С лестницы сбежала бледная Мария
и схватила брата за руки.
— Что случилось? — воскликнула она.— Казн прямо с вокзала куда-то помчался, оставив у меня все свои вещи... Что тут у вас творится?
— Ты хочешь сказать! что тут у нас творится? — сказал Януш.— Да ничего особенного. Un coup d'etat...
— Какой «coup d'etat»? — с отчаянием в голосе спросила Билинская.
— Сам толком не знаю. Пилсудский...
— Это значит социалисты?
Януш увидел стоявшую на ступеньках позади Марии тетку Шафранцеву. Эта особа считала себя знатоком политики. Низким голосом Шафранцева констатировала:
— Пилсудский уже давно перестал быть социалистом.
— Что же из того? — удивилась Мария.
— Я должна идти,— решительно произнесла Шафранцева и спустилась по лестнице.
Текла остановила ее.
— Не ходите, там стреляют.
— Чтобы я и не пошла? Но ведь это же просто восхитительно, как варшавяне рвутся в бой! Вы видели этих людей? Их невозможно отогнать от пушек.
В эту минуту грянул далекий орудийный выстрел из пушки малого калибра, пожалуй, где-то за Вислой. Чуть погодя послышался слабый разрыв.
— Гражданская война — это страшно! — воскликнула Мария.
— Что я вам приготовлю на ужин? — сокрушалась Бесядовская.
— Мы еще не обедали, панна Текла, а вы уже думаете об ужине,— рассердился Януш и пошел к себе наверх.
Всю вторую половину дня он находился в какой-то прострации. Слышал, как внизу, в передней, беспрестанно входили и выходили. В доме Билинской побывало множество людей. Спустившись вечером в гостиную, Януш застал там только рослого, красивого офицера-улана. Поведение Марии и слова ее свидетельствовали о том, что она наслушалась за день неожиданных новостей и ее отношение к событиям резко изменилось. Выстрелы по-прежнему звучали в отдалении. Когда Януш входил в гостиную, у порога его остановил Станислав:
— Говорят, убили пана Ольховича.
— Какого? Редактора? — спросил Януш.
— Не знаю. Дворник говорил, что Ольховича убили.
Красавец офицер что-то горячо доказывал Марии.
— Поверьте, сударыня, завтра Пилсудский очутится в подвале. Мы присягали и останемся верными присяге. Красная зараза нас не сожрет. Мы успешно защитились от нее шесть лет назад, защитимся и теперь.
— Пан Анджей,— спокойно говорила Мария,— вы совершенно превратно судите о создавшемся положении. Вы не отдаете себе отчета в том, что наши подлинные враги — среди приближенных Войцеховского.
Поручик Анджей встал. Голова его доставала до потолка.
— Мы — армия. Мы присягали и останемся верными! Завтра
Пилсудский снова будет сидеть в Цитадели. Придется ему вспомнить прежние времена.
Мария подала офицеру руку. Тот поцеловал ее, согнувшись в глубоком поклоне, потом снова выпрямился — огромный, бряцающий, пестрый, великолепный, и покинул гостиную, не обратив ни малейшего внимания на вошедшего Януша. На пороге офицер обернулся.
— Я иду в Бельведер,— сказал он.
— Будьте осторожны, пан Анджей! — крикнула ему вслед Мария.
Ночь прошла спокойно, выстрелы не приближались. Дворник сказал, что на железной дороге началась забастовка и хорошо, что княгиня приехала, иначе могла бы где-нибудь застрять в пути. Отголоски боя стали доноситься теперь и со стороны аэродрома. В городе были свет и вода, но городской транспорт бездействовал. Несмотря на бои, толпы мальчишек, рабочих, мелких служащих слонялись по улицам. «Имущие» слои отсиживались по домам — берегли добро.
Утром Текла разбудила Януша.
— Пожалуйте вниз,— сказала она,— в саду войска Пилсудского. Как будто собираются пробиваться через наш дом на Брацкую. Лучше сойдите вниз.
— А что, внизу будет меньше пуль? — спросил Януш.
— Не могу знать. Пани Мария просила, чтобы вы сошли вниз.
Спустившись в гостиную, Януш застал там сестру и мадемуазель Потелиос. Они о чем-то оживленно беседовали, но, увидав его, умолкли. Присутствие гречанки крайне поразило Януша, но он ничем не обнаружил своего удивления. Вскоре пришла Текла, ведя за руку Алека. У мальчика пылали уши, и он с тревогой посматривал на дядю.
