Он хотел было п
одняться, но вдруг почувствовал, как Верден вся напряглась, и услышал ее к
раткий возглас: «Нет!», после чего так и остался сидеть, как будто вовсе и н
е собирался двигаться с места. До него с трудом дошло, что она заговорила.
«Нет...» Ц первое слово Верден... (Правда, чему тут удивляться.) Нет так нет. Тя
нь застыл в ожидании. Пауза могла затянуться навеки. Это зависело теперь
только от этих женщин: совсем древней, желавшей превратить в тлеющие угл
и свою соперницу, и совсем юная, оценившая преимущества своего сиротства
. Сколько времени прошло, час?
Ц Вам повезло, месье.
Тяню показалось, что эти слова прозвучали у него внутри. Бог мой, в чем пов
езло? Он уже собрался спорить сам с собой.
Ц Что вас так любят...
Нет, это не был его внутренний голос. Это говорила куча покрывал напротив,
та, в кресле, у окна.
Ц ...но это долго не продлится.
Скрипящие и царапающие слова. Глаза опять смотрели прямо на него.
Ц Это никогда не длится долго.
О чем говорила эта женщина, которая больше не говорила?
Ц Я говорю об этой малышке у вас на животе.
Губы, как потрескавшиеся могильные плиты.
Ц Я своего носила точно так же.
Своего? Шаботта? Она носила министра Шаботта у себя на животе?
Ц До того дня, когда я поставила его на ноги.
С каждым словом Ц новая трещинка.
Ц Вы ставите их на ноги, и когда они возвращаются, они начинают лгать!
С каждым словом трещины все глубже.
Ц Все, без исключения.
В глубине трещины показалась кровь.
Ц Извините меня, я отвыкла разговаривать.
Черепаший язык слизнул капельку.
***
Она снова замолчала. Но Тянь прирос к стулу. «Я не верю женщинам, которые м
олчат». Эти слова принадлежали не Тяню. Пастору. Инспектор Пастор обожал
допрашивать глухих, немых, спящих. «Правда, Тянь, получается не из их ответ
ов, а из логической последовательности твоих вопросов». Тянь грустно улы
бнулся про себя: «Я только что усовершенствовал твой метод, Пастор. Я прих
ожу, ставлю свой стул перед старым пергаментом, немым, как кошмарный сон, я
закрываю рот, и немая начинает говорить».
***
Она и в самом деле заговорила. Она рассказала все, что требовалось, о жизни
министра Шаботта и о его смерти. Жизнь и смерть Ц одна большая ложь.
Сначала ее не слишком испугало то обстоятельство, что маленький Шаботт о
казался таким обманщиком. Она отнесла эту предрасположенность ума на сч
ет наследственности, за которую ей нечего было краснеть. В девичестве он
а носила имя Назаре Квиссапаоло. Уроженка щедрой бразильской земли, дочь
Паоло Перейры Квиссапаоло, самого что ни на есть бразильского писателя.
Выдумки ее ребенка можно было расценить как самый щедрый дар, каким наде
лили его предки. Внук сочинителя, ее Шаботт не был лгуном, он был говорящей
сказкой. Это-то она и пыталась с достоинством объяснить учителям, вызыва
вшим ее для бесед, директорам, выставлявшим ее сына вон, Ц сначала в одно
й школе, потом в другой, в третьей... Маленький Шаботт учился прекрасно. Обл
адая блестящей памятью и потрясающим даром сочинительства, он проходил
класс за классом как метеор. Он был ее гордостью. Какими бы краткими ни был
и сроки его пребывания в тех заведениях, которые всегда спешили от него и
збавиться, он побивал все рекорды успеваемости и покидал храм учености,
оставляя учителей в полном недоумении. А то, что везде, где бы он ни появил
ся, он сеял вражду, мало ее тревожило. Непонятый гений сына мстил за себя о
кружающей посредственности, вот и все. Она возликовала, когда его принял
и одновременно в два вуза Ц венец ее стараний в обоих случаях, но когда ег
о выперли из Политеха всего через три месяца после поступления, она взбу
нтовалась. Однако начавшаяся война положила конец этим несправедливос
тям. Приближенный маршала Петена
Франсуа Петен (1856Ц 1951) Ц политик, маршал Франц
ии, во время немецкой оккупации (1940Ц 1944) Ц глава капитулянтского правител
ьства, затем коллаборационистского режима Виши.
, юный Шаботт сделался одним из первых информаторов генерала де Гол
ля Шарль де Г
олль (1890Ц 1970) Ц президент Франции (1958Ц 1969); в 1940 г. основал в Лондоне патриотичес
кое движение «Свободная Франция», примкнувшее к антигитлеровской коал
иции.
