Все случилось именно так, как предполагал Гистиэй. Отбиваясь от
наскоков скифов, бросая раненых и ослабевших, остатки войска Дария прибыли
к Истру. Была ночь. Разведчики доложили, что моста нет, а со всех сторон
подходят отряды скифов и их многочисленных союзников, решивших принять
участие в разгроме агонизирующей армии. Чувствуя, что последние крупицы
надежды покидают его, Дарий решил использовать последнее средство и
призвал к себе глашатая-кемтянина, обладавшего дурной силы голосом.
Кемтянин вышел на берег Истра и завопил что есть мочи. Прошло немало
томительных мгновений, и из темноты появилась лодка. Сидевший на носу
Гистиэй приветствовал царя жестом руки и тут же уплыл обратно. Наутро мост
был восстановлен, парсы переправились через Истр и поспешили на родину.
Отступление их более походило на бегство.
Насмешник Эсхил спустя полвека заметит:
Царь - и тот, нам говорят,
Чудом спасся и бежал
По фракийским полевым
Стужей скованным дорогам.
Очутившись в Сузах, Дарий немедленно вызвал к себе оказавших ему
столь большие услуги Гистиэя и Коя. Кой был назначен тираном Митилены, а
Гистиэй, которого вполне удовлетворяла тирания в Милете, стал эвергетом
царя.
Щедро награжденный и обласканный Гистиэй развил бурную деятельность,
основав новый город во Фракии. Замыслы Гистиэя вызвали опасения сатрапов,
которые общими усилиями смогли убедить царя, что милетский тиран строит
новый город лишь для того, чтобы, усилив свое могущество, поднять мятеж
против парсийского владычества.
Дарий поверил и повелел Гистиэю прибыть во дворец. Криво улыбаясь, он
сказал:
- Гистиэй, друг мой, расставшись с тобой, я вдруг остро ощутил, как
мне не хватает твоих мудрых советов. Оставь Милет и будь моим верным
советником и сотрапезником.
Быть сотрапезником царя великая честь. Ею были удостоены даже не все
братья Дария. Но иониец прекрасно понимал, что это лишь предлог, чтобы
убрать его из Милета.
Кипучая натура Гистиэя требовала действия, которого, пребывая при
дворе Дария, он был совершенно лишен. А душа требовала власти. Эллин стал
думать о том, как бы вырваться из драгоценной клетки, сооруженной для него
царем. В конце концов в его голове родился коварный план. Он решил
спровоцировать антиперсидское восстание в Милете, рассчитывая, что ему
удастся убедить Дария, что только один он, Гистиэй, способен навести там
порядок.
В Милете в то время правил зять Гистиэя Аристагор, у которого были
нелады с сатрапом Мегабизом, двоюродным братом царя. Но как передать
Аристагору призыв к восстанию?
Изворотливый ум Гистиэя нашел выход и из этой ситуации.
Собственноручно обрив голову преданному слуге, он записал на этом
своеобразном пергаменте послание милетянам. Целую луну слуга словно чумной
ходил в островерхом колпаке. Как только волосы отросли, Гистиэй приказал
ему отправляться в путь.
Благополучно преодолев все кордоны, слуга склонил наскоро остриженную
голову перед Аристагором. Тот не колебался ни мгновения. В тот же вечер
эллины захватили парсийский флот, стоявший на якоре близ Милета, и
провозгласили независимость Милета. Вслед за Милетом восстали Абидос,
Илион, Фокида, Эфес, Галикарнасс и другие ионийские города. Восставшие
изгнали парсийские гарнизоны и отправили посланцев за помощью в Элладу.
Особые надежды возлагались на Спарту. Спартиаты поначалу колебались.
Слишком заманчивым выглядело предложение разгромить царскую резиденцию в
Сардах. Аристагор уже не сомневался в успехе своей миссии, но имел
неосторожность проговориться, что от побережья до Сард более десяти дней
пути. Традиции запрещали спартиатам удаляться от моря более, чем на
двухдневный переход, и поэтому они отказали ионийцам в помощи. Злые языки
поговаривали, что ссылка на традиции - не более, чем предлог. На деле
спартиаты побоялись, что стремительная парсийская конница отрежет их от
кораблей.
Поддержку оказали лишь Афины и Эритрея. Но присланные ими двадцать
пять триер были каплей в море. Ионийцам пришлось рассчитывать только на
свои силы.
