..» Она плакала все время, пока читала, и
в этом не было ничего трогательного. Обезвоживание организма, ничего бол
ьше. Я думал, она здесь на месте и скончается, от потери влаги. Автобусу при
шлось высадить нас посреди дороги. Они не могли допустить, чтобы ребенок
захлебнулся в собственных слезах у них на борту в самый день открытия. Ст
оя подо львом Данфера
Имеется в виду памятник в честь полковника Пьера Филиппа Да
нфер-Рошро, героя франко-прусской войны 1870Ц 1871 гг.
, Изабель посмотрела на меня:
Ц Я знаю, почему Ставрогин вел себя как сумасшедший в «Бