Проснувшись, он понял, что спал долго; свеча почти совсем догорела, высокое, но почти не дающее света пламя кружилось и вспыхивало в оплывшем стеарине. Где-то в глубине дома была раскрыта дверь, и оттуда дуло. Наверху кричал ребенок — то ли он проснулся, то ли плакал во сне. Оглядевшись вокруг, Януш заметил, что Спыхалы нет,— он был один в просторной темной комнате. За окном еще не рассвело, но некоторые предметы в комнате — стулья, два резных буфета — уже выступили из тьмы: приближалось утро.
Минуту спустя Януш услышал шаги на лестнице. Тяжело ступая, Спыхала спускался в столовую.
— Не спите? — спросил он Януша.
Януш не ответил. Только шевельнулся на стуле.
Спыхала, не останавливаясь, ходил по комнате, широко расставляя ноги, будто на палубе корабля. Держа руки в карманах, он насвистывал, и этот свист раздражал Януша. В комнате становилось все холоднее. Януш дрожал в ознобе.
— Вы хорошо понимаете, что происходит? — вдруг спросил он Казимежа.
Спыхала остановился. Стоя спиной к Янушу и глядя в окно, он продолжал насвистывать. Потом ответил:
— Знаете,— в голосе его была нерешительность,— я не вижу в этом... Возможно, это удивит вас, удивит вашу сестру. Я вовсе не вижу в этом приближения гибели.
Януш пожал плечами.
— Однако...— сказал он только.
— Я вижу другое,— что-то нарождается.— Казимеж снова стал насвистывать.— Немцев хватит ненадолго...
— Я не о том...
— А, так вы о здешних событиях? — Спыхала обернулся к нему.— Этого я не знаю. Это меня не интересует.
— Вот вы какой! — сказал Януш с раздражением и встал.— Что же вас интересует? Мы сейчас окружены разбушевавшейся стихией и можем не выбраться отсюда.
— Нет, почему же? — с глупой, как показалось Янушу, наивностью спросил Спыхала.— Я вижу, вас беспокоит общее положение.
— Конечно, я хотел бы понять революцию,— сказал Януш.
— Революцию можно понять только post factum,— с внезапной серьезностью заявил Спыхала.— За деревьями леса не видно. Который может быть час? — добавил он другим тоном.
Только теперь Януш заметил, что пульс больших часов не бьется. Часы остановились. Он взглянул на свои карманные.
— Шесть,— произнес он так значительно, словно от этого зависело многое.
Громко хлопнула дверь в кухне, раздались быстрые шаги. Спотыкаясь в темноте, в столовую вошел Карл.
— Идут,— сказал он, остановившись посреди комнаты.
— Откуда известно? — по-военному резко спросил Спыхала.
— Матвей прислал мальчишку из деревни. Прятаться надо. ~— Как же, поможет тебе это! — буркнул Спыхала.
— Где Станислав? — спросил Януш.
— Убежал,— с удовлетворением сообщил Карл.— Нет его...
— Ступай на кухню и жди там,— сказал Спыхала.
Пленный не послушался, отошел к двери, которая вела в коридор, и там, в тени, остался. Рядом с ним появилась темная фигура — вошла Билинская.
— Что случилось? — спросила она.
— Идут,— сказал Януш.
Однако прошло еще около часа и в комнате уже стало светлеть, когда до слуха собравшихся в столовой донесся гул толпы. Он приближался, как наводнение. Выглянув в окно, все увидели за оградой движущиеся концы палок («Цепы это, что ли, черт их возьми?); — спросил Спыхала) и штыки винтовок. Несколько человек ехали верхом — ограда не скрывала их — в высоких папахах и солдатских шинелях.
Билинская, неподвижно стоявшая у порога, шепнула:
— Я женщина, я выйду к ним. Януш вздрогнул.
— Конечно...— непроизвольно вырвалось у него.
Но, сразу спохватившись, он медленно встал из-за стола.
— Нет, сейчас я здесь хозяин.
Шум приближался, толпа была уже перед домом. Билиыская и Януш одновременно бросились к дверям — окна зала, хоть и выходили во двор, были из матового стекла. Януш рывком распахнул незапертую парадную дверь. Его ослепило небо; широкое, все в зеленых холодных полосах, оно светлело над парком. И лишь потом он увидел серую толпу, заполнившую площадку перед домом. Толпа была такая густая и монолитная, что в неверном сумеречном свете зимнего утра невозможно было различать отдельные лица п даже фигуры. Лишь перед самым крылом образовался свободный полукруг, и в нем стояли несколько человек — это были те, верхом.
