Спроси у меня!.. Возьми съешь кусочек джейранихи, и шарнем еще по граммульке! Отличная закусь, Асенька. Не отвергай, богом прошу, — он обнял ее за плечи.
Ася восприняла его жест с покорной безучастностью.
— Жрешь красоту, а не давишься и не икнул ни разу хотя бы для приличия, — сказала она брезгливо. Встала на сиденье и, перескочив через спинку кресла, пошла к выходу.
Глеб догнал ее уже на улице, и они пошли рядом Малиновый круг солнца, сплющиваясь, садился в сиреневую ленту облака над цепью барханов, у горизонта За старым Домом культуры сразу же начиналась бесконечная, безжизненная, серая степь. Чуть бугристая и щербатая, точно проказой изъеденная белыми пятнами солончаков, проплешинами кристаллизовавшейся
соли, редкими шапочками иссушенной солнцем буро-желтой и серо-зеленой пыльной колючки. Свежий северо-восточный ветерок, рождавшийся вечерами с завидным постоянством, нес сейчас долгожданную прохладу, взвихрял невесомой пудрой лёссовую пыль, закручивал ее в бегущие, вихляющиеся по ровным низинкам белые столбики, напоминающие всеми своими повадками миниатюрные смерчи.
Неприглядный вид был у восточной окраины Ка-раташа. Ничто не украшало тут поселок. Было безлюдно. Им и хотелось в тот миг одиночества, после гула и грохота этой свадьбы. Гуляющие караташцы обычно устремлялись к реке. Там и прохладней было, хоть какая-то зелень встречалась, и даже на цветочек можно было случайно наткнуться. Но уж река-то, река! Вода в ней цвета кофе с молоком, густая от ила и песка. Любимое, как писали газетчики, место отдыха строителей. Ведь если говорить правду, после купания здесь каждый о хорошем душе мечтал, чтобы соль и песок с себя содрать...
Они шли,по степи каждый сам по себе и молчали. Шли, глядя по сторонам, под ноги и совсем редко, будто невзначай, друг на друга. Уже совсем иные люди. Не те, что сидели только что за свадебным столом и могли легко и шутливо говорить обо всем, даже и о самом сокровенном. Теперь они уже испытывали насущную необходимость говорить друг с другом совсем серьезно. И поэтому стеснялись. Каждый искал интонацию для разговора, отличную от прежней, и не находил ее. Ася двигалась немного впереди. Потом прибавила шагу и опередила Базанова еще метров на пять. Ее силуэт четко прорисовывался на фоне быстро темнеющего неба. Оглянулась, спросила независимо, с вызовом:
— Долго мы будем еще идти? И куда?
— Не знаю, — признался Глеб. — А вы устали ? Можем вернуться. Или посидеть здесь где-нибудь.
— Нет, необъяснимый вы для моего разума человек, Глеб! — воскликнула Ася и остановилась. — Необъяснимый и нелюбопытный молчун! Это подогревает меня все больше и больше, и я не могу молчать. Просто не могу! В наш век великих ораторов, всезнаек-болтунов и миллионов трепачей-любителей вы...
— Ну вот, видите... — Глеб коснулся ее плеча, но не взглянул ей в лицо. И произнес глухо: — Вот что, Ася...
Она как будто знала, что он скажет. Ее губы зашевелились беззвучно. Ася подняла глаза, и он увидел, что она смущена по-настоящему.
— Я пошутила, — голос у нее стал деревянный, на скулах проступил румянец. — Это не главное. — Ее лицо странным образом изменилось, стало нежным и кротким, сгущающиеся вечерние сумерки сгладили резкие линии скул и подбородка, углубили тенями запавшие глаза, которые были похожи на два синих цветка.
— А главное знаешь что? — она пошла вперед, и он, приноравливая свои шаги, пошел рядом. — Мы встретились и нашлись. Вот это.
— Да, — от ее слов у него слегка кружилась голова. — Да, — повторил он.
— Как только ты вошел, от тебя полетели какие-то сигналы, сначала слабые, будто с другой планеты, потом сильней и сильней. И вдруг я обнаружила, что, как радар, принимаю их. И так было все время, пока мы сидели за столом, рядом. А теперь сплошные помехи, и я уже ничего не чувствую. Но разве это мистика? По-моему, так и должно быть. Всегда...
— Должно быть, — согласился он. — И у меня так. Вдруг защемило здесь, — он показал на грудь, — когда я тебя увидел... Ты — самая лучшая, мы с тобой на одной волне.
— Но почему же, — Ася остановилась и посмотрела на него в упор,— мы идем столько времени и ты... ты... даже не обнял ни разу. — Дыхание ее стало прерывистым, слова она произносила с трудом.
— Не думай,— сказал он и замолчал, не зная, как объяснить ей свою робость. — Я хотел... Ведь иногда даже слово... или жест... они... Я думал, разойдемся мы с тобой сейчас... Развезут нас в разные стороны автомашины, растащат люди, унесут самолеты. Как же так? Увидимся ли когда-нибудь?
— Нет, — сказала она с отчаянием. — Разве от нас ничего не зависит?
— Я не о том. Если б я тебя обнял, а ты обиделась, я мог потерять тебя совсем. А я не хочу тебя терять.
Ася глубоко вздохнула и сделала шаг к нему навстречу. Их лица сблизились. От нее пахло вином и слегка — табачным дымком. Он осторожно прикоснулся губами к ее губам. Ее губы приоткрылись, по-мягчав и ослабев, стали вдруг теплыми. Ее руки обвились вокруг его шеи. Они все крепче и крепче прижимались друг к другу.
— Возьми меня в мужья, — сказал он.
— Я тебя люблю... очень... очень,— Ася захлебнулась словами — ей не хватало воздуха, и она не могла справиться с волнением. — Что ты нашел во мне? Это серьезно, Глеб ? Мне жаль себя: жаль, что я в этом тебе призналась. Я люблю...
— Но ведь и я... Я первый признался. Я знаю тебя всю жизнь — сто лет. Мы знакомы сто лет, Ася, мы с тобой союзники, единомышленники. Ты мне нужна. Ты — самая красивая. Я тебя не отпущу.
Ася слушала его, покачивая головой и удивленно подняв левую бровь. Лицо ее снова смягчалось, хотя недоверчивость и не исчезала с него окончательно. Как она призналась Глебу позднее, это было не недоверие к тому, что говорил он, а скорее остатки неверия в то самое серьезное, что происходило с ней нежданно-негаданно, чему она радовалась и стихийно противилась, стараясь по извечной женской природе все проверить в себе и в нем, все выяснить и все уяснить до конца.
Он говорил ей о себе и о работе, о стародавней мечте найти золото в пустыне. И думал, как же смогут они быть вместе при своих трудных профессиях, которым они одинаково верны и которые ни за что не променяют на почетное кабинетное сидение — особенно теперь, когда они молоды, здоровы и только-только овладевают специальностью, на которую потрачено столько трудов и лет. И еще о том, что мужу и жене негоже работать в одной партии и даже в одной экспедиции — это называется семейственностью, а если и работать в разных отрядах — это, может, и в ста, и в двухстах километрах друг от друга. Сейчас они в разных геологических экспедициях, в 18-й и 21-й, и их крайние отряды почти соприкасаются у соляного плато Туз-Кыр. Пусть так и останутся они пока в своих конторах, будут случайно встречаться на трассе, в Карата-ше, может быть в отпуск вместе поедут к жаркому и ласковому морю... Глеб вздрогнул: он поймал себя на
том, что думает уже о них, а не о себе только, и прикидывает, чтобы им, а не только ему было хорошо. Утром он еще и не знал о существовании Аси, а теперь влюбился в нее сразу и до беспамятства и уже считает ее своей женой.
Все случившееся было для Глеба необъяснимым и неправдоподобным. Казалось, они ведут какую-то сложную игру и виной всему тот шутливый и пьяно-веселый настрой, который оба получили на свадьбе. Но Ася шла рядом, он держал ее за руку, слышал ее голос, теплое ее дыхание ощущал на своих губах. И еще не оставляла ни на миг Глеба мысль о том, что он не может потерять Асю. Страх перед этой потерей был не сравним ни с чем. Этой потери просто не должно было быть в его жизни, полной других страшных потерь. Это была первая и самая главная мысль. Он не только понял, что полюбил Асю и она стала ему родной, он уже знал, чувствовал, ощущал всем своим существом — умом, глазами, кончиками пальцев и кожей, — что Ася заменила ему все, в ней он уже видел и семью, и мать, и любимую одновременно.
— Выходи за меня замуж, Ася,— сказал он и добавил : — Ты мне очень нужна. Вот увидишь, как мы будем нужны друг другу. Ну, подумай.
— Я вижу, — сказала она. — И думать мне уже нечего.
— Это счастье, что ты такая,— сказал он и засмеялся.
Они стояли в степи, уйдя далеко от караташской окраины. Поселок зажег гирлянды огней по горизонту—в домах и на улицах, на стройке бетонного завода и мачте кабель-крана. И еще много крупных и ярких, как огни, голубых и золотых звезд зажглось на черном бархате неба. И сама степь, уже окрашенная сгустившимися темно-синими сумерками, надежно затушевывавшими солончаковые проплешины, жалкие бугры и щербины, казалась теперь таинственной и загадочной, точно инопланетная земля, на которой их всего двое. Сюда не доносился шум Караташа: отчаянно громкие голоса киногероев из летнего кинотеатра, сигналы автомашин, всегда с трудом разъезжающихся на узкой площадке перед управлением строительства, музыка с танцплощадки. И даже все звуки, рожденные замеча-
тельным азербайджанским и свадьбой Севиль, не долетали сюда. И только откуда-то с вышины несся высокий вибрирующий звук — похоже, с желто-голубой горошины-звезды, пульсирующей над их головами, в самом зените. И еще слышал Глеб, как часто, глухо и беззащитно бьется сердце Аси.
Нагретая за день земля пахла солнцем, едкой пылью и горькой сухой травой.
— Я не вижу твоего лица,— сказала Ася.
— На нем счастливая улыбка. Сплошная улыбка — вместо глаз, носа, бровей, подбородка — до ушей.
— Так не бывает.
— Увидишь: она останется у меня на всю жизнь.
— Глеб, Глеб, — Ася глубоко вздохнула. — Как это звучит. — Повторила: — Глеб, — и добавила медленно, раздельно, по складам: - Гле-б, Гле-б... Ба-за-нов... База-нов... Как просто и коротко. А Ася Базанова — красиво, правда?
— Лучше и быть не может.
— Но только я оставлю свою старую фамилию, разрешишь ?
— Как хочешь.
— А то золото найдешь ты, а будут думать — я, и поздравлять кинутся меня — ура! ура! да здравствует! — и к ордену представят. У тебя есть орден? Ты хорошо воевал. Я заметила: тихие, молчаливые люди оказывались на фронте самыми храбрыми, и вся грудь у них — в орденах и в нашивках за ранения. Ты был ранен? А я ничего, ничего еще про тебя не знаю.
— А я?
— Всю ночь будем рассказывать друг другу о себе, ага? Давай? Чур ты начинаешь! Идем.
— Постой. Скажи, какая фамилия останется у моей жены ?
— Ковзель, — Ася ответила с вызовом.
— Ковзель! — воскликнул Глеб, заставляя себя не рассмеяться, чтоб не обидеть ее.— Ты — Ковзель? Знаменитая на всю пустыню!.. «Пришлите макароны!» «Срочно пришлите макароны!»
— Дураки! — сказала Ася обиженно. — Психи! Ну что тут особенного — папиросы и макароны...
Глеб обнял ее, и они рассмеялись...
Тупая боль, притаившись где-то под ключицей, отдавалась в левом предплечье. Боль усиливалась, захватывала всю грудь, безжалостно сдавливала сердце. На лбу и висках выступил пот крупными каплями. А ноги — как лед, ступням холодно. Кровь опять плохо циркулировала в его теле: какой-то сосуд сжимался в это время.
«Сущая малость — трубочка проклятая, вырезать и вшить синтетику, на сто лет хватит, и забот никаких. А тут паскуда — сосуд кровеносный — и такая боль, вздохнуть не дает». Он с ненавистью подумал о боли. Давно такого не было. Встал — не было, пошел — не было, по лестнице на один марш стал подниматься — ничего. И вот... Придется открывать нитроглицерин. Не хочется привыкать к этому зелью. Сейчас ударит в затылок. Но что сделаешь! Звать дежурного врача — опять на полмесяца уложат, запеленают. Может, пройдет. Если просто спазм, нитроглицерин снимет боль... Вроде легче... Вздохнем... Чуть глубже. Так, ничего. Промолчим, затаимся... Никто, ничего? И даже Зыбин не засек. Остается вытереть пот, будто между прочим,—ужасно душно стало почему-то в палате...
Зыбин сел на кровати и отбросил одеяло. Встал на выдохе — как учили. Не отрывая ступней от пола, шаркая непомерно большими больничными тапочками без задников, подошел к базановскому изголовью, сказал грустно:
— А ведь зарвался ты, Глеб, сын Семенов. Ей-ей, зарвался. У тебя не перелом ребра, и ты не спортсмен, а самого господа бога не обманешь, не обскачешь... он не Воловик.
— Ладно, замнем, Зыбин,— ответил Глеб.— Все ол райт! Случайное что-то, честное слово, случайное. Не выдавай, прошу: у меня сегодня масса посетителей, и я должен быть на высшем уровне. Ну?
— Только давай без дураков: худо было ?
— Прижало на минуту.
— Много ходил? Устал или поволновался? Вспомнил, может, что-то грустное и расстроился?
— Чего мне теперь расстраиваться?