Собрав ополчение, они выступили походом на Сарды. Город был взят
приступом, разграблен и сожжен. Погибли многие святыни, в том числе храмы
Ахурамазды. Подобное кощунство вызвало негодование лидийцев, которые без
всяких понуканий со стороны царя и сатрапа Артафрена собрали большое
войско, настигшее обремененных добычей ионийцев близ Эфеса и наголову
разгромившее их.
Завязалась долгая ожесточенная война. Как и рассчитывал Гистиэй Дарий
отпустил его в Ионию с наказом замирить взбунтовавшиеся города. Милетянин
прибыл в сожженные Сарды. Сатрап Артафрен, пересидевший осаду в акрополе,
не без умысла спросил тирана, почему восстали ионийцы. Изобразив на лице
удивление, Гистиэй ответил, что не имеет на этот счет ни малейшего
понятия. Тогда Артафрен сказал ему:
- С мятежом дело обстоит просто. Сшил эту обувь ты, а надел ее
Аристагор.
В ту же ночь Гистиэй бежал из Сард. Он думал возглавить восстание в
Милете, но милетяне не приняли его, потому что уже привыкли жить без
тиранов. Не удалось и восстание, подготовляемое Гистиэем в Сардах, так как
Артафрен арестовал и казнил всех его друзей, которые составляли костяк
заговора.
Лишившись поддержки родного города и став отщепенцем, Гистиэй не
отчаялся. Ему удалось раздобыть несколько триер, с которыми он стал
грабить парсийские суда. Экстиран пиратствовал до тех пор, пока не пришло
известие о падении Милета. Понимая, что парсы развязали себе руки и что
вскоре на его поиски будут отправлены финикийские эскадры, Гистиэй оставил
пиратский промысел. Он пустился в откровенные авантюры, попытавшись
захватить сначала Хиос, а затем Лесбос. Потерпев неудачу, он предпринял
вылазку на материк.
Вот здесь-то его и подстерегала беда. Едва эллины отошли от своих
кораблей на несколько лиг, как были атакованы неприятельским войском.
Поначалу гоплиты стойко отражали натиск парсийской пехоты, но удар
лидийских всадников обратил их в бегство.
Гистиэй мог принять достойную смерть от меча, но струсил. Увидев
мчащихся наперерез всадников, он заорал:
- Остановитесь! Я... Гистиэй.
Он надеялся, то Дарий помилует его. Скорей всего, попади он к царю,
так бы оно и вышло. Но судьбе было угодно распорядиться иначе.
Ненавидевший Гистиэя Артафрен решил казнить пленника. Его поддержал и
находившийся в Сардах царевич Ксеркс, чье слово было почти равно царскому.
По велению Артафрена Гистиэй был распят на дворцовой площади. Голову
скончавшегося в страшных муках тирана доставили царю, который выразил
неудовольствие действиями сатрапа, и приказал предать ее достойному
погребению.
Так закончил свою бурную жизнь тиран Гистиэй, чье непомерное
честолюбие стало одной из причин длившихся более, чем полвека
греко-парсийских войн.

- Я знал твоего отца, - сказал Ксеркс после долгой паузы. Милетский
тиран словно живой предстал пред его глазами. Высокий, статный, гордый
лицом, с чуть тронутыми сединой смоляными волосами. Таким он оставался
даже в день казни.
- А я не знала его, - ответила девушка. - Он оставил Византий, когда
меня еще не было на свете.
- Кто же твоя мать? Ты совершенно не похожа на эллинку.
- Во время пребывания у Византия Гистиэй грабил плывущие со Скифского
Понта [Скифский Понт - Черное море] корабли. На одном из них была моя
мать. Еще совсем юной ее захватили скифы во время набега на одно из
северных племен, чье имя пока неизвестно в этом мире. Своеобразная красота
полонянки возбуждала скифских мужей. Ревнуя их, жены потребовали
избавиться от нее, и мою мать продали на рынке в Пантикапее.
Прельстившийся варварской красотой купец-эллин сделал ее своей наложницей.
Затем она попалась на глаза делосскому наварху. Он перекупил у купца его
рабыню. Какое-то время делосец жил в Пантикапее, но пришло время
возвращаться на родину. Его корабль был остановлен триерами Гистиэя в
проливах. Сам наварх был убит, а моя мать попала в руки главаря пиратов.