Билинская и Януш остановились у самого порога; у них дух захватило от утреннего света, ослепительно яркого после комнатного полумрака, от студеного, пахнущего морозом воздуха и огромного сборища людей. С минуту длилось молчание. Толпа не двигалась, и Януш заметил, что те, в папахах, внимательно наблюдают за ними.
Вдруг Билинская сделала шаг вперед и, стоя на верхней ступеньке крыльца, патетически вскинув руку, крикнула:
— Это вы убили моего мужа!
Вожаки переглянулись, а по толпе прошел ропот, затихая в задних рядах, будто разбившаяся волна.
Януш понял, что такое начало не сулит ничего хорошего, и решил повернуть дело иначе. Став рядом с Билинской и стараясь достать взглядом дальние ряды, он крикнул:
— Чего вы хотите? Зачем вы сюда пришли?
Он не узнал собственного голоса, петушиного, хриплого от бессонницы, искаженного страхом. Толпа молчала, но один из вожаков сделал шаг к крыльцу, другой полез в задний карман.
Внезапно между Билинской и Янушем встал Спыхала в полушубке, накинутом на плечи.
Окинув взглядом собравшихся людей, он остановился на том, который вышел вперед, и сказал:
— Разрешите хозяевам уехать в город.
Человек в папахе презрительно взглянул на всех троих и спросил:
— Где старый граф?
— Старый граф умирает,— ответил Спыхала. По толпе снова прошел ропот.
Человек в папахе открыл было рот, но ему даже слова не дал сказать другой, тот, что полез в карман, теперь он уже держал в руке наган.
— Шо за шутки?! — заорал он.
За спиной Януша в доме послышались шаги. У бокового входа началось какое-то движение, и толпа расступилась. Где-то наверху звякнуло стекло, и тут Яиуш увидел, как из кухонных дверей вышли Карл и Ганс, неся простую белую железную кровать, на которой лежало что-то закутанное в одеяла и меха.
Спыхала показал пальцем на эту кровать:
— Это вовсе не шутки, видите...
За Карлом и Гансом по коридору, образовавшемуся в толпе, шли несколько солдат, подгоняя их в сторону газона. Увидев, что, кроме парадной двери, в доме есть еще какие-то боковые входы, люди начали вливаться в них бесшумно, словно вода. И вскоре из глубины дома донеслись крики, звон стекла, глухой стук отодвигаемой мебели.
В одну минуту площадка перед домом опустела. Кровать со старым графом австрийцы поставили посреди газона.
— Стоять здесь,— сказал человек с револьвером.
Януш с сестрой и Спыхала медленно сошли по ступенькам крыльца. Билинская, опустившись на колени на желтую, подмерзшую траву, припала к кровати больного. Рядом застыл солдат с винтовкой. Януш, стоя у изголовья, бессмысленно поглаживал железную спинку кровати и глядел на пряди волос, торчащие из-под одеяла, натянутого больному по самый нос. Граф тяжело дышал, минутами он вдруг хватал ртом холодный воздух, а после еще больше задыхался.
Поправляя на себе папахи и сабли, вожаки медленно поднялись на крыльцо.
Откуда-то появилась Бесядовская с охапкой пальто и шуб и окутала ими Билинскую, которая не хотела вставать с колен и, прижавшись к ложу отца, плакала не переставая.
Кто-то тронул Януша за плечо. Он оглянулся. Молодой человек протянул ему руку и сказал: — Здравствуй! Что за встреча А у меня письмо для тебя. Ошеломленный Януш даже не подал руки. Молодой человек расстегнул френч и вытащил из-за пазухи пухлый бумажник. Он довольно долго искал письмо, и, когда наконец, найдя нужную бумажку, протянул ее Янушу, тот узнал его. Это был Володя Тарло.
— Володя! Мой отец умирает, сестра одна с ребенком...
— Ребенок уже у меня,— сказал Володя.
— Ее мужа убили.
— Знаю, знаю, бери же письмо! Ну! Януш схватил листок, который протягивал ему Тарло.
— Я не надеялся увидеть тебя,— продолжал Володя,— но Ариадна на всякий случай дала мне эту записку. «Может, все-таки встретишь его»,— сказала она.
