Поезд отправился не сразу, патрули в течение нескольких часов проверяли документы: никто не мог уехать из Петрограда без разрешения — выискивали аристократов, купцов и царских офицеров.
Эльжуня устроилась в кресле, которое некогда служило сиденьем в первом, а может, во втором классе, теперь же из-под содранной обивки вылезали пружины и волос. Гелене пришлось стоять. Рядом оказался толстяк в черной поддевке, какие прежде носили небогатые купцы и приказчики. Он старался держаться в тени, однако шапка на голове у него была новая, и это сразу бросалось в глаза.
Толстяк поглядывал на Эльжуню, угадывая ее принадлежность к тому самому петербургскому «свету», к которому, по-видимому, принадлежал и он и от которого сегодня лучше было не только отречься, но и бежать подальше. Эльжбета тоже догадалась об этом, пассажира выдавало нетерпение, с каким он ожидал отхода поезда. Видно, ему было крайне необходимо уехать на юг. Перед самым отправлением в вагон вошел патруль. Собственно, вошел только один солдат, другой остался на перроне и через окно с выбитым стеклом торопил его:
— Кончай, поезд трогается!
Солдат просматривал документы из чистой формальности. Спросил он документы и у мужчины в новой шапке. Тот дрожащими руками подал их. Бумаги как будто были в полном порядке. Комиссариат здравоохранения разрешал фельдшеру Рабиновичу выехать к семье в Киев.
Но солдату что-то не понравилось во внешности «фельдшера Рабиновича».
— Вы кто такой? — спросил он, не отдавая пропуска.
— Вы же видите, я фельдшер Рабинович. Живу постоянно в Киеве.
— На какой улице?
— На Фундуклеевской.
— Врешь! — вдруг заорал солдат.— На Фундуклеевской никакой фельдшер Рабинович не живет!
Мужчина заколебался.
— Раньше я жил на Терещенковской,— добавил он. Это его и погубило.
— Пошли за мной! — приказал солдат.
Рабинович стал быстро объяснять что-то, но язык не слушался его. А солдат на перроне все твердил:
— Вася, живее, уже сигнал дали.
— Живо, живо за мной! — кричал солдат Рабиновичу.
Мнимый фельдшер с отчаянием оглядывался вокруг, ища спасения. Эльжбете стало жаль его. Не сознавая, что делает, она с улыбкой обратилась к солдату:
— Зачем вы уводите товарища Рабиновича? Он едет со мной в Киев. Это мой знакомый.
— А ты еще кто такая?
— Я певица Мариинской оперы Эльжбета Шиллер,— сказала Эльжуня с достоиством.
— Певица? — переспросил солдат.
— Вася, Вася, скорей,— торопил голос за окном,— поезд трогается.
— Да, певица. Вы обо мне не слышали?
— Ну вас к черту! — выругался солдат, махнул рукой и протиснулся к выходу — поезд уже в самом деле медленно пошел.
Фельдшер Рабинович нагнулся, чтобы не было видно с перрона, и пожал руку Эльжуне.
Все прошло благополучно. Несколько часов стояли в Москве, а потом в Киеве ждали, пока их вагон прицепят к другому составу. Рабинович записал адрес певицы и обещал, что в ближайшие дни даст о себе знать.
Эльжбета падала от усталости, когда после недели трудного путешествия очутилась наконец в Одессе. Отворив дверь, Эдгар увидел на пороге сестру с Геленкой. В полушубке и платке Эльжбета вошла в столовую и опустилась на стул, поддерживаемая братом и вбежавшей испуганной матерью. Взгляд Эльжбеты упал на высокого красивого юношу, который стоял по другую сторону стола и с изумлением смотрел на нее.
— Юзек! — сказала Эльжбета.— Я не узнала тебя в первую минуту. Мама, нельзя ли как-нибудь помыться?
— Сейчас что-нибудь придумаем. Надо согреть воды в кухне на плите...
— Только не трогайте Геленку, она тоже измучена.
Но Геленка уже сняла с себя полушубок, размотала все платки, в какие была закутана, и спокойно принялась хлопотать по дому.
— Где поселится панна Эльжбета? — спросила она.
— Ее комната свободна. Юзек, помоги Гелене перенести вещи.
Юзек схватил чемоданы Эльжуни, обвязанные для маскировки мешками, и понес их по длинному коридору в комнатку, находившуюся между спальней стариков Шиллеров и комнатой, которую занимали они с Янушем. Комнатка была маленькая, но очень уютная, обитая кретоном с крупными коричнево-зелеными птицами на кремовом фоне. На письменном столике стояла большая фотография Карузо. Было здесь также миниатюрное пианино. Б комнате стоял запах каких-то особенных духов. Сильный и в то же время нежный, он напоминал запах не то увядающей акации, не то нераспустившейся сирени. Поставив чемоданы на пол, Юзек спросил Геленку:
— Чем это здесь так пахнет?