. В Виши Ц министр, в Лондоне Ц герой, он вышел из войны, добившись, ка
залось бы, невозможного: сохранил республиканские устои Франции, не заде
в при этом чести страны. Он доказал квадратуру круга, потопив большинств
о своих недоброжелателей. С сорок пятого Шаботт входил уже в каждое прав
ительство. И все же политика не была его призванием. Так он говорил. Это бы
ла плата за возможность жить в демократическом обществе. Так он говорил.
Но призвание его заключалось в ином. Его призвание уходило корнями в глу
бину его рода. «Твоего рода, мама». Так он говорил. Он родился сочинителем.
И он будет писать. Но писать Ц это не просто что-то делать. Так он говорил.
«Писать Ц это жить». Он говорил все это. И он чувствовал, что время жить пр
ишло. Вот, что он говорил. И она поверила.
***
Незаметно наступил вечер. За окнами зажглись огни. Тянь не мог больше раз
глядеть лица женщины, ни даже блеска ее глаз. Оставался только ее голос. И
сама она казалась теперь не кучей тряпья, а корнями какого-то старого дер
ева, оставленными здесь давно умчавшимся потоком. Шестнадцать лет молча
ния стекали мутными струями в бурлящие глубины. «Только не встревать, Ц
думал Тянь, Ц только не вставать на эту зыбкую почву, иначе меня смоет в п
ропасть».
Ц Полвека лжи!
Она перевела дыхание и продолжала с новыми силами. Годы клокотали внутри
нее. Слова рвались наружу.
Ц Почти пятьдесят лет он лгал мне. Мне! Под тем лишь предлогом, что он мой с
ын.
У Тяня вдруг мелькнула мысль, не были ли последовавшие шестнадцать лет м
олчания просто немым выражением огромного удивления.
Ц Если бы я не осталась вдовой, все сложилось бы по-другому.
Ее муж, Шаботт, молодой французский посол в Бразилии, который забрал свою
невесту у отца, души в ней не чаявшего, вздумал умереть, когда она была бер
еменна. Глупая смерть. Последствия какого-то дурацкого гриппа.
Ц Если бы он был жив, он открыл бы мне глаза. Правда Ц это мужское дело. Пр
авда Ц это дело лжецов. Полицейские, адвокаты, судьи, служители закона Ц
это ведь всё занятия для мужчин. А что такое выигранный процесс, если не пр
авда, вывернутая наизнанку? И что такое процесс проигранный, если не триу
мф лжи?
«Только без лирических отступлений, мадам, только не это», Ц умолял про с
ебя Тянь.
***
Она бы вернулась в Бразилию, если бы в тот же самый год Ц год ее беременно
сти, год смерти мужа Ц не умер еще один близкий ей человек Ц ее отец.
Ц ...Доведенный до самоубийства кучкой лжецов, называвших себя интеллиг
енцией. Я сейчас объясню.
Она порвала с Бразилией. Она полностью посвятила себя воспитанию своего
сына Шаботта. Здесь. И вот, однажды вечером, шестнадцать лет назад, этот са
мый сын входит в ее комнату, как всегда, своей подпрыгивающей веселой пох
одкой, весь в движении, сгусток энергии, который добрую половину века хва
тал почетные дипломы и министерские должности с такой легкостью, как буд
то собирал детские кубики в коробку, ни больше ни меньше, какая беспечнос
ть! Как он сумел остаться этим чудным ребенком! Он вошел, взял двумя пальца
ми стул, тот самый, на котором сейчас сидел Тянь, поставил его перед ней, то
чно так же, как это только что сделал Тянь. Это был как раз тот вечерний час,
когда он приходил посекретничать с ней, час, ожидаемый с таким нетерпени
ем, когда он рассказывал о своих подвигах, совершенных им за день, час, ког
да, вот уже пятьдесят лет подряд, он регулярно приходил врать ей, но она по
ка еще об этом не знала. Итак, он уселся перед ней, положив на колени огромн
ую рукопись, глядя на нее лучистыми глазами и не говоря ни слова, выжидая,
чтобы она сама поняла. А она медлила, сдерживая закипавшую в ней радость. О
на не хотела, чтобы это случилось слишком быстро. Она подождала нескольк
о мгновений. Так ждут, когда вот-вот проклюнется птенец. Потом, не в силах с
держиваться более, она прошептала: «Ты написал книгу?» Ц «Я сделал даже л
учше, мама». Ц «Что же может быть лучше, чем написать книгу?» Ц «Я изобрел
новый жанр!»
