Стоя спиной к лестнице, Оля не могла видеть, кто идет по ней, но, судя по тому, как растерялся Эдгар, поняла, что идет кто-то из знакомых и явно нежелательный. У нее самой запылали уши. Она обернулась.
По ступенькам поднимались Мария Билинская и Спыхала. Оля резко повернулась к Шиллеру и оживленно, хотя и сбивчиво заговорила о спектакле.
Мария и Казимеж поклонились им, направляясь через фойе в одну из лож, Оля ответила небрежным поклоном. На Билинской был великолепный белый песец и длинное, черное платье. Низенькая билетерша в белом передничке, подобострастно поклонившись, отворила перед ними двери. Глядя вслед Билинской, Оля оборвала фразу на полуслове; теперь она не видела ничего, кроме цифр на двери ложи, которая с треском захлопнулась за Казимежем.
— А не пора ли нам в зал, пани Оля? Сейчас начнется второй акт,— предложил Эдгар.
— Дайте мне руку,— сказала Оля,— мне что-то не по себе. Эдгар медленно повел ее по лестнице. Оля, казалось, только
сейчас почувствовала, в каком она состоянии, походка ее сразу стала тяжелой. На лестничной площадке она обратилась к Эдгару:
— Марыся замечательно выглядит, не правда ли?
— И на ней изумительный мех,— бездумно добавил Эдгар. Оля взглянула на него.
— Вы интересуетесь такими вещами? — озадаченно спросила она.
— Нет, просто этот мех ей к лицу.
— Ничего не скажешь, светская дама,— заключила Оля и двинулась дальше.
— О да! — убежденно подтвердил Эдгар.
Во время второго акта Франтишек задремал. Но на этот раз Оля не раздражалась, просто ей стало жаль его. В антракте она предложила поехать домой. Он поспешно согласился. Пробираясь между креслами, Оля метнула взгляд на ложу, где сидели Мария с Казимежем. Ей удалось заметить только белоснежное облачко меха и склоненный профиль Спыхалы, который в эту минуту что-то говорил. Его крупный нос и чувственный подбородок резко выделялись на фоне темной портьеры, будто вычерчены были на бумаге. Мимолетным взглядом Оля запечатлела в памяти этот образ и быстро догнала мужа. Когда они вышли из театра, Оля взяла Франтишека под руку.
— К нам на улицу Чацкого отсюда недалеко,— сказала она,— пройдемся пешком.
Был один из тех прохладных, но погожих вечеров, какие случаются ранней осенью. У Лиевского ярко светились окна и кто-то со звоном захлопнул стеклянную входную дверь. Костел Святого Креста сейчас был черный, высокий и словно бы глухой. Они пересекли пустынную в эти часы мостовую Краковского предместья. Оля была ростом намного ниже Франтишека. Подняв глаза, она видела его крупное, полное лицо, красивый профиль, выпуклый голубой глаз; голову он держал как-то странно, немного запрокинув ее, словно птица, уснувшая в своем гнезде. Шел Франтишек мелкими шажками, шаркая по асфальту совсем как у себя дома, в войлочных туфлях. Походка Голомбека немного раздражала Олю, как, впрочем, и все его манеры, но ей по-прежнему было жалко его.
Она подняла голову и спросила:
— Скажи, я очень недобрая к тебе?
Не меняя шага и даже не посмотрев на нее, Голомбек равнодушно ответил:
— Недобрая? Что ты, Оля! Ты очень добра ко мне.
Они молча прошли по улице Траугутта и свернули на улицу Чацкого. Оля с трудом поднялась на второй этаж, они позвонили, и тетя Михася, в папильотках и чепце, открыла им.
— Знаете,— сказала она,— к Эвелине приехал Козловский из Пустых Лонк, она уже может возвращаться туда.
— А имение сильно разрушено? — спросил Голомбек, снимая пальто.
— Нет, скота, правда, осталось не больше половины, да и мебель растащили. Но все остальное в порядке. Эвелина собирается завтра же ехать.
— Жаль,— сказала Оля,— нам так хорошо было с тетей Эвой. Она уже спит?
— Нет, не сплю,— послышался голос Ройской, и она тут же вышла в переднюю.
— Вот и прекрасно! — воскликнула Оля.— Выпьем чаю все вместе.
В столовой сразу же стало весело. К Оле снова вернулось хорошее настроение, но больше всех радовалась Ройская. Оля рассказала, что встретила в театре Спыхалу. Ройская вздохнула.
— Боже мой, о чем думает этот молодой человек? Зачем ему иен эта история с Марысей?
— И правда,— покачала головой тетя Михася,— какое это должно быть огорчение для его родителей. Голомбек, которого эта тема раздражала, вдруг рассмеялся.