— Сейчас пойдут,— мрачно сказала Текла.— Говорят, пусть,
мол, никто не боится. Один из них был сейчас в кухне. Молодень
кий такой, лет шестнадцати. Пилсудский, говорит, побеждает.
Билинская ничего не ответила.
Минуту спустя действительно раздались крики. С громким «ура» вояки двинулись из-за особняка, из садика, зажатого высокими стенами домов. Сперва раздались одиночные выстрелы, затем стрельба вдруг усилилась. Со двора донесся громкий топот. Сидевшие в гостиной недоуменно посмотрели друг на друга. Залп разорвал воздух, несколько пуль влетело в комнату, посыпалась известка со стен и потолка. Алек схватил Януша за руку и расплакался.
Панна Текла, которая выглядывала в окно, внезапно обернулась и крикнула:
— На землю, быстро на землю! Будут стрелять в окна! —
И торопливо припала к стене.
Януш потащил за собой Алека, и они скорчились под столом. Он прижимал племянника, чувствуя, как под его рукой тревожно бьется маленькое сердце. Они прижались к полу. Прямо над ними раздался залп, а потом загремели беспорядочные выстрелы, зазвенели оконные стекла, посыпались куски штукатурки. Минуту спустя все смолкло, стук подкованных сапог удалился в сторону Брацкой. Поднявшись с пола, Януш увидел, что Потелиос, обсыпанная известкой, сидит в кресле, повторяя:
— Pourquoi ils tirent sur nous? Pourquoi? Что мы им сделали?
Алек тихо плакал. Януш посадил племянника на диван и машинально гладил его тонкую ручонку. Со двора донеслись какие-то причитания. Вошел Станислав.
— Ступайте во двор,— обратился он к Текле.— Сына дворничихи подстрелили. Неизвестно, будет ли жив.
Текла быстро вышла, за нею Станислав. В наступившей тишине раздавались новые выстрелы, отдаляющиеся по Брацкой в сторону Трех Крестов. Мария сидела у стола, сжимая виски руками. И вдруг глаза ее, устремленные к входным дверям, просветлели: на пороге стоял Спыхала.
— Ну,— сказал он радостным голосом,— эта часть Варшавы
уже наша. Солдаты атакую! военное училище. Там еще держатся
войцеховцы. Верные присяге! — добавил он с иронией.
Мария поднялась и быстро подошла к Спыхале.
— Я беспокоилась,— сказала она.— Ты так сразу бросился
в этот водоворот.
Тут в гостиную вбежала Бесядовская и сообщила, что сын дворничихи Юрек убит, пуля попала ему прямо в темя. Потелиос расчувствовалась, готовая снова задать свое «Pourquoi?». Но Спыхала пожал плечами:
— Что же мы тут можем поделать? Лес рубят — щепки
летят.
Пришел и Шушкевич. Он уже знал о прибытии Потелиос и не стал, как и другие, спрашивать, какими средствами передвижения она пользовалась. Он поцеловал ей руку и сказал, поглаживая усы:
— Очень рад. Квартира готова.
Януш, усталый, отправился наверх. Обед он велел подать к себе в комнату. Только поздно вечером, когда Януш лежал на кровати в полудреме, к нему пришла Текла с работой. Выстрелы уже не были слышны. Текла рассказала, что улицы оживлены, почти как обычно.
— Paris se repeuple,— пробормотал Януш.
За окнами было серо, ветер гнул два старых тополя у стены, и, судя по тучам на небе, заметно похолодало.
Пришел и Станислав. Стал у дверей в учтивой позе и спросил Януша о своем сыне.
— Он писал мне,— сказал старик,— что вы, пан граф, были
у него. Неужто вам не жаль было тратить время в Париже!
Януш засмеялся.
— Очень приятный человек этот ваш Янек,— сказал он.—
И жена у него милая. Такая спокойная, красивая... И так забав
но говорит. Хочет в Польшу вернуться.
Тут снова донеслись далекие выстрелы. Станислав показал рукой на окно:
— Зачем возвращаться? В такую Польшу! Текла, занятая штопкой, встрепенулась.
— Постыдились бы, Стапислав,— сказала она.
— Кто знает? — промолвил Януш.— Если в нее вернутся лучшие люди, то, может, она и станет лучше.
— Может,— неуверенно поддакнул Станислав,— но этого дворничихиного Юрека уже ничто не воскресит. Зачем его убили?
Текла положила на колени красный носок Януша и вздохнула, глядя на абажур неяркой лампы, горевшей перед ней.