— Скрытный ты мужик, Базанов.
- Не видал ты скрытных!
- Это за репортерскую-то свою жизнь? Ошибаешься, мил человек, видел.
- Опять о твоей профессии спорить будем? Договорились - вето: напряжение выматывает, создает яды в крови человека. Будем верить хоть рыжему Грише.
- Придет Ануш, будет доложено.
- Не посмеешь! Ну, проси чего хочешь - даю любой выкуп.
- Мальчишка,- сказал Зыбин, и его длинный хрящеватый нос воинственно задрался. - А Рахимов будет?
- Обязательно.
- И ему скажу все, что думаю о тебе Тебя убеждать- все равно, что растить волосы на биллиардной
- Остряк... От времени мнози борют мя страсти А худший из наших недугов - быть привязанным к своему недугу, разве не так?
- Ничего у меня не выйдет с романом. И даже попестушку листов на десять я не осилю Ты виноват.
- Мне тебя утешать? Успокаивать? Или сам спра-
- Жизнь у тебя какая-то бессюжетная, Базанов Столько людей через нее прошло - друзья, просто добрые знакомые, фрр! - и нету! Где твои ленинградские приятели? Однополчане? Неужели за все годы не встретил никого, даже случайно? Или просто не хочешь говорить?
- Не получится из тебя романиста, Андрей Факт - не получится. А жаль! Дался тебе я! Ты обобщай и фантазируй - к этому ведь и призывают писателей критики. От одного знакомого ухо возьми от другого - походку, скажем, а третий как сморкается характерным жестом, одним пальцем ноздрю зажав Вот и будет герой романа. А сюжет что? - его тоже ведь до тебя уже придумали: он любит ее, она - другого, другой - третью; плохой заместитель копает под хорошего начальника или наоборот - никакой бесконфликтности.
— А если серьезно?
Глеб замолчал. Как пойманный птенец в ладонях, трепыхнулось опять в груди сердце — раз, другой — и снова притихло, застучало прилежно и ровненько, а потом и совсем затаилось, перестало ощущаться — все нормально, будто и нет его, сердца.
— У меня действительно в жизни так все складывалось, бессюжетно, как ты выразился, — сказал Глеб. — Знакомился с хорошими людьми, — их-то больше, чем дерьма! — помогали мы друг другу, шли бок о бок, что называется, а потом расставались с сожалением. Не по своей воле — по обстоятельствам. Думалось, верилось: ненадолго, а вот уж двадцать лет после войны прошло. У каждого своя жизнь, свои проблемы. И не пересеклась моя караванная тропа ни с широкой колеей лихого танкиста Пети Горобца, ни с воздушной трассой летчика Полысалова, ни даже с короткими пешими маршрутами одноногого Павлика Хрупова. Так уж сложилось, Андрей Петрович. Пусть так и остается — бессюжетно. Между нами годы, расстояния, но, может, и встретимся еще. А встретимся друзьями, такими же добрыми парнями, как и расстались.
— Трудные годы это были, ох трудные! И разный след они в людях оставили, Глеб... Вот послали меня однажды за материалом. Замредактора поясняет: найди телятницу, свинаря, кого хочешь — чтобы он в содружестве с передовой наукой трудился и чудеса в росте поголовья скота демонстрировал. Газета ждет — стало быть, найдем. А если быстро, значит, география тут не важна, не до географии, поближе к Москве искать можно. В сельхозотделе облисполкома колхоз «Рассвет» мне называют, машину дают. А пока колеса крутятся, телефонограмма в колхоз летит: так и так, журналист к вам, пресса интересуется, подготовьтесь по всем статьям, чтоб в грязь лицом не ударить, и животновода подберите с биографией подходящей, чтоб говорил бойко и выглядел прилично, если сфотографировать захотят, ну и чтоб производственные показатели, конечно, на должном уровне у него находились.
Приезжаю в колхоз, а там все «на товсь», все готово — хоть кинофильм снимай, и репетировать не надо. Председатель — вчерашний фронтовичек. Расторопный. Все без намека понимает, неглуп и без показухи — то, что нужно для газеты, лишнего не делает. Ко-
роткая беседа о свиноводстве в сельхозартели — общие цифры, показатели роста по годам, роль техники в заготовке кормов. А тут уж и лучший бригадир прибыл, готов к показу своего хозяйства. Этот симпатичный малый — хрестоматийный такой молодец — понравился мне по-настоящему. Я очерк о нем тиснул. С моей легкой руки, гляжу, и замелькала его фамилия: речь где-то произнес, об опыте рассказал на областном совещании животноводов, в иллюстрированном журнале с обложки улыбается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88