Вернувшись домой, он
со смаком описывал похабные сцены переросшего в оргию шествия. Его
рассказы стали популярны и спартиаты не раз просили повторить их - себе на
забаву, а молодым для науки. Им было приятно слушать байки о том, как
заносчивые афиняне в пьяном угаре совокуплялись прямо на улицах, пачкаясь
в испражнениях и блевотине. До подобного скотского состояния в Спарте
могли снизойти лишь илоты [порабощенное коренное население Лаконики и
Мессении].
Пока Гилипп рассказывал, Еврит, уже не раз слышавший эту историю,
искоса рассматривал Павсания. В глубине души он недолюбливал этого эфора,
хотя и сам толком не знал почему.
Павсаний был сыном Клеомброта, брата Леонида, известного тем, что
некогда помог Клеомену низложить царя Демарата. Поговаривали, что именно
Клеомброт, заметая следы, тайно удавил прорицательницу Периаллу,
объявившую по наущению заговорщиков, что царь Демарат будто бы жаждет
тиранической власти. На деле все было куда проще. Демарат и Клеомен не
поделили власти над войском во время похода на Афины. Представ перед судом
геронтов [геронт - спартиат не моложе 60 лет, входивший в состав герусии],
Демарат не смог опровергнуть обвинений, был низложен и бежал, а его место
занял покорный Клеомену Леотихид. Однако Клеомброту не пришлось стать
царем после кончины Клеомена. Апелла [народное собрание в древней Спарте]
отдала предпочтение молодому и популярному Леониду, женатому на дочери
Клеомена Горго. С того времени Клеомброт возненавидел брата. Его чувства
вполне разделял и Павсаний, который однако был достаточно разумен, чтобы
не выказывать их явно.
Проиграв в борьбе за престол, Клеомброт заметно помрачнел и стал реже
появляться на людях. Сказываясь больным, он предпочитал обедать дома. Из
уважения к Леониду геронты позволили царскому брату не присутствовать на
фидитиях. Зато Павсаний был всегда рядом с царем и со временем сделался
незаменимым советником. Вел он себя безукоризненно, но Еврит не раз
замечал неприязненные взгляды, которые Павсаний бросал на более удачливого
родича, преградившего ему путь к царскому трону. Поговаривали и о любви
Павсания к ярким безделушкам. Сын Клеомброта единственный оставил у себя
золотой перстень, подаренный ему в числе прочих знатных спартиатов
сиракузскими послами три года назад. Геронты и эфоры все как один бросили
грязные безделушки в Грязный колодец, Павсаний же потихоньку спрятал свой
перстень в крепиду [крепида - вид обуви типа сандалий]. Этого никто не
заметил, кроме Еврита, который был вынужден промолчать, так как герусия
вряд ли бы прислушалась к обвинению ирена против эфора и царского
родственника. Но предубеждение юноши против Павсания стало еще сильнее.
Человек, тянущийся к золоту, не остановится ни перед чем, даже перед
предательством. Еврит был уверен в этом.
Внезапно Павсаний, почувствовавший пристальный взгляд, перевел взор
на юношу. Безопасней было отвернуться, но Еврит упорно смотрел в глаза
эфору, словно желая заглянуть ему в душу. И тот не выдержал этой борьбы и
первый отворотил голову в сторону.
Слушавшие рассказ Гилиппа спартиаты не обратили внимания на этот
безмолвный поединок. Лишь Креофил успел заметить, как Везунчик привела
смущение самого Павсания. Он запомнил это и отложил в уме - когда-нибудь
пригодится.
Рассказ Гилиппа, прерываемый короткими взрывами смеха, подходил к
финалу, когда в залу вошел невысокий смуглый человек с властным выражением
лица. Это был Леотихид, царь из рода Гераклидов. Гераклиды издавна
недолюбливали Агиадов, к коим принадлежал и Леонид, и Павсаний. Должно
было произойти действительно нечто очень тревожное, чтобы Леотихид пришел
в дом царя-соперника. Предчувствуя беду, Леонид привстал со своего места.
- Мидяне?
- Да. Сторожа донесли, что их посольство миновало Скирос.
И спартиаты поняли - грядет война.
