Но это небольшая сумма. Наконец, у нас есть еще закладные городского Кредитного товарищества в Киеве... на довольно крупную сумму, но сейчас они не представляют ценности.
— К сожалению,— развел руками Шушкевич.
— И еще есть страховые полисы отца из нью-йоркской компании, но в Петербурге...
— Вот тут мы еще посмотрим,— оживился Шушкевич,— это дело не безнадежное.
Шушкевич принадлежал к породе людей, которым доставляет удовольствие уже одно то, что у кого-то есть деньги. В этих случаях он обретал надежду «поворочать» денежками, как говорил он, потирая руки.
— Одним словом,— подытожил Януш,— у нас ничего нет, как я понимаю.
Мария повернулась к нему. Какое-то волнение отразилось на ее обычно холодном лице. Она даже покраснела.
— Помнишь тот узелок, который отдал мне на крыльце казак Семен, когда я приехала в Маньковку?
— Во время погрома?
— Да, да. Так вот, это был узелок с драгоценностями нашей матери. Я считала их своей собственностью... и продала.
— Продала? Сейчас? — Януш перевел взгляд с Марпи на Шушкевича. Тот опустил глаза и беспомощно развел ладошками, улыбаясь, как ребенок.— За нынешние бумажки? — продолжал Януш> все же раздосадованный непрактичностью сестры.
— Вот мне и пришлось срочно поместить куда-нибудь эти деньги. Я внесла задаток за маленькое поместьице под Сохачевом,— сказала Мария, обнаруживая за внешним равнодушием к деловым операциям сноровку, приобретенную еще в ранней молодости. Так вот, мне хочется, чтобы это имение стало твоим. Завтра будут готовы документы. Ты должен сам подписать...
— Но мне совсем не хочется... Маленькое поместьице?
— Сорок гектаров, дом, сад...— подхватил Шушкевич, видимо, хорошо осведомленный обо всех подробностях этой сделки.
— Это уже моя идея,— вставила княгиня Анна,— чтобы не больше пятидесяти гектаров. На случай земельной реформы...
Шушкевич беспокойно заерзал на стуле, покраснел и молитвенно сложил ручки:
— Помилуйте, княгиня, кто же говорит о земельной реформе?
— Как так? — пробасила княгиня и, встав со стула, начала расхаживать по комнате.— Проект земельной реформы уже принят. Ведь вы это знаете? Мой кузен голосовал за реформу...
— От принятия проекта до его осуществления очень далеко,— прищурив глазки, сказал Шушкевич.
Княгиня показала пальцем на невестку:
— У нее там осуществили реформу. Да еще как!
— Не дай бог,— вздохнул Шушкевич,— побойтесь таких слов, княгиня. Здесь как-никак Польша!
— Польша не Польша,— княгиня ладонью рассекла воздух,— а все-таки лучше купить для Януша эти сорок гектаров.
— Так как же, Януш? — обратилась к нему Мария.
— Что значит как же? — раздраженно сказал Януш.— Вы все без меня решили. А теперь, раз уж задаток внесен...
— У тебя будет свой дом,— смиренно произнесла Мария.
— И это совсем неплохо,— услужливо вставил Шушкевич.
— А это имение... как оно называется?
— Коморов,— ответил поверенный.
— И что же, на это имение,— продолжал Януш,— уйдут все деньги, которые ты получила за те драгоценности?
— О нет! — ответила сестра, покраснев еще больше,— я разделила их на две части...
— Ну, разве что так,— успокоился Януш.
— Там были и те изумруды.
— Как, изумруды ты тоже продала?
— А что в них толку? Я бы их никогда больше не надела, а так тебе хоть кое-что достанется. И мне...— с легкой грустью сказала Мария и снова откинулась в кресле.
Старая княгиня продолжала расхаживать своим драгунским шагом по комнате. В длинном светлом платье а 1а королева Мария, княгиня казалась великаншей. Расхаживая, она иронически, но в то же время благосклонно поглядывала на невестку.
В комнату вошел Станислав.
— Прошу прощения, княгиня, пришел пан Спыхала из министерства иностранных дел.
— Просите в гостиную,— небрежно бросила Мария.
Она лениво поднялась с кресла, набросила на плечи длинную шелковую шаль. И только уголки ее губ дрогнули от сдерживаемой улыбки.— Извините, тетя,— обратилась Мария к свекрови.
— Впрочем, мы как будто покончили с делами,— обратилась Мария к Шушкевичу.— Не так ли?