— Так это письмо от Ариадны? — спросил Януш, чувствуя, что бледнеет. — Ну, а от кого же? Чудак ты, от кого же у меня может быть письмо к тебе? — Правда? — переспросил Януш. Потом, придя в себя и не прочтя письма, он схватил Володю за руку и, по примеру Володи перейдя на «ты», сказал: — Дай нам повозку и лошадей до Сквиры, отец умирает. Ребенок...
— Ох уж эти мне детки кровопийц...— полушутливо сказал Володя, а затем добавил: — Сейчас я найду для вас лошадей... В солдата с винтовкой, это самое главное. Но мне тоже приходится быть осторожным...— Он окликнул парня, шедшего через двор, спросил, нельзя ли как-нибудь незаметно достать лошадей. — Увидимся в Одессе,— сказал Янушу Володя.
— В Одессе? — удивился тот.
— Ну конечно, в Одессе. Я надеюсь, вы приедете к нам? Не замеченные толпой, они пересекли двор. За ними следовал старый солдат в изорванной шинели, неся на руках завернутого в одеяльце спящего Алека. У ворот Володя остановился.
— Ты не думай,— сказал он,— это не мы... Это украинские националисты. Ненависти к вам у них накопилось порядком.
— А ты что здесь делаешь? — спросил Януш. Володя усмехнулся. — Так ведь за всем уследить надо. Вам я дам, пожалуй, верных людей. Лишние жертвы никому не нужны... Возвращаясь к отцу, Януш заметил, что Билинская, Бесядовская, Спыхала, оба австрийца — все они, стоя у кровати, смотрят в одну сторону. Он проследил за их взглядом. Сквозь крытую гонтом крышу дома пробивались бледно-желтые языки пламени.
Не зная, что делать, Януш припал к кровати, словно хотел разбудить старого Мышинского. Перед ним было мертвое, багрово-желтое лицо отца, с открытым ртом. Веки его были сомкнуты. Смертный холод уже лежал на лице старого графа.
V
Положив тело умершего на телегу, они двинулись через деревню. Конвоировал их тот самый солдат, который вынес Алека, другой правил неизвестно откуда взявшимися лошадьми.
Ехали дорогой на Сквиру. Рядом с Молинцами виднелась на пригорке часовенка классического стиля, за которой начинался дубовый лесок. Здесь был фамильный склеп Мышинских, где хоронили членов их рода, поскольку приходский костел находился более чем в пятидесяти верстах от Маньковки. Здесь, в этой белой ротонде, почивали они в вечном покое, и после смерти обособленные от народа, среди которого жили, и от католического братства.
Януш повернулся к сестре.
— Знаешь что? Похороним его здесь.
— Как это здесь? В часовне?
— Нет, в часовне без каменщиков невозможно. Стой, стой! — закричал Януш вознице.
Старый солдат-конвоир запротестовал было, но ему объяснили, о чем идет речь.
— Ну что ж, можно...— сказал он.— Почему бы и нет? Зачем везти покойника в этакую даль. Только где лопату возьмешь?
— Мы подождем здесь, у часовни, а вы на лошадях поезжайте за лопатами.
— И то правда,— сказал конвоир.
Тело покойного сняли с повозки и положили на землю у белой стены часовни. Завернутое в одеяло, оно было покрыто еще клетчатым черно-зеленым платком Бесядовской. Старый конвоир остался, а молодой возница повернул назад, к уже пылавшей Маньковке. Ветер нес оттуда запах гари.
Все уселись на ступеньках часовни. Карл и Ганс выбрали место для могилы и обозначили его сухими ветками. Спыхала достал уцелевшие папиросы и угостил старого солдата. К счастью, Алек все время спал на руках у Теклы, и ничто — даже плач его — не нарушало тишины. Лишь издали, от Маньковки, доносились крики, слышались выстрелы.
— Даже лучше, что он будет лежать здесь, рядом с мамой,— сказала вдруг Билинская.
Януш взглянул на нее с явным осуждением, но Спыхала поддержал княгиню.
Старый солдат заинтересовался часовней.
— Що це воно таке? — спросил он. Ему объяснили.
— Эге,— сказал он,— прихоти. Не мило рядом с мужиками лежать?
— Да пе все ли равно после смерти,— просто сказала Билинская.
— Куда там,— буркнул солдат,— всю жизнь во дворцах жили, так и после смерти во дворцах лежать хотят.
— Ну, этот-то не во дворце будет лежать.— Спыхала показал на тело умершего.
— А вам не приходит в голову, что некоторые люди должны иначе жить и иначе умирать? — сказала Мария.
Солдат взглянул на нее.