Не столь часто приходилось Евриту скакать на лошади. В спартанском
войске всадников мало - место спартиата в фаланге. Лишь триста голеев, чьи
ноги были изранены в схватках и уже не столь уверенно, как прежде,
попирали землю, составляли небольшой корпус всадников-агатоергов [агатоерг
- всадник-спартиат]. Вспомогательные отряды конницы набирали из
периэков-скириатов [скириат - периэк, проживающий в области Скириатиде].
Именно скириаты обычно гарцуют на конях, вызывая неумную зависть
миллиренов.
Еврит еще раз убедился во мнении, что лошадь не самое удобное
средство передвижения. Впрочем, как и корабль. Гоплиту куда привычнее
полагаться на собственные ноги. Копыта коней не отмерили и трех оргий
[оргия - античная мера длины, равная 1776 метрам], а в животе спартиата
уже клокотало. Кроме этого, он здорово намял зад. Поэтому Еврит с завистью
смотрел на скачущего неподалеку Леонида. Царь держался в седле так, словно
родился скифом. Его мощное тело колыхалось в такт движениям коня, волна
русых волос развевалась под ударами потоков ветра, а ноги время от времени
врезались в бока скакуна, заставляя его умерить гордый нрав. Дикий
необъезженный жеребец из Никейской долины косил на всадника бархатистым
глазом, с розовых губ, перехваченных удилами, слетала пена. Отдаваясь
всецело страсти скачки, царь ударил пятками в конские бока и умчался
вперед.
Мерно трусящий на смирной кобыле Еврит лишь вздохнул. Ему бы
научиться всем этим премудростям хотя бы вполовину так хорошо, как это
делает Леонид.
Кавалькада всадников двигалась по дороге на север - навстречу
мидийскому посольству. Вскоре отряд должен будет разделиться. Одна часть
во главе с эфором Гилиппом организует торжественную встречу посольства.
Леонид и Павсаний продолжат путь к Истму. Через два дня они будут в
Афинах.
Известие о приезде послов застало Спарту врасплох. Дабы не терять
время, Леонид не стал собирать агатоергов, а посадил на коней спартиатов,
что обедали в его доме. Таким образом в число встречающих посольство
невольно попал и Еврит.
Пестро разодетых всадников спартиаты заметили издалека. Повинуясь
приказу царя кавалькада застыла на месте. Леонид коротко пошептался с
Гилиппом и направил своего коня в лощину меж холмами. Павсаний и четверо
телохранителей последовали за ним. Дождавшись, когда они исчезнут из виду,
Гилипп скомандовал:
- Вперед!
Расстояние, отделявшее их от послов, спартиаты пролетели в считанные
мгновения. Сдерживая разгоряченных лошадей, они окружили непрошенных
гостей. Еврит впервые получил возможность разглядеть мидян, о которых
немало слышал прежде.
Послов было двое. Они выделялись среди прочих всадников особо пышной
одеждой. На них были ярко-синие, украшенные дорогой вышивкой хламиды,
золотые пояса, красные сафьяновые сапожки. Внешне послы сильно различались
между собой. Физиономия одного, того, что потолще, была сытой и
глуповатой. Судя по всему, этот мидянин любил поесть-попить и не отличался
остротой ума. Второй был настоящий воин. Небольшая рыжая борода не могла
скрыть его волевого подбородка; проницательные глаза стремительно обежали
спартиатов, словно прикидывая, чего они стоят. На поясе у этого посла
висела сабля в золоченых, но порядком потертых ножнах. В отличие от
парадного, украшенного бирюзой кинжала толстяка, это было прекрасное
боевое оружие и, судя по всему, мидянин не раз пускал его в ход.
Рядом с послами суетился обеспокоенный столь бурной встречей
переводчик-эллин, а сзади застыли в тревожном ожидании слуги и воины,
вооруженные копьями, мечами и луками. Несмотря на численное превосходство
спартиатов, мидяне были готовы постоять за себя и своих хозяев.
Когда улеглась пыль, поднятая конскими копытами, от отряда спартиатов
отделился Гилипп. В тот же миг к нему подскочил толмач. Перебросившись
несколькими фразами, они подъехали к послам. Гилипп представился:
- Я Гилипп, эфор Лаконии.
Скупые слова, бесстрастное выражение лица, мускулистая фигура, мощь
которой не мог скрыть тонкий хитон, произвели на послов должное
впечатление. Толстяк поклонился и произнес длинную тираду. Толмач, судя по
выговору фиванец, перевел ее, безуспешно стараясь сделать как можно более
краткой.