Старичок вскочил со стула и потер ручки.
— Ну, разумеется. Завтра в двенадцать в ипотечном банке,— напомнил он Янушу.
Все разошлись.
На следующий день Януш воленс-поленс явился в ипотеку, да еще в роли покупателя имения! Об этом он никогда и не мечтал. Впрочем, он подозревал, что вся эта сделка служит Марии лишь предлогом для какой-то другой махинации, и не стал возражать сестре. В общем-то ему было жаль ее.
Варшавская ипотека всегда была барометром экономического и, уж во всяком случае, валютного положения в стране. Стоило заколебаться вере в валюту, как количество сделок сразу же возрастало, а в коридорах этого странного заведения становилось людно. В то время простая публика еще не понимала, что происходит, никто даже не знал слова «девальвация», но рост дороговизны и повышение цен на коммунальные услуги и на железнодорожные билеты уже подрывали доверие к польской марке. Вот почему в коридоре третьего этажа Янушу пришлось протискиваться в нотариальное бюро сквозь плотную толпу евреев, крестьян и каких-то странных типов, которых можно было встретить только в этом необычном учреждении. У нотариуса еще не было никого из участников сделки. Высокий и тощий, безукоризненно одетый делопроизводитель заверил Януша, что документы «для пана графа» уже готовы, но минуточку надо подождать. Януш вернулся в коридор и стал возле окна. На дальней скамье у стены расположилась целая крестьянская семья (ипотека занималась также и делами крестьян), которая, очевидно, приехала по извечной тяжбе о разделе имущества: маленькая испуганная старушка-мать со слезящимися глазами, двое здоровенных парней (один без глаза) и две девушки — одна одетая по-городскому, а другая по-деревенски повязанная платком. Все члены семейства были сильно смущены, они робко уселись на краешек скамейки, и только одноглазый делал вид, что ему все нипочем, и громко разговаривал. Около них остановился пожилой высокий господин в длинном холщовом плаще, каких уже давно не видывали в городе, и начал расспрашивать, зачем они пришли сюда. Старуха крестьянка что-то ему говорила, но так тихо, что ему пришлось наклониться к ней. Только теперь Януш заметил, что позади господина в холщовом бурнусе стоит молоденькая худенькая барышня в розовом летнем платьице и полотняной шляпке. Короткие и широкие брови, будто наведенные сажей, были недовольно сдвинуты — верно, ее раздражало, что отец (по-видимому, это был ее отец) пристает к незнакомым людям с расспросами; она отвела от сидевших на скамье свои большие, серые, глубоко посаженные глаза. Взор ее, блуждая, на секунду задержался на Януше. Он пожалел, что стоит на фоне окна, против света, потому что серые глаза прищурились от летнего солнца и перекочевали на стенку над головами крестьян, где висело какое-то яркое объявление.
В эту минуту Януш заметил высокую фигуру сестры, проталкивающейся через толпу евреев; позади нее то выныривал, то снова исчезал Шугакевич. Сестра помахала Янушу белой перчаткой и крикнула издалека:
Януш, раздосадованный столь неуместным здесь обращением по-французски, сделал несколько шагов к кабинету нотариуса. Они одновременно оказались у двери, и Януш был крайне удивлен, когда Шушкевич представил его господину в холщовом бурнусе и барышне с серыми глазами. Выяснилось, что это как раз и есть прежние владельцы Коморова — пан Згожельский и его дочь Зофья.
В конторе их приход вызвал оживление. Билинская остановилась посредине высокой комнаты и удивленно огляделась. Делопроизводитель тотчас же подал ей стул с плетеным сиденьем. Зго-жельская стояла рядом с Шушкевичем, который что-то объяснял ей, и смотрела на него непонимающим взглядом. Януш прислушался. Поверенный доказывал Зофье, что, продавая Коморов, они с отцом совершают выгодную сделку.
— Знаю,— сказала Зофья, обращаясь к открытому окну,— но мне очень жаль.
Последние слова она протянула так грустно, что Януш пожалел ее. Ему захотелось отменить всю эту операцию.
Но тут вошел с бумагой нотариус, невысокий седой мужчина с перстнем на белой руке, в коричневом костюме, одетый еще более безукоризненно, чем его делопроизводитель. В галстуке у него Януш заметил красивую жемчужину в золотой оправе в виде ястребиных когтей. Нотариус склонил перед княгиней свою седую голову с пробором, уходившим до самого воротничка, мимоходом поздоровался со Згожельскими и приветствовал Шушкевича, как старого приятеля. Затем он уселся за письменный стол. Лишь тогда Януш догадался подать стул панне Згожельской. Поблагодарив, она внимательно посмотрела на него.