— Откуда вы знаете, мама? Может быть, наоборот, родители Спыхалы видят в этом великую честь.
Оля снова покраснела.
— От Валерека нет никаких вестей,— сказала Ройская.— Наверно, все время в походах, фронт ведь.
— Ну, это не сегодня-завтра кончится,— с облегчением сказал Голомбек.
И только когда они оказались наедине в своей комнате, Франтишек вернулся к вопросу, который задала ему Оля на улице.
— Почему ты считаешь, что недобра ко мне? — спросил он, присаживаясь на кровать.
Оля расчесывала волосы перед зеркалом.
— Не знаю. Иногда мне кажется, что ты в обиде на меня.
— В обиде? Что ты! Это тебе должно быть обидно, что я такой глупый, что сплю в театре, ничего не понимаю, не умею поддержать разговор, как выражается твоя мамаша. И что я мужицкий сын. Я понимаю, ты относишься ко мне со снисхождением.
— Вот поэтому я и думаю, что недобра к тебе.
— Пойми, это я во всем виноват, не следовало мне жениться, коли я знал, что ты не любишь меня. А тут еще мое происхождение... Матушка моя ежедневно приезжала в Варшаву из Бартодзеев с бидонами молока. Когда она определила меня к кондитеру, ей казалось, что она райскую птицу за хвост поймала. А ты...
— Что я?
— Ты все-таки шляхтянка. Оля рассмеялась:
— Ну уж и шляхтянка... в дырявых башмаках.
— Нет, не следовало мне жениться, коли я знал, что ты не любишь меня.
— Это правда,— вздохнула Оля.
— Вот сейчас ты действительно недобрая,— спокойно и незлобиво сказал Франтишек,— а вообще-то нет. Помнишь наш разговор сразу после свадьбы?
— Помню. Я и тогда нехорошо поступила. Не имела я права выходить за тебя только из-за того, что Спыхала предпочел мне Марысю. Я обманула тебя, а ты меня не обманывал.
— Я всегда говорил, что люблю тебя. Ну и... Оля отвернулась к зеркалу.
— Ну и... любишь?
— Конечно,— пожал плечами Голомбек. Оля подошла к нему и обняла его за шею.
— Ты очень добрый человек,— сказала она.
— Глупый только,— вздохнул Франтишек.
— Очень добрый...
Она села рядом с ним, обхватила рукой его плечи и спрятала лицо на его широкой груди. Голомбек услышал, что она плачет.
— Оля, детка моя,— сказала он,— не плачь, тут я тебе ничем помочь не могу.
— Это правда,— всхлипывала Оля,— правда, что я к тебе недобрая.
Часа через три после этого разговора Франтишек постучал в дверь к теще.
— Мама,— сказал он,— разбудите прислугу, пусть бежит за Рушовской. У Оли начались схватки. Немного преждевременно. Я позвоню по телефону Заборовскому, чтобы он немедленно приехал.
Тетя Михася моментально вскочила. Побежала на кухню и, разбудив служанку, послала ее на Слизкую за акушеркой:
— Возьми извозчика, Агнися,— крикнула она ей вслед,— да поторапливайся!
Когда мать вошла в спальню, Оля сидела, съежившись, в постели. Взмокшие от пота волосы стояли торчком, розовое одеяло она подтянула к самому подбородку, будто ее трясла лихорадка. Франтишека в комнате не было — он звонил по телефону.
— Боже милостивый,— проговорила Сенчиковская,— ведь еще не время. Может, тебе только показалось?
— Нет, мама, не показалось. Уже дважды были очень сильные боли. К тому же я могла ошибиться в подсчетах.
— Но доктор определил, что это произойдет только в ноябре.
— Врачи всегда ошибаются. Вошел Франтишек.
— Доктор велел позвонить,— сообщил Голомбек,— лишь когда наступят скатывающие боли.
— Что значит скатывающие боли? — спросила Оля.
— Эх ты, неуч,— сказала тетя Михася,— схватывающие, а не скатывающие. Ты ослышался.
— Может быть, и схватывающие,— вздохнул Франтишек,— я в этом не разбираюсь.
— Послушай, Франтишек,— сказала тетя Михася,— нужно подготовить комнату. Прежде всего давай передвинем кровати. Оле лучше рожать на твоей.
Они принялись за работу, Олю била нервная дрожь; натянув на себя одеяло, она хмуро следила за хлопотами матери и мужа. Они вытащили на середину комнаты кровать Франтишека, остальную мебель сдвинули к стенам, и тетя Михася все покрыла простынями. Кровать покрыли белой клеенкой, а поверх нее тетя Михася постелила чистую льняную простыню, сменила пододеяльник и положила в изголовье невысокую, плоскую подушку.