- Посол великого и могущественного, сияющего подобно солнцу, царя
царей, владыки Востока Ксеркса Абрадат выражает свою искреннюю радость по
поводу встречи с храбрым слугой спартанского царя, слава о великодушии и
мудрости которого, дошла до стен Парсы, и желает узнать, благоденствует ли
он.
Сжав губы, эфор покачал головой. Он, как и прочие спартиаты, не
привык к подобным пышным речам. Согласно традициям Лакедемона изъясняться
нужно было кратко и четко или, как позднее стали говорить, лаконично.
Болтунов, если даже они говорили по делу, не уважали. Царь Клеомен некогда
дал такой ответ говорливому беглецу с Самоса, долго и убедительно
доказывавшему спартиату, что лаконцам необходимо свергнуть тирана
Поликрата: "Начало твоей речи я не запомнил, поэтому середины не понял,
конец я не одобряю". Выражать свои мысли кратко спартиатов учили еще в
детстве, вырабатывая у юношей стиль речи, подобный четкому приказу.
Лакедемонян можно было смело считать величайшими молчальниками Эллады, но
воистину - краткость сестра таланта! Одной фразой они могли выразить
больше, чем чужеземный оратор целой речью. Спартиаты редко общались с
говорливыми иноземцами, поэтому длинная вычурная речь вызывала у них
раздражение. Гилипп, ошарашенный несвязной фразой мидянина, не сразу
нашелся, что ответить. После неприлично долгой паузы он наконец произнес:
- Благодарю. Благоденствую. Благоденствуют. У наших царей нет слуг,
ибо они цари прежде всего на поле брани. Прошу гостей следовать за мной.
Не дожидаясь, пока толмач переведет его слова, вызвавшие изумление
мидян, Гилипп дернул поводья и повернул коня к городу. Он соблюдал законы
гостеприимства и позволил послам ехать рядом с ним, но всю дорогу упорно
молчал, невзирая на все попытки толмача разговорить его.
Когда всадники подъехали к Спарте толстяк удивленно забормотал,
указывая рукой на город. Толмач перевел:
- Он интересуется, где городские стены.
И Гилипп ответил, указывая рукой на скачущих рядом Еврита и Креофила:
- Вот наши стены!
Толстяк не понял его слов или не захотел понять, так как не верил,
что человек может сравниться в крепости с камнем.
Когда же спустились сумерки, покой засыпающей Спарты нарушил дробный
стук копыт. Десяток всадников вихрем промчались по направлению к центру
города. Изумленные часовые признали в первом из них царя Леонида.
Закон был нарушен. Герусия [совет старейшин в Спарте,
подготавливающий решения по важнейшим государственным делам] впервые
собралась ночью. Подобного не случалось ни разу со времен Ликурга. Но
обстоятельства были таковы, что требовалось принять решение, поэтому
геронты не прекословя собрались в храме Аполлона. Не самое лучшее место
для заседания, но в каменном доме герусии разместили послов и их свиту.
Леотихид приказал на всякий случай окружить это здание стражей, сказав
толмачу:
- У нас по ночам небезопасно. Илоты.
Послы похоже поверили. А если и нет, спартиатов это мало волновало.
Храм Аполлона, воздвигнутый двадцать лет назад великим Батиклом, был
выдержан в строгом стиле, отличавшем быт и нравы спартиатов. Это было
относительно небольшое, но величественное сооружение, сложенное из гранита
и дикого камня. Стены, покатая крыша, беломраморные колонны - все было
сделано без излишеств, присущих коринфянам или ионийцам. Именно такой
ордер предпочитали заселившие Пелопоннес светловолосые дорийцы, недаром он
был назван дорическим.
Столь же строгим было и внутреннее убранство храма. Ни ваз, ни
рельефов, ни мозаичных фресок. Лишь алтарь, увенчанный статуей Аполлона.
Бог выглядел чрезмерно мускулистым и держал в руке не лук, а меч. Ведь это
был Аполлон спартиатов!
Собравшихся было человек сорок, а если быть точным - тридцать девять.
Здесь были оба царя, двадцать восемь геронтов, пять эфоров, три посланца
из Афин, которых Леонид и Павсаний повстречали в нескольких оргиях от
соседней со Спартой Селассией, а также прибывший вместе с афинянами феор
Артион.
