Во дворе вокруг клумбы росли густые кусты сирени, и он играл тогда с дочкой кухарки, маленькой Параской, даже пе подозревая, что в этих играх таится зародыш любви. И вот как-то Параска пришла к дому в венке из сирени, «заквичана у безовн», как она говорила, и Эдгар, делая вид, что нюхает сирень, укусил Параску за ухо. И теперь, когда Эльжуня, почти беззвучно уносясь все выше и выше малыми терциями, произносила:
...Ты знаешь сам,
Какая ласка спит в сирени той...—
он действительно почувствовал запах весенней сирени и запах тела Параски, когда он ее укусил, и потом припомнил, что у Параски были точно такие же глаза, как у Гелены. И его всего заполнило сияние того далекого весеннего дня... Приехал он сразу после дождя, листья — такие... сердечком — так и сверкали, влажные, и горько пахли, нагретые лучами... Приехал он из Сквиры на чужих лошадях, так как брички из Молинцов не было... И когда он шел по дорожке к крыльцу, в мягкой глине оставались его следы...
Эдгар даже не заметил перехода к третьей песне. Здесь флейт уже не было, хотя песня и называлась «Флейты в ночи», только с самого начала все нарастал и нарастал общий вздох всех смычков, чтобы наконец рвануться ввысь вместе со словами:
Флейты поют, а тебя нет со мною, Ночью только ночь, как темно в той ночи...
Эдгар постепенно отрешался от воспоминаний, которые — он знал это — заключены где-то в этих песнях, таятся в них, как невидимые источники музыки. В тонкой музыкальной ткани была скрыта Параска, и запах ее еще детского тела, и глянцевитые листья сирени, и следы ног в мокрой глине, и даже воспоминание о желтом блестящем башмаке на его ноге.
Третью песню он слушал как что-то чужое. Эльжбета сделала тут такое крещендо, какого он давно не слышал. Голос ее постепенно накапливался, словно вода, и вдруг, когда оркестр резко смолк, один только этот голос и остался под сводом филармонии, словно высокая белая колонна.
Началась четвертая песня. Завороженная публика не прерывала цикла аплодисментами. И вот в оркестре стали возникать рваные фразы все той же темы «Шехерезады», создавая сумятицу, и из этой сумятицы вырвался голос сестры, ровный, спокойный, глубокий, рассказывающий о том, что
Чугь месяц явился на черное небо, На него ополчились тучи...
Самым чудесным было это величайшее спокойствие Эльжбеты, которая вздымала над бурей оркестра свои высокие портаменто. Эдгар откинулся в кресле и увидел ее, ее профиль над взлетающим и опадающим смычком первой скрипки. В первый момент она показалась ему какой-то совсем незнакомой. Перья излишне удлиняли ее голову, а кроме того, Эльжбета очень изменилась со времени их самой радостной встречи, когда она пела в Одессе «Verborgenheit», но потом он вспомнил, что эту манеру держать голову, это изумительное движение — le porte de la lete, как говаривала тетя Михася,— он уловил у нее впервые именно тогда, а теперь он снова видит ее, и точно так же поднимает она голову и вновь и вновь бросает свое ля бемоль, которым он явно злоупотребил в своей песне, куда-то ввысь, чуть не к галерке.
«О боже,— произнес он про себя,— и откуда у нее еще столько голоса и столько этой «Innigkeit» *, которая совершенно изменила характер моей песни? Откуда у нее нечто такое, что так усиливает все, что я пишу? Или она тоже испытывает это постоянное предчувствие смерти? В молодости мне казалось, что я умру молодым, и только позже понял, что умирают всегда молодыми. Об этом я и написал в своих песнях. Неужели она это понимает? Наверняка нет. Нет у нее предчувствия и этих ужасных мятущихся чувств. Все это она раскрывает неосознанно и подает другим, точно кушанье к столу, сама к нему не прикасаясь. Она и есть настоящая Шехерезада.
Теперь он внимательно глядел на нее. Эльжбета умолкла, так как оркестр — сейчас уже tutti — снова устремился ввысь и ломаными аккордами врывался в небо, стремясь укрыть влюблеп-ный месяц. И вновь неожиданно этот мелодический ход — ми бемоль — ля бемоль Эльжбеты, и спад. В этой кварте было что-то от зноя и пыли Одессы, от цокота лошадей полицмейстера Тарло и от разбивающегося о скалы моря. Потом море уже нигде и никогда так не разбивалось, превращаясь в пенистые косы, в игру кварт, в солнечный свет, как тогда на Среднем Фонтане. «Интересно,— подумал Эдгар, вслушиваясь в музыку,— думает ли она об Одессе?»