— Это правда,— произнесла она низким голосом.— Зачем
убили Юрека? Неужели нужны были кровавые жертвы ради этого... ради этого...
Януш махнул рукой.
— Вы хотите видеть в этом мире слишком много смысла, ну
а его маловато...
— Поживем маленько, пан граф,— сказал Станислав,— может, и этот смысл увидим. Но, уж конечно, не в том, что пан
Пилсудский подрался с паном Войцеховским.
Текла снова принялась за штопку. Быстро мелькала игла, и с минуту в комнате было тихо. Опять послышались выстрелы, но на этот раз уже где-то очень далеко, за Вислой. Текла заговорила, не подымая головы:
— Смысл есть, но смысл божий. Кто живет по-божьему, тот
видит смысл во всем. Этот Юрек...
Текла не закончила, и Януш не стал спрашивать, что она хотела сказать о Юреке. Станислав же скептически покачал головой; он приблизился к столу, так что тусклый свет лампы упал на его лицо, и Януш с удивлением заметил, что старик крайне взволнован.
— Пожалуйста, не наговаривайте на покойного,— сказал он.
— Известно, ведь он был такой же безбожник, как и вы,— прошептала Текла, но, желая переменить тему разговора, тут же добавила: —А вы знаете, что наша Потелиос выходит замуж?
На следующий день распогодилось, стало солнечно и ясно. Небо было прозрачное, голубое, без единого облачка. Бои прекратились, и толпы теперь уже безбоязненно заполнили улицы. На тротуарах стало тесно, как в улье, а по мостовой двигались редкие автомобили и чисто вымытые пролетки. Всюду царило радостное оживление.
Януш вышел из дому в полдень. Лавки кишели людьми, которые закупали все, чего им не хватало в дни уличных боев. Цветочные магазины тоже были переполнены и ломились от прекрасных майских цветов, на перекрестках продавали огромные снопы сирени.
Януш вспомнил, что нынче 15 мая, день святой Зофьи. По дороге он встретил случайную знакомую — пани Зофью И. Она ехала в пролетке, обложенная множеством пакетов с покупками и с букетом тюльпанов в руке. Муж пани Зофьи принадлежал к ближайшему окружению Пилсудского. Лицо молодой красивой дамы сияло в улыбке. На перекрестках чернели буквы огромных плакатов и белели извещения о смерти Щепана Ольховича.
Януш заметил, что дворничиха с Брацкой тоже напечатала извещение о своем бедном Юреке.
Глядя на стеклянную стену на площади Трех Крестов, за которой виднелись огромные корзины и букеты самого шикарного в Варшаве цветочного магазина, Януш подумал с тревогой:
«Есть ли у меня какая-нибудь Зофья, которой надо послать цветы? Нет, кажется, нет... Даже наверняка нет».
ГЛАВА ПЯТАЯ ХОЗЯЙСТВА И САДЫ
I
Прежде чем разразился экономический кризис, который особенно остро дал о себе знать в Польше в 1930 году, Эвелина Ройская прекрасно наладила хозяйство в Пустых Лонках. Двенадцать лет, которые прошли со времени ее возвращения из России, она почти полностью посвятила заботам о своем имении. Ведь она застала его разоренным за долгие годы аренды; кладовые и амбары зияли пустотой, не хватало инвентаря и тягловой силы. Ныне Ройская не только обеспечила маленькую ренту Михасе, но и выплатила задолженность в Кредитное товарищество, поставила большой сарай, крытый железом, перекрыла заново конюшни для выездных и рабочих лошадей, отремонтировала и расширила хлева. Основой ее хозяйства стало свиноводство. Свиньи и великолепный фруктовый сад, давно заложенный, который надо было только подсаживать, сделались главным источником ее доходов. Старый ипподром за домом, сооруженный в те далекие годы, когда Пустые Лонки принадлежали Замойскпм и когда здесь выхаживали скаковых лошадей, пани Эвелина засадила лучшими сортами черешни. Деревья уже довольно хорошо плодоносили, и грузовики, приезжавшие из Варшавы, увозили несметное количество больших, образцово упакованных лукошек со спелыми ягодами.