Из афинских послов спартанцам был известен лишь один - Тирпен. Он был
одним из десяти стратегов, некогда разгромивших союзных лаконцам беотян.
Эта победа положила начало колониальной экспансии Афин. С тех пор прошло
уже тридцать лет. Тирпен стал слишком стар для того, чтобы командовать
войсками и охотно брался за исполнение всякого рода дипломатических
поручений. Он не раз прежде бывал в Спарте, улаживая взаимные обиды.
Спартиаты считали его достойным человеком. Именно поэтому коллегия
афинских архонтов поручила Тирпену возглавить посольство.
Утомительная скачка совершенно измотала старика-афинянина. Принимая
во внимание его возраст и заслуги, эфоры велели принести для него кресло.
Остальные слушали стоя.
Говорил Леотихид как старший из царей.
- Мы рады видеть достойнейшего из афинян. - Он отвесил легкий поклон,
адресованный Тирпену. - С какой вестью ты прибыл к нам?
Тирпен откашлялся и начал говорить. Осанисто восседающий в кресле, он
был похож на пророка, дающего заветы своим ученикам. Это впечатление
усиливалось из-за большой белой бороды, придававшей облику Тирпена особое
величие.
- Мой славный город прислал меня к вам, львосердные лакедемоняне с
грозным известием. Три дня назад в Афины прибыли послы златолюбивого
Ксеркса, чей разум помутнен стремлением к власти и наживе. Мы приняли их с
почетом, хотя догадывались, о чем пойдет речь. Какое дело могут иметь
парсы к народу, сокрушившему их воинство у Марафона. Наши опасения
подтвердились. Надменные мидяне потребовали землю и воду. Я спрашиваю вас:
как должны были поступить мы, афиняне, чей гордый и свободолюбивый нрав
известен всей Элладе? Решение демоса было единым - нет! И, чтобы не
допустить колебаний и отбить у партии миролюбцев охоту договариваться с
мидийским царем - ведь все мы знаем, что любые уступки есть первое звено
цепи, которая скует руки эллинскому народу, - мы сбросили послов со скалы,
отрезав тем самым путь к примирению. Я знаю, подобные посольства
отправлены и в другие эллинские города и многие из полисов намерены
покориться мидянам, променяв свободу на безопасный хлеб раба. Как думаете
поступить вы, спартиаты? Не скрою, граждане Афин питают великую надежду,
что бесстрашные лакедемоняне не оставят их в одиночестве перед лицом
мидийских полчищ.
Посол замолчал и выжидающе посмотрел на окружавших его спартиатов.
- Спасибо за добрые слова, Тирпен, хоть ты и принес нам недобрую
весть, - медленно проговорил Леотихид. - Ты и твои спутники успели
вовремя. Мидяне лишь не намного опередили вас.
- Мы спешили изо всех сил, царь, загоняя лошадей и покупая новых.
- Я знаю. Полагаю, Афины не забудут подвига своих посланцев. -
Прислушиваясь к мерному потрескиванию освещающих храм факелов, царь
обратился к спартиатам. - Какой ответ следует дать заносчивым мидянам?
Напоминаю вам: перед тем, как принять решение, хорошо обдумайте его, ибо
выбор, который мы сделаем, может дорого стоить лакедемонянам. Может быть,
даже жизни.
- Но не свободы! - воскликнул Леонид.
Леотихид искоса взглянул на него и провозгласил.
- Пусть скажут свое слово эфоры!
Четверо из пяти эфоров, в том числе и Павсаний, высказались за войну
с мидянами. Лишь старый Прокон, терпеливо дожидавшийся, когда освободится
место в герусии, предложил попробовать договориться. Голоса геронтов
разделились почти поровну. Тринадцать выступили даже против самой мысли,
чтобы рассматривать предложения мидян, предлагая вспороть им животы,
пятнадцать хотели мира. В их "нет" войне явственно слышалось недоверие к
афинянам и желание отомстить им за старые обиды.