— Коли вы другие люди, так и уходите себе. Билинская пожала плечами.
— Вот мы и уходим,— сказала она,— только ведь вы нас не всегда отпускаете.
— Кончилось ваше панство,— неожиданно грозно сказал добродушный до сих пор старик.
— вдруг обратилась Билинская к брату, забывая, что это она разговаривала с солдатом.— Cesse de lui parser .
Януш пожал плечами, разговор оборвался. Спустя час вернулась повозка с двумя лопатами, на повозке сидел еще какой-то человек. Человек этот привез пропуск для Януша и его семьи, подписанный комиссаром.
— Володя забыл,— сказал новоприбывший,— у него столько дел, но комиссар дал ему вот это...
— А Молинцы еще не подожгли? — спросила Бесядовская.
— Панна Текла! — укоризненно простонала Билинская.
— Нет еще, нет. А может, и не сожгут... Нам такие дворцы для школ нужны.
Текла хотела еще что-то добавить, но Билинская не дала ей открыть рот.
Карл и Гапс принялись копать яму. Старый солдат помогал им.
Только сейчас Януш вспомнил, что у него в кармане лежит письмо Ариадны.
Он удалился за часовню. Низко стояло зимнее солнце. Сильный ветер, подувший с запада, трепал в руке листок бумаги в клеточку, на котором карандашом было нацарапано:
Я думаю, что Володя встретит вас где-нибудь в своих странствиях. Вот я и пишу эти несколько слов, чтобы он передал их вам. Дорогой пан Януш, все мы ждем вас в Одессе, приезжайте. Вы можете поселиться у Эдгара, на Дерибасовской, 10. Сделайте все возможное, чтобы добраться до Одессы. Итак, до свиданья, это будет самое благоразумное.
Ариадна.
Было около полудня. Солнце пригревало, ветер пронизывал насквозь. Прислонясь к стене часовни предков, Януш теребил голубоватый листок бумаги. Запах пожарища долетал и сюда, хотя из-за часовни не видно было дыма над Маньковкой. Сжимая в руке письмо, Януш старался и не мог понять, что с ним происходит. Наконец его позвали.
Пленные австрийцы вырыли неглубокую могилу. В яме стоял солдат-возница, он вымерял и расширял ее. Тело Мышинского, совсем уже остывшее, стало очень тяжелым. Ганс и Карл с трудом подняли его. Старый солдат хотел было помочь, но у него не хватило сил. Билинская, опираясь на руку Спыхалы, рыдала, закрыв лицо ладонями; Алек на руках у Теклы проснулся и тоже заплакал, вернее, запищал, как котенок.
Януш подошел к австрийцам, чтобы помочь уложить тело отца в могилу. Он подложил руки под голову и шею отца и сквозь плед ощутил твердость его большого черепа, крепкий и, как ему сейчас казалось, сильный затылок.
Все, чем жил Януш в молодости и детстве — страх, уважение и холод неприязни,— все это ожило в нем снова. С этим он провожал отца в могилу.
«Отец!—думал Януш.— Как я боялся его... Или ненавидел? Да, наверное, ненавидел. Теперь я свободен: отец, Мапьковка, дом — все пошло к дьяволу».
Так хотелось бы сейчас распрямить плечи, но тяжесть — мраморная голова отца — тянула книзу.
Солдат, стоявший в яме, помогал уложить покойника, но это оказалось не так легко. Тело накренилось и тяжело свалилось на бок. В эту минуту платок Бесядовской упал с головы покойника, и Януш еще раз увидел лицо отца — большое, желтое как воск, с приоткрытым ртом — и спутанные в беспорядке волосы, уже пересыпанные желтым песком могилы. Он невольно отступил от могилы, над которой склонилась его сестра, и закрыл лицо руками. На руках остался трупный смрад, а может, то был запах пожарища или запах платка Теклы, долгое время лежавшего в сырой кладовке.
Австрийцы быстро засыпали тело желтой глиной, и вскоре остался уже только коричневый холмик у самой стены часовни. Все уселись на телегу и тронулись в путь.
Недалеко от Сквиры им встретилась застрявшая в грязи санитарная машина. Вокруг нее хлопотали офицеры в чужих мундирах — они обратились к проезжающим за помощью, и, когда узнали, что те говорят по-французски, очень обрадовались. Общими усилиями машина была вытащена.
Бельгийская санитарка направлялась в Одессу, где стояли союзные корабли. Офицеры предложили княгине с ребенком ехать с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72