Шли годы, но Ройская не теряла умения приспосабливаться к быстро изменяющимся обстоятельствам. Ее энтузиазм не иссяк, умерилась лишь восторженность. Тете Михасе не правилась перехмена, происшедшая с сестрой. «Такой суетой становится Эвелина, такой, знаете ли, «terre a terre» ...— рассказывала она своим знакомым. Увы, нынешние ее приятельницы, например, Кошекова, не понимали, что означает выражение «terre a terre». Так что не Ройская, которая потеряла мужа, сына и дом, а тетя Михася, которая обрела в Варшаве родное гнездо, чаще всего сожалела об утраченной Украине. Ройская, впрочем, действовала словно в пустоте — не преследуя никакой определенной цели: ведь не для Валерека же старалась она избавить имение от долгов и вела длинные, обстоятельные беседы с управляющим и конторщиками. Целыми часами торговалась она с перекупщиками, приезжавшими за фруктами, так что старый Мотель из Седльц обычно говорил, подмигивая: «Это барыня? Это не барыня, это еврейка — она же торгуется до последней копейки...»—и неизвестно, чего было больше в этих словах: презрения или восхищения. Но Ройская нисколько не сомневалась в правильности своих действий — так было нужно. И то, что она до хрипоты торговалась с евреями и платила гроши своим садовницам, не лишало ее сна. Ройская считала, что, исправно ведя хозяйство, выполняет какую-то миссию. Она нисколько не смущалась, и даже тень сомнения не закрадывалась в ее душу, когда она, по установившейся традиции, сама присматривала за своими работниками.
Вот и сегодня, прекрасным июньским днем, она следила за подготовкой фруктов к вывозу.
Упаковочная находилась в самом центре бывшего ипподрома. Двенадцать молодых садовниц, практиканток и работниц плотно укладывали красивые, почти черные ягоды. Симпатичные шоферы, глядя, как работают девушки, подшучивали над ними. Работа кипела — черешня должна была к вечеру поспеть в Варшаву, чтобы с утра попасть на рынок. Ройская в белой шляпе и черных митенках наблюдала за упаковкой. Она принципиально не желала никому передоверять хозяйственные дела, утверждая, что сама великолепно разбирается во всех полевых и садовых работах. В этой уверенности в себе заключался один из важнейших секретов ее экономического преуспевания.
Валерек после верховой прогулки тоже явился в сад — в последнее время он зачастил сюда — и бесцельно бродил среди деревьев, похлопывая стеком по голенищам. Порой он ударял стеком по веткам, черешня осыпалась пурпурным дождем. Валерек подбирал одну-две ягоды и проглатывал, не выплевывая косточек. Пани Эвелина, следя за упаковкой ягод, лежавших грудами на широких столах, искоса бросала на сына тревожные взгляды.
Валерек уже вышел из юношеского возраста, его восточная красота поблекла, а черты лица и линии тела оплыли. Все же он был еще очень хорош собой, и взоры упаковщиц то и дело невольно устремлялись в его сторону, когда он в белой полотняной куртке погожим июньским вечером прохаживался среди коралловых деревьев.
Ройская вздохнула. Валерек два года назад расстался с женой. Насколько ей было известно, он даже оформил развод (боже, на какие деньги?), ибо уже поговаривали, что ее экс-сноха, урожденная Красинская, соседка по имению, выходит за какого-то военного. Брак оказался очень неудачным, но пани Эвелина не знала подробностей супружеской жизни сына. Была она короткой, молодая пара жила в Варшаве, разрыв произошел внезапно. Однажды ей сказали, что сноха вернулась к родителям, а недели через три в Пустые Лонки приехал Валерек и сообщил ей, что расстался с женой навсегда. Этим все и кончилось.
У Ройской было смутное впечатление, что одно кончилось, а теперь начинается что-то новое. Валерек слишком явно увивался вокруг садовниц, но Ройская не могла определить, какая из работавших у нее девушек была тому причиной. Когда он входил в упаковочную или оранжерею, все вспыхивали, точно подростки.
— Глупые гусыни,— шептала про себя Ройская.
Отношения с сыном складывались не так, как бы ей хотелось, и, вспоминая Юзека, она тяжело вздыхала. Останки старшего сына она вывезла из Канева и похоронила в парке. Один из прежних владельцев усадьбы путешествовал по Италии, видимо, оттуда он привез эскиз каменной беседки с колоннадой, напоминающей храм Сивиллы, и построил ее на искусственном холме, за домом, в углу парка. В этом святилище погребла Ройская гроб с прахом сына. Беседка приобрела некое символическое значение, ибо была импозантнее и выше дома и подавляла его своим великолепием.
Дом в Пустых Лонках был временным строением, возведенным на старом фундаменте где-то в конце XVIII века. Дом был деревянный, скромный, но изящный, стоял он в огромном парке, который переходил в лес. На фоне огромных деревьев — старых дубов и серебристых тополей — и рядом с беседкой, возвышавшейся на холме, дом казался совсем маленьким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
и схватила брата за руки.
