Билинская, не колеблясь, попросила взять также брата и Спыхалу. Бельгийцы согласились.
Телегу с солдатами они отослали, а австрийцев отправили в Сквиру, в дом, где должно было обитать семейство Ройских.
Спыхала вырвал листок из блокнота и написал несколько слов Оле:
Еду прямо в Одессу, надеюсь, что скоро там встретимся.
VI
Когда после трехдневного путешествия поздно вечером Януш постучался в квартиру Шиллеров, ему открыл сам Эдгар. Он не сразу узнал Януша, а узнав, очень обрадовался. На примусе, стоявшем в его рабочей комнате, он вскипятил воду и принялся поить чаем Януша, падавшего с ног от усталости. У Эдгара была приятная особенность — он никогда не задавал лишних вопросов. Сейчас Януш оценил это вполне, он был бы просто не в состоянии рассказывать о последних своих переживаниях.
— В нашем доме сейчас пусто, словно в костеле,—- сказал Эдгар.— Отец остался в Петербурге, а мама спит.
Януш почувствовал, что Эдгар не хочет говорить об Эльжбете, и тоже не стал задавать ему никаких вопросов.
Опустевшая квартира Шиллеров показалась Янушу еще больше. Электричества не было, и, когда Эдгар медленно двигался по неосвещенным комнатам со свечой в руке, по стенам ползли длинные тени. В рабочей комнате Эдгара стоял раскрытый рояль, на пюпитре лежали ноты. Эдгар поставил свечу на подставку и занялся чаем. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Януш прикрыл глаза. Ему казалось, что все это снится. Наконец Эдгар спросил:
— Ты приехал один?
— Нет, с сестрой. Шурин убит. Сестра с ребенком остановилась у пани Мушки. Ну и еще Спыхала...
— Казимеж? Откуда он взялся?
— Собственно говоря, я даже не знаю. Он был в Молинцах, у Ройских.
— А Ройские?
— Остались в Сквире. Наверно, приедут сюда. Знаешь, Эдгар, спасибо тебе за твои письма. Только благодаря им я мог еще как-то жить в последнее время.
— Ну что-то ведь и кроме них было.
— Немногое, ты ведь знаешь. С отцом еще труднее стало, А знаешь, он все играл твою сонату.
— Неужели?
— На пианоле, конечно. Был однажды такой летний вечер, душный очень, потом настала ночь, собралась гроза, я не мог спать, лежал у себя наверху и ел сливы, а внизу отец играл твое анданте. Знаешь, так...
— Должно быть, это было ужасно.
— Мне нравилось.
Эдгар подал ему чай. Без сахара.
— Ты голоден? У меня тут есть два куска хлеба.
Януш жевал черствый хлеб и запивал чаем. Натуральный чай был теперь большой редкостью, он с наслаждением вдыхал аромат горячего темного напитка.
— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил Януш.
— О чем?
— Обо всех этих событиях.
— Что же, революция должна пройти через все свои стадии.
— А мы?
— А мы должны это переждать. Либо переждем, либо...
— Знаешь, ты просто несносен с этим своим эстетством,
— Минуту назад ты хорошо отзывался о моих письмах.
— Письма твои были очень хорошие. В них было мое спасение.
— А между тем они только утверждали мое эстетическое кредо. Я и сам искал в них спасения.
— От чего? От жизни?
— От такой вот жизни.
— А я, знаешь, думаю так...— продолжал Януш.— Отец мой умер...
— Я не знал...
— Отец умер, дом сгорел. Я свободен, свободен!
— Свободен! А может, тебе лишь кажется?
— Эдгар, оставь меня в покое, я хочу жить.
— Тебе это только кажется.
— Не отнимай у меня иллюзии. Ну а как Ариадна? Наконец-то было произнесено это имя. Януш с нетерпением
ждал ответа. Он смотрел на Эдгара, но тот сосредоточенно наливал чай. Видно, говорить об этом ему не хотелось.
Только на следующий день, в полдень, пришла Ариадна.
Странная это была встреча.
Все утро Эдгар говорил о музыке и показывал Янушу наброски своих новых вещей. В нетопленном доме было очень холодно. Из своей комнаты вышла пани Шиллер, она взволнованно требовала, чтобы Януш рассказал ей обо всем пережитом, особенно о смерти отца и Ксаверия Билинского; то и дело хватаясь за голову, она твердила: «Это ужасно, ужасно!» — что очень раздражало Януша.
Вообще он пе мог рассказывать о том, что произошло. Все было слишком свежо в его памяти, и потому песни Эдгара были ему приятнее, чем сочувствие и соболезнования его матери.
Около полудня появился еще один обитатель этого дома — профессор Рыневич, довольно известный ботаник. Он тоже пришел послушать музыку Эдгара — песни на слова Лермонтова, в основе их лежали кавказские мотивы. Профессор Рыневич восторгался песнями, обнаружив современной музыки и вопросов композиции, он даже поправил Эдгара в двух местах. Янушу песни не понравились, раздражала их чрезмерная экзотичность; их ориентализм наводил скуку.
И тут вдруг произошло нечто невероятное. Украинские националисты, в руках которых находился город, явились реквизировать для армии квартиру Шиллеров, но старик дворник, поляк Вольский, не впустил их в дом, запер ворота и сказал, что не пустит — и все тут. Солдаты махнули рукой и ушли. Пани Шиллер задрожала от страха.
— Как это вы, Наполеон,— говорила она старику Вольскому, носившему это историческое имя,— как вы отважились на подобное? Как вы могли?
А старый дворник улыбался, стоя на пороге комнаты, где собрались сейчас все обитатели дома, и твердил:
— Не пустил, и все тут! Нечего этим хамам по дому шататься.
За спиной Вольского стояла его молоденькая дочь и удерживала отца за локоть:
— Я ведь говорила, папа, я ведь говорила, что пани Шиллер будет сердиться!
— Вас, Наполеон, еще, чего доброго, когда-нибудь застрелят! — патетически произнесла пани Шиллер. -
— Пускай стреляют,— ответил Вольский,— а я таки их не пущу.
Пани Шиллер махнула рукой.
— Ладно уж, Наполеон, идите.
Дочка Вольского подошла к ней и поцеловала руку. Девушка была очень красива.
— Знаешь, Януш,— сказал Эдгар, когда дворник и Ганка ушли,— я даю этой девочке уроки пения. У нее прелестный голос.
— В самом деле? — равнодушно сказал Януш и в то же время с любопытством поглядел на Эдгара.
Сидя у рояля и пробегая пальцами по клавишам, композитор смотрел куда-то вдаль туманным, задумчивым взглядом. О чем он так внезапно задумался?
И тут вошла Ариадна.
Эдгар играл начало своей песни, Рыневич слушал, подперев голову рукой. Януш смотрел на улицу — и вдруг откуда-то из глубины дома, со стороны кухни появилась небольшая фигурка в военной шипели, в синем берете на вьющихся волосах. Она вошла незаметно, так что никто не обратил на нее внимания, села у самой двери, и Януш сперва даже не узнал ее. Он не видел ее три года, и за эти три года создал в своем воображении совсем иной образ. Ариадна в его памяти всегда оставалась в белом платье с лентой в волосах, читающая стихи. А сейчас вошла румяная с мороза, немного даже грубоватая девушка, словно совсем из другого мира.
— А Володя вернулся? — спросил ее Януш.
— Нет еще, но просил передать, что через несколько дней вернется.
— Я хотел бы увидеться с ним,— сказал Януш,— и поблагодарить его.
— За что? — спросила Ариадна.
— За письмо от вас.
— И за то, что он вас нашел.
— Довольно странным образом, между прочим.
— Мне рассказывал его посланец.
— Ну да, конечно.
— Ариадна, слушай,— прервал их Эдгар,— ты ведь любишь эту песню.— И, подпевая фальцетом, заиграл экзотическую, изобилующую мелизмами и украшениями мелодию.
Мелодия захватила Януша, он слушал, прикрыв глаза, и вдруг увидел страну любви, такую непохожую на то, что было вокруг. Где-то там, на юге, на солнце и в тепле, люди любят друг друга естественно, просто. Януш совсем закрыл глаза, он не хотел видеть эту девушку в шинели и в берете, от которой он в день смерти отца получил письмо, не хотел видеть ни корректного, рафинированного профессора, ни перепуганную и отчитывающую Наполеона Вольского пани Шиллер. Скользящие переходы мелодии вели его из одной солнечной долины в другую, от одной женщины к другой. И все было так просто.
— Ну, я пойду,— сказала Арпадна.— Мы с Володей живем вместе,— она сказала адрес,— приходите к нам... через несколько дней...
Не было ничего мучительнее, чем эти три дня ожидания, в течение которых Януш никуда не выходил из дому. К тому же Эдгар показывал ему свои сочинения, и они, по мнению Януша, до такой степени противоречили тому, что переживал он и все вокруг, что при своей бесспорной красоте наводили скуку и даже раздражали.
Однажды вечером к Шиллерам пришла Билинская. В тот день удалось достать немного керосина, и в комнате Эдгара зажгли большую лампу. Билинская сидела за круглым столом, опершись на локти, и лампа освещала ее красивое и, пожалуй, слишком удлиненное лицо. Щурясь, она смотрела на огонь лампы и равнодушно выслушивала жалобы мамаши Шиллер. Януш почувствовал, что мысли сестры далеко отсюда, и встревожился, хотя и не знал, о чем именно она думает.
Билинская осталась ужинать, за ней пришел Казимеж, п впервые Януш, раньше не обращавший па это внимания, заметил в разговоре сестры с Казимежем — в оттенках их голосов, в теплоте их взглядов — интимность, о которой до сих пор не подозревал. Правда, все это можно было объяснить тем, что им пришлось в последнее время часто бывать вместе, вместе пережить тяжелые дни. Оба поселились у пани Мушки и посмеивались над собравшимся там аристократическим обществом. Сейчас они с аппетитом, будто не было на свете ничего более вкусного, уплетали ленивые вареники. Януш с удивлением смотрел на сестру: она совсем не похожа была ни на вдову, недавно лишившуюся мужа, ни на безутешную дочь, потерявшую любимого отца.
Эдгар говорил только о музыке. Он был просто одержим ею. Пани Шиллер слушала сына, глядя ему в рот, боясь пропустить хотя бы слово. Постепенно Януша захватил этот отвлеченный мир музыки. Забыв обо всем на свете, он с интересом слушал Эдгара. Композитор говорил о «Тристане и Изольде», о том моменте, когда любовный дуэт во втором акте замирает и вдруг, вливаясь в рокот арф, звучит заботливое предостережение Брангены. Януш никогда не видел «Тристана», но живо представил себе, как возносится этот голос над заглядевшимися друг на друга любовниками,— неусыпный голос человечности. Всматриваясь в звезды, Брангена видит, как разверзается пропасть вечности, готовая поглотить эту любовь, и предостерегает влюбленных, хотя знает, что они все равно не послушают ее.
Профессор Рыневич то и дело вставлял свои никому не нужные реплики. Просто удивительно, как все, что говорил профессор, было правильно и умно и как все это было не к месту и только раздражало.
После ужина Билинская и Спыхала ушли, а Эдгар вернулся к своим песням на слова Лермонтова.
Вдруг, рассыпав фиоритуру, напоминающую «Анчара» Римского-Корсакова, Эдгар, оторвавшись от рояля, сказал:
— А знаешь, твоя сестра очень интеллигентна.
Януш пожал плечами. Это, пожалуй, можно было бы сказать о сестре в последнюю очередь. Он представил себе ее аристократический профиль, голубые, немного навыкате глаза.
— Ты так считаешь? — спросил он Эдгара.
Но тут же его увлекли за собой пассажи, изломанный рисунок мелодии «Анчара» открывал перед ним сияющую страну далекого Востока. «Кто ту птицу слышит, обо всем забывает,— вспомнились ему слова песни, какую пела когда-то Эльжуня.— Кто ту птицу слышит, обо всем забудет...»
Но об одном Януш не мог забыть: о том, что Ариадна показалась ему совсем иной. Конечно, он не ожидал увидеть ее в белом платье, читающей Блока, но она не похожа была и на ту Ариадну — в сером костюме и черной шляпе с бантом,— которую он видел тогда на вокзале. Сейчас она, пожалуй, казалась выше ростом — берет и шинель делали ее выше, но главное — выражение лица, голос Ариадны были совсем не те, какими они вспоминались ому в долгие вечера в Маньковке, когда отец у себя внизу играл на пианоле, а он был так страшно одинок.
Эдгар снова повернулся к нему.
— Ариадна однажды заметила у тебя в глазах опасные огоньки. Ну-ка, покажи!
Профессор Рыневич был тут как тут.
— Ах, глаза пана Януша сейчас заволокла мечта. Не вижу в них никаких огоньков. — О чем же ты думаешь? — спросил Эдгар.
— О твоей песне,— не задумываясь ответил Януш.
VII
Дом, в котором жили Володя и Ариадна, огромный доходный каменный дом, находился недалеко от вокзала. Там на шестом этаже, в двух небольших комнатах с кухней, поселились брат и сестра Тарло.
Когда Януш постучался, ему открыл дверь молодой человек. В первую минуту Януш не узнал его. Это был Неволин в офицерской рубашке, без знаков различия. Януш прошел за ним в небольшую комнату. За овальным столом сидели Ариадна, Володя и Валерек. Они пили водку и чай, на засаленных газетах лежали куски колбасы, черного хлеба PI сала. Все трое радостно приветствовали его.
— Входи, входи, хорошо, что пришел! — закричал Володя.— Валерек привез нам из деревни колбасы и хлеба. А водка одесская!
Януш был удивлен.
— Откуда ты взялся? — спросил он Валерека.
Валерек — это был уже юноша с пробивающимися усиками, высокий и очень красивый,— пробормотал что-то неопределенное.
— Где ты теперь живешь? — снова спросил Януш.
— Иногда ночую здесь.
Ариадна сидела, заслоненная большим медным самоваром, спиной к окну. Скудный зимний свет едва пробивался сквозь маленькое и давно не мытое оконце. Отвечая на вопросы и неожиданно для себя разговорившись, Януш не мог уловить выражение лица Ариадны. На ней было простое синее платье. Когда Ариадна встала и пошла на кухню, он увидел, что она в высоких шнурованных ботинках вишневого цвета. Высокие каблуки громко стучали. Он не мог заставить себя не смотреть в ту сторону, где сидела Ариадна. Она опять казалась ему другой, и опять не такой, какой жила в его воображении эти последние несколько дней.
Неволин чувствовал себя здесь как дома. Разговор велся, конечно, о политике.
Володя вышел в другую комнату и принес Янушу медведя из копенгагенского фарфора — того, что стоял когда-то на письменном столе старого графа Мышинского.
— Посмотри, это я спас для тебя из горящего дома в Маиньковке.
— Значит, дом сгорел? — спросил Януш.
— А ты как думал? Раз уж загорелся, то и сгорел...
— Конечно,—пробормотал Януш.
— А отца похоронили подле часовни?
— Да. Ты ведь знаешь...
— Ну да,— буркнул Володя и попросил сестру принести еще чаю.
Януш молча всматривался в Володю. Тот потолстел, теперь это был плотный, краснолицый мужчина, но глаза прежние, все те же ясные с поволокой глаза под черными бровями.
— Знаешь, я не очень понимаю, что ты там делал,— сказал Януш.
— Я и сам не очень понимаю,— уклончиво отвечал тот.
— Как это что? — вдруг патетически воскликнула Ариадна.— Помогал революции!
— Разве революция заключается в сожжении домов? — спросил Януш.
— Между прочим, и в сожжении домов,— серьезно ответил Володя.
— Януш, знаешь, а ведь Молинцы уцелели! — громко крикнул Валерек через стол.
Януш понял, что Валерек много выпил.
— Не беспокойся, ты туда уже не вернешься,— не глядя на него, сказал Володя.
— Кто знает, кто знает,— смеясь, ответил Валерек. Володя оставил без внимания эти слова.
— Последние события в Петрограде вывели революцию на новую дорогу...— сказал он.
— Ты так думаешь? — произнес Януш, который не очень хорошо разбирался в политических вопросах.
— Во всяком случае,— добавил твердо Володя,— возврата к старому нет и быть не может.
— Все надо строить заново! — с тем же пафосом воскликнула Ариадна.
Януш неуверенно взглянул на нее. Неволин пожирал ее глазами. Наконец мужчины поднялись из-за стола.
— Надо идти.
— Володя, будь осторожнее, патрули Рады снуют сегодня повсюду.
— Я что-то не заметил,— вмешался Януш.
— Ничего, документы у меня в порядке.
— Валерий, ты сегодня у нас ночуешь? — спросила Ариадна.
— Нет, сегодня нет,— неестественно громко крикнул Валерек и вдруг покраснел.
Януша поразила перемена, происшедшая в Валереке, ведь он видел его не так давно, когда тот летом приезжал в Молинцы.
— Куда это ты идешь? — спросил Януш.— Почему не появляешься у Шиллеров?
— А что мне там делать? — Валерек пожал плечами.— Там без музыки ни шагу. А я не умею даже на бубне играть. Даже на пианоле, как твой отец.
Валерек вышел в переднюю, снова вернулся, и тут Януш увидел на нем плащ поручика армии Центральной Рады и фуражку с синим околышем.
— Ты в армии? — спросил Януш.
— А что же мне делать... Обязан...— пробормотал Валерек.
За все время Неволин ни разу не обратился к Янушу и разговаривал только с Ариадной и Володей. Сейчас он церемонно попрощался с ним, щелкнул каблуками. Все трое вышли. Ариадна и Януш остались вдвоем.
— Может, перейдем ко мне? — предложила Ариадна.
Комната Ариадны была светлее, лучше обставлена. Возле кровати, покрытой белым муслином, стояло глубокое кресло, в которое уселась Ариадна. Свет из окна падал ей на лицо. Януш устроился на низенькой табуретке напротив, чтобы лучше видеть ее.
— Эта мебель из нашей прежней квартиры. Единственное, что я спасла, когда переселялась к Володе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Телегу с солдатами они отослали, а австрийцев отправили в Сквиру, в дом, где должно было обитать семейство Ройских.
Спыхала вырвал листок из блокнота и написал несколько слов Оле:
Еду прямо в Одессу, надеюсь, что скоро там встретимся.
VI
Когда после трехдневного путешествия поздно вечером Януш постучался в квартиру Шиллеров, ему открыл сам Эдгар. Он не сразу узнал Януша, а узнав, очень обрадовался. На примусе, стоявшем в его рабочей комнате, он вскипятил воду и принялся поить чаем Януша, падавшего с ног от усталости. У Эдгара была приятная особенность — он никогда не задавал лишних вопросов. Сейчас Януш оценил это вполне, он был бы просто не в состоянии рассказывать о последних своих переживаниях.
— В нашем доме сейчас пусто, словно в костеле,—- сказал Эдгар.— Отец остался в Петербурге, а мама спит.
Януш почувствовал, что Эдгар не хочет говорить об Эльжбете, и тоже не стал задавать ему никаких вопросов.
Опустевшая квартира Шиллеров показалась Янушу еще больше. Электричества не было, и, когда Эдгар медленно двигался по неосвещенным комнатам со свечой в руке, по стенам ползли длинные тени. В рабочей комнате Эдгара стоял раскрытый рояль, на пюпитре лежали ноты. Эдгар поставил свечу на подставку и занялся чаем. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Януш прикрыл глаза. Ему казалось, что все это снится. Наконец Эдгар спросил:
— Ты приехал один?
— Нет, с сестрой. Шурин убит. Сестра с ребенком остановилась у пани Мушки. Ну и еще Спыхала...
— Казимеж? Откуда он взялся?
— Собственно говоря, я даже не знаю. Он был в Молинцах, у Ройских.
— А Ройские?
— Остались в Сквире. Наверно, приедут сюда. Знаешь, Эдгар, спасибо тебе за твои письма. Только благодаря им я мог еще как-то жить в последнее время.
— Ну что-то ведь и кроме них было.
— Немногое, ты ведь знаешь. С отцом еще труднее стало, А знаешь, он все играл твою сонату.
— Неужели?
— На пианоле, конечно. Был однажды такой летний вечер, душный очень, потом настала ночь, собралась гроза, я не мог спать, лежал у себя наверху и ел сливы, а внизу отец играл твое анданте. Знаешь, так...
— Должно быть, это было ужасно.
— Мне нравилось.
Эдгар подал ему чай. Без сахара.
— Ты голоден? У меня тут есть два куска хлеба.
Януш жевал черствый хлеб и запивал чаем. Натуральный чай был теперь большой редкостью, он с наслаждением вдыхал аромат горячего темного напитка.
— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил Януш.
— О чем?
— Обо всех этих событиях.
— Что же, революция должна пройти через все свои стадии.
— А мы?
— А мы должны это переждать. Либо переждем, либо...
— Знаешь, ты просто несносен с этим своим эстетством,
— Минуту назад ты хорошо отзывался о моих письмах.
— Письма твои были очень хорошие. В них было мое спасение.
— А между тем они только утверждали мое эстетическое кредо. Я и сам искал в них спасения.
— От чего? От жизни?
— От такой вот жизни.
— А я, знаешь, думаю так...— продолжал Януш.— Отец мой умер...
— Я не знал...
— Отец умер, дом сгорел. Я свободен, свободен!
— Свободен! А может, тебе лишь кажется?
— Эдгар, оставь меня в покое, я хочу жить.
— Тебе это только кажется.
— Не отнимай у меня иллюзии. Ну а как Ариадна? Наконец-то было произнесено это имя. Януш с нетерпением
ждал ответа. Он смотрел на Эдгара, но тот сосредоточенно наливал чай. Видно, говорить об этом ему не хотелось.
Только на следующий день, в полдень, пришла Ариадна.
Странная это была встреча.
Все утро Эдгар говорил о музыке и показывал Янушу наброски своих новых вещей. В нетопленном доме было очень холодно. Из своей комнаты вышла пани Шиллер, она взволнованно требовала, чтобы Януш рассказал ей обо всем пережитом, особенно о смерти отца и Ксаверия Билинского; то и дело хватаясь за голову, она твердила: «Это ужасно, ужасно!» — что очень раздражало Януша.
Вообще он пе мог рассказывать о том, что произошло. Все было слишком свежо в его памяти, и потому песни Эдгара были ему приятнее, чем сочувствие и соболезнования его матери.