— Это любимые духи панны Эльжбеты «Nuit de Paris»,— ответила Геленка, обнаружив, к удивлению Юзека, хорошее французское произношение.
Над кроватью висела картина художника немецкой школы, на которой была изображена сцена из легенды о розах святой Елизаветы. Под картиной небольшая гравюра: Лист в сутане дирижирует оркестром, исполняющим ораторию «Легенда о святой Елизавете».
Когда Юзек вернулся в столовую, Эльжбета, все еще в полушубке и в платке, горячо обсуждала с матерью и тетей Михасей, у которой, как всегда, была повязана щека, предстоящий брак Оли и Голомбека.
— Это нелепо — выдавать молодую девушку за старика.
— Но ведь он молодой!
— Все пекари старики.
— Он кондитер, моя дорогая, кондитер! — с возмущением говорила тетя Михася.
— Они вернутся в Варшаву,— пани Шиллер устремила глаза ввысь,— подумай, Эльжуня, какое это счастье для Михаси!
— Но ведь не тетя Михася выходит замуж! — воскликнула Эльжуня негодующе.
Эдгар сидел рядом с сестрой и держал ее за руку. Он молча смотрел на нее и даже не слышал, о чем это они говорят. Когда вошел Юзек, Эльжуня вспомнила о нем.
— Знаешь, я тебя не узнала, кто бы мог подумать, что ты так вырастешь! Этакий высоченный мужчина! А где мама?
— Мама ушла в город, скоро вернется.
Слова, какими они обменялись, были самые обыденные, но чуткое ухо Эдгара уловило в их голосах какой-то необычный оттенок. Он оторвал взгляд от лица сестры и внимательно посмотрел на Юзека.
Юзек и сам ощутил, что вложил слишком много чувства в простые слова: «Мама ушла в город, скоро вернется». В голосе прозвучала какая-то многозначительность. Будто натянутая струна виолончели. Он смутился и густо покраснел.
Эдгар заметил это.
— Почему ты не раздеваешься? — спросил он сестру, вставая.
— Уж лучше я у себя, —ответила Эльжуня, поднялась с места и, шатаясь от усталости, медленно пошла по коридору.
Через несколько дней появился фельдшер Рабинович. Геленка проводила его к Эльжуне. Из своей комнаты, через степу, Юзек слышал их громкий разговор и веселый смех. Это, непонятно почему, очень раздражало его.
У Юзека сидел Валерек, одетый в штатское. Где он живет и чем занимается, было неясно. Братья никак не могли найти общий язык. Юзек задавал вопросы прямо, а Валерек, как всегда, отвечал уклончиво. Так и не сказал ничего определенного. Похоже было, что занимается он торговлей. Но чем торговал, с кем и где — понять было невозможно. Впрочем, Юзек почти не слушал болтовню брата, рассказывавшего какие-то странные вещи о Спыхале. Он прислушивался к тому, что делалось за стеной. Разговор там был непродолжительный, вскоре послышались шаги по коридору, хлопанье двери, три звонка (так Эльжуня вызывала Геленку), и кто-то вышел в переднюю.
— Что такое ты говорил о Спыхале? — машинально спросил Юзек.
— Что он ведет здесь какую-то секретную работу... — сказал Валерек.— Никак не могу разнюхать — какую.
Валерек стоял у окна. Юзек смотрел на его высокую, топкую, еще не сложившуюся фигуру. Ему не нравился беспокойный блеск глаз Валерека. Когда тот наклонялся к нему и смотрел испытующе, левый глаз его словно уходил куда-то, ничего не выражая. Юзек возмущенно пожал плечами.
— Лучше уж не разнюхивай...
Он встал и пошел в столовую. Там посреди комнаты стояла пани Шиллер. Широко раскрыв глаза, она растерянно глядела в лицо Эльжуне, которая горячо убеждала в чем-то мать.
— Сейчас? Пароходом? По заминированному морю? — спрашивала пани Шиллер.
— Но ведь только до Румынии,— сказала Эльжуня.
— Румынию заняли немцы.
— Не всю. Он говорит, что будет пробираться в Константинополь.
Дамы замолчали. Пройдя через комнату, Юзек отправился к Эдгару. Тот лежал на кровати и читал.
— Знаешь, великолепная книга,— он назвал русскую фамилию автора.— О Сицилии...