— Голова должна быть низко,— объяснила она.
Они перевели Олю на это тронное ложе. Боли, однако, не возобновлялись.
Франтишек и тетя Михася уселись в кресла и стали тихо переговариваться. Оля не произносила ни слова. Лишь время от времени стонала. Тетя Михася делала вид, что ничего не слышит, но Франтишек не мог усидеть на месте, он всякий раз вскакивал и подбегал к жене.
— Ничего,— говорила она,— ничего, сейчас пройдет.
Через три четверти часа явилась акушерка Рушовская. Тщательно завитая, в белоснежном халате, она сразу же уверенно начала распоряжаться комнатой, Олей, Франтишеком, указания давала тихим, но властным голосом.
— Вы тут совершенно ни к чему, это уж наше, бабское дело,— заявила она Голомбеку.— Ступайте куда-нибудь в гостиную или в кабинет и ложитесь спать. Здесь останутся одни женщины. Горячая вода у вас есть?
— Сейчас поставлю,— засуетилась мать Оли.
— Ну, конечно, об этом забыли,— с торжеством в голосе отметила акушерка.
Франтишек, перепуганный и покорный, взял подушку, плед и поплелся к двери.
— Если потребуется врач, я скажу вам,— бросила Рушовская,— тогда и позвоните ему. Не пойму только, зачем вызывать врача.— Она пожала плечами.— Просто ваша прихоть.
— Все-таки с врачом спокойнее,— ответила пани Михалина, вернувшаяся из кухни.
Голомбек уже в дверях услышал голос Оли:
— Франек!
Немало удивленный, Голомбек обернулся. Оля жестом подозвала его. Он подошел к ней.
Высвободив из-под одеяла голые руки, Оля обняла его.
— Не сердись на меня, Франек,— прошептала она ему на ухо. Франтишек поцеловал ее в лоб.
— Дорогая моя!
— Как ты думаешь, будет дочка?
— Думаю, что снова сынишка.
— А ты хотел бы сына?
— Да.
— А мне бы лучше дочурку.
Снова начались боли. Ухватившись руками за железные прутья спинки, Оля отвернулась.
— Ступай, ступай,— с усилием выдавила она. Франтишек на цыпочках вышел из комнаты и устроился на
диване в кабинете. Сначала он не мог заснуть и все прислушивался к тому, что происходит в спальне. Но вскоре задремал и проснулся оттого, что Рушовская трясла его за плечо.
— Звоните доктору. Да побыстрее.
— Что случилось? Осложнение?
— Нет, нет. Но нужен доктор.
Франтишек выскочил в переднюю, схватил трубку и сонным голосом назвал номер. Из спальни доносились громкие крики жены. Он долго ждал, пока доктор наконец проснулся и пообещал тотчас же приехать. Франтишек вернулся в кабинет, но света не зажег и стал ходить из угла в угол, натыкаясь на мебель. Доктор и впрямь торопился, через каких-нибудь четверть часа он уже позвонил в парадную дверь. Голомбек открыл ему. Доктор спокойно снял пальто, повесил его на вешалку.
— Ну как там? Бурные эмоции? — весело спросил он.
Франтишек повел его в столовую, откуда дверь вела в спальню. В столовой было тихо. Доктор пожелал вымыть руки, и Франтишек проводил его в ванную. Из кухни доносились громкие голоса. Франтишек заглянул туда и увидел панну Роману, кухарку и служанку Шимановской с верхнего этажа. Они шумно разговаривали и смеялись. Увидев его, женщины замолчали.
— Что, Антось спит? — спросил Голомбек у панны Романы.
— Спит, как ангелочек,— с напускной нежностью ответила та. Служанка Шимановской подошла к Голомбеку.
— Моя хозяйка просила, как только что-нибудь родится, сейчас же сообщить ей...
— Не что-нибудь, а ребенок,— строго прервал ее Голомбек и закрыл дверь в кухню.
Доктор помыл руки и заторопился в спальню. Голомбека туда не впустили. Он остался в столовой и прислушивался, стоя у двери. Стоны прекратились, и слышно было только позвякивание инструментов и посуды. Он вертел головой, как пес, то влево, то вправо, но по звукам, которые доносились из-за двери, ничего нельзя было понять.
Франтишек принялся ходить вокруг стола. Хотя Оля и убрала из этой комнаты много мебели, ему все-таки было здесь тесно, он натыкался то на буфет, то на стулья.