Он буквально прокричал это: «Я изобрел новый жанр!» И принялся шумно расх
валивать необычайную новизну того, что он называл своим либеральн
ым реализмом. Он первым предоставил Коммерции право занять подобаю
щее место в королевской свите романа, первым наделил коммерсанта достои
нством главного героя, первым без околичностей стал превозносить комме
рческое действо... Она прервала его, сказав:
«Почитай мне».
Он раскрыл рукопись. Прочитал название. Оно гласило: «Последний поцелуй
на Уолл-стрит». Не то чтобы это название показалось ей глупым, но если всп
омнить о теории либерального реализма, то, надо сказать, амбиц
ии ее сына лишили его всякого эстетического чутья. Когда рассчитываешь,
что твой труд прочтет половина человечества, не стоит давать ему подобны
х легкомысленных названий.
«Читай».
Она дрожала от нетерпения.
Она ждала этой минуты с той далекой зимы, когда она, юная вдова, в положени
и, получила из Бразилии телеграмму, в которой сообщалось о самоубийстве
ее отца, Паоло Перейры Квиссапаоло.
Ц Я должна вам объяснить, что за человек был мой отец.
(«О нет, мадам, Ц подумал Тянь, Ц прошу вас, ну, в самом деле!»)
Ц Он был создателем «идентитаризма». Вам это что-нибудь говорит?
Ничего. Инспектору Ван Тяню это ничего не говорило.
Ц Неудивительно.
Она все же объяснила. История, признаться, запутанная неимоверно. Писате
льская склока во второй половине двадцатых в Бразилии.
Ц В то время ни один из них не был чисто бразильским писателем, кроме мое
го отца, Паоло Перейры Квиссапаоло!
(«Прекрасно, только меня-то интересует ваш сын, Шаботт, министр...»)
Ц Бразильская литература, какая мрачная шутка! Романтизм, символизм, па
рнасцы, декаданс, импрессионизм, сюрреализм... наши писатели задались цел
ью создать какой-то странный музей восковых фигур французской литерату
ры! Народ с обезьяньими повадками! Народ из воска! У бразильских писателе
й не было за душой ничего, что они не украли бы у других! И при этом не испорт
или бы!
(«Ша-ботт! Ша-ботт!» Ц скандировал про себя инспектор Тянь.)
Ц И только мой отец воспротивился этой франкомании.
(«Ох уж эти отступления...» Ц думал инспектор Ван Тянь...)
Ц Он объявил беспощадную войну этому культурному отступничеству, подд
авшись которому его страна так стремительно теряла душу.
(«Отступления во время допроса Ц это как сорняк, как инфляция, как экзема
, этого ничем не перебьешь...»)
Ц И так как тогда литературная жизнь мыслилась только в рамках какой-ли
бо школы, мой отец создал свою собственную, «идентитаризм».
(«Идентитаризм...» Ц подумал инспектор Ван Тянь.)
Ц Школа, в которой он был единственным представителем; его идеи не воспр
оизводились, не передавались, не переносились, не повторялись никем!
(«Хорошо...»)
Ц Его поэзия отражала только его самого, его личность, а он Ц это была са
ма Бразилия!
(«Чокнутый, одним словом. Тихое помешательство. Сумасшедший поэт. Дальше
».)
Ц О его поэтическом искусстве можно судить по трем строкам, всего трем.
Три не три, она бы их все равно процитировала.
Ц Era da hera a errar
Cobra cobrando a obra...
Mondemos este mundo!
(«И что это значит?»)
Ц Эра ползучего плюща
Удав, душащий всякое творение...
Обкорнаем этот мир!
(«И что это значит?» Ц молча настаивал Ван Тянь.)
***
Короче...
На улице уже давно стемнело. Ночной холодок. Париж как одно сплошное сиян
ие. Тянь Ц под сердцем револьвер, на револьвере Верден Ц идет себе.
Короче, подводит итог инспектор Ван Тянь, этот друг, бразильский поэт, дед
покойного Шаботта по материнской линии, так никогда и не издавался. Ни ст
рочки. Ни при жизни, ни после смерти. Он спустил свое состояние на макулату
ру собственного сочинения, которой он бесплатно заваливал всех, кто умел
читать в его стране. Ненормальный. Нечитаемый. Посмешище своего круга и с
воего времени. Даже его дочь потешалась над ним. И вот она выходит за франц
узского посла в Рио! Лучшего подарка она ему не могла преподнести.
