По ее словам, род Базановых славился своими мужчинами. Первый был из крепостных, работал на Литейном дворе, и все остальные так или иначе оказывались приписанными к морю — рождались у моря и помирали на воде.
— Как это на воде? — спрашивал Глеб.
— А так, что весь город на воде, и мы на острове. У бабки на стене висел спасательный круг и старая фотография. На круге надпись: «Богатырь». На фотографии — громадное семейство. Женщины, застывшие, словно в испуге, в облегающих блузках с буфами, в косынках и платках. Торжественные и напряженные мужчины в косоворотках и пиджаках, среди них толстяк в жилетке с цепочкой, а на цепочке часы луковкой, и лишь один парень в полной морской форме — бушлат с пуговицами, фуражка с «крабом». В центре фотографии — старик и старуха, родители Глебовой бабки, а с краю она сама — молодая питерская девчоночка, тоненькая, светловолосая.
— Кто ж тут моряки? - спрашивал Глеб.
— Да все, неслух ты! И Федор, и Илья, и крестный мой Иван — все!
— А почему форма только у одного?
— Этого тоже Иваном звали. Не базановский он, но на флоте по-базановски служил, по всем морям ходил. Знатный человек был, к сестре моей посватался. Свадьбу сыграли, после свадьбы и фотографировались всей семьей на память.
— Ну, а форма почему не у всех? — допытывался Глеб.
— Кто случаем не надел, а кому и не полагалось. Федя, к примеру, котельщиком был. Тоже флотский человек. Сколько кораблей выпустил, оглох совсем, а молодой еще был, здоровый. Многие наши на судоверфи работали. Все равно моряки.
О сыне своем, отце Глеба, бабка отзывалась непочтительно, с наглядным даже пренебрежением: не поддержав семейную традицию, стал он против бабкиной воли строителем.
Как-то Глеб спросил его:
— А почему ты не моряк, папа? Все наши моряки, а ты дома строишь, разве это интересней?
Отец рассмеялся:
— Что, не нравлюсь тебе такой?
— Бабушка говорит...
— Знаю, что она говорит. Корюшники они — рыбаки по выходным. Разве это моряки? В Маркизовой луже со штормами борются!
— Но ведь борются со штормами?
— Самый большой шторм бабка наша поднимает. Дело не в красивой форме, Глеб, не в красивых словах «норд-вест», «зюйд-вест», а в том, чтобы любить то, что делаешь, и быть нужным там, где служишь. Подрастешь, поймешь, сам разберешься.
После смерти отца бабка, совсем отстранив невестку, по-своему взялась за воспитание внука, стараясь привить ему любовь к морю и флоту. Оканчивая школу, Глеб твердо решил поступать в кораблестроительный институт на корпусной факультет. А тут война...
И бабушки, наверное, нет в живых. А вот песня, что она пела, навсегда осталась: «Плыви, мой челн, по воле волн». Голоса у нее не было, пела она старчески тонко и высоко, «с выражением чувств», как говорила тетя Даша, соседка по квартире. Бывало, сидит бабка у синей изразцовой печки часами, глядит молча в огонь, курит. А потом вздохнет и затянет: «Плыви, мой челн, по воле волн, куда влечет тебя судьба».
Она всегда оставалась верна себе. И даже тогда, когда Глеб сообщил, что все мальчишки его класса идут на фронт добровольцами, мать заплакала, разрыдалась: «Как же это? Не сказал ничего, не посоветовался?»,— а бабка, узнав, первым делом спросила: «На флот?» И осудила сразу: «Чего ж ты? Тебе-то надо было на флот проситься! Промазал, дурень!»
Такая была его бабка Антонина Глебовна, «капитан Гаттерас в юбке», как, смеясь, называл ее отец... Как это было давно еще до войны! До всего, что начало происходить с ним, Глебом, с того дня, когда он, рядовой необученный доброволец, попал на фронт.
И сразу в бой. ...На рубеж, который держала их рота, вышли немецкие танки с автоматчиками на броне. С танками роте воевать было нечем. Полсотни гранат задержали танки на полчаса. Потом танки принялись утюжить окопы, а автоматчики — расстреливать уже израсходовавших боезапас, безоружных солдат, дрогнуиших и побежавших к лесу.
Лес казался близким и надежным защитником — там можно было спрятаться, нырнуть в кусты, под коряги, затаиться. Переждать и, может быть, спастись от безжалостного, зверского уничтожения.
Глеб видел: вместе с ним бежало к лесу всего около десятка солдат — все, что осталось от роты. Потом их осталось пятеро... Трое... Некоторое время Глеб мчался по опушке, чувствуя тяжелое дыхание своего отделенного командира, тот был все время сбоку и чуть сзади, а потом исчез, куда-то внезапно пропал и не отзывался: не то убили его, не то взял левей.
