Извини, -- прервал Фомичев. -- Некогда мне с тобой совещаться. Жена
вот на рынок посылает: в магазине нет ничего, а жрать надо! Прощай!
С тех пор они не увиделись и не поговорили ни разу. Макарцев,
вспоминая, протягивал руку к телефону. Номер помнил наизусть и никогда н
е
просил Анну Семеновну соединить его. Но каждый раз, когда он решал
позвонить, его отрывали по срочному делу.


_5. АЙСБЕРГИ_

Казалось, Игорь Иванович лежал в полузабытьи, но мозг его напряженно
работал. Кардиограф тихонечко гудел рядом, регистрируя каждый толчок

редакторского сердца, и этот гул не мешал, а даже помогал размышлять.
Дышалось в кислородной палатке легче.
Шел четверг, 27 февраля. Беда навалилась в среду.
Вспоминать предшествующие дни Макарцев начал с понедельника, так как
в
воскресенье Зинаида настояла, чтобы они в кои веки уехали в однодневны
й
санаторий и погуляли в Барвихе в сосновом бору. Они бродили по парку,
участвовали в праздничном обеде в честь Дня Советской армии, потом отды
хали
в двухкомнатном номере с телевизором. Макарцеву сделали массаж,
рекомендовали упражнения йоги от растущего живота, прикрепили в бассе
йне
индивидуального тренера. Но Игорь Иванович по старинке пренебрегал вс
еми
благами обслуживания, которые ему полагались. Пренебрегая, он выделялс
я
среди остальных и наживал себе врагов, но иначе не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68