Его, как и многих других, не оставила равнодушным красивая пленница, и он
сделал ее своей возлюбленной. С ним моя мать была действительно счастлива.
Она с нежной улыбкой вспоминала это время. Но все хорошее рано или поздно
кончается. Гистиэй был вынужден бежать из Византия. Поручив мою мать
покровительству одного из своих друзей, он отбыл к берегам Ионии. А вскоре
Византий захватили Парсы. Они перебили большую часть мужчин, а женщин
ожидала неволя. Вместе с сотнями других пленниц мою мать погнали в Сарды.
А по дороге родилась я... Тебе интересно, царь?
- Да. - Судя по выражению лица Ксеркс не лукавил. Таллии даже
показалось, что в глазах царя блестели слезы. - И какова была дальнейшая
судьба твоей матери?
- Когда мне было семь или восемь лет, она умерла. Я же осталась жить
в доме одного знатного лидийца. Едва расцвела моя девичья красота, он
пожелал сделать меня своей наложницей. Я отказалась. Он пытался
приневолить меня, а убедившись, что ему это не удастся, послал
зарабатывать деньги на ступенях храма Иштар. Что ж, это было более
приятно, чем заниматься развратом с толстым похотливым стариком. Я могла
выбрать себе любовника по душе.
- Постой, но если мне не изменяет память, посвященные Иштар должны
отдаваться любому, пожелавшему их. - Воображение царя нарисовало пикантные
сцены. Масляные глазки его оживились.
- Запомни! - Таллия сжала жирный подбородок царя крохотной крепкой
ладонью. - Ни один мужчина не мог и не может овладеть мною вопреки моему
желанию. Многие пытались сделать это, но я быстро охлаждала их неумеренные
порывы.
- Каким образом? - сально улыбаясь, царственный развратник ухватился
пятерней за бедро девушки.
В тот же миг он охнул от боли и неожиданности. Ловким движением
Таллия вывернула царю руку, бросила его на тахту, а сама взгромоздилась
сверху.
Первым побуждением Ксеркса было позвать на помощь бессмертных. Но он
тут же подумал, какие пересуды может вызвать эта нелепая сцена среди
сплетников-придворных. К тому же прикосновение стройных ножек гостьи к его
спине было очень и очень приятным. Не менее сладкое чувство вызвал сам
факт столь необычного обращения. У него никогда не было столь своенравных
женщин.
Освободив руку, он перевернулся на спину и как можно нежнее коснулся
скрытого кисейной тканью живота девушки.
- Ты подобна пламени. Твои глаза прекрасны, словно безоблачное небо,
губы нежнее цветущего розового бутона, а кровь насыщена жгучим перцем. Я
люблю тебя...
- И? - чуть насмешливо глядя в глаза очумевшему от страсти царю
спросила девушка.
- Что и?
Таллия раздельно, четко выговаривая слова, сказала:
- И я выполню любое твое желание!
- И я выполню любое твое желание, - послушно повторил Ксеркс.
И в тот же миг он получил награду. Губы Таллии коснулись его
жаждущего рта. Поцелуй был мимолетен, словно мгновение. Затем девушка
бесцеремонно оттолкнула царя.
- Об остальном поговорим позже! А теперь - желание первое...

Эссе о женщине с голубыми волосами
Я помню девочку с голубыми волосами. С румянцем. Словно сошедшую с
яркого конфетного фантика. Она улыбалась и, дразнясь, показывала красный
мяч. Под цвет ее банта. Словно сгусток крови в фарфоровых волосах. Она
была прекрасна, словно блестящая обертка мечты. Она манила. Ее хотелось
развернуть и съесть. А можно и вместе с хрустящей бумажкой. Она была
недосягаема. Она была прекрасна и высокомерна от осознания своей красоты.
Кто-то назвал ее мечтою.
Наверное, она и была мечтой. Она ушла в сиреневый туман и я забыл о
ней, А затем я встретил девушку. Девушку с голубыми волосами и знакомой
улыбкой. Мужчины бросали ей под ноги цветы, а она ступала по их согбенным
спинам. И ноздри ее раздувались. Чуть-чуть, чтобы не портить прелести
лица.
Обожание обтекало ее елеем. Елей брызгал в устремленные на нее чистые
взгляды и делал их масляными. А она улыбалась, радостно и с
превосходством, заставляя взгляды опускаться в землю.