— Что случилось? — воскликнула она.— Казн прямо с вокзала куда-то помчался, оставив у меня все свои вещи... Что тут у вас творится?
— Ты хочешь сказать! что тут у нас творится? — сказал Януш.— Да ничего особенного. Un coup d'etat...
— Какой «coup d'etat»? — с отчаянием в голосе спросила Билинская.
— Сам толком не знаю. Пилсудский...
— Это значит социалисты?
Януш увидел стоявшую на ступеньках позади Марии тетку Шафранцеву. Эта особа считала себя знатоком политики. Низким голосом Шафранцева констатировала:
— Пилсудский уже давно перестал быть социалистом.
— Что же из того? — удивилась Мария.
— Я должна идти,— решительно произнесла Шафранцева и спустилась по лестнице.
Текла остановила ее.
— Не ходите, там стреляют.
— Чтобы я и не пошла? Но ведь это же просто восхитительно, как варшавяне рвутся в бой! Вы видели этих людей? Их невозможно отогнать от пушек.
В эту минуту грянул далекий орудийный выстрел из пушки малого калибра, пожалуй, где-то за Вислой. Чуть погодя послышался слабый разрыв.
— Гражданская война — это страшно! — воскликнула Мария.
— Что я вам приготовлю на ужин? — сокрушалась Бесядовская.
— Мы еще не обедали, панна Текла, а вы уже думаете об ужине,— рассердился Януш и пошел к себе наверх.
Всю вторую половину дня он находился в какой-то прострации. Слышал, как внизу, в передней, беспрестанно входили и выходили. В доме Билинской побывало множество людей. Спустившись вечером в гостиную, Януш застал там только рослого, красивого офицера-улана. Поведение Марии и слова ее свидетельствовали о том, что она наслушалась за день неожиданных новостей и ее отношение к событиям резко изменилось. Выстрелы по-прежнему звучали в отдалении. Когда Януш входил в гостиную, у порога его остановил Станислав:
— Говорят, убили пана Ольховича.
— Какого? Редактора? — спросил Януш.
— Не знаю. Дворник говорил, что Ольховича убили.
Красавец офицер что-то горячо доказывал Марии.
— Поверьте, сударыня, завтра Пилсудский очутится в подвале. Мы присягали и останемся верными присяге. Красная зараза нас не сожрет. Мы успешно защитились от нее шесть лет назад, защитимся и теперь.
— Пан Анджей,— спокойно говорила Мария,— вы совершенно превратно судите о создавшемся положении. Вы не отдаете себе отчета в том, что наши подлинные враги — среди приближенных Войцеховского.
Поручик Анджей встал. Голова его доставала до потолка.
— Мы — армия. Мы присягали и останемся верными! Завтра
Пилсудский снова будет сидеть в Цитадели. Придется ему вспомнить прежние времена.
Мария подала офицеру руку. Тот поцеловал ее, согнувшись в глубоком поклоне, потом снова выпрямился — огромный, бряцающий, пестрый, великолепный, и покинул гостиную, не обратив ни малейшего внимания на вошедшего Януша. На пороге офицер обернулся.
— Я иду в Бельведер,— сказал он.
— Будьте осторожны, пан Анджей! — крикнула ему вслед Мария.
Ночь прошла спокойно, выстрелы не приближались. Дворник сказал, что на железной дороге началась забастовка и хорошо, что княгиня приехала, иначе могла бы где-нибудь застрять в пути. Отголоски боя стали доноситься теперь и со стороны аэродрома. В городе были свет и вода, но городской транспорт бездействовал. Несмотря на бои, толпы мальчишек, рабочих, мелких служащих слонялись по улицам. «Имущие» слои отсиживались по домам — берегли добро.
Утром Текла разбудила Януша.
— Пожалуйте вниз,— сказала она,— в саду войска Пилсудского. Как будто собираются пробиваться через наш дом на Брацкую. Лучше сойдите вниз.
— А что, внизу будет меньше пуль? — спросил Януш.
— Не могу знать. Пани Мария просила, чтобы вы сошли вниз.
Спустившись в гостиную, Януш застал там сестру и мадемуазель Потелиос. Они о чем-то оживленно беседовали, но, увидав его, умолкли. Присутствие гречанки крайне поразило Януша, но он ничем не обнаружил своего удивления. Вскоре пришла Текла, ведя за руку Алека. У мальчика пылали уши, и он с тревогой посматривал на дядю.