А потом изгнание. И беременность. И вдовство. И угрызения совести. Она хоче
т вернуться в страну. Слишком поздно. Проклятый поэт пустил себе пулю в ло
б. У нее сын Ц Шаботт. Она перечитывает отцовские сочинения: гениально! Да
, она находит их гениальными. «Неповторимыми». «Настоящее всегда приходи
т раньше на век». Она клянется отомстить за своего отца. Она вернется в стр
ану. Да, но на коне, с тем, что напишет ее сын!
Старо как мир...
От улицы Помп до холмов Бельвиля довольно далеко, но после того как часам
и слушал, как утекает чья-то жизнь, время летит незаметно. Верден заснула.
Тянь шагает по улицам Парижа.
Старо как мир...
Мать всегда верила, что ее сын Шаботт однажды станет писателем. Она никог
да его к этому не подталкивала, нет («я не из тех матерей...»), но она так хотел
а этого, что когда бедный Шаботт смотрел в материнские глаза, он, должно бы
ть, отражался в них с академической шапочкой на голове. Что-нибудь в этом
роде...
И вот однажды вечером сын Шаботт в очередной раз проникает в этот мавзол
ей, покои его престарелой матери. Он читает ей первые строки своей книги, с
воего столь долгожданного «творения». И мать говорит:
Ц Стой!
И сын Шаботт удивлен:
Ц Тебе не нравится?
И мать говорит:
Ц Уходи!
И сын хочет что-то сказать, но мать обрывает его:
Ц И больше никогда не возвращайся!
Она уточняет на португальском:
Ц Nunca mais! Больше никогда!
И Шаботт уходит.
Дело в том, что она сразу поняла, что роман не его. Тяню, который за всю свою
жизнь кроме школьных учебников да пособий в полицейской академии и двух
книг не прочитал (чтение вслух романов Ж. Л. В. он считал просто развлечени
ем), не понять, как такое возможно. И все же возможно. «Он сделал хуже, чем вс
е враги моего отца вместе взятые, месье: он украл труд, который ему не
принадлежал! Мой сын украл чужое самовыражение!»
Дальше Ц лучше.
Тянь греет руки в волосах спящей Верден. Да, последнее время у нее, у нашей
маленькой Верден, выросла на голове такая густая шевелюра.
Дальше...
Шаботт не обратил никакого внимания на запрет матери. Он все так же прихо
дил и усаживался перед ней каждый вечер, в один и тот же час, на своем стуле.
Он все так же давал ей ежедневный отчет. Но больше он ей не врал. И он больше
не называл ее на «ты». «Обращение на „вы”, кажется, более всего подходит к
тому арктическому холоду, который вы мне всегда внушали». Он забавлялся:
«Неплохо, да, арктический холод, это достаточно „по-писательс
ки” для вас, достаточно своеобразно, идентитаристично?» Мелки
е укусы. Но она выбрала себе оружие: молчание. Шестнадцать лет молчания! Ша
ботт должен был тронуться умом от того ничуть не меньше, чем этот ненорма
льный поэт, его дед. Как все сумасшедшие, он теперь ничего не скрывал, гово
рил все, как было, чистую правду: «Помните того молодого директора тюрьмы,
которого вы находили таким привлекательным, таким сдержанным, таким
своеобразным, Кларанса де Сент-Ивера? Так вот, мои произведения
пишет один из его подопечных. Пожизненное заключение. Но дьявольски тру
доспособен! Нас ждет огромное состояние, мама. Нам всем от этого перепаде
т, и Сент-Иверу, и мне, и еще нескольким посредникам второго ранга. Заключе
нный, естественно, ничего об этом не знает, он пишет из любви к искусству: в
от бы такого внука моему деду, Паоло Квиссапаоло...»
Однажды Шаботт заявился к ней с одним из тех «посредников второго ранга»
, неким Бенжаменом Малоссеном. Добродушный человечек, брюшко, костюм-тро
йка, «нагулянный жирок, наносной лоск, рекламный болванчик». Шаботт указ
ал Малоссену пальцем на свою мать, прокричав:
Ц Моя мать! Госпожа Назаре Квиссапаоло Шаботт!
И добавил:
Ц Она всю жизнь не давала мне писать!
В тот же вечер, сидя верхом на своем стульчике, он объяснял старой женщине:
Ц Этот Малоссен будет изображать меня на публике. Если что-то пойдет не
так, ему одному и достанется. Видите ли, Сент-Ивера убили, беднягу, мой авто
р сбежал, смерть рыщет повсюду, мама. Ну как, захватывает?
Сначала убили Малоссена. Потом ее сына. Вот и все.
Ц И правильно сделали.
***
Тянь задал только один вопрос. И то минут через пять после того, как она пр
оизнесла последнее слово.
Ц Почему вы рассказали все это именно мне?