Ее любили, ее обожали. Как игрушку. Ибо настоящая любовь требует
ответной улыбки. Живой, человеческой. И теплых волос. Желто-рыжих. А ее
волосы были подобны льду.
Поэты слагали ей песни, она замораживала их своей холодной улыбкой, и
они падали к ее ногам звездными бриллиантами. А она нанизывала их на свое
платье. Платье ледяной принцессы!
Художники рисовали ее портреты, и она холодно глядела с полотен, и
дети плакали, видя ее ледяную улыбку.
Восторженные дарили ей свои сердца. Ее дыхание превращало их в
ледышки. Нет, она не носила эти холодные кристаллы под своей юбкой,
подобно прекрасной Марго - наш век не признает китовый ус; она приковывала
их к стальной цепи и восторженные становились ее глашатаями. И верили, что
срывали ответный поцелуй с ее уст.
Она не дарила свою ночь. Никому. Даже за жизнь. Даже за смерть. Она
считала недостойным размениваться на подобные мелочи. Что значит жизнь по
сравнению с ее красотой. Мгновение и вечность. Мгновение не стоит
вечности. Так думала она.
Было лето. Была зима. И снова было лето.
И однажды она встретила его. Он не был красив. Он не обладал фигурой
атлета. Ее взгляд скользнул по нему и прошел мимо. Мимо... Но вдруг
вернулся. Она увидела в нем то, чего не видела в других. Она не увидела в
нем привычного обожания. Его серые глаза были умны, а губы презрительно
кривились. О, сколько подобных губ она перевидела! О, эти демонические
красавцы с нарочито меланхоличным взглядом и скепсисом губ, будто бы
внимавших не одному веку. Их хватало на мгновенье. И по прошествии его они
обмазывали ее взглядами, а губы нервно облизывались воспаленным языком.
Она посмотрела на него, требуя: ну-ка, сдайся! Ну-ка, раздень меня
взглядом!
Он лишь жестко улыбнулся в ответ.
Ее глаза замутились, обиженные: как, неужели я не нравлюсь тебе?
- А почему ты должна мне нравиться? - скривились в ответ губы.
Она умоляла: ну упади у моих ног и я подарю тебе все, что захочешь:
власть, богатство, славу... Я, наконец, подарю тебе мою любовь! - Как
трудно выговорить эти слова. Она никогда не говорила их. Их говорили ей
другие.
- Твою любовь? - засмеялся он. - Я не люблю пластмассовых цветов. Они
хороши лишь в венках. Но даже в гроб кладут лишь живые цветы, ибо и
мертвому нужно живое.
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
- Пойдем со мной в мой замок, - попросила она.
- Я не люблю холод. Я не хочу жить в ледяном замке. Прощай, меня ждет
море.
И он ушел.
И она пошла за ним.
Она ушла за ним от всего: от славы, от обожателей, от дворцов, от
экипажей; она ушла от своего мира. Ушла ради того, чтобы увидеть
похотливую улыбку на его лице, и восторжествовать.
Они поселились на берегу моря. Она готовила ему обед и стирала белье.
Ей было тяжело, но красота ее не уходила. Она оставалась прежней. Ей надо
было быть во всеоружии.
А вечерами они говорили.
Ее самолюбие страдало, она пыталась понять, почему он равнодушен к
ней.
Она жаждала его ответа, подобно сфинксу.
- Почему?
Он пожимал плечами:
- Не знаю.
- Но ведь я красива?
- Да, весьма.
- Нет, но я красивее всех женщин в мире?
- Возможно.
- Неужели я не привлекаю тебя?
- Нет, в тебе нет того, что я больше всего ценю в женщине. В тебе нет
изюминки.
- А что это такое, изюминка?
- Я не знаю. У одной изюминкой может быть улыбка, у другой - глаза, у
третьей - движение руки... Это то, за что мы любим женщин.
- А красота?
- Она статична. Она хороша лишь для статуй. Или королев. Но не для
той, которую должно любить.
- Но неужели нельзя любить королев?
- Нет, их корона ослепляет, а бархат платья заковывает фигуру
статуей.
Она молила его:
- Найди во мне то, что ищешь!
А он смеялся:
- Я не нахожу в тебе ничего такого.
И она засмеялась. Горько. Впервые. Как обманутая женщина. И странный
огонек мелькнул в его глазах. А губы холодно кривились.
- Я словно влюбленная кошка, - призналась она. Он пожал плечами. -
Полюби меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137