Вдруг он замер. Из-за двери донесся продолжительный, все усиливающийся стон, который перешел в громкий крик. В нем трудно было узнать Олин голос. Крик оборвался, и в спальне началось какое-то движение. Голомбек почувствовал, что ноги отказываются служить ему, и рухнул на стул у самой двери. В эту минуту раздался слабенький, незнакомый, совершенно непонятный голосок, не то писк, не то плач. Франтишек сунул палец в рот и сильно прикусил его.
Неожиданно дверь спальни отворилась, и на пороге появился доктор. Тем же тоном, каким он здоровался с Франтишеком, доктор сказал:
— Ну так вот. У вас сын.
Голомбек вскочил и хотел пройти к жене, но доктор загородил ему дорогу.
— Э, нет. Сейчас нельзя. Немного погодя впущу вас.
Франтишек отступил, не зная, за что взяться. Вдруг он бросился в переднюю к телефону и выпалил в трубку номер своей сестры. Ждать пришлось недолго.
— Слушай,— прокричал он,— слушай, Алиса, у нас второй сын!
— Ах, боже,— запричитала Кошекова,— а ты ведь хотел дочь...
— Что ты! Ерунда. Сын, второй сын. Будешь ему крестной, а назовем его Анджеем.
— Анджеем? Почему?
— Откуда я знаю, почему? Анджей — и точка! Знаешь... я гораздо больше взволновап, чем в первый раз. Не могу передать тебе. Оля сегодня была такая милая, мы ходили в театр... ну, и как только вернулись домой, тотчас же...
— Хорошенькое «тотчас», уже пять часов,— с укором заметила Кошекова.
— Пять? Ах да, ты извини... я разбудил тебя. Но знаешь, я так счастлив...
Он повесил трубку. В столовой уже собрались и Ройская, и тетя Михася, и панна Романа, и служанка Шимановской.
Акушерка открыла дверь и кивнула ему. Он вошел. Оля лежала бледная, но улыбалась, одеяло все так же было натянуто до подбородка. Она молчала. Голомбек поцеловал ее в лоб.
На кресле в углу спальни лежал какой-то сверток из простынь и одеяла, и оттуда раздавались слабые звуки: не то кто-то пофыркивал, не то шмыгал носом. Франтишек подошел поближе и увидел маленькое красное личико, которое морщилось и недовольно фыркало, словно котенок.
Франтишек склонился над младенцем.
— Что, сынуля,— сказал он, очень растроганный,— не нравится тебе этот мир? Чихаешь на все? Да?
Со щеки Голомбека скатилась капля и, упав на серое одеяло, расплылась небольшим темным пятнышком.

XI
На первый взгляд жизнь в особняке на Брацкой текла мирно и безмятежно, с положенными интервалами между завтраками и ужинами. Ни старая, ни молодая княгини не доставляли никому особых хлопот, они вели довольно тихий образ жизни. Мадемуазель Потелиос тоже была особой вполне покладистой. Но параллельно с этой спокойной рекой бежал другой поток, куда более кипучий и заметный. Это была жизнь челяди: панны Теклы, кухарки, горничной Дорци, дворника Михала и слуги Станислава. Спокойная жизнь населяла просторные и пустые апартаменты, буйная гнездилась в маленьких комнатках, светелках, сенцах. Станислав ютился в крохотной каморке под лестницей. Входили в нее из большого холла, а единственное круглое оконце глядело во двор. В каморке стояла койка, застланная старым одеялом, маленький стол с зеркальцем, у которого ежедневно брился Станислав, один стул — вот и все. Больше ничего бы там не поместилось, да Станислав больше ни в чем и не нуждался. Единственный недостаток этого жилья заключался в том, что туда трудно было добраться. Сын Станислава, Янек, вынужден был сперва подниматься наверх, в кухню, а затем проскальзывать к отцу вниз, по главной лестнице, так, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза. Правда, лестница почти всегда пустовала, но известный риск все же был. Великолепная лестница из красного дерева была покрыта красным ковром, прижатым к ступеням блестящими прутьями. Отец Янека время от времени чистил эти прутья серой тряпкой и порошком, то и дело поплевывая на тряпку. По вечерам на лестнице горела единственная тусклая лампочка. При ее свете висевшие на дверях портьеры и большой гобелен, свисавший сверху, с балюстрады, выглядели очень странно. На гобелене были изображены Лот со своими дочерьми и жена Лота, превращаемая в соляной столп, на фоне пылающего Содома, а на переднем плане — молодой дубок, кусты под ним и забредшая туда овца. Янек всегда с восхищением рассматривал этот ковер и, твердо убедившись в том, что на лестнице никого нет, останавливался на некоторое время перед изображением Лота. Станислав знал из господских разговоров цену этому гобелену, знал, что он французской работы, и по-свему объяснял это сыну:
— Сделана эта штука где-то под Парижем, чертовски дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72