Сначала он подумал, что она ему не ответит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
одняться, но вдруг почувствовал, как Верден вся напряглась, и услышал ее к
раткий возглас: «Нет!», после чего так и остался сидеть, как будто вовсе и н
е собирался двигаться с места. До него с трудом дошло, что она заговорила.
«Нет...» Ц первое слово Верден... (Правда, чему тут удивляться.) Нет так нет. Тя
нь застыл в ожидании. Пауза могла затянуться навеки. Это зависело теперь
только от этих женщин: совсем древней, желавшей превратить в тлеющие угл
и свою соперницу, и совсем юная, оценившая преимущества своего сиротства
. Сколько времени прошло, час?
Ц Вам повезло, месье.
Тяню показалось, что эти слова прозвучали у него внутри. Бог мой, в чем пов
езло? Он уже собрался спорить сам с собой.
Ц Что вас так любят...
Нет, это не был его внутренний голос. Это говорила куча покрывал напротив,
та, в кресле, у окна.
Ц ...но это долго не продлится.
Скрипящие и царапающие слова. Глаза опять смотрели прямо на него.
Ц Это никогда не длится долго.
О чем говорила эта женщина, которая больше не говорила?
Ц Я говорю об этой малышке у вас на животе.
Губы, как потрескавшиеся могильные плиты.
Ц Я своего носила точно так же.
Своего? Шаботта? Она носила министра Шаботта у себя на животе?
Ц До того дня, когда я поставила его на ноги.
С каждым словом Ц новая трещинка.
Ц Вы ставите их на ноги, и когда они возвращаются, они начинают лгать!
С каждым словом трещины все глубже.
Ц Все, без исключения.
В глубине трещины показалась кровь.
Ц Извините меня, я отвыкла разговаривать.
Черепаший язык слизнул капельку.
***
Она снова замолчала. Но Тянь прирос к стулу. «Я не верю женщинам, которые м
олчат». Эти слова принадлежали не Тяню. Пастору. Инспектор Пастор обожал
допрашивать глухих, немых, спящих. «Правда, Тянь, получается не из их ответ
ов, а из логической последовательности твоих вопросов». Тянь грустно улы
бнулся про себя: «Я только что усовершенствовал твой метод, Пастор. Я прих
ожу, ставлю свой стул перед старым пергаментом, немым, как кошмарный сон, я
закрываю рот, и немая начинает говорить».
***
Она и в самом деле заговорила. Она рассказала все, что требовалось, о жизни
министра Шаботта и о его смерти. Жизнь и смерть Ц одна большая ложь.
Сначала ее не слишком испугало то обстоятельство, что маленький Шаботт о
казался таким обманщиком. Она отнесла эту предрасположенность ума на сч
ет наследственности, за которую ей нечего было краснеть. В девичестве он
а носила имя Назаре Квиссапаоло. Уроженка щедрой бразильской земли, дочь
Паоло Перейры Квиссапаоло, самого что ни на есть бразильского писателя.
Выдумки ее ребенка можно было расценить как самый щедрый дар, каким наде
лили его предки. Внук сочинителя, ее Шаботт не был лгуном, он был говорящей
сказкой. Это-то она и пыталась с достоинством объяснить учителям, вызыва
вшим ее для бесед, директорам, выставлявшим ее сына вон, Ц сначала в одно
й школе, потом в другой, в третьей... Маленький Шаботт учился прекрасно. Обл
адая блестящей памятью и потрясающим даром сочинительства, он проходил
класс за классом как метеор. Он был ее гордостью. Какими бы краткими ни был
и сроки его пребывания в тех заведениях, которые всегда спешили от него и
збавиться, он побивал все рекорды успеваемости и покидал храм учености,
оставляя учителей в полном недоумении. А то, что везде, где бы он ни появил
ся, он сеял вражду, мало ее тревожило. Непонятый гений сына мстил за себя о
кружающей посредственности, вот и все. Она возликовала, когда его принял
и одновременно в два вуза Ц венец ее стараний в обоих случаях, но когда ег
о выперли из Политеха всего через три месяца после поступления, она взбу
нтовалась. Однако начавшаяся война положила конец этим несправедливос
тям. Приближенный маршала Петена
Франсуа Петен (1856Ц 1951) Ц политик, маршал Франц
ии, во время немецкой оккупации (1940Ц 1944) Ц глава капитулянтского правител
ьства, затем коллаборационистского режима Виши.
, юный Шаботт сделался одним из первых информаторов генерала де Гол
ля Шарль де Г
олль (1890Ц 1970) Ц президент Франции (1958Ц 1969); в 1940 г. основал в Лондоне патриотичес
кое движение «Свободная Франция», примкнувшее к антигитлеровской коал
иции.