Семнадцать на шестнадцать. Афинские посланники заволновались. Тирпен
не преувеличивал - они уже сожгли свои мосты, им не было пути назад. Но
победить гигантскую мидийскую армию без спартиатов было невозможно. Кроме
того, если лаконцы решат договориться с Парсой, большинство полисов,
которые сейчас подумывают о сопротивлении, немедленно покорятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
со смаком описывал похабные сцены переросшего в оргию шествия. Его
рассказы стали популярны и спартиаты не раз просили повторить их - себе на
забаву, а молодым для науки. Им было приятно слушать байки о том, как
заносчивые афиняне в пьяном угаре совокуплялись прямо на улицах, пачкаясь
в испражнениях и блевотине. До подобного скотского состояния в Спарте
могли снизойти лишь илоты [порабощенное коренное население Лаконики и
Мессении].
Пока Гилипп рассказывал, Еврит, уже не раз слышавший эту историю,
искоса рассматривал Павсания. В глубине души он недолюбливал этого эфора,
хотя и сам толком не знал почему.
Павсаний был сыном Клеомброта, брата Леонида, известного тем, что
некогда помог Клеомену низложить царя Демарата. Поговаривали, что именно
Клеомброт, заметая следы, тайно удавил прорицательницу Периаллу,
объявившую по наущению заговорщиков, что царь Демарат будто бы жаждет
тиранической власти. На деле все было куда проще. Демарат и Клеомен не
поделили власти над войском во время похода на Афины. Представ перед судом
геронтов [геронт - спартиат не моложе 60 лет, входивший в состав герусии],
Демарат не смог опровергнуть обвинений, был низложен и бежал, а его место
занял покорный Клеомену Леотихид. Однако Клеомброту не пришлось стать
царем после кончины Клеомена. Апелла [народное собрание в древней Спарте]
отдала предпочтение молодому и популярному Леониду, женатому на дочери
Клеомена Горго. С того времени Клеомброт возненавидел брата. Его чувства
вполне разделял и Павсаний, который однако был достаточно разумен, чтобы
не выказывать их явно.
Проиграв в борьбе за престол, Клеомброт заметно помрачнел и стал реже
появляться на людях. Сказываясь больным, он предпочитал обедать дома. Из
уважения к Леониду геронты позволили царскому брату не присутствовать на
фидитиях. Зато Павсаний был всегда рядом с царем и со временем сделался
незаменимым советником. Вел он себя безукоризненно, но Еврит не раз
замечал неприязненные взгляды, которые Павсаний бросал на более удачливого
родича, преградившего ему путь к царскому трону. Поговаривали и о любви
Павсания к ярким безделушкам. Сын Клеомброта единственный оставил у себя
золотой перстень, подаренный ему в числе прочих знатных спартиатов
сиракузскими послами три года назад. Геронты и эфоры все как один бросили
грязные безделушки в Грязный колодец, Павсаний же потихоньку спрятал свой
перстень в крепиду [крепида - вид обуви типа сандалий]. Этого никто не
заметил, кроме Еврита, который был вынужден промолчать, так как герусия
вряд ли бы прислушалась к обвинению ирена против эфора и царского
родственника. Но предубеждение юноши против Павсания стало еще сильнее.
Человек, тянущийся к золоту, не остановится ни перед чем, даже перед
предательством. Еврит был уверен в этом.
Внезапно Павсаний, почувствовавший пристальный взгляд, перевел взор
на юношу. Безопасней было отвернуться, но Еврит упорно смотрел в глаза
эфору, словно желая заглянуть ему в душу. И тот не выдержал этой борьбы и
первый отворотил голову в сторону.
Слушавшие рассказ Гилиппа спартиаты не обратили внимания на этот
безмолвный поединок. Лишь Креофил успел заметить, как Везунчик привела
смущение самого Павсания. Он запомнил это и отложил в уме - когда-нибудь
пригодится.
Рассказ Гилиппа, прерываемый короткими взрывами смеха, подходил к
финалу, когда в залу вошел невысокий смуглый человек с властным выражением
лица. Это был Леотихид, царь из рода Гераклидов. Гераклиды издавна
недолюбливали Агиадов, к коим принадлежал и Леонид, и Павсаний. Должно
было произойти действительно нечто очень тревожное, чтобы Леотихид пришел
в дом царя-соперника. Предчувствуя беду, Леонид привстал со своего места.
- Мидяне?
- Да. Сторожа донесли, что их посольство миновало Скирос.
И спартиаты поняли - грядет война.