Эльжбета снова замолчала, а оркестр с глухим рокотом еще раз промчал по всем регистрам, и вдруг раздался звучный, мажорный аккорд, и певица взяла последнее ля бемоль, чистое и хрустальное. Затем все смолкло, потом хрянули аплодисменты и наконец выкрики: «Автора, автора!» Следуя на сцену, Эдгар столкнулся на ступеньках с сестрой; прическа ее слегка растрепалась надо лбом, перья сбились, глаза были полны слез. Неожиданно она наклонилась к брату и схватила его за плечи:
— Никогда в жизни я уже не буду петь так, как сегодня.
V
На симфонические концерты Губе ходил всегда со Злотым, так как музыкальные вкусы их совпадали; говоря по правде, Злотый даже и тут оказывал огромное влияние на Губе. Всякую современную музыку, особенно музыку Эдгара, Злотый ненавидел; интуитивно почувствовав значительность и своеобразие «Шехерезады», Губе в тот момент, когда Эльжбета, подхватив трен своего белого платья и покачивая перьями, сходила со сцены, с широкой улыбкой повернулся к своему компаньону:
— Ну, надеюсь, вам наконец понравилась музыка Шиллера? — произнес он, продолжая аплодировать.
Но Злотый, который явился сегодня со своей молодой и красивой женой, сидел все с той же непреклонной миной, ни разу не хлопнул в свои толстые ладоши, а только, словно с сомнением, покачивал головой.
— Ну хоть признайте, что поет она хорошо,— настаивал Губе.
— Поет она хорошо,— равнодушно согласился Злотый.
— Чудесно! — подтвердила мадам Злотая, па которую наибольшее впечатление произвел туалет Эльжбеты и белые перья на ее голове.
Публика начала подниматься. Через несколько рядов, впереди Губе, сидела Оля с двумя сыновьями. Антек и Анджей сегодня впервые были в филармонии, и старый Губе, наблюдая сзади за мальчиками, видел, что у них с самого начала концерта горели уши и что сидели они, вытянувшись в струнку, по обе стороны от матери. Сейчас они уже не выдержали и, вставая с места, принялись исподтишка тузить друг друга. Мать строго одернула их.
— Анджей не умеет себя вести,— буркнул Антек матери.
— Ну, тише вы,— сказала Оля и обратилась к Губе: — Почему вы не взяли на концерт Губерта?
— Губерт должен был идти вечером к товарищу.
Мальчики знали, что это неправда, и многозначительно переглянулись. Известно же, что этот гнусный Злотый ненавидит Губерта и не разрешает Губе брать сына на концерты. Так, во всяком случае, представлял им ситуацию Губерт... Но Оля приняла слова Губе за чистую монету:
— О, как жаль, ему наверняка понравились бы песни дяди Эдгара.
Оля называла Эдгара «дядей», потому что так звали его ее мальчики — без всяких на то оснований. Ей казалось, что каждый мальчик в возрасте Антека или Анджея должен говорить о Шиллере «дядя Эдгар». Но Губе насупился.
— Да? Вы так считаете? А я думаю, что это никому не может понравиться, тем более мальчишкам. Как они могут это понять?
— Мои понимают. Правда, Анджей? — обратилась Оля к младшему, который, не зная, о чем мать говорит, на всякий случай подтвердил:
— Ага!
Губе пожал плечами.
— С младенчества учите их почитать современную музыку? — произнес он с иронией.— Вы что, в родстве с Шиллерами?
— Нет, но знаю их с детства, и поэтому дети называют Эдгара дядей. Но признайте же хотя бы, что поет она чудесно!
Тут в разговор вмешался ни на шаг не отстававший от Губе Злотый.
<— Да, Моцарта она пела действительно превосходно. Оля взглянула на Злотого с некоторым удивлением. Губе смутился.
— Вы незнакомы с моим компаньоном? Пан Северин Злотый.
Злотый подал Оле руку.
— Пана Голомбека я хорошо знаю,— сказал он.— Весьма почтенный коммерсант!
— И очень милый человек,— добавил Губе.— Его сегодня нет на концерте?
— Нет,— засмеялась Оля,— он страшно томится на симфонических концертах, а песен ему хватает и дома.
Анджей кинул на мать неодобрительный взгляд, а уши его, и без того красные, покраснели еще больше.
— Прискорбно,— сказал Губе,— он многое теряет. Но молодых людей своих вы приобщаете с детства?
— Как вы своего — к охоте,— засмеялась Оля.
В эту минуту она была очень хороша, и взгляд Губе дал ей это понять.