Трое суток кружил по лесу Глеб, пока не вышел на домик егеря. Старик покормил его, покараулил, пока он поспит, объяснил, как кратчайшим путем выбраться на большак, ведущий к Вязьме.
— Может, вместе, отец? — предложил Глеб.
— Нет, — твердо ответил тот. — Мой пост и нынче здесь — таким, как ты, дорогу указывать. Сотни вас в лесу моем шляются...
Базанов пробирался сквозь заросли всю ночь, а когда стало светать и лес поредел, понял, что сильно отклонился в сторону.
Впереди на взгорке возвышалась небольшая деревушка, о которой ничего не говорил ему егерь. Приблизившись, он увидел немецкий обоз и несколько тупоносых грузовиков с кузовами, крытыми брезентом. Он снова углубился в лес, держа на юго-восток, вышел на обширную поляну и, краем обходя ее, неожиданно наткнулся на зеленую «эмку», замаскированную срубленными ветвями с уже пожухлыми листьями.
Стараясь быть предельно осторожным, Глеб опустился в траву и, изготовив трофейный автомат, осмотрелся.Тишина.Он пополз на локтях, огибая машину. Заглянул в кабину — никого. Снова прислушался: будто дышит кто-то, всхрапывает даже. Или показалось? Нет, точно. Под машиной, у заднего моста, спали двое — молодой и постарше. Форма наша. У молодого в петлицах два треугольничка, старший — солдат. Но кто знает, может фрицы переодетые? Уж больно спокойно разлеглись здесь. Затаив дыхание, Базанов принялся наблюдать за ними. Нет, не похожи на фрицев. Молодой — грузин вроде бы: горбоносый, чернявый, с острым кадыком. У второго небритая круглая физиономия, громадные «кировские» часы на запястье, рабочие руки в ссадинах и масле — видно, шофер.
Предательски хрустнула ветка. Базанов инстинктивно рванулся в сторону и вскочил, вскинув автомат. Солдаты даже не пошевелились. «Свои, окруженцы, — подумал он, — ухайдакались. Из пушки их не разбудишь. Фрицы голыми руками могут взять. Надо будить».
— Алло, алло! — тихо сказал он и тронул стволом чернявого. — Вставай, пора.
Познакомились. Ребята тоже оказались из 20-й армии — шофер и писарь. Вторые сутки выбираются из окружения, едут к Ярцеву, ночами. Обстановка неясная: где наши, где немцы. На дороге и те, и другие — полный ералаш.
— А большак где? — спросил Базанов.
— За полянкой, метров триста, — флегматично ответил шофер Сойменов.
— А вы спите! Сгорели бы ни за понюх табаку.
— Он, это он заснул, — вспыхнул Гогоберидзе, писарь. — Я отдежурил, а он, панимаешь, это!
— Бывает, и слон летает,— примирительно буркнул ойменов.
— Что делать думаете?
— Ждать. Как увидим, наши по шоссе идут, выскочим.
— А не наши? Уходить поскорее надо.
— Мне машину бросить никак нельзя, она за мной числится, новая совсем, и противнику оставлять технику не положено. — Сойменов снял пилотку, вытер ею лицо, лоб, провел по темному ежику волос. — Хотите — идите, я не держу.
И по тому, как он это сказал, Базанов понял, что спорить с ним бесполезно. Да и куда пойдешь, когда действительно уже совсем светло? Решили позавтракать. Гогоберидзе.ловко вскрыл штыком банку мясных консервов, Сойменов выложил хлеб, несколько огурцов, плитку шоколада.
— Ну живете! — удивился Глеб. — Откуда богатства?
— Начальника тыла возил. Запасливый он был,— светлая память.
Гогоберидзе пояснил:
— Вчера едем, а навстречу вездеход. «Гони!» — начальник кричит. А фрыцы, панимаешь, из пулемэта, из пулемэта. Лобовое стекло — как сыр голландский. «Прорвались!» — кричу я. А полковник молчит. Едем, а он молчит. Молчит, панимаешь? Убит, панимаешь?
— Не ори, панимаешь, — сказал Базанов.
По очереди они подползали к большаку и дежурили там в надежде увидеть своих. Но час за часом по шоссе двигались немцы: проехала колонна мотоциклистов и бронетранспортеров с пехотой, несколько танков с крестами на башнях, грузовики со снарядами в желтых и зеленых ящиках, конный обоз, растянувшийся чуть ли не на километр. В обоих направлениях шныряли камуфлированные, как плащ-палатки, штабные машины. Провели группу пленных — большин-
ство босиком, в кровавых бинтах и разорванных гимнастерках. Их конвоировали мордастые, как на подбор, солдаты в серо-зеленых мундирах с закатанными по локоть рукавами, в низко срезанных — раструбом — сапогах. Сзади на лошади ехал офицер в очках и наигрывал что-то грустное на губной гармошке. Гитлеровцы двигались без всякой предосторожности. Похоже, фронт откатился уже далеко на восток.