. В Виши Ц министр, в Лондоне Ц герой, он вышел из войны, добившись, ка
залось бы, невозможного: сохранил республиканские устои Франции, не заде
в при этом чести страны. Он доказал квадратуру круга, потопив большинств
о своих недоброжелателей. С сорок пятого Шаботт входил уже в каждое прав
ительство. И все же политика не была его призванием. Так он говорил. Это бы
ла плата за возможность жить в демократическом обществе. Так он говорил.
Но призвание его заключалось в ином. Его призвание уходило корнями в глу
бину его рода. «Твоего рода, мама». Так он говорил. Он родился сочинителем.
И он будет писать. Но писать Ц это не просто что-то делать. Так он говорил.
«Писать Ц это жить». Он говорил все это. И он чувствовал, что время жить пр
ишло. Вот, что он говорил. И она поверила.
***
Незаметно наступил вечер. За окнами зажглись огни. Тянь не мог больше раз
глядеть лица женщины, ни даже блеска ее глаз. Оставался только ее голос. И
сама она казалась теперь не кучей тряпья, а корнями какого-то старого дер
ева, оставленными здесь давно умчавшимся потоком. Шестнадцать лет молча
ния стекали мутными струями в бурлящие глубины. «Только не встревать, Ц
думал Тянь, Ц только не вставать на эту зыбкую почву, иначе меня смоет в п
ропасть».
Ц Полвека лжи!
Она перевела дыхание и продолжала с новыми силами. Годы клокотали внутри
нее. Слова рвались наружу.
Ц Почти пятьдесят лет он лгал мне. Мне! Под тем лишь предлогом, что он мой с
ын.
У Тяня вдруг мелькнула мысль, не были ли последовавшие шестнадцать лет м
олчания просто немым выражением огромного удивления.
Ц Если бы я не осталась вдовой, все сложилось бы по-другому.
Ее муж, Шаботт, молодой французский посол в Бразилии, который забрал свою
невесту у отца, души в ней не чаявшего, вздумал умереть, когда она была бер
еменна. Глупая смерть. Последствия какого-то дурацкого гриппа.
Ц Если бы он был жив, он открыл бы мне глаза. Правда Ц это мужское дело. Пр
авда Ц это дело лжецов. Полицейские, адвокаты, судьи, служители закона Ц
это ведь всё занятия для мужчин. А что такое выигранный процесс, если не пр
авда, вывернутая наизнанку? И что такое процесс проигранный, если не триу
мф лжи?
«Только без лирических отступлений, мадам, только не это», Ц умолял про с
ебя Тянь.
***
Она бы вернулась в Бразилию, если бы в тот же самый год Ц год ее беременно
сти, год смерти мужа Ц не умер еще один близкий ей человек Ц ее отец.
Ц ...Доведенный до самоубийства кучкой лжецов, называвших себя интеллиг
енцией. Я сейчас объясню.
Она порвала с Бразилией. Она полностью посвятила себя воспитанию своего
сына Шаботта. Здесь. И вот, однажды вечером, шестнадцать лет назад, этот са
мый сын входит в ее комнату, как всегда, своей подпрыгивающей веселой пох
одкой, весь в движении, сгусток энергии, который добрую половину века хва
тал почетные дипломы и министерские должности с такой легкостью, как буд
то собирал детские кубики в коробку, ни больше ни меньше, какая беспечнос
ть! Как он сумел остаться этим чудным ребенком! Он вошел, взял двумя пальца
ми стул, тот самый, на котором сейчас сидел Тянь, поставил его перед ней, то
чно так же, как это только что сделал Тянь. Это был как раз тот вечерний час,
когда он приходил посекретничать с ней, час, ожидаемый с таким нетерпени
ем, когда он рассказывал о своих подвигах, совершенных им за день, час, ког
да, вот уже пятьдесят лет подряд, он регулярно приходил врать ей, но она по
ка еще об этом не знала. Итак, он уселся перед ней, положив на колени огромн
ую рукопись, глядя на нее лучистыми глазами и не говоря ни слова, выжидая,
чтобы она сама поняла. А она медлила, сдерживая закипавшую в ней радость. О
на не хотела, чтобы это случилось слишком быстро. Она подождала нескольк
о мгновений. Так ждут, когда вот-вот проклюнется птенец. Потом, не в силах с
держиваться более, она прошептала: «Ты написал книгу?» Ц «Я сделал даже л
учше, мама». Ц «Что же может быть лучше, чем написать книгу?» Ц «Я изобрел
новый жанр!»