Юзек молча сел в кресло у кровати. Но он не слушал, а лишь рассеянно поддакивал Эдгару, который что-то рассказывал ему о Сицилии. Подслушанный разговор встревожил Юзека, хотя смысл был ему непонятен. Из зала донеслись звуки вокальных упражнений. Это Эльжуня занималась с Ганкой, дочкой дворника, у которой оказался красивый голос.
— Странный ты, Эдгар,— сказал вдруг Юзек,— ни до чего тебе нет дела.
— Как это ни до чего? Наоборот, мне до всего есть дело. Вошел Януш. Он, тоже молча, уселся в углу комнаты, и, хотя
сидел там неподвижно, видно было, что он взволнован.
— Немцы продвигаются вслед за разваливающейся армией,— вдруг сказал он,— скоро они будут здесь. В Крыму, на Дону наступает белая армия. Положение красных в Одессе с каждым днем ухудшается.
Все помолчали, затем Эдгар вернулся к рассказу о Сицилии. Заговорил о Флоренции. Пение в зале смолкло, Эльжуня начала пробовать с Ганей гаммы. Юзек почувствовал, что больше выдержать не в силах.
Наступил вечер.
После ужина Юзек постучался к Эльжуне и смело вошел в комнату. Эльжуня сидела за письменным столом и, совсем не удивившись, подняла на него свои большие голубые глаза.
— Садись, Юзек.
Он сел у самого стола. Никогда еще так близко не видел он лицо Эльжуни, эти трепещущие ноздри, эти губы, такие выразительные, когда она говорила. У Эльжуни была великолепная дикция. Он наклонялся к ней все ближе, будто ловил каждое ее слово, хотя, по правде говоря, смысл их не доходил до его сознания.
Внезапно он прервал ее на полуслове:
— Этот фельдшер, что приходил сегодня, кто он такой? Эльжуня усмехнулась.
— Это вовсе не фельдшер. Тебе я могу сказать, ты не выдашь. Это банкир Рубинштейн, знаешь, тот, из Петербурга. Он хочет пробраться в Крым, везет деньги, которые принадлежат матери царя.
— И ты хочешь с ним уехать? Эльжуня испытующе взглянула на Юзека.
— Откуда ты знаешь?
— Догадался,— шепнул он,— вернее — предчувствовал.
Он схватил ее руку повыше кисти, ощутил теплоту ее кожи и холод браслета.
— Не уезжай! — сказал он.— Не уезжай! Эльжуня добродушно рассмеялась.
— Что тебе мерещится? — сказала она.— А впрочем, почему бы мне и не поехать? Конечная цель его поездки — Лондон. Там у него деньги. Он поможет мне добраться туда. Я еще никогда не пела в Ковент-Гардене.
Юзек не слушал того, что она говорила. Он все сильней сжимал ее руку и, чувствуя, как пульсирует ее кровь, все твердил одно и то же:
— Не уезжай, не уезжай!
Эльжуня рассердилась. Браслетка врезалась ей в тело. Она попыталась вырвать руку, но ей это не удалось.
— Что с тобой? — крикнула она,— Пусти! Мне больно! Она откинулась назад, изогнув белую шею.
Не отпуская ее руки, Юзек склонился над ней. Сказал сквозь зубы с дрожью в голосе:
— А мне, думаешь, не больно, что ты совсем не смотришь на меня?
И поцеловал ее прямо в губы, коротко, сильно. Эльжуня закрыла глаза. Юзек оторвался от нее, отошел к двери, потом вернулся. Она сидела все так же, откинувшись назад, неподвижная, с закрытыми глазами.
— Не запирай на ночь дверь,— шепнул он ей на ухо,— я приду к тебе.
X
С тех пор как Одессу заняли большевики, наверху у Тарло обычно собиралось множество народу, но бывало и совсем безлюдно. Неволин и Володя были по горло заняты. Неволин работал в каком-то учреждении, Володя — вначале в городском Совете, а потом в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Для Ариадны наступил новый этап: она носила папаху, ходила на митинги и собрания, где произносила речи и декламировала революционные стихи. В моду входил Маяковский, и, как прежде она напевно читала стихи Блока, слегка растягивая ударные слоги, так сейчас бросала в толпу отрывистый стих Маяковского. Япуш, несколько раз слышавший выступления Ариадны, предпочитал, чтобы она читала Блока.
Теперь Януш большую часть времени проводил у Тарло, а у Шиллеров появлялся только к ночи. Но на Вокзальной ему редко случалось застать всех вместе. В особенности редко видел он Ариадну, и уже почти никогда не бывали они наедине. Она приходила самым комендантским часом — либо возбужденная, с горячими щеками, и рассказывала о последнем собрании, либо угрюмо-спокойная — тогда она не произносила ни слова. Володя приносил с собой в неразлучном портфеле груды бумаг, с озабоченным лицом просматривал их, сидя за столом в первой комнате, а во второй Ариадна негромко разговаривала с Неволиным и Янушем. Она стала какой-то недоверчивой, держала себя так, словно Януш ее предал.
Валерек ходил теперь по улицам Одессы в каком-то невзрачном штатском одеянии, стараясь быть незаметным. Несмотря на все свои революционные убеждения, Володя добыл ему фальшивые документы и фиктивную должность в порту, в одном из доков. Спыхалы нигде не было видно, вероятно, он совсем не выходил из дому. Неволин просиживал у Тарло до позднего вечера — он теперь жил где-то в другом месте, но имел ночной пропуск.
Януш до такой степени был поглощен мыслями об Ариадне, о ее поведении, что ни до чего больше ему не было дела. Однажды пришла Мария, она просила его поговорить с Володей, чтобы тот заступился за княгиню Мушку, арестованную вместе со старшим сыном. Януша очень удивила эта просьба.
— Какое тебе дело до этого? — спросил он.— Лучше скажи, что случилось со Спыхалой? Что-то давно его не видно.
— Не знаю,— неохотно ответила княгиня.
По вечерам, а иногда и ночью Януш возвращался от Тарло без пропуска, но ему везло — патруль встречался редко. Если он и натыкался на патруль, то с обезоруживающей прямотой говорил, что пропуска у него нет, и его отпускали с миром. Януш и сам не мог бы объяснить, что чувствовал он в те ночи, возвращаясь по обезлюдевшим, слабо освещенным улицам Одессы. Казалось, для него существует только одно: Ариадна. Но когда он шел мимо темных домов и лица его касался дующий со стороны порта ветер, а до слуха время от времени доносился отголосок далекого выстрела, в нем пробуждались неясные укоры совести. Что я тут делаю? — спрашивал он себя. Билпнская уговаривала его вступить в корпус Довбор-Мусницкого, но к этому у него не лежала душа. Спыхала, ненадолго вышедший из своего укрытия, присутствовал при их разговоре. Однако он не поддержал Марию, вовсе не считая, что Янушу следует идти к Довбору.
— Найдется и здесь для него работа,— сказал Спыхала. Однажды вечером Ариадна вернулась домой в сопровождении
французского офицера, члена одной из бесчисленных военных миссий, какие в то время околачивались в России. Сейчас, накануне Брестского мира, у французов земля горела под ногами. Новый знакомый Ариадны, видно, был озабочен тем, как и куда ему смыться. Звали его Морис Делятр; неизвестно, где Ариадна его выкопала и какие у нее были на него виды. Если бы не ужасная худоба, Делятра можно было бы признать интересным, даже красивым. Его большие черные глаза обольстительно сверкали — к женщинам он, кажется, был весьма неравнодушен.
Всем своим поведением француз старался показать, что пришел сюда, на Вокзальную, исключительно как знакомый Ариадны. Володя и Неволин держали себя с ним с подчеркнуто холодной вежливостью. Но Ариадна носилась с ним, демонстрировала его, как редкий экземпляр экзотического животного. С большим трудом она доставала где-то пшеничную муку (в этом ей помогал Януш) и пекла для Делятра пирожные. Вначале француз приходил раз в три дня, затем стал ежедневным гостем. Он съел весь запас варенья, которое Ариадна привезла еще из дому. Януш решился выпросить две банки из кладовой пани Шиллер и отнес их Ариадне, ради того лишь, чтобы она с благодарностью взглянула на него.
Облик Одессы изменился. После недавних боев город был совсем запущен, по теперь снова открылись кинематографы, театры, несколько кофеен. Каких это стоило усилий, из всей компании на Вокзальной знал только Володя. Кофейни посещало много народу. Иногда Ариадне удавалось затащить туда и Януша. Часто там бывать он не мог — высокие цены были ему не по карману — он давно уже сидел без гроша. Билинская не раз спрашивала, не нужно ли ему денег, но Януш не хотел брать денег у сестры, да он и не знал, есть ли у нее самой какие-нибудь средства. У нее ведь был ребенок, молоко доставали с трудом, и стоило оно очень дорого.
Скоро Януш заметил, что Ариадна теперь мало бывает дома и очень часто встречается с Морисом в маленькой кофейне на Дерибасовской. Януш избегал это заведение еще и потому, что не хотел видеть Голомбека, к которому чувствовал инстинктивную антипатию из-за всей этой истории с Олей. Впрочем, в душе Януша переплелись сложные чувства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Эльжуня устроилась в кресле, которое некогда служило сиденьем в первом, а может, во втором классе, теперь же из-под содранной обивки вылезали пружины и волос. Гелене пришлось стоять. Рядом оказался толстяк в черной поддевке, какие прежде носили небогатые купцы и приказчики. Он старался держаться в тени, однако шапка на голове у него была новая, и это сразу бросалось в глаза.
Толстяк поглядывал на Эльжуню, угадывая ее принадлежность к тому самому петербургскому «свету», к которому, по-видимому, принадлежал и он и от которого сегодня лучше было не только отречься, но и бежать подальше. Эльжбета тоже догадалась об этом, пассажира выдавало нетерпение, с каким он ожидал отхода поезда. Видно, ему было крайне необходимо уехать на юг. Перед самым отправлением в вагон вошел патруль. Собственно, вошел только один солдат, другой остался на перроне и через окно с выбитым стеклом торопил его:
— Кончай, поезд трогается!
Солдат просматривал документы из чистой формальности. Спросил он документы и у мужчины в новой шапке. Тот дрожащими руками подал их. Бумаги как будто были в полном порядке. Комиссариат здравоохранения разрешал фельдшеру Рабиновичу выехать к семье в Киев.
Но солдату что-то не понравилось во внешности «фельдшера Рабиновича».
— Вы кто такой? — спросил он, не отдавая пропуска.
— Вы же видите, я фельдшер Рабинович. Живу постоянно в Киеве.
— На какой улице?
— На Фундуклеевской.
— Врешь! — вдруг заорал солдат.— На Фундуклеевской никакой фельдшер Рабинович не живет!
Мужчина заколебался.
— Раньше я жил на Терещенковской,— добавил он. Это его и погубило.
— Пошли за мной! — приказал солдат.
Рабинович стал быстро объяснять что-то, но язык не слушался его. А солдат на перроне все твердил:
— Вася, живее, уже сигнал дали.
— Живо, живо за мной! — кричал солдат Рабиновичу.
Мнимый фельдшер с отчаянием оглядывался вокруг, ища спасения. Эльжбете стало жаль его. Не сознавая, что делает, она с улыбкой обратилась к солдату:
— Зачем вы уводите товарища Рабиновича? Он едет со мной в Киев. Это мой знакомый.
— А ты еще кто такая?
— Я певица Мариинской оперы Эльжбета Шиллер,— сказала Эльжуня с достоиством.
— Певица? — переспросил солдат.
— Вася, Вася, скорей,— торопил голос за окном,— поезд трогается.
— Да, певица. Вы обо мне не слышали?
— Ну вас к черту! — выругался солдат, махнул рукой и протиснулся к выходу — поезд уже в самом деле медленно пошел.
Фельдшер Рабинович нагнулся, чтобы не было видно с перрона, и пожал руку Эльжуне.
Все прошло благополучно. Несколько часов стояли в Москве, а потом в Киеве ждали, пока их вагон прицепят к другому составу. Рабинович записал адрес певицы и обещал, что в ближайшие дни даст о себе знать.
Эльжбета падала от усталости, когда после недели трудного путешествия очутилась наконец в Одессе. Отворив дверь, Эдгар увидел на пороге сестру с Геленкой. В полушубке и платке Эльжбета вошла в столовую и опустилась на стул, поддерживаемая братом и вбежавшей испуганной матерью. Взгляд Эльжбеты упал на высокого красивого юношу, который стоял по другую сторону стола и с изумлением смотрел на нее.
— Юзек! — сказала Эльжбета.— Я не узнала тебя в первую минуту. Мама, нельзя ли как-нибудь помыться?
— Сейчас что-нибудь придумаем. Надо согреть воды в кухне на плите...
— Только не трогайте Геленку, она тоже измучена.
Но Геленка уже сняла с себя полушубок, размотала все платки, в какие была закутана, и спокойно принялась хлопотать по дому.
— Где поселится панна Эльжбета? — спросила она.
— Ее комната свободна. Юзек, помоги Гелене перенести вещи.
Юзек схватил чемоданы Эльжуни, обвязанные для маскировки мешками, и понес их по длинному коридору в комнатку, находившуюся между спальней стариков Шиллеров и комнатой, которую занимали они с Янушем. Комнатка была маленькая, но очень уютная, обитая кретоном с крупными коричнево-зелеными птицами на кремовом фоне. На письменном столике стояла большая фотография Карузо. Было здесь также миниатюрное пианино. Б комнате стоял запах каких-то особенных духов. Сильный и в то же время нежный, он напоминал запах не то увядающей акации, не то нераспустившейся сирени. Поставив чемоданы на пол, Юзек спросил Геленку:
— Чем это здесь так пахнет?