— Сейчас пойдут,— мрачно сказала Текла.— Говорят, пусть,
мол, никто не боится. Один из них был сейчас в кухне. Молодень
кий такой, лет шестнадцати. Пилсудский, говорит, побеждает.
Билинская ничего не ответила.
Минуту спустя действительно раздались крики. С громким «ура» вояки двинулись из-за особняка, из садика, зажатого высокими стенами домов. Сперва раздались одиночные выстрелы, затем стрельба вдруг усилилась. Со двора донесся громкий топот. Сидевшие в гостиной недоуменно посмотрели друг на друга. Залп разорвал воздух, несколько пуль влетело в комнату, посыпалась известка со стен и потолка. Алек схватил Януша за руку и расплакался.
Панна Текла, которая выглядывала в окно, внезапно обернулась и крикнула:
— На землю, быстро на землю! Будут стрелять в окна! —
И торопливо припала к стене.
Януш потащил за собой Алека, и они скорчились под столом. Он прижимал племянника, чувствуя, как под его рукой тревожно бьется маленькое сердце. Они прижались к полу. Прямо над ними раздался залп, а потом загремели беспорядочные выстрелы, зазвенели оконные стекла, посыпались куски штукатурки. Минуту спустя все смолкло, стук подкованных сапог удалился в сторону Брацкой. Поднявшись с пола, Януш увидел, что Потелиос, обсыпанная известкой, сидит в кресле, повторяя:
— Pourquoi ils tirent sur nous? Pourquoi? Что мы им сделали?
Алек тихо плакал. Януш посадил племянника на диван и машинально гладил его тонкую ручонку. Со двора донеслись какие-то причитания. Вошел Станислав.
— Ступайте во двор,— обратился он к Текле.— Сына дворничихи подстрелили. Неизвестно, будет ли жив.
Текла быстро вышла, за нею Станислав. В наступившей тишине раздавались новые выстрелы, отдаляющиеся по Брацкой в сторону Трех Крестов. Мария сидела у стола, сжимая виски руками. И вдруг глаза ее, устремленные к входным дверям, просветлели: на пороге стоял Спыхала.
— Ну,— сказал он радостным голосом,— эта часть Варшавы
уже наша. Солдаты атакую! военное училище. Там еще держатся
войцеховцы. Верные присяге! — добавил он с иронией.
Мария поднялась и быстро подошла к Спыхале.
— Я беспокоилась,— сказала она.— Ты так сразу бросился
в этот водоворот.
Тут в гостиную вбежала Бесядовская и сообщила, что сын дворничихи Юрек убит, пуля попала ему прямо в темя. Потелиос расчувствовалась, готовая снова задать свое «Pourquoi?». Но Спыхала пожал плечами:
— Что же мы тут можем поделать? Лес рубят — щепки
летят.
Пришел и Шушкевич. Он уже знал о прибытии Потелиос и не стал, как и другие, спрашивать, какими средствами передвижения она пользовалась. Он поцеловал ей руку и сказал, поглаживая усы:
— Очень рад. Квартира готова.
Януш, усталый, отправился наверх. Обед он велел подать к себе в комнату. Только поздно вечером, когда Януш лежал на кровати в полудреме, к нему пришла Текла с работой. Выстрелы уже не были слышны. Текла рассказала, что улицы оживлены, почти как обычно.
— Paris se repeuple,— пробормотал Януш.
За окнами было серо, ветер гнул два старых тополя у стены, и, судя по тучам на небе, заметно похолодало.
Пришел и Станислав. Стал у дверей в учтивой позе и спросил Януша о своем сыне.
— Он писал мне,— сказал старик,— что вы, пан граф, были
у него. Неужто вам не жаль было тратить время в Париже!
Януш засмеялся.
— Очень приятный человек этот ваш Янек,— сказал он.—
И жена у него милая. Такая спокойная, красивая... И так забав
но говорит. Хочет в Польшу вернуться.
Тут снова донеслись далекие выстрелы. Станислав показал рукой на окно:
— Зачем возвращаться? В такую Польшу! Текла, занятая штопкой, встрепенулась.
— Постыдились бы, Стапислав,— сказала она.
— Кто знает? — промолвил Януш.— Если в нее вернутся лучшие люди, то, может, она и станет лучше.
— Может,— неуверенно поддакнул Станислав,— но этого дворничихиного Юрека уже ничто не воскресит. Зачем его убили?
Текла положила на колени красный носок Януша и вздохнула, глядя на абажур неяркой лампы, горевшей перед ней.
— Это правда,— произнесла она низким голосом.— Зачем
убили Юрека? Неужели нужны были кровавые жертвы ради этого... ради этого...