Он буквально прокричал это: «Я изобрел новый жанр!» И принялся шумно расх
валивать необычайную новизну того, что он называл своим либеральн
ым реализмом. Он первым предоставил Коммерции право занять подобаю
щее место в королевской свите романа, первым наделил коммерсанта достои
нством главного героя, первым без околичностей стал превозносить комме
рческое действо... Она прервала его, сказав:
«Почитай мне».
Он раскрыл рукопись. Прочитал название. Оно гласило: «Последний поцелуй
на Уолл-стрит». Не то чтобы это название показалось ей глупым, но если всп
омнить о теории либерального реализма, то, надо сказать, амбиц
ии ее сына лишили его всякого эстетического чутья. Когда рассчитываешь,
что твой труд прочтет половина человечества, не стоит давать ему подобны
х легкомысленных названий.
«Читай».
Она дрожала от нетерпения.
Она ждала этой минуты с той далекой зимы, когда она, юная вдова, в положени
и, получила из Бразилии телеграмму, в которой сообщалось о самоубийстве
ее отца, Паоло Перейры Квиссапаоло.
Ц Я должна вам объяснить, что за человек был мой отец.
(«О нет, мадам, Ц подумал Тянь, Ц прошу вас, ну, в самом деле!»)
Ц Он был создателем «идентитаризма». Вам это что-нибудь говорит?
Ничего. Инспектору Ван Тяню это ничего не говорило.
Ц Неудивительно.
Она все же объяснила. История, признаться, запутанная неимоверно. Писате
льская склока во второй половине двадцатых в Бразилии.
Ц В то время ни один из них не был чисто бразильским писателем, кроме мое
го отца, Паоло Перейры Квиссапаоло!
(«Прекрасно, только меня-то интересует ваш сын, Шаботт, министр...»)
Ц Бразильская литература, какая мрачная шутка! Романтизм, символизм, па
рнасцы, декаданс, импрессионизм, сюрреализм... наши писатели задались цел
ью создать какой-то странный музей восковых фигур французской литерату
ры! Народ с обезьяньими повадками! Народ из воска! У бразильских писателе
й не было за душой ничего, что они не украли бы у других! И при этом не испорт
или бы!
(«Ша-ботт! Ша-ботт!» Ц скандировал про себя инспектор Тянь.)
Ц И только мой отец воспротивился этой франкомании.
(«Ох уж эти отступления...» Ц думал инспектор Ван Тянь...)
Ц Он объявил беспощадную войну этому культурному отступничеству, подд
авшись которому его страна так стремительно теряла душу.
(«Отступления во время допроса Ц это как сорняк, как инфляция, как экзема
, этого ничем не перебьешь...»)
Ц И так как тогда литературная жизнь мыслилась только в рамках какой-ли
бо школы, мой отец создал свою собственную, «идентитаризм».
(«Идентитаризм...» Ц подумал инспектор Ван Тянь.)
Ц Школа, в которой он был единственным представителем; его идеи не воспр
оизводились, не передавались, не переносились, не повторялись никем!
(«Хорошо...»)
Ц Его поэзия отражала только его самого, его личность, а он Ц это была са
ма Бразилия!
(«Чокнутый, одним словом. Тихое помешательство. Сумасшедший поэт. Дальше
».)
Ц О его поэтическом искусстве можно судить по трем строкам, всего трем.
Три не три, она бы их все равно процитировала.
Ц Era da hera a errar
Cobra cobrando a obra...
Mondemos este mundo!
(«И что это значит?»)
Ц Эра ползучего плюща
Удав, душащий всякое творение...
Обкорнаем этот мир!
(«И что это значит?» Ц молча настаивал Ван Тянь.)
***
Короче...
На улице уже давно стемнело. Ночной холодок. Париж как одно сплошное сиян
ие. Тянь Ц под сердцем револьвер, на револьвере Верден Ц идет себе.
Короче, подводит итог инспектор Ван Тянь, этот друг, бразильский поэт, дед
покойного Шаботта по материнской линии, так никогда и не издавался. Ни ст
рочки. Ни при жизни, ни после смерти. Он спустил свое состояние на макулату
ру собственного сочинения, которой он бесплатно заваливал всех, кто умел
читать в его стране. Ненормальный. Нечитаемый. Посмешище своего круга и с
воего времени. Даже его дочь потешалась над ним. И вот она выходит за франц
узского посла в Рио! Лучшего подарка она ему не могла преподнести.