Не столь часто приходилось Евриту скакать на лошади. В спартанском
войске всадников мало - место спартиата в фаланге. Лишь триста голеев, чьи
ноги были изранены в схватках и уже не столь уверенно, как прежде,
попирали землю, составляли небольшой корпус всадников-агатоергов [агатоерг
- всадник-спартиат]. Вспомогательные отряды конницы набирали из
периэков-скириатов [скириат - периэк, проживающий в области Скириатиде].
Именно скириаты обычно гарцуют на конях, вызывая неумную зависть
миллиренов.
Еврит еще раз убедился во мнении, что лошадь не самое удобное
средство передвижения. Впрочем, как и корабль. Гоплиту куда привычнее
полагаться на собственные ноги. Копыта коней не отмерили и трех оргий
[оргия - античная мера длины, равная 1776 метрам], а в животе спартиата
уже клокотало. Кроме этого, он здорово намял зад. Поэтому Еврит с завистью
смотрел на скачущего неподалеку Леонида. Царь держался в седле так, словно
родился скифом. Его мощное тело колыхалось в такт движениям коня, волна
русых волос развевалась под ударами потоков ветра, а ноги время от времени
врезались в бока скакуна, заставляя его умерить гордый нрав. Дикий
необъезженный жеребец из Никейской долины косил на всадника бархатистым
глазом, с розовых губ, перехваченных удилами, слетала пена. Отдаваясь
всецело страсти скачки, царь ударил пятками в конские бока и умчался
вперед.
Мерно трусящий на смирной кобыле Еврит лишь вздохнул. Ему бы
научиться всем этим премудростям хотя бы вполовину так хорошо, как это
делает Леонид.
Кавалькада всадников двигалась по дороге на север - навстречу
мидийскому посольству. Вскоре отряд должен будет разделиться. Одна часть
во главе с эфором Гилиппом организует торжественную встречу посольства.
Леонид и Павсаний продолжат путь к Истму. Через два дня они будут в
Афинах.
Известие о приезде послов застало Спарту врасплох. Дабы не терять
время, Леонид не стал собирать агатоергов, а посадил на коней спартиатов,
что обедали в его доме. Таким образом в число встречающих посольство
невольно попал и Еврит.
Пестро разодетых всадников спартиаты заметили издалека. Повинуясь
приказу царя кавалькада застыла на месте. Леонид коротко пошептался с
Гилиппом и направил своего коня в лощину меж холмами. Павсаний и четверо
телохранителей последовали за ним. Дождавшись, когда они исчезнут из виду,
Гилипп скомандовал:
- Вперед!
Расстояние, отделявшее их от послов, спартиаты пролетели в считанные
мгновения. Сдерживая разгоряченных лошадей, они окружили непрошенных
гостей. Еврит впервые получил возможность разглядеть мидян, о которых
немало слышал прежде.
Послов было двое. Они выделялись среди прочих всадников особо пышной
одеждой. На них были ярко-синие, украшенные дорогой вышивкой хламиды,
золотые пояса, красные сафьяновые сапожки. Внешне послы сильно различались
между собой. Физиономия одного, того, что потолще, была сытой и
глуповатой. Судя по всему, этот мидянин любил поесть-попить и не отличался
остротой ума. Второй был настоящий воин. Небольшая рыжая борода не могла
скрыть его волевого подбородка; проницательные глаза стремительно обежали
спартиатов, словно прикидывая, чего они стоят. На поясе у этого посла
висела сабля в золоченых, но порядком потертых ножнах. В отличие от
парадного, украшенного бирюзой кинжала толстяка, это было прекрасное
боевое оружие и, судя по всему, мидянин не раз пускал его в ход.
Рядом с послами суетился обеспокоенный столь бурной встречей
переводчик-эллин, а сзади застыли в тревожном ожидании слуги и воины,
вооруженные копьями, мечами и луками. Несмотря на численное превосходство
спартиатов, мидяне были готовы постоять за себя и своих хозяев.
Когда улеглась пыль, поднятая конскими копытами, от отряда спартиатов
отделился Гилипп. В тот же миг к нему подскочил толмач. Перебросившись
несколькими фразами, они подъехали к послам. Гилипп представился:
- Я Гилипп, эфор Лаконии.
Скупые слова, бесстрастное выражение лица, мускулистая фигура, мощь
которой не мог скрыть тонкий хитон, произвели на послов должное
впечатление. Толстяк поклонился и произнес длинную тираду. Толмач, судя по
выговору фиванец, перевел ее, безуспешно стараясь сделать как можно более
краткой.