Януш махнул рукой.
— Вы хотите видеть в этом мире слишком много смысла, ну
а его маловато...
— Поживем маленько, пан граф,— сказал Станислав,— может, и этот смысл увидим. Но, уж конечно, не в том, что пан
Пилсудский подрался с паном Войцеховским.
Текла снова принялась за штопку. Быстро мелькала игла, и с минуту в комнате было тихо. Опять послышались выстрелы, но на этот раз уже где-то очень далеко, за Вислой. Текла заговорила, не подымая головы:
— Смысл есть, но смысл божий. Кто живет по-божьему, тот
видит смысл во всем. Этот Юрек...
Текла не закончила, и Януш не стал спрашивать, что она хотела сказать о Юреке. Станислав же скептически покачал головой; он приблизился к столу, так что тусклый свет лампы упал на его лицо, и Януш с удивлением заметил, что старик крайне взволнован.
— Пожалуйста, не наговаривайте на покойного,— сказал он.
— Известно, ведь он был такой же безбожник, как и вы,— прошептала Текла, но, желая переменить тему разговора, тут же добавила: —А вы знаете, что наша Потелиос выходит замуж?
На следующий день распогодилось, стало солнечно и ясно. Небо было прозрачное, голубое, без единого облачка. Бои прекратились, и толпы теперь уже безбоязненно заполнили улицы. На тротуарах стало тесно, как в улье, а по мостовой двигались редкие автомобили и чисто вымытые пролетки. Всюду царило радостное оживление.
Януш вышел из дому в полдень. Лавки кишели людьми, которые закупали все, чего им не хватало в дни уличных боев. Цветочные магазины тоже были переполнены и ломились от прекрасных майских цветов, на перекрестках продавали огромные снопы сирени.
Януш вспомнил, что нынче 15 мая, день святой Зофьи. По дороге он встретил случайную знакомую — пани Зофью И. Она ехала в пролетке, обложенная множеством пакетов с покупками и с букетом тюльпанов в руке. Муж пани Зофьи принадлежал к ближайшему окружению Пилсудского. Лицо молодой красивой дамы сияло в улыбке. На перекрестках чернели буквы огромных плакатов и белели извещения о смерти Щепана Ольховича.
Януш заметил, что дворничиха с Брацкой тоже напечатала извещение о своем бедном Юреке.
Глядя на стеклянную стену на площади Трех Крестов, за которой виднелись огромные корзины и букеты самого шикарного в Варшаве цветочного магазина, Януш подумал с тревогой:
«Есть ли у меня какая-нибудь Зофья, которой надо послать цветы? Нет, кажется, нет... Даже наверняка нет».
ГЛАВА ПЯТАЯ ХОЗЯЙСТВА И САДЫ
I
Прежде чем разразился экономический кризис, который особенно остро дал о себе знать в Польше в 1930 году, Эвелина Ройская прекрасно наладила хозяйство в Пустых Лонках. Двенадцать лет, которые прошли со времени ее возвращения из России, она почти полностью посвятила заботам о своем имении. Ведь она застала его разоренным за долгие годы аренды; кладовые и амбары зияли пустотой, не хватало инвентаря и тягловой силы. Ныне Ройская не только обеспечила маленькую ренту Михасе, но и выплатила задолженность в Кредитное товарищество, поставила большой сарай, крытый железом, перекрыла заново конюшни для выездных и рабочих лошадей, отремонтировала и расширила хлева. Основой ее хозяйства стало свиноводство. Свиньи и великолепный фруктовый сад, давно заложенный, который надо было только подсаживать, сделались главным источником ее доходов. Старый ипподром за домом, сооруженный в те далекие годы, когда Пустые Лонки принадлежали Замойскпм и когда здесь выхаживали скаковых лошадей, пани Эвелина засадила лучшими сортами черешни. Деревья уже довольно хорошо плодоносили, и грузовики, приезжавшие из Варшавы, увозили несметное количество больших, образцово упакованных лукошек со спелыми ягодами.