Нотариус поправил брюки на коленях, положил руку на документ и, окинув быстрым взглядом обе юридические «стороны», то есть Згожельского, сидевшего справа, и Билинскую, сидевшую слева, довольно торжественно спросил:
— Разрешите приступить?
Януш не очень-то разбирался в этой процедуре и видел, что панна Зося тоже ничего не понимает. Однако нотариус, по-прежнему их игнорируя, приступил к чтению акта:
— «Совершен в столичном городе Варшаве, дня... (тут он проставил карандашом дату). Ко мне, нотариусу Олыповскому, явились лично знакомые мне польские граждане...»
В этом месте нотариус Олыповский с удивлением заметил вписанные в акт фамилии и растерянно посмотрел на Шушкевича.
— Да, да,— услужливо подтвердил тот,— продает панна Зофья Агнешка Згожелъская, а покупает пан Януш Теодор Станислав Мышинский.
— Ах, вот как,— улыбнулся нотариус и только сейчас обратил внимание на Януша. Сделав рукой покровительственный жест, он продолжал:
— Итак... «панна Зофья Агнешка Згожелъская, законно проживающая...» Где? — обратился он к девушке.
Зося не поняла.
— Где проживаете? — спросил Шушкевич. Зося опустила глаза.
— Не знаю,— сказала она.
— Пока что проживаем в Коморове,— торопливо вставил отец.
— Но если мы продадим Коморов, то неизвестно, где будем жить,— твердо сказала Зося.
Януш с удивлением посмотрел на нее.
— Но если...— начал он. Его прервал Шушкевич:
— Пан нотариус, запишите: Коморов.
— Вот и прекрасно,— умиротворенно сказал нотариус.— «Законно проживающая в Коморове, глина Жуков, уезд Сохачевский, и Януш Теодор Станислав Мышинский, законно проживающий...»
— В Варшаве, по улице Брацкой, дом двадцать,— подсказал Шушкевич.
Записывая адрес, нотариус бросил печальный взгляд на княгиню, словно укоряя ее за то, что она не принимает участия в совершаемой сделке. Мария беспомощно улыбнулась в ответ и отодвинула от себя ручку зонтика.
Один только Шушкевич, как и подобает деловому человеку, расспрашивал о третьем параграфе ипотеки, о долгах, налогах и тому подобном. Разумеется, все оказалось в порядке. Когда дело дошло до вручения суммы, «в получении каковой панна Зофья давала расписку пану Янушу Мышинскому», Шушкевич извлек из кармана пачку банкнот и вместе с Згожельским пересчитал их за столиком, стоявшим у стены. Нотариус Ольшовский сделал вид, что не замечает этого, и спросил у Марии:
— Вы давно в Варшаве, княгиня?
Януш тем временем смотрел на Зосю. Она сидела в своей белой полотняной шляпке, хмурая, решительная, безучастная, и смотрела в окно; там на фоне голубого неба над Капуцинской носились ласточки. И вдруг Януш почувствовал, что ему очень нравится эта девушка, им овладело безудержное желание побродить с ней по улицам Варшавы или по коморовскому лесу. Заглядевшись на Зосю, он даже не заметил, как нотариус кончил читать акт и подал Згожельской перо, показывая обозначенное крестиком место, где она должна была подписаться: «Зофья Агнешка Зго-жельская».
Затем нотариус обратился к Янушу:
— Будьте любезны, вот тут, рядышком, с перечислением всех ваших имен, граф.
Януш, не привыкший так подписываться, пропустил «Теодор» ж тихо рассмеялся.
— Это ничего, ничего,— сказал нотариус.
Подписав акт, Януш снова взглянул на Зосю. Она была все такой же хмурой, только густой румянец разлился по всему лицу, покрыл даже лоб и шею. Все начали прощаться.
— Вот вы и владелец Коморова,— сказал нотариус, подавая Янушу руку. Но тот был так тронут низким и взволнованным голосом девушки, что охотно выписал бы тут же дарственную на имя Зофьи Згожельской. Он крепко поикал протянутую ему руку и снова увидел серые, глубокие и печальные глаза.
— Пойдем, папочка,— сказала она отцу.