— Это любимые духи панны Эльжбеты «Nuit de Paris»,— ответила Геленка, обнаружив, к удивлению Юзека, хорошее французское произношение.
Над кроватью висела картина художника немецкой школы, на которой была изображена сцена из легенды о розах святой Елизаветы. Под картиной небольшая гравюра: Лист в сутане дирижирует оркестром, исполняющим ораторию «Легенда о святой Елизавете».
Когда Юзек вернулся в столовую, Эльжбета, все еще в полушубке и в платке, горячо обсуждала с матерью и тетей Михасей, у которой, как всегда, была повязана щека, предстоящий брак Оли и Голомбека.
— Это нелепо — выдавать молодую девушку за старика.
— Но ведь он молодой!
— Все пекари старики.
— Он кондитер, моя дорогая, кондитер! — с возмущением говорила тетя Михася.
— Они вернутся в Варшаву,— пани Шиллер устремила глаза ввысь,— подумай, Эльжуня, какое это счастье для Михаси!
— Но ведь не тетя Михася выходит замуж! — воскликнула Эльжуня негодующе.
Эдгар сидел рядом с сестрой и держал ее за руку. Он молча смотрел на нее и даже не слышал, о чем это они говорят. Когда вошел Юзек, Эльжуня вспомнила о нем.
— Знаешь, я тебя не узнала, кто бы мог подумать, что ты так вырастешь! Этакий высоченный мужчина! А где мама?
— Мама ушла в город, скоро вернется.
Слова, какими они обменялись, были самые обыденные, но чуткое ухо Эдгара уловило в их голосах какой-то необычный оттенок. Он оторвал взгляд от лица сестры и внимательно посмотрел на Юзека.
Юзек и сам ощутил, что вложил слишком много чувства в простые слова: «Мама ушла в город, скоро вернется». В голосе прозвучала какая-то многозначительность. Будто натянутая струна виолончели. Он смутился и густо покраснел.
Эдгар заметил это.
— Почему ты не раздеваешься? — спросил он сестру, вставая.
— Уж лучше я у себя, —ответила Эльжуня, поднялась с места и, шатаясь от усталости, медленно пошла по коридору.
Через несколько дней появился фельдшер Рабинович. Геленка проводила его к Эльжуне. Из своей комнаты, через степу, Юзек слышал их громкий разговор и веселый смех. Это, непонятно почему, очень раздражало его.
У Юзека сидел Валерек, одетый в штатское. Где он живет и чем занимается, было неясно. Братья никак не могли найти общий язык. Юзек задавал вопросы прямо, а Валерек, как всегда, отвечал уклончиво. Так и не сказал ничего определенного. Похоже было, что занимается он торговлей. Но чем торговал, с кем и где — понять было невозможно. Впрочем, Юзек почти не слушал болтовню брата, рассказывавшего какие-то странные вещи о Спыхале. Он прислушивался к тому, что делалось за стеной. Разговор там был непродолжительный, вскоре послышались шаги по коридору, хлопанье двери, три звонка (так Эльжуня вызывала Геленку), и кто-то вышел в переднюю.
— Что такое ты говорил о Спыхале? — машинально спросил Юзек.
— Что он ведет здесь какую-то секретную работу... — сказал Валерек.— Никак не могу разнюхать — какую.
Валерек стоял у окна. Юзек смотрел на его высокую, топкую, еще не сложившуюся фигуру. Ему не нравился беспокойный блеск глаз Валерека. Когда тот наклонялся к нему и смотрел испытующе, левый глаз его словно уходил куда-то, ничего не выражая. Юзек возмущенно пожал плечами.
— Лучше уж не разнюхивай...
Он встал и пошел в столовую. Там посреди комнаты стояла пани Шиллер. Широко раскрыв глаза, она растерянно глядела в лицо Эльжуне, которая горячо убеждала в чем-то мать.
— Сейчас? Пароходом? По заминированному морю? — спрашивала пани Шиллер.
— Но ведь только до Румынии,— сказала Эльжуня.
— Румынию заняли немцы.
— Не всю. Он говорит, что будет пробираться в Константинополь.
Дамы замолчали. Пройдя через комнату, Юзек отправился к Эдгару. Тот лежал на кровати и читал.
— Знаешь, великолепная книга,— он назвал русскую фамилию автора.— О Сицилии...