Около полудня появился еще один обитатель этого дома — профессор Рыневич, довольно известный ботаник. Он тоже пришел послушать музыку Эдгара — песни на слова Лермонтова, в основе их лежали кавказские мотивы. Профессор Рыневич восторгался песнями, обнаружив современной музыки и вопросов композиции, он даже поправил Эдгара в двух местах. Янушу песни не понравились, раздражала их чрезмерная экзотичность; их ориентализм наводил скуку.
И тут вдруг произошло нечто невероятное. Украинские националисты, в руках которых находился город, явились реквизировать для армии квартиру Шиллеров, но старик дворник, поляк Вольский, не впустил их в дом, запер ворота и сказал, что не пустит — и все тут. Солдаты махнули рукой и ушли. Пани Шиллер задрожала от страха.
— Как это вы, Наполеон,— говорила она старику Вольскому, носившему это историческое имя,— как вы отважились на подобное? Как вы могли?
А старый дворник улыбался, стоя на пороге комнаты, где собрались сейчас все обитатели дома, и твердил:
— Не пустил, и все тут! Нечего этим хамам по дому шататься.
За спиной Вольского стояла его молоденькая дочь и удерживала отца за локоть:
— Я ведь говорила, папа, я ведь говорила, что пани Шиллер будет сердиться!
— Вас, Наполеон, еще, чего доброго, когда-нибудь застрелят! — патетически произнесла пани Шиллер. -
— Пускай стреляют,— ответил Вольский,— а я таки их не пущу.
Пани Шиллер махнула рукой.
— Ладно уж, Наполеон, идите.
Дочка Вольского подошла к ней и поцеловала руку. Девушка была очень красива.
— Знаешь, Януш,— сказал Эдгар, когда дворник и Ганка ушли,— я даю этой девочке уроки пения. У нее прелестный голос.
— В самом деле? — равнодушно сказал Януш и в то же время с любопытством поглядел на Эдгара.
Сидя у рояля и пробегая пальцами по клавишам, композитор смотрел куда-то вдаль туманным, задумчивым взглядом. О чем он так внезапно задумался?
И тут вошла Ариадна.
Эдгар играл начало своей песни, Рыневич слушал, подперев голову рукой. Януш смотрел на улицу — и вдруг откуда-то из глубины дома, со стороны кухни появилась небольшая фигурка в военной шипели, в синем берете на вьющихся волосах. Она вошла незаметно, так что никто не обратил на нее внимания, села у самой двери, и Януш сперва даже не узнал ее. Он не видел ее три года, и за эти три года создал в своем воображении совсем иной образ. Ариадна в его памяти всегда оставалась в белом платье с лентой в волосах, читающая стихи. А сейчас вошла румяная с мороза, немного даже грубоватая девушка, словно совсем из другого мира.
— А Володя вернулся? — спросил ее Януш.
— Нет еще, но просил передать, что через несколько дней вернется.
— Я хотел бы увидеться с ним,— сказал Януш,— и поблагодарить его.
— За что? — спросила Ариадна.
— За письмо от вас.
— И за то, что он вас нашел.
— Довольно странным образом, между прочим.
— Мне рассказывал его посланец.
— Ну да, конечно.
— Ариадна, слушай,— прервал их Эдгар,— ты ведь любишь эту песню.— И, подпевая фальцетом, заиграл экзотическую, изобилующую мелизмами и украшениями мелодию.
Мелодия захватила Януша, он слушал, прикрыв глаза, и вдруг увидел страну любви, такую непохожую на то, что было вокруг. Где-то там, на юге, на солнце и в тепле, люди любят друг друга естественно, просто. Януш совсем закрыл глаза, он не хотел видеть эту девушку в шинели и в берете, от которой он в день смерти отца получил письмо, не хотел видеть ни корректного, рафинированного профессора, ни перепуганную и отчитывающую Наполеона Вольского пани Шиллер. Скользящие переходы мелодии вели его из одной солнечной долины в другую, от одной женщины к другой. И все было так просто.
— Ну, я пойду,— сказала Арпадна.— Мы с Володей живем вместе,— она сказала адрес,— приходите к нам... через несколько дней...
Не было ничего мучительнее, чем эти три дня ожидания, в течение которых Януш никуда не выходил из дому. К тому же Эдгар показывал ему свои сочинения, и они, по мнению Януша, до такой степени противоречили тому, что переживал он и все вокруг, что при своей бесспорной красоте наводили скуку и даже раздражали.
Однажды вечером к Шиллерам пришла Билинская. В тот день удалось достать немного керосина, и в комнате Эдгара зажгли большую лампу. Билинская сидела за круглым столом, опершись на локти, и лампа освещала ее красивое и, пожалуй, слишком удлиненное лицо. Щурясь, она смотрела на огонь лампы и равнодушно выслушивала жалобы мамаши Шиллер. Януш почувствовал, что мысли сестры далеко отсюда, и встревожился, хотя и не знал, о чем именно она думает.
Билинская осталась ужинать, за ней пришел Казимеж, п впервые Януш, раньше не обращавший па это внимания, заметил в разговоре сестры с Казимежем — в оттенках их голосов, в теплоте их взглядов — интимность, о которой до сих пор не подозревал. Правда, все это можно было объяснить тем, что им пришлось в последнее время часто бывать вместе, вместе пережить тяжелые дни. Оба поселились у пани Мушки и посмеивались над собравшимся там аристократическим обществом. Сейчас они с аппетитом, будто не было на свете ничего более вкусного, уплетали ленивые вареники. Януш с удивлением смотрел на сестру: она совсем не похожа была ни на вдову, недавно лишившуюся мужа, ни на безутешную дочь, потерявшую любимого отца.
Эдгар говорил только о музыке. Он был просто одержим ею. Пани Шиллер слушала сына, глядя ему в рот, боясь пропустить хотя бы слово. Постепенно Януша захватил этот отвлеченный мир музыки. Забыв обо всем на свете, он с интересом слушал Эдгара. Композитор говорил о «Тристане и Изольде», о том моменте, когда любовный дуэт во втором акте замирает и вдруг, вливаясь в рокот арф, звучит заботливое предостережение Брангены. Януш никогда не видел «Тристана», но живо представил себе, как возносится этот голос над заглядевшимися друг на друга любовниками,— неусыпный голос человечности. Всматриваясь в звезды, Брангена видит, как разверзается пропасть вечности, готовая поглотить эту любовь, и предостерегает влюбленных, хотя знает, что они все равно не послушают ее.
Профессор Рыневич то и дело вставлял свои никому не нужные реплики. Просто удивительно, как все, что говорил профессор, было правильно и умно и как все это было не к месту и только раздражало.
После ужина Билинская и Спыхала ушли, а Эдгар вернулся к своим песням на слова Лермонтова.
Вдруг, рассыпав фиоритуру, напоминающую «Анчара» Римского-Корсакова, Эдгар, оторвавшись от рояля, сказал:
— А знаешь, твоя сестра очень интеллигентна.
Януш пожал плечами. Это, пожалуй, можно было бы сказать о сестре в последнюю очередь. Он представил себе ее аристократический профиль, голубые, немного навыкате глаза.
— Ты так считаешь? — спросил он Эдгара.
Но тут же его увлекли за собой пассажи, изломанный рисунок мелодии «Анчара» открывал перед ним сияющую страну далекого Востока. «Кто ту птицу слышит, обо всем забывает,— вспомнились ему слова песни, какую пела когда-то Эльжуня.— Кто ту птицу слышит, обо всем забудет...»
Но об одном Януш не мог забыть: о том, что Ариадна показалась ему совсем иной. Конечно, он не ожидал увидеть ее в белом платье, читающей Блока, но она не похожа была и на ту Ариадну — в сером костюме и черной шляпе с бантом,— которую он видел тогда на вокзале. Сейчас она, пожалуй, казалась выше ростом — берет и шинель делали ее выше, но главное — выражение лица, голос Ариадны были совсем не те, какими они вспоминались ому в долгие вечера в Маньковке, когда отец у себя внизу играл на пианоле, а он был так страшно одинок.
Эдгар снова повернулся к нему.
— Ариадна однажды заметила у тебя в глазах опасные огоньки. Ну-ка, покажи!
Профессор Рыневич был тут как тут.
— Ах, глаза пана Януша сейчас заволокла мечта. Не вижу в них никаких огоньков. — О чем же ты думаешь? — спросил Эдгар.
— О твоей песне,— не задумываясь ответил Януш.
VII
Дом, в котором жили Володя и Ариадна, огромный доходный каменный дом, находился недалеко от вокзала. Там на шестом этаже, в двух небольших комнатах с кухней, поселились брат и сестра Тарло.
Когда Януш постучался, ему открыл дверь молодой человек. В первую минуту Януш не узнал его. Это был Неволин в офицерской рубашке, без знаков различия. Януш прошел за ним в небольшую комнату. За овальным столом сидели Ариадна, Володя и Валерек. Они пили водку и чай, на засаленных газетах лежали куски колбасы, черного хлеба PI сала. Все трое радостно приветствовали его.
— Входи, входи, хорошо, что пришел! — закричал Володя.— Валерек привез нам из деревни колбасы и хлеба. А водка одесская!