Шушкевич и Януш задержались, чтобы заплатить пошлину, но когда Згожельский с дочерью были уже у двери, Шушкевич подбежал к ним.
— Послезавтра мы с графом Янушем будем в Коморове,— громко провозгласил он.— Состоится возведение на престол нового хозяина,— объяснил он Билинской.
Януш подумал, что уж слишком бесцеремонно они им командуют. Розовое платьице скрылось за дверью.
III
Семейство Голомбеков занимало на улице Чацкого огромную квартиру с высокими потолками, немного мрачную и заставленную мебелью, которую отец Франтишека покупал, что называется, без ладу, без складу. Вступив во владение всем этим хозяйством, Оля начала освобождаться от ненужной рухляди. Часть вещей она сдала на хранение, кое-что подарила милой пани Кошековой, старшей сестре мужа, жившей на Праге. В комнатах стало просторнее, из гостиной вынесли тяжелые диваны со спинками в дубовой оправе, а вместо них вкатили большой рояль Блютнера, удачно купленный на углу Мазовецкой. Тетя Михася получила собственный направо от входной двери и там принимала своих гостей: сестру, пани Кошекову, с которой они подружились, и пани Шимановскую (урожденную Воловскую — так же как и знаменитая пианистка), занимавшую апартаменты этажом выше. Голом-бек чуть свет уходил к себе в пекарню и кондитерскую, расположенную неподалеку, на углу Свентокшиской; маленький, полуторагодовалый Антось находился в детской, в конце длинного коридора, под надзором дипломированной воспитательницы панны Романы; а Оля чувствовала себя одинокой и когда блуждала по пустым комнатам, читала или присаживалась сшить какую-нибудь обновку ребенку, и когда по временам касалась клавиш и открывала ноты с песнями Вольфа и Дюпарка. Недавно она разучила очаровательную песню Дюпарка «Invitation au voyage» *, но даже послушать ее было некому, кроме разве прислуги, которая мыла окна в соседней квартире. Франтишек не мог оставить свою пекарню, а Оля не хотела без него ехать на дачу. Антося решили отправить на море в сопровождении воспитательницы. Тетя Михася уговаривала дочку тоже поехать, но Оля всякий раз только рукой махала. Свою вторую беременность она переносила тяжело, часто впадала в апатию, не хотелось ничего делать, даже двигаться. Она степенно расхаживала по комнатам и напевала вполголоса Дюпарка.
Остановившись на середине просторной гостиной с отвратительными картинами, которые Франтишек так убрать, она громко повторяла: «Aimer et mourir au pays qui te геььешЫе...» И знала: хуже всего то, что ни любить, ни умереть нельзя, да и не нужно; что нет на свете такой страны, которая была бы похожа на Казимежа. В самом деле, какая страна могла быть похожей на него? Родился он не то в Сокале, не то в Жешове. Для Оли, плохо знавшей географию Галиции, эти два города сливались воедино, а тамошние края были совсем незнакомы. И, конечно же, в них не было ничего общего с pays lointains Бодлера. Не было там кораблей с мачтами, не было там проникновенного высокого ля бемоль, которое нужно было взять пианиссимо на словах «ton moindre desir» , не было даже спокойного до мажор, которым заканчивалась песня. Эти понятия существовали только в поэзии и в песне, а там, в Сокале или Жешове, была железнодорожная станция с семафорами, будками и огнями; рельсы, вырвавшись из лабиринта стрелок, прямой линией устремлялись к недалекому горизонту. Около станционного здания стояли низкие каштаны или какие-то другие деревья, а на втором этаже помещались три квартиры, по одной комнате с кухонькой в каждой. В одной из этих квартир и вырос Казимеж. Отец вставал на работу в четыре часа утра, в восемь мать будила сына: «Казек, вставай, в школу пора!» И Казек шел в школу. Приезжал из деревни «дедуня» и привозил черный хлеб, две головки сыра, завернутые в белую тряпицу, и несколько мешков картофеля. Нет, Казек рос самым обыкновенным мальчишкой и не был похож ни на какую волшебную страну.
Эдгар в то время жил в гостинице и, узнав, что у Оли дома есть рояль, попросил разрешения приходить к Голомбекам играть и сочинять. Это внесло большое оживление в монотонную жизнь Оли. Она садилась на синий плюшевый диван в своей просторной спальне и, склонившись над голубой распашонкой для будущей дочурки (она не сомневалась, что это будет девочка), прислушивалась, как Эдгар перебирает пальцами клавиши, порой подолгу импровизирует, а порой, сыграв лишь несколько тактов или несколько аккордов, надолго замолкает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— К сожалению,— развел руками Шушкевич.