Юзек молча сел в кресло у кровати. Но он не слушал, а лишь рассеянно поддакивал Эдгару, который что-то рассказывал ему о Сицилии. Подслушанный разговор встревожил Юзека, хотя смысл был ему непонятен. Из зала донеслись звуки вокальных упражнений. Это Эльжуня занималась с Ганкой, дочкой дворника, у которой оказался красивый голос.
— Странный ты, Эдгар,— сказал вдруг Юзек,— ни до чего тебе нет дела.
— Как это ни до чего? Наоборот, мне до всего есть дело. Вошел Януш. Он, тоже молча, уселся в углу комнаты, и, хотя
сидел там неподвижно, видно было, что он взволнован.
— Немцы продвигаются вслед за разваливающейся армией,— вдруг сказал он,— скоро они будут здесь. В Крыму, на Дону наступает белая армия. Положение красных в Одессе с каждым днем ухудшается.
Все помолчали, затем Эдгар вернулся к рассказу о Сицилии. Заговорил о Флоренции. Пение в зале смолкло, Эльжуня начала пробовать с Ганей гаммы. Юзек почувствовал, что больше выдержать не в силах.
Наступил вечер.
После ужина Юзек постучался к Эльжуне и смело вошел в комнату. Эльжуня сидела за письменным столом и, совсем не удивившись, подняла на него свои большие голубые глаза.
— Садись, Юзек.
Он сел у самого стола. Никогда еще так близко не видел он лицо Эльжуни, эти трепещущие ноздри, эти губы, такие выразительные, когда она говорила. У Эльжуни была великолепная дикция. Он наклонялся к ней все ближе, будто ловил каждое ее слово, хотя, по правде говоря, смысл их не доходил до его сознания.
Внезапно он прервал ее на полуслове:
— Этот фельдшер, что приходил сегодня, кто он такой? Эльжуня усмехнулась.
— Это вовсе не фельдшер. Тебе я могу сказать, ты не выдашь. Это банкир Рубинштейн, знаешь, тот, из Петербурга. Он хочет пробраться в Крым, везет деньги, которые принадлежат матери царя.
— И ты хочешь с ним уехать? Эльжуня испытующе взглянула на Юзека.
— Откуда ты знаешь?
— Догадался,— шепнул он,— вернее — предчувствовал.
Он схватил ее руку повыше кисти, ощутил теплоту ее кожи и холод браслета.
— Не уезжай! — сказал он.— Не уезжай! Эльжуня добродушно рассмеялась.
— Что тебе мерещится? — сказала она.— А впрочем, почему бы мне и не поехать? Конечная цель его поездки — Лондон. Там у него деньги. Он поможет мне добраться туда. Я еще никогда не пела в Ковент-Гардене.
Юзек не слушал того, что она говорила. Он все сильней сжимал ее руку и, чувствуя, как пульсирует ее кровь, все твердил одно и то же:
— Не уезжай, не уезжай!
Эльжуня рассердилась. Браслетка врезалась ей в тело. Она попыталась вырвать руку, но ей это не удалось.
— Что с тобой? — крикнула она,— Пусти! Мне больно! Она откинулась назад, изогнув белую шею.
Не отпуская ее руки, Юзек склонился над ней. Сказал сквозь зубы с дрожью в голосе:
— А мне, думаешь, не больно, что ты совсем не смотришь на меня?
И поцеловал ее прямо в губы, коротко, сильно. Эльжуня закрыла глаза. Юзек оторвался от нее, отошел к двери, потом вернулся. Она сидела все так же, откинувшись назад, неподвижная, с закрытыми глазами.
— Не запирай на ночь дверь,— шепнул он ей на ухо,— я приду к тебе.
X
С тех пор как Одессу заняли большевики, наверху у Тарло обычно собиралось множество народу, но бывало и совсем безлюдно. Неволин и Володя были по горло заняты. Неволин работал в каком-то учреждении, Володя — вначале в городском Совете, а потом в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Для Ариадны наступил новый этап: она носила папаху, ходила на митинги и собрания, где произносила речи и декламировала революционные стихи. В моду входил Маяковский, и, как прежде она напевно читала стихи Блока, слегка растягивая ударные слоги, так сейчас бросала в толпу отрывистый стих Маяковского. Япуш, несколько раз слышавший выступления Ариадны, предпочитал, чтобы она читала Блока.
Теперь Януш большую часть времени проводил у Тарло, а у Шиллеров появлялся только к ночи. Но на Вокзальной ему редко случалось застать всех вместе. В особенности редко видел он Ариадну, и уже почти никогда не бывали они наедине. Она приходила самым комендантским часом — либо возбужденная, с горячими щеками, и рассказывала о последнем собрании, либо угрюмо-спокойная — тогда она не произносила ни слова. Володя приносил с собой в неразлучном портфеле груды бумаг, с озабоченным лицом просматривал их, сидя за столом в первой комнате, а во второй Ариадна негромко разговаривала с Неволиным и Янушем. Она стала какой-то недоверчивой, держала себя так, словно Януш ее предал.