А потом изгнание. И беременность. И вдовство. И угрызения совести. Она хоче
т вернуться в страну. Слишком поздно. Проклятый поэт пустил себе пулю в ло
б. У нее сын Ц Шаботт. Она перечитывает отцовские сочинения: гениально! Да
, она находит их гениальными. «Неповторимыми». «Настоящее всегда приходи
т раньше на век». Она клянется отомстить за своего отца. Она вернется в стр
ану. Да, но на коне, с тем, что напишет ее сын!
Старо как мир...
От улицы Помп до холмов Бельвиля довольно далеко, но после того как часам
и слушал, как утекает чья-то жизнь, время летит незаметно. Верден заснула.
Тянь шагает по улицам Парижа.
Старо как мир...
Мать всегда верила, что ее сын Шаботт однажды станет писателем. Она никог
да его к этому не подталкивала, нет («я не из тех матерей...»), но она так хотел
а этого, что когда бедный Шаботт смотрел в материнские глаза, он, должно бы
ть, отражался в них с академической шапочкой на голове. Что-нибудь в этом
роде...
И вот однажды вечером сын Шаботт в очередной раз проникает в этот мавзол
ей, покои его престарелой матери. Он читает ей первые строки своей книги, с
воего столь долгожданного «творения». И мать говорит:
Ц Стой!
И сын Шаботт удивлен:
Ц Тебе не нравится?
И мать говорит:
Ц Уходи!
И сын хочет что-то сказать, но мать обрывает его:
Ц И больше никогда не возвращайся!
Она уточняет на португальском:
Ц Nunca mais! Больше никогда!
И Шаботт уходит.
Дело в том, что она сразу поняла, что роман не его. Тяню, который за всю свою
жизнь кроме школьных учебников да пособий в полицейской академии и двух
книг не прочитал (чтение вслух романов Ж. Л. В. он считал просто развлечени
ем), не понять, как такое возможно. И все же возможно. «Он сделал хуже, чем вс
е враги моего отца вместе взятые, месье: он украл труд, который ему не
принадлежал! Мой сын украл чужое самовыражение!»
Дальше Ц лучше.
Тянь греет руки в волосах спящей Верден. Да, последнее время у нее, у нашей
маленькой Верден, выросла на голове такая густая шевелюра.
Дальше...
Шаботт не обратил никакого внимания на запрет матери. Он все так же прихо
дил и усаживался перед ней каждый вечер, в один и тот же час, на своем стуле.
Он все так же давал ей ежедневный отчет. Но больше он ей не врал. И он больше
не называл ее на «ты». «Обращение на „вы”, кажется, более всего подходит к
тому арктическому холоду, который вы мне всегда внушали». Он забавлялся:
«Неплохо, да, арктический холод, это достаточно „по-писательс
ки” для вас, достаточно своеобразно, идентитаристично?» Мелки
е укусы. Но она выбрала себе оружие: молчание. Шестнадцать лет молчания! Ша
ботт должен был тронуться умом от того ничуть не меньше, чем этот ненорма
льный поэт, его дед. Как все сумасшедшие, он теперь ничего не скрывал, гово
рил все, как было, чистую правду: «Помните того молодого директора тюрьмы,
которого вы находили таким привлекательным, таким сдержанным, таким
своеобразным, Кларанса де Сент-Ивера? Так вот, мои произведения
пишет один из его подопечных. Пожизненное заключение. Но дьявольски тру
доспособен! Нас ждет огромное состояние, мама. Нам всем от этого перепаде
т, и Сент-Иверу, и мне, и еще нескольким посредникам второго ранга. Заключе
нный, естественно, ничего об этом не знает, он пишет из любви к искусству: в
от бы такого внука моему деду, Паоло Квиссапаоло...»
Однажды Шаботт заявился к ней с одним из тех «посредников второго ранга»
, неким Бенжаменом Малоссеном. Добродушный человечек, брюшко, костюм-тро
йка, «нагулянный жирок, наносной лоск, рекламный болванчик». Шаботт указ
ал Малоссену пальцем на свою мать, прокричав:
Ц Моя мать! Госпожа Назаре Квиссапаоло Шаботт!
И добавил:
Ц Она всю жизнь не давала мне писать!
В тот же вечер, сидя верхом на своем стульчике, он объяснял старой женщине:
Ц Этот Малоссен будет изображать меня на публике. Если что-то пойдет не
так, ему одному и достанется. Видите ли, Сент-Ивера убили, беднягу, мой авто
р сбежал, смерть рыщет повсюду, мама. Ну как, захватывает?
Сначала убили Малоссена. Потом ее сына. Вот и все.
Ц И правильно сделали.
***
Тянь задал только один вопрос. И то минут через пять после того, как она пр
оизнесла последнее слово.
Ц Почему вы рассказали все это именно мне?
Сначала он подумал, что она ему не ответит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32