— И еще есть страховые полисы отца из нью-йоркской компании, но в Петербурге...
— Вот тут мы еще посмотрим,— оживился Шушкевич,— это дело не безнадежное.
Шушкевич принадлежал к породе людей, которым доставляет удовольствие уже одно то, что у кого-то есть деньги. В этих случаях он обретал надежду «поворочать» денежками, как говорил он, потирая руки.
— Одним словом,— подытожил Януш,— у нас ничего нет, как я понимаю.
Мария повернулась к нему. Какое-то волнение отразилось на ее обычно холодном лице. Она даже покраснела.
— Помнишь тот узелок, который отдал мне на крыльце казак Семен, когда я приехала в Маньковку?
— Во время погрома?
— Да, да. Так вот, это был узелок с драгоценностями нашей матери. Я считала их своей собственностью... и продала.
— Продала? Сейчас? — Януш перевел взгляд с Марпи на Шушкевича. Тот опустил глаза и беспомощно развел ладошками, улыбаясь, как ребенок.— За нынешние бумажки? — продолжал Януш> все же раздосадованный непрактичностью сестры.
— Вот мне и пришлось срочно поместить куда-нибудь эти деньги. Я внесла задаток за маленькое поместьице под Сохачевом,— сказала Мария, обнаруживая за внешним равнодушием к деловым операциям сноровку, приобретенную еще в ранней молодости. Так вот, мне хочется, чтобы это имение стало твоим. Завтра будут готовы документы. Ты должен сам подписать...
— Но мне совсем не хочется... Маленькое поместьице?
— Сорок гектаров, дом, сад...— подхватил Шушкевич, видимо, хорошо осведомленный обо всех подробностях этой сделки.
— Это уже моя идея,— вставила княгиня Анна,— чтобы не больше пятидесяти гектаров. На случай земельной реформы...
Шушкевич беспокойно заерзал на стуле, покраснел и молитвенно сложил ручки:
— Помилуйте, княгиня, кто же говорит о земельной реформе?
— Как так? — пробасила княгиня и, встав со стула, начала расхаживать по комнате.— Проект земельной реформы уже принят. Ведь вы это знаете? Мой кузен голосовал за реформу...
— От принятия проекта до его осуществления очень далеко,— прищурив глазки, сказал Шушкевич.
Княгиня показала пальцем на невестку:
— У нее там осуществили реформу. Да еще как!
— Не дай бог,— вздохнул Шушкевич,— побойтесь таких слов, княгиня. Здесь как-никак Польша!
— Польша не Польша,— княгиня ладонью рассекла воздух,— а все-таки лучше купить для Януша эти сорок гектаров.
— Так как же, Януш? — обратилась к нему Мария.
— Что значит как же? — раздраженно сказал Януш.— Вы все без меня решили. А теперь, раз уж задаток внесен...
— У тебя будет свой дом,— смиренно произнесла Мария.
— И это совсем неплохо,— услужливо вставил Шушкевич.
— А это имение... как оно называется?
— Коморов,— ответил поверенный.
— И что же, на это имение,— продолжал Януш,— уйдут все деньги, которые ты получила за те драгоценности?
— О нет! — ответила сестра, покраснев еще больше,— я разделила их на две части...
— Ну, разве что так,— успокоился Януш.
— Там были и те изумруды.
— Как, изумруды ты тоже продала?
— А что в них толку? Я бы их никогда больше не надела, а так тебе хоть кое-что достанется. И мне...— с легкой грустью сказала Мария и снова откинулась в кресле.
Старая княгиня продолжала расхаживать своим драгунским шагом по комнате. В длинном светлом платье а 1а королева Мария, княгиня казалась великаншей. Расхаживая, она иронически, но в то же время благосклонно поглядывала на невестку.
В комнату вошел Станислав.
— Прошу прощения, княгиня, пришел пан Спыхала из министерства иностранных дел.
— Просите в гостиную,— небрежно бросила Мария.
Она лениво поднялась с кресла, набросила на плечи длинную шелковую шаль. И только уголки ее губ дрогнули от сдерживаемой улыбки.— Извините, тетя,— обратилась Мария к свекрови.
— Впрочем, мы как будто покончили с делами,— обратилась Мария к Шушкевичу.— Не так ли?
Старичок вскочил со стула и потер ручки.