Валерек ходил теперь по улицам Одессы в каком-то невзрачном штатском одеянии, стараясь быть незаметным. Несмотря на все свои революционные убеждения, Володя добыл ему фальшивые документы и фиктивную должность в порту, в одном из доков. Спыхалы нигде не было видно, вероятно, он совсем не выходил из дому. Неволин просиживал у Тарло до позднего вечера — он теперь жил где-то в другом месте, но имел ночной пропуск.
Януш до такой степени был поглощен мыслями об Ариадне, о ее поведении, что ни до чего больше ему не было дела. Однажды пришла Мария, она просила его поговорить с Володей, чтобы тот заступился за княгиню Мушку, арестованную вместе со старшим сыном. Януша очень удивила эта просьба.
— Какое тебе дело до этого? — спросил он.— Лучше скажи, что случилось со Спыхалой? Что-то давно его не видно.
— Не знаю,— неохотно ответила княгиня.
По вечерам, а иногда и ночью Януш возвращался от Тарло без пропуска, но ему везло — патруль встречался редко. Если он и натыкался на патруль, то с обезоруживающей прямотой говорил, что пропуска у него нет, и его отпускали с миром. Януш и сам не мог бы объяснить, что чувствовал он в те ночи, возвращаясь по обезлюдевшим, слабо освещенным улицам Одессы. Казалось, для него существует только одно: Ариадна. Но когда он шел мимо темных домов и лица его касался дующий со стороны порта ветер, а до слуха время от времени доносился отголосок далекого выстрела, в нем пробуждались неясные укоры совести. Что я тут делаю? — спрашивал он себя. Билпнская уговаривала его вступить в корпус Довбор-Мусницкого, но к этому у него не лежала душа. Спыхала, ненадолго вышедший из своего укрытия, присутствовал при их разговоре. Однако он не поддержал Марию, вовсе не считая, что Янушу следует идти к Довбору.
— Найдется и здесь для него работа,— сказал Спыхала. Однажды вечером Ариадна вернулась домой в сопровождении
французского офицера, члена одной из бесчисленных военных миссий, какие в то время околачивались в России. Сейчас, накануне Брестского мира, у французов земля горела под ногами. Новый знакомый Ариадны, видно, был озабочен тем, как и куда ему смыться. Звали его Морис Делятр; неизвестно, где Ариадна его выкопала и какие у нее были на него виды. Если бы не ужасная худоба, Делятра можно было бы признать интересным, даже красивым. Его большие черные глаза обольстительно сверкали — к женщинам он, кажется, был весьма неравнодушен.
Всем своим поведением француз старался показать, что пришел сюда, на Вокзальную, исключительно как знакомый Ариадны. Володя и Неволин держали себя с ним с подчеркнуто холодной вежливостью. Но Ариадна носилась с ним, демонстрировала его, как редкий экземпляр экзотического животного. С большим трудом она доставала где-то пшеничную муку (в этом ей помогал Януш) и пекла для Делятра пирожные. Вначале француз приходил раз в три дня, затем стал ежедневным гостем. Он съел весь запас варенья, которое Ариадна привезла еще из дому. Януш решился выпросить две банки из кладовой пани Шиллер и отнес их Ариадне, ради того лишь, чтобы она с благодарностью взглянула на него.
Облик Одессы изменился. После недавних боев город был совсем запущен, по теперь снова открылись кинематографы, театры, несколько кофеен. Каких это стоило усилий, из всей компании на Вокзальной знал только Володя. Кофейни посещало много народу. Иногда Ариадне удавалось затащить туда и Януша. Часто там бывать он не мог — высокие цены были ему не по карману — он давно уже сидел без гроша. Билинская не раз спрашивала, не нужно ли ему денег, но Януш не хотел брать денег у сестры, да он и не знал, есть ли у нее самой какие-нибудь средства. У нее ведь был ребенок, молоко доставали с трудом, и стоило оно очень дорого.
Скоро Януш заметил, что Ариадна теперь мало бывает дома и очень часто встречается с Морисом в маленькой кофейне на Дерибасовской. Януш избегал это заведение еще и потому, что не хотел видеть Голомбека, к которому чувствовал инстинктивную антипатию из-за всей этой истории с Олей. Впрочем, в душе Януша переплелись сложные чувства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72