Шли годы, но Ройская не теряла умения приспосабливаться к быстро изменяющимся обстоятельствам. Ее энтузиазм не иссяк, умерилась лишь восторженность. Тете Михасе не правилась перехмена, происшедшая с сестрой. «Такой суетой становится Эвелина, такой, знаете ли, «terre a terre» ...— рассказывала она своим знакомым. Увы, нынешние ее приятельницы, например, Кошекова, не понимали, что означает выражение «terre a terre». Так что не Ройская, которая потеряла мужа, сына и дом, а тетя Михася, которая обрела в Варшаве родное гнездо, чаще всего сожалела об утраченной Украине. Ройская, впрочем, действовала словно в пустоте — не преследуя никакой определенной цели: ведь не для Валерека же старалась она избавить имение от долгов и вела длинные, обстоятельные беседы с управляющим и конторщиками. Целыми часами торговалась она с перекупщиками, приезжавшими за фруктами, так что старый Мотель из Седльц обычно говорил, подмигивая: «Это барыня? Это не барыня, это еврейка — она же торгуется до последней копейки...»—и неизвестно, чего было больше в этих словах: презрения или восхищения. Но Ройская нисколько не сомневалась в правильности своих действий — так было нужно. И то, что она до хрипоты торговалась с евреями и платила гроши своим садовницам, не лишало ее сна. Ройская считала, что, исправно ведя хозяйство, выполняет какую-то миссию. Она нисколько не смущалась, и даже тень сомнения не закрадывалась в ее душу, когда она, по установившейся традиции, сама присматривала за своими работниками.
Вот и сегодня, прекрасным июньским днем, она следила за подготовкой фруктов к вывозу.
Упаковочная находилась в самом центре бывшего ипподрома. Двенадцать молодых садовниц, практиканток и работниц плотно укладывали красивые, почти черные ягоды. Симпатичные шоферы, глядя, как работают девушки, подшучивали над ними. Работа кипела — черешня должна была к вечеру поспеть в Варшаву, чтобы с утра попасть на рынок. Ройская в белой шляпе и черных митенках наблюдала за упаковкой. Она принципиально не желала никому передоверять хозяйственные дела, утверждая, что сама великолепно разбирается во всех полевых и садовых работах. В этой уверенности в себе заключался один из важнейших секретов ее экономического преуспевания.
Валерек после верховой прогулки тоже явился в сад — в последнее время он зачастил сюда — и бесцельно бродил среди деревьев, похлопывая стеком по голенищам. Порой он ударял стеком по веткам, черешня осыпалась пурпурным дождем. Валерек подбирал одну-две ягоды и проглатывал, не выплевывая косточек. Пани Эвелина, следя за упаковкой ягод, лежавших грудами на широких столах, искоса бросала на сына тревожные взгляды.
Валерек уже вышел из юношеского возраста, его восточная красота поблекла, а черты лица и линии тела оплыли. Все же он был еще очень хорош собой, и взоры упаковщиц то и дело невольно устремлялись в его сторону, когда он в белой полотняной куртке погожим июньским вечером прохаживался среди коралловых деревьев.
Ройская вздохнула. Валерек два года назад расстался с женой. Насколько ей было известно, он даже оформил развод (боже, на какие деньги?), ибо уже поговаривали, что ее экс-сноха, урожденная Красинская, соседка по имению, выходит за какого-то военного. Брак оказался очень неудачным, но пани Эвелина не знала подробностей супружеской жизни сына. Была она короткой, молодая пара жила в Варшаве, разрыв произошел внезапно. Однажды ей сказали, что сноха вернулась к родителям, а недели через три в Пустые Лонки приехал Валерек и сообщил ей, что расстался с женой навсегда. Этим все и кончилось.
У Ройской было смутное впечатление, что одно кончилось, а теперь начинается что-то новое. Валерек слишком явно увивался вокруг садовниц, но Ройская не могла определить, какая из работавших у нее девушек была тому причиной. Когда он входил в упаковочную или оранжерею, все вспыхивали, точно подростки.
— Глупые гусыни,— шептала про себя Ройская.
Отношения с сыном складывались не так, как бы ей хотелось, и, вспоминая Юзека, она тяжело вздыхала. Останки старшего сына она вывезла из Канева и похоронила в парке. Один из прежних владельцев усадьбы путешествовал по Италии, видимо, оттуда он привез эскиз каменной беседки с колоннадой, напоминающей храм Сивиллы, и построил ее на искусственном холме, за домом, в углу парка. В этом святилище погребла Ройская гроб с прахом сына. Беседка приобрела некое символическое значение, ибо была импозантнее и выше дома и подавляла его своим великолепием.
Дом в Пустых Лонках был временным строением, возведенным на старом фундаменте где-то в конце XVIII века. Дом был деревянный, скромный, но изящный, стоял он в огромном парке, который переходил в лес. На фоне огромных деревьев — старых дубов и серебристых тополей — и рядом с беседкой, возвышавшейся на холме, дом казался совсем маленьким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72