— Ну, разумеется. Завтра в двенадцать в ипотечном банке,— напомнил он Янушу.
Все разошлись.
На следующий день Януш воленс-поленс явился в ипотеку, да еще в роли покупателя имения! Об этом он никогда и не мечтал. Впрочем, он подозревал, что вся эта сделка служит Марии лишь предлогом для какой-то другой махинации, и не стал возражать сестре. В общем-то ему было жаль ее.
Варшавская ипотека всегда была барометром экономического и, уж во всяком случае, валютного положения в стране. Стоило заколебаться вере в валюту, как количество сделок сразу же возрастало, а в коридорах этого странного заведения становилось людно. В то время простая публика еще не понимала, что происходит, никто даже не знал слова «девальвация», но рост дороговизны и повышение цен на коммунальные услуги и на железнодорожные билеты уже подрывали доверие к польской марке. Вот почему в коридоре третьего этажа Янушу пришлось протискиваться в нотариальное бюро сквозь плотную толпу евреев, крестьян и каких-то странных типов, которых можно было встретить только в этом необычном учреждении. У нотариуса еще не было никого из участников сделки. Высокий и тощий, безукоризненно одетый делопроизводитель заверил Януша, что документы «для пана графа» уже готовы, но минуточку надо подождать. Януш вернулся в коридор и стал возле окна. На дальней скамье у стены расположилась целая крестьянская семья (ипотека занималась также и делами крестьян), которая, очевидно, приехала по извечной тяжбе о разделе имущества: маленькая испуганная старушка-мать со слезящимися глазами, двое здоровенных парней (один без глаза) и две девушки — одна одетая по-городскому, а другая по-деревенски повязанная платком. Все члены семейства были сильно смущены, они робко уселись на краешек скамейки, и только одноглазый делал вид, что ему все нипочем, и громко разговаривал. Около них остановился пожилой высокий господин в длинном холщовом плаще, каких уже давно не видывали в городе, и начал расспрашивать, зачем они пришли сюда. Старуха крестьянка что-то ему говорила, но так тихо, что ему пришлось наклониться к ней. Только теперь Януш заметил, что позади господина в холщовом бурнусе стоит молоденькая худенькая барышня в розовом летнем платьице и полотняной шляпке. Короткие и широкие брови, будто наведенные сажей, были недовольно сдвинуты — верно, ее раздражало, что отец (по-видимому, это был ее отец) пристает к незнакомым людям с расспросами; она отвела от сидевших на скамье свои большие, серые, глубоко посаженные глаза. Взор ее, блуждая, на секунду задержался на Януше. Он пожалел, что стоит на фоне окна, против света, потому что серые глаза прищурились от летнего солнца и перекочевали на стенку над головами крестьян, где висело какое-то яркое объявление.
В эту минуту Януш заметил высокую фигуру сестры, проталкивающейся через толпу евреев; позади нее то выныривал, то снова исчезал Шугакевич. Сестра помахала Янушу белой перчаткой и крикнула издалека:
Януш, раздосадованный столь неуместным здесь обращением по-французски, сделал несколько шагов к кабинету нотариуса. Они одновременно оказались у двери, и Януш был крайне удивлен, когда Шушкевич представил его господину в холщовом бурнусе и барышне с серыми глазами. Выяснилось, что это как раз и есть прежние владельцы Коморова — пан Згожельский и его дочь Зофья.
В конторе их приход вызвал оживление. Билинская остановилась посредине высокой комнаты и удивленно огляделась. Делопроизводитель тотчас же подал ей стул с плетеным сиденьем. Зго-жельская стояла рядом с Шушкевичем, который что-то объяснял ей, и смотрела на него непонимающим взглядом. Януш прислушался. Поверенный доказывал Зофье, что, продавая Коморов, они с отцом совершают выгодную сделку.
— Знаю,— сказала Зофья, обращаясь к открытому окну,— но мне очень жаль.
Последние слова она протянула так грустно, что Януш пожалел ее. Ему захотелось отменить всю эту операцию.
Но тут вошел с бумагой нотариус, невысокий седой мужчина с перстнем на белой руке, в коричневом костюме, одетый еще более безукоризненно, чем его делопроизводитель. В галстуке у него Януш заметил красивую жемчужину в золотой оправе в виде ястребиных когтей. Нотариус склонил перед княгиней свою седую голову с пробором, уходившим до самого воротничка, мимоходом поздоровался со Згожельскими и приветствовал Шушкевича, как старого приятеля. Затем он уселся за письменный стол. Лишь тогда Януш догадался подать стул панне Згожельской. Поблагодарив, она внимательно посмотрела на него.