- Посол великого и могущественного, сияющего подобно солнцу, царя
царей, владыки Востока Ксеркса Абрадат выражает свою искреннюю радость по
поводу встречи с храбрым слугой спартанского царя, слава о великодушии и
мудрости которого, дошла до стен Парсы, и желает узнать, благоденствует ли
он.
Сжав губы, эфор покачал головой. Он, как и прочие спартиаты, не
привык к подобным пышным речам. Согласно традициям Лакедемона изъясняться
нужно было кратко и четко или, как позднее стали говорить, лаконично.
Болтунов, если даже они говорили по делу, не уважали. Царь Клеомен некогда
дал такой ответ говорливому беглецу с Самоса, долго и убедительно
доказывавшему спартиату, что лаконцам необходимо свергнуть тирана
Поликрата: "Начало твоей речи я не запомнил, поэтому середины не понял,
конец я не одобряю". Выражать свои мысли кратко спартиатов учили еще в
детстве, вырабатывая у юношей стиль речи, подобный четкому приказу.
Лакедемонян можно было смело считать величайшими молчальниками Эллады, но
воистину - краткость сестра таланта! Одной фразой они могли выразить
больше, чем чужеземный оратор целой речью. Спартиаты редко общались с
говорливыми иноземцами, поэтому длинная вычурная речь вызывала у них
раздражение. Гилипп, ошарашенный несвязной фразой мидянина, не сразу
нашелся, что ответить. После неприлично долгой паузы он наконец произнес:
- Благодарю. Благоденствую. Благоденствуют. У наших царей нет слуг,
ибо они цари прежде всего на поле брани. Прошу гостей следовать за мной.
Не дожидаясь, пока толмач переведет его слова, вызвавшие изумление
мидян, Гилипп дернул поводья и повернул коня к городу. Он соблюдал законы
гостеприимства и позволил послам ехать рядом с ним, но всю дорогу упорно
молчал, невзирая на все попытки толмача разговорить его.
Когда всадники подъехали к Спарте толстяк удивленно забормотал,
указывая рукой на город. Толмач перевел:
- Он интересуется, где городские стены.
И Гилипп ответил, указывая рукой на скачущих рядом Еврита и Креофила:
- Вот наши стены!
Толстяк не понял его слов или не захотел понять, так как не верил,
что человек может сравниться в крепости с камнем.
Когда же спустились сумерки, покой засыпающей Спарты нарушил дробный
стук копыт. Десяток всадников вихрем промчались по направлению к центру
города. Изумленные часовые признали в первом из них царя Леонида.
Закон был нарушен. Герусия [совет старейшин в Спарте,
подготавливающий решения по важнейшим государственным делам] впервые
собралась ночью. Подобного не случалось ни разу со времен Ликурга. Но
обстоятельства были таковы, что требовалось принять решение, поэтому
геронты не прекословя собрались в храме Аполлона. Не самое лучшее место
для заседания, но в каменном доме герусии разместили послов и их свиту.
Леотихид приказал на всякий случай окружить это здание стражей, сказав
толмачу:
- У нас по ночам небезопасно. Илоты.
Послы похоже поверили. А если и нет, спартиатов это мало волновало.
Храм Аполлона, воздвигнутый двадцать лет назад великим Батиклом, был
выдержан в строгом стиле, отличавшем быт и нравы спартиатов. Это было
относительно небольшое, но величественное сооружение, сложенное из гранита
и дикого камня. Стены, покатая крыша, беломраморные колонны - все было
сделано без излишеств, присущих коринфянам или ионийцам. Именно такой
ордер предпочитали заселившие Пелопоннес светловолосые дорийцы, недаром он
был назван дорическим.
Столь же строгим было и внутреннее убранство храма. Ни ваз, ни
рельефов, ни мозаичных фресок. Лишь алтарь, увенчанный статуей Аполлона.
Бог выглядел чрезмерно мускулистым и держал в руке не лук, а меч. Ведь это
был Аполлон спартиатов!
Собравшихся было человек сорок, а если быть точным - тридцать девять.
Здесь были оба царя, двадцать восемь геронтов, пять эфоров, три посланца
из Афин, которых Леонид и Павсаний повстречали в нескольких оргиях от
соседней со Спартой Селассией, а также прибывший вместе с афинянами феор
Артион.