— Вы часто поете?
— Нет, нет,— запротестовала она поспешно,— только когда никто не слышит.
— А я иногда подслушиваю, как мама поет,— сообщил вдруг баском Аптек.
— Вот видите, и у вас есть свои слушатели,— засмеялся Губе.— Мой сын не раз говорил мне, что слышал вас.
— О, Губерт у нас свой человек в доме.
Но тут сыновья потянули Олю в фойе выпить в буфете содовой воды с сиропом,— там за стойкой стояла хорошенькая девушка с высокой золотистой прической — это тоже входило в круг удовольствий, связанных с концертом. Губе остался со Злотым п его женой, которые ни на шаг не отходили от него.
— Вон бельгийский посол,— произнес вдруг Губе, наклоняясь к компаньону.— Может быть, подойти к нему?
— Не поможет,— шепотом ответил Злотый.— Что он нам посоветует? Ничего он не посоветует. Вы думаете, «Fabrique Nationale» слушается правительства? Да она сама диктует правительству. Это же какой капитал!
В эту минуту бельгийский посол вежливо поклонился Губе; тот не выдержал и подошел поздороваться.
— Не могу ли я как-нибудь посетить вас, господин посол? — спросил он.
— Разумеется, как всегда. Тем более,— посол улыбнулся,— что я ожидаю вашего визита.— И тут же, как истый дипломат, скользнул с этой многозначительной фразы на нейтральную почву: — Не правда ли, чудесно пела эта певица.
Губе заметил, что иностранцы трудно выговаривают фамилии Польских артистов, даже когда они звучат, как «Шиллер». II посол предпочел сказать: «эта певица».
-- Великолепно,— согласился Губе и отошел к Злотому.
— Ну что? — спросил тот.
— Да ничего. Сказал, чтобы я зашел к нему.
— А какой от этого прок?!
— Никакого, конечно. Но сходить не помешает.
— Лучше поговорить с адвокатами.
— Адвокаты тебя по миру пустят. Всегда между собой столкуются, еще и барышом поделятся. Нет, лучше ущ на СБОЙ ум положиться. А что, если все акции перейдут к Губерту, он тоже будет юридически ответственным лицом?
Злотый внимательно посмотрел на Губе, потом пожал плечами и перевел взгляд на мудреца, размышляющего над черепом, па фреске справа от сцены.
— Вроде бы нет, надо заглянуть в устав.
— Значит, нет? Не будет отвечать?
— Как будто нет.
Огромные вложения фирмы «Наездник и охотник» в строительство завода исчерпали все ее кредиты. И как раз в этот момент бельгийская «Fabrique Nationale» потребовала немедленно погасить всю задолженность. Поскольку «Наездник и охотник», так же как и завод «Капсюль», были товариществом на вере, Губе, как один из основателей фирмы, отвечал за этот огромный заграничный долг всем своим состоянием. Ситуация представлялась просто трагической. Из Бельгии прибыл специальный представитель, которому поручено было уладить это дело; Злотый долгие вечера совещался с ним в «Европейской гостинице» и возвращался с довольно мрачными прогнозами.
— К вам прицепились,— говорил он Губе,— потому что ваше имущество все на виду...
— Ясно, что на виду, темными махинациями я никогда не занимался. Но вы хотите сказать, что на это имущество легко наложить руку?
— А что? Может, и легко.
Все это очень угнетало Губе, и даже сейчас, в филармонии, он не переставал думать о делах.
— Значит, Губерт не будет отвечать? — спросил он еще раз.
— А как он может отвечать? Что с ребенка взять! — вздохнул Злотый.
Тем временем Оля, протискиваясь из фойе в зал, заметила в тени балкона, сбоку, стариков Шиллеров. Пани Шиллер, высокая, крупная, ничуть не изменилась, зато старый Шиллер высох, ссутулился, поседел, и глаза у него были не рассеянные, как прежде, а слегка не то изумленные, не то недовольные. Когда Оля приблизилась, он взглянул на нее недоверчиво и — ей не хотелось даже новерить в это — явно неприязненно.
— Я так давно вас не видела, вы все время скрываетесь у себя на сахарном заводе. Даже в Варшаву не наезжаете?
— Муж иногда бывает,— отвечала за обоих пани Шиллер,— но только по делам. Наведается — и тут же назад. На заводе очень много работы, а в его возрасте...
— Слава богу, что вы хоть сюда смогли приехать.
— Па концерт Эльжуни? Тут уж пришлось. Хотя, знаете, сейчас в сахарном деле самая горячка. Но на концерт Эльжуни...
— Ах, как она чудесно поет, правда?