Нотариус поправил брюки на коленях, положил руку на документ и, окинув быстрым взглядом обе юридические «стороны», то есть Згожельского, сидевшего справа, и Билинскую, сидевшую слева, довольно торжественно спросил:
— Разрешите приступить?
Януш не очень-то разбирался в этой процедуре и видел, что панна Зося тоже ничего не понимает. Однако нотариус, по-прежнему их игнорируя, приступил к чтению акта:
— «Совершен в столичном городе Варшаве, дня... (тут он проставил карандашом дату). Ко мне, нотариусу Олыповскому, явились лично знакомые мне польские граждане...»
В этом месте нотариус Олыповский с удивлением заметил вписанные в акт фамилии и растерянно посмотрел на Шушкевича.
— Да, да,— услужливо подтвердил тот,— продает панна Зофья Агнешка Згожелъская, а покупает пан Януш Теодор Станислав Мышинский.
— Ах, вот как,— улыбнулся нотариус и только сейчас обратил внимание на Януша. Сделав рукой покровительственный жест, он продолжал:
— Итак... «панна Зофья Агнешка Згожелъская, законно проживающая...» Где? — обратился он к девушке.
Зося не поняла.
— Где проживаете? — спросил Шушкевич. Зося опустила глаза.
— Не знаю,— сказала она.
— Пока что проживаем в Коморове,— торопливо вставил отец.
— Но если мы продадим Коморов, то неизвестно, где будем жить,— твердо сказала Зося.
Януш с удивлением посмотрел на нее.
— Но если...— начал он. Его прервал Шушкевич:
— Пан нотариус, запишите: Коморов.
— Вот и прекрасно,— умиротворенно сказал нотариус.— «Законно проживающая в Коморове, глина Жуков, уезд Сохачевский, и Януш Теодор Станислав Мышинский, законно проживающий...»
— В Варшаве, по улице Брацкой, дом двадцать,— подсказал Шушкевич.
Записывая адрес, нотариус бросил печальный взгляд на княгиню, словно укоряя ее за то, что она не принимает участия в совершаемой сделке. Мария беспомощно улыбнулась в ответ и отодвинула от себя ручку зонтика.
Один только Шушкевич, как и подобает деловому человеку, расспрашивал о третьем параграфе ипотеки, о долгах, налогах и тому подобном. Разумеется, все оказалось в порядке. Когда дело дошло до вручения суммы, «в получении каковой панна Зофья давала расписку пану Янушу Мышинскому», Шушкевич извлек из кармана пачку банкнот и вместе с Згожельским пересчитал их за столиком, стоявшим у стены. Нотариус Ольшовский сделал вид, что не замечает этого, и спросил у Марии:
— Вы давно в Варшаве, княгиня?
Януш тем временем смотрел на Зосю. Она сидела в своей белой полотняной шляпке, хмурая, решительная, безучастная, и смотрела в окно; там на фоне голубого неба над Капуцинской носились ласточки. И вдруг Януш почувствовал, что ему очень нравится эта девушка, им овладело безудержное желание побродить с ней по улицам Варшавы или по коморовскому лесу. Заглядевшись на Зосю, он даже не заметил, как нотариус кончил читать акт и подал Згожельской перо, показывая обозначенное крестиком место, где она должна была подписаться: «Зофья Агнешка Зго-жельская».
Затем нотариус обратился к Янушу:
— Будьте любезны, вот тут, рядышком, с перечислением всех ваших имен, граф.
Януш, не привыкший так подписываться, пропустил «Теодор» ж тихо рассмеялся.
— Это ничего, ничего,— сказал нотариус.
Подписав акт, Януш снова взглянул на Зосю. Она была все такой же хмурой, только густой румянец разлился по всему лицу, покрыл даже лоб и шею. Все начали прощаться.
— Вот вы и владелец Коморова,— сказал нотариус, подавая Янушу руку. Но тот был так тронут низким и взволнованным голосом девушки, что охотно выписал бы тут же дарственную на имя Зофьи Згожельской. Он крепко поикал протянутую ему руку и снова увидел серые, глубокие и печальные глаза.
— Пойдем, папочка,— сказала она отцу.
Шушкевич и Януш задержались, чтобы заплатить пошлину, но когда Згожельский с дочерью были уже у двери, Шушкевич подбежал к ним.