Из афинских послов спартанцам был известен лишь один - Тирпен. Он был
одним из десяти стратегов, некогда разгромивших союзных лаконцам беотян.
Эта победа положила начало колониальной экспансии Афин. С тех пор прошло
уже тридцать лет. Тирпен стал слишком стар для того, чтобы командовать
войсками и охотно брался за исполнение всякого рода дипломатических
поручений. Он не раз прежде бывал в Спарте, улаживая взаимные обиды.
Спартиаты считали его достойным человеком. Именно поэтому коллегия
афинских архонтов поручила Тирпену возглавить посольство.
Утомительная скачка совершенно измотала старика-афинянина. Принимая
во внимание его возраст и заслуги, эфоры велели принести для него кресло.
Остальные слушали стоя.
Говорил Леотихид как старший из царей.
- Мы рады видеть достойнейшего из афинян. - Он отвесил легкий поклон,
адресованный Тирпену. - С какой вестью ты прибыл к нам?
Тирпен откашлялся и начал говорить. Осанисто восседающий в кресле, он
был похож на пророка, дающего заветы своим ученикам. Это впечатление
усиливалось из-за большой белой бороды, придававшей облику Тирпена особое
величие.
- Мой славный город прислал меня к вам, львосердные лакедемоняне с
грозным известием. Три дня назад в Афины прибыли послы златолюбивого
Ксеркса, чей разум помутнен стремлением к власти и наживе. Мы приняли их с
почетом, хотя догадывались, о чем пойдет речь. Какое дело могут иметь
парсы к народу, сокрушившему их воинство у Марафона. Наши опасения
подтвердились. Надменные мидяне потребовали землю и воду. Я спрашиваю вас:
как должны были поступить мы, афиняне, чей гордый и свободолюбивый нрав
известен всей Элладе? Решение демоса было единым - нет! И, чтобы не
допустить колебаний и отбить у партии миролюбцев охоту договариваться с
мидийским царем - ведь все мы знаем, что любые уступки есть первое звено
цепи, которая скует руки эллинскому народу, - мы сбросили послов со скалы,
отрезав тем самым путь к примирению. Я знаю, подобные посольства
отправлены и в другие эллинские города и многие из полисов намерены
покориться мидянам, променяв свободу на безопасный хлеб раба. Как думаете
поступить вы, спартиаты? Не скрою, граждане Афин питают великую надежду,
что бесстрашные лакедемоняне не оставят их в одиночестве перед лицом
мидийских полчищ.
Посол замолчал и выжидающе посмотрел на окружавших его спартиатов.
- Спасибо за добрые слова, Тирпен, хоть ты и принес нам недобрую
весть, - медленно проговорил Леотихид. - Ты и твои спутники успели
вовремя. Мидяне лишь не намного опередили вас.
- Мы спешили изо всех сил, царь, загоняя лошадей и покупая новых.
- Я знаю. Полагаю, Афины не забудут подвига своих посланцев. -
Прислушиваясь к мерному потрескиванию освещающих храм факелов, царь
обратился к спартиатам. - Какой ответ следует дать заносчивым мидянам?
Напоминаю вам: перед тем, как принять решение, хорошо обдумайте его, ибо
выбор, который мы сделаем, может дорого стоить лакедемонянам. Может быть,
даже жизни.
- Но не свободы! - воскликнул Леонид.
Леотихид искоса взглянул на него и провозгласил.
- Пусть скажут свое слово эфоры!
Четверо из пяти эфоров, в том числе и Павсаний, высказались за войну
с мидянами. Лишь старый Прокон, терпеливо дожидавшийся, когда освободится
место в герусии, предложил попробовать договориться. Голоса геронтов
разделились почти поровну. Тринадцать выступили даже против самой мысли,
чтобы рассматривать предложения мидян, предлагая вспороть им животы,
пятнадцать хотели мира. В их "нет" войне явственно слышалось недоверие к
афинянам и желание отомстить им за старые обиды.
Семнадцать на шестнадцать. Афинские посланники заволновались. Тирпен
не преувеличивал - они уже сожгли свои мосты, им не было пути назад. Но
победить гигантскую мидийскую армию без спартиатов было невозможно. Кроме
того, если лаконцы решат договориться с Парсой, большинство полисов,
которые сейчас подумывают о сопротивлении, немедленно покорятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137