— Ну что мы, старики, можем сказать? — отозвалась пани Шиллер.— Слушаем как завороженные, тай годи! — добавила она по-украински.
В этот момент старый Шиллер кинул на Олю, все так же украдкой, довольно нелюбезный взгляд.
— Вы не разделяете восхищения вашей супруги? — без обиняков спросила его Оля.
Шиллер раздраженно поерзал в кресле.
— Признаюсь вам,— ответил он, словно пересиливая себя,— я не понимаю своих детей.
Оля почувствовала себя неловко. Пани Шиллер постаралась как-то сгладить впечатление от слов мужа.
— Он никогда не говорит того, что думает,— с улыбкой заметила она.— Я убеждена, что песни Эдгара тронули его.
— В какой-то мере,— отозвался старый Шиллер, точно возвращаясь на землю.— И вместе с тем меня это очень смущает. В искусстве, на мой взгляд, слишком много от самообнажения. Да, признаюсь, я испытываю смущение, когда вижу на сцене свою дочь, разряженную, накрашенную, с перьями на голове, раскрывающую всем этим людям мысли моего сына. Que voulez-vous? G'est trop fort pour moi.
— Нельзя отказать ему в правоте,— сказала пани Шиллер, сконфуженно поглядывая на Олю.— Нечто подобное чувствую и я.
Оля нерешительно пожала плечами.
— Они создают для нас столько прекрасного!
— Да, вероятно,—вздохнула пани Шиллер,— но для нас они прежде всего наши родные дети.
Старый Шиллер потянул носом и громко фыркнул.
— Ничего не поделаешь. Дети всегда не такие, как родители.
VI
— Ты знаешь, мне не хочется слушать Бетховена,-— сказала Янушу Зося.— Пойдем лучше в артистическую... к Шиллерам.
Януш пытливо взглянул на жену. В ее глубоко сидящих глазах таился беспокойный огонек.
«Знает ли она, что там Ганя Доус?» — подумал он. Но тут же успокоился. Зося взяла его под руку,
— Эти песни немного расстроили меня,— почти шепотом призналась она.
Януш не любил этого шепота. Он всегда был проявлением каких-то внутренних переживаний Зоей, которых Януш не умел понять. В такие минуты Зося становилась чужой и неожиданно непостижимой. Януш не хотел себе признаться, но этот шепот Зоей — словно у нее горло перехватывало от слишком сильного чувства — всегда наполнял его страхом.
— Как хочешь,— сказал он.— Мне тоже не очень хочется слушать эту симфонию...
Они стали протискиваться по широкому проходу между креслами к выходу за кулисы, но в плотной толпе двигаться было трудно. Неожиданно кто-то хлопнул Януша по плечу. Он резко обернулся. За ним стоял небольшого роста человек, которого Януш узнал не сразу. Но за какой-нибудь миг клубок воспоминаний вдруг свился и распутался, открывая дальние перспективы.
— Генрик! — воскликнул он радостно и удивленно.
Это и впрямь был Антоневский. Януш не видал его с Парижа. Он знал только, что художник оставил свою профессию и неожиданно начал делать политическую карьеру. Особенно в последние годы.
— А ты знаешь, я так надеялся тебя встретить! — сказал Антоневский, поздоровавшись.— И жене как раз говорил перед отъездом: «Хорошо бы встретить Януша». Ну, что поделываешь?
Януш улыбнулся и, как в молодости, склонил голову набок и, набычившись, строптиво взглянул на Антоневского.
— Что я поделываю — это неинтересно. А вот что ты? Это просто поразительно!
— Не сказал бы. Ты же помнишь... в Киеве... я всегда был связан с политикой.
— Но с какой? — с вызовом спросил Януш.
Генрик, видимо, счел, что лучше не уточнять этот вопрос, и попросил Януша представить его жене.
— Верно,— засмеялся Януш,— ты даже не знаком с моей женой! — И уже официальным тоном произнес: — Пан воевода Антоневский. Моя жена.
Зося, как будто с некоторой опаской или колебанием, подала руку приятелю мужа.
— А как твоя супруга? — продолжал Януш, стараясь сохранять тон вежливый и официальный. Сердечности в этом вопросе уже почти не чувствовалось.
— Благодарю. Отлично.
Казалось, разговор на этом иссякнет. Для встречи двух приятелей, столько переживших вместе и так давно не видавшихся, сказано было явно мало.
В конце концов Генрик, решив как-то поддержать беседу, вернулся к замечанию Януша.
— А ты знаешь, я не вижу существенной разницы между давней моей политической деятельностью и теперешней.
— Налаживаешь польско-украинские отношения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72