— Послезавтра мы с графом Янушем будем в Коморове,— громко провозгласил он.— Состоится возведение на престол нового хозяина,— объяснил он Билинской.
Януш подумал, что уж слишком бесцеремонно они им командуют. Розовое платьице скрылось за дверью.
III
Семейство Голомбеков занимало на улице Чацкого огромную квартиру с высокими потолками, немного мрачную и заставленную мебелью, которую отец Франтишека покупал, что называется, без ладу, без складу. Вступив во владение всем этим хозяйством, Оля начала освобождаться от ненужной рухляди. Часть вещей она сдала на хранение, кое-что подарила милой пани Кошековой, старшей сестре мужа, жившей на Праге. В комнатах стало просторнее, из гостиной вынесли тяжелые диваны со спинками в дубовой оправе, а вместо них вкатили большой рояль Блютнера, удачно купленный на углу Мазовецкой. Тетя Михася получила собственный направо от входной двери и там принимала своих гостей: сестру, пани Кошекову, с которой они подружились, и пани Шимановскую (урожденную Воловскую — так же как и знаменитая пианистка), занимавшую апартаменты этажом выше. Голом-бек чуть свет уходил к себе в пекарню и кондитерскую, расположенную неподалеку, на углу Свентокшиской; маленький, полуторагодовалый Антось находился в детской, в конце длинного коридора, под надзором дипломированной воспитательницы панны Романы; а Оля чувствовала себя одинокой и когда блуждала по пустым комнатам, читала или присаживалась сшить какую-нибудь обновку ребенку, и когда по временам касалась клавиш и открывала ноты с песнями Вольфа и Дюпарка. Недавно она разучила очаровательную песню Дюпарка «Invitation au voyage» *, но даже послушать ее было некому, кроме разве прислуги, которая мыла окна в соседней квартире. Франтишек не мог оставить свою пекарню, а Оля не хотела без него ехать на дачу. Антося решили отправить на море в сопровождении воспитательницы. Тетя Михася уговаривала дочку тоже поехать, но Оля всякий раз только рукой махала. Свою вторую беременность она переносила тяжело, часто впадала в апатию, не хотелось ничего делать, даже двигаться. Она степенно расхаживала по комнатам и напевала вполголоса Дюпарка.
Остановившись на середине просторной гостиной с отвратительными картинами, которые Франтишек так убрать, она громко повторяла: «Aimer et mourir au pays qui te геььешЫе...» И знала: хуже всего то, что ни любить, ни умереть нельзя, да и не нужно; что нет на свете такой страны, которая была бы похожа на Казимежа. В самом деле, какая страна могла быть похожей на него? Родился он не то в Сокале, не то в Жешове. Для Оли, плохо знавшей географию Галиции, эти два города сливались воедино, а тамошние края были совсем незнакомы. И, конечно же, в них не было ничего общего с pays lointains Бодлера. Не было там кораблей с мачтами, не было там проникновенного высокого ля бемоль, которое нужно было взять пианиссимо на словах «ton moindre desir» , не было даже спокойного до мажор, которым заканчивалась песня. Эти понятия существовали только в поэзии и в песне, а там, в Сокале или Жешове, была железнодорожная станция с семафорами, будками и огнями; рельсы, вырвавшись из лабиринта стрелок, прямой линией устремлялись к недалекому горизонту. Около станционного здания стояли низкие каштаны или какие-то другие деревья, а на втором этаже помещались три квартиры, по одной комнате с кухонькой в каждой. В одной из этих квартир и вырос Казимеж. Отец вставал на работу в четыре часа утра, в восемь мать будила сына: «Казек, вставай, в школу пора!» И Казек шел в школу. Приезжал из деревни «дедуня» и привозил черный хлеб, две головки сыра, завернутые в белую тряпицу, и несколько мешков картофеля. Нет, Казек рос самым обыкновенным мальчишкой и не был похож ни на какую волшебную страну.
Эдгар в то время жил в гостинице и, узнав, что у Оли дома есть рояль, попросил разрешения приходить к Голомбекам играть и сочинять. Это внесло большое оживление в монотонную жизнь Оли. Она садилась на синий плюшевый диван в своей просторной спальне и, склонившись над голубой распашонкой для будущей дочурки (она не сомневалась, что это будет девочка), прислушивалась, как Эдгар перебирает пальцами клавиши, порой подолгу импровизирует, а порой, сыграв лишь несколько тактов или несколько аккордов, надолго замолкает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72