Януш был удивлен.
— Откуда ты взялся? — спросил он Валерека.
Валерек — это был уже юноша с пробивающимися усиками, высокий и очень красивый,— пробормотал что-то неопределенное.
— Где ты теперь живешь? — снова спросил Януш.
— Иногда ночую здесь.
Ариадна сидела, заслоненная большим медным самоваром, спиной к окну. Скудный зимний свет едва пробивался сквозь маленькое и давно не мытое оконце. Отвечая на вопросы и неожиданно для себя разговорившись, Януш не мог уловить выражение лица Ариадны. На ней было простое синее платье. Когда Ариадна встала и пошла на кухню, он увидел, что она в высоких шнурованных ботинках вишневого цвета. Высокие каблуки громко стучали. Он не мог заставить себя не смотреть в ту сторону, где сидела Ариадна. Она опять казалась ему другой, и опять не такой, какой жила в его воображении эти последние несколько дней.
Неволин чувствовал себя здесь как дома. Разговор велся, конечно, о политике.
Володя вышел в другую комнату и принес Янушу медведя из копенгагенского фарфора — того, что стоял когда-то на письменном столе старого графа Мышинского.
— Посмотри, это я спас для тебя из горящего дома в Маиньковке.
— Значит, дом сгорел? — спросил Януш.
— А ты как думал? Раз уж загорелся, то и сгорел...
— Конечно,—пробормотал Януш.
— А отца похоронили подле часовни?
— Да. Ты ведь знаешь...
— Ну да,— буркнул Володя и попросил сестру принести еще чаю.
Януш молча всматривался в Володю. Тот потолстел, теперь это был плотный, краснолицый мужчина, но глаза прежние, все те же ясные с поволокой глаза под черными бровями.
— Знаешь, я не очень понимаю, что ты там делал,— сказал Януш.
— Я и сам не очень понимаю,— уклончиво отвечал тот.
— Как это что? — вдруг патетически воскликнула Ариадна.— Помогал революции!
— Разве революция заключается в сожжении домов? — спросил Януш.
— Между прочим, и в сожжении домов,— серьезно ответил Володя.
— Януш, знаешь, а ведь Молинцы уцелели! — громко крикнул Валерек через стол.
Януш понял, что Валерек много выпил.
— Не беспокойся, ты туда уже не вернешься,— не глядя на него, сказал Володя.
— Кто знает, кто знает,— смеясь, ответил Валерек. Володя оставил без внимания эти слова.
— Последние события в Петрограде вывели революцию на новую дорогу...— сказал он.
— Ты так думаешь? — произнес Януш, который не очень хорошо разбирался в политических вопросах.
— Во всяком случае,— добавил твердо Володя,— возврата к старому нет и быть не может.
— Все надо строить заново! — с тем же пафосом воскликнула Ариадна.
Януш неуверенно взглянул на нее. Неволин пожирал ее глазами. Наконец мужчины поднялись из-за стола.
— Надо идти.
— Володя, будь осторожнее, патрули Рады снуют сегодня повсюду.
— Я что-то не заметил,— вмешался Януш.
— Ничего, документы у меня в порядке.
— Валерий, ты сегодня у нас ночуешь? — спросила Ариадна.
— Нет, сегодня нет,— неестественно громко крикнул Валерек и вдруг покраснел.
Януша поразила перемена, происшедшая в Валереке, ведь он видел его не так давно, когда тот летом приезжал в Молинцы.
— Куда это ты идешь? — спросил Януш.— Почему не появляешься у Шиллеров?
— А что мне там делать? — Валерек пожал плечами.— Там без музыки ни шагу. А я не умею даже на бубне играть. Даже на пианоле, как твой отец.
Валерек вышел в переднюю, снова вернулся, и тут Януш увидел на нем плащ поручика армии Центральной Рады и фуражку с синим околышем.
— Ты в армии? — спросил Януш.
— А что же мне делать... Обязан...— пробормотал Валерек.
За все время Неволин ни разу не обратился к Янушу и разговаривал только с Ариадной и Володей. Сейчас он церемонно попрощался с ним, щелкнул каблуками. Все трое вышли. Ариадна и Януш остались вдвоем.
— Может, перейдем ко мне? — предложила Ариадна.
Комната Ариадны была светлее, лучше обставлена. Возле кровати, покрытой белым муслином, стояло глубокое кресло, в которое уселась Ариадна. Свет из окна падал ей на лицо. Януш устроился на низенькой табуретке напротив, чтобы лучше видеть ее.
— Эта мебель из нашей прежней квартиры. Единственное, что я спасла, когда переселялась к Володе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72