За дорогой начиналось большое картофельное поле. Дальше виднелась деревня, домов тридцать — сорок. А еще дальше, на востоке,— снова зеленый массив. Ба-занов всматривался до рези в глазах: нужно было запомнить ориентиры, чтобы не сбиться ночью, — деревню обойти, опасный участок километра два всего, а там спасительный лес. Глеб попробовал уговорить Сойме-нова.
— Ну, а машина, машина? — не сдавался тот.
— Взорвем гранатой.
— Немец услышит.
— Подожги.
— Увидят.
Их спор прервал сухой щелчок пистолетного выстрела. Они бросились к дороге.Гогоберидзе, тяжело дыша, затаскивал в кусты убитого немца, его велосипед лежал в кювете.
— Идиот, — прошипел Базанов. — Давай и велосипед, быстро!
— Гады, ненавижу! — темпераментно зашептал писарь. — Катаются, как дома, панимаешь!
— Уходить надо,— сказал Базанов. — Хватятся своего связиста — крышка нам.
— И так крышка, и так,— рассудительно заметил Сойменов. — Темнота — одно наше спасение.
Солнце село, но было еще светло. Время тянулось медленно.Высоко прошла эскадрилья бомбардировщиков, удаляясь на восток, в чернеющий свод неба. «На Вязьму, наверное», — подумал Базанов. Гогоберидзе смазывал автомат, взятый у немца. Сойменов копался в моторе. Опустив боковую крышку капота, он сказал:
— Сон видел интересный, в самый канун войны. Будто еду на своем «корабле» напрямки — по огородам, по полям. Потом по лесу — по пням, средь молодых березок. Гляжу, дорога. Жму на газ, и вдруг человек на повороте стоит, руку поднял. Сажаю его, а он мне наган ко лбу: гони! Летим в темноте, только столбики верстовые мелькают. Час ли, два ли — не знаю. Пассажир молчит. И вдруг хвать меня за плечо: здесь! Повернули в лес и опять по пням да корягам, аж сознание теряю. А он: гони! гони! Потом, чувствую, остановились. Окружили нас люди, не по-русски говорят. И пассажир мой командует по-ихнему. Приносят гроб ко мне в кузов. Поехали, и опять наган к виску. Дорога по равнине идет, а горизонт весь в огне. И мы туда, в огонь мчимся... Проснулся, а день солнечный, умытый. А по радио Молотов говорит. К чему бы это?
— Совсем глупый сон. Зачем вспаминаешь? — нервно воскликнул Гогоберидзе. — Идти надо, а ты пугаешь.
— И то правда,— спокойно согласился Сойменов.— Давайте, хлопцы, присядем перед трудным путем. Так А теперь выпьем, есть у меня немного спиртика заветного.
— А бензин есть? — поинтересовался Базанов.
— Хоть триста километров езжай, если немец пустит.
«Эмка», переваливаясь, как утка, осторожно выехала на большак. Дорога была пуста.
— Газуй, Сойменов, газуй, дарагой! — азартно крикнул писарь.
С полчаса они мчались, тревожно вглядываясь в темноту. Проскочили деревянный мост, обогнали несколько фургонов. Из-за леса поднималась полная желто-красная луна, высвечивала окрестности. Впереди что-то чернело, выступали неясные очертания непонятных больших предметов.
— Все. Танки, — сказал Сойменов и, сбросив скорость, пытливо взглянул на Базанова.
«Рискнем, — ответил ему Глеб взглядом, — выхода нет».
Шофер прижал до упора педаль газа. Мотор на миг будто захлебнулся, взревел, машину рвануло и понесло Базанова кинуло на спинку сиденья.
Поравнявшись с колонной, Сойменов включил дальний свет, и это спасло их. Немцы, ослепленные, замешкались. Они не сразу разглядели «эмку», не сообразили, кто едет. И поздно открыли беспорядочную стрельбу: машина уходила уже за поворот.
Стремительно приближалась деревня, она казалась темной, словно вымершей, — ни огонька.
— Может, разведаем? — предложил Глеб.
— Некогда, — отрубил шофер. — Одно у нас, браток, и осталось — скорость.
Справа мелькнули скотный двор и силосная башня.
Избы стояли по обе стороны дороги, несколько поодаль, заслоненные от проезжей части молодыми посадками. Открывшаяся справа незамещенная площадь была забита немецкими войсками. В окнах длинного одноэтажного здания, похоже — школы, горел спет. Четко выделялись фигуры двух часовых на крыльце. На «эмку» никто не обратил внимания.
Снова темнота, безглазые домишки. Большое село, и нет ему конца.
Сойменов съехал вдруг на обочину и затормозил: впереди, метрах в ста, на развилке дорог, у полосатого шлагбаума с привешенным к нему керосиновым фонарем, прохаживались немецкие патрули. Шлагбаум был опущен. По другую сторону его стоял широченный крупповский грузовик, занимая большую часть дороги.
— Так что? — одними губами спросил Глеб.
— Будут пропускать «круппа», и мы с ним.
— А заночует?
— Подождем пока.
— Лучше огородами, а? — просительно произнес писарь. — Уйдем, а?
— Не держу, говорил.
— Пропадать, так вместе.
— Поднимают.
— Ну!
Хороший водитель был Сойменов, и машина у него была хорошая, только не рассчитал он немного — самую малость, полминуты всего-то и не хватило. «Эмка» резко взяла с места, но, разъезжаясь с грузовиком, чуть-чуть задела его крылом. Их отбросило в сторону. Сойменов вывернул руль, но было уже поздно. Солдаты в кузове закричали: «Рус! Рус-машина! Хальт!» Ярко вспыхнул из-за деревьев прожектор. Шлагбаум упал.
Гогоберидзе полоснул очередью по часовым. Ударили автоматы «крупповцев». Раздался треск, «эмка» встала, как конь, присевший на задние ноги на всем скаку. Мотор заглох. Сойменов с залитым кровью лицом рвал скорость. Это было последнее, что заметил Базанов...
А когда очнулся, увидел он нацеленное ему в глаза дуло. Рядом со связанными проволокой руками сидел Сойменов. Труп Гогоберидзе был оттащен в кювет. Их окружили немцы.
— Геноссе комиссар?— весело начал по-русски офицер, дотрагиваясь тросточкой до головы Сойменова.
— Шофер, — ответил Сойменов, мотая головой, чтобы смахнуть кровь, заливающую ему глаза.
— Ты? — обернулся офицер к Базанову.
— Солдат.
— Большевик? Комсомолец?
— Комсомолец.
— А тот? Юде?
— Грузин.
— Гут компания! — засмеялся немец. — Дритте Интернационал !
Казалось, немцы настроены миролюбиво. По знаку офицера молоденький, стройный, с пухлыми девичьими губами ефрейтор начал обыскивать Базанова. Его тонкие пальцы ловко опростали карманы, завернули рукав гимнастерки и сняли часы, сдернули сапоги. Его голубые, окаймленные пушистыми ресницами глаза смеялись. «Плен, — с тоской подумал Глеб, — и даже не ранен. Болван, вот болван!» Ефрейтор забрал часы и нож и подмигнул Базанову.
Солдаты копались в машине, с радостными восклицаниями вытаскивали оттуда съестные припасы. Офицер заставил арестованных встать и повел их под конвоем через деревню, к школе.
Еще недавно здесь была спортивная площадка и ребята играли в футбол. Теперь на поле, огороженном колючей проволокой, находились пленные.
Базанов разорвал рубаху и перевязал Сойменову голову.
— Гогоберидзе жаль.
— Себя жалей, — грубо ответил шофер.
— Думаешь, расстреляют?
— Ничего не стоит. Меня за командира принимают: волосы.
- Может, поискать у ребят ножницы? Иль бритву?
— Поздно, не суетись.
— А что произошло? Ничего не помню.
— Какая разница? Взяли, как котят.
— Гогоберидзе-то выскочил?
— Успел. Ганса одного положил. Я тоже одному врезал. Навалились скопом — и все, отвоевались мы, браток.
Утром привели еще группу пленных, сотни три их собрали на стадионе. За проволокой — автоматчики, охранники с собаками. Приходили солдаты. Смеясь, тыкали пальцами, заставляя пленных снова и снова выворачивать карманы, веселились, отбирая фотографии: «Иван фрау? Капут Иван!» Позднее появился офицер в черном мундире и два солдата с большими сверкающими бляхами на груди. Построили всех, даже тяжелораненых, осмотрели каждого.
— Командирам, комиссарам, жидам, цыганам выйти! — скомандовал офицер по-русски.
Человек двадцать вышло из рядов. Офицер еще раз обошел строй.
— Ты! — показал он кивком головы.
Солдаты выволокли из строя пожилого раненого в очках.
— Ты! Ты! — показывал офицер. — А ты, свинья, ждешь?— остановился он против низкорослого чернобрового и темнолицего сержанта.
— Я русский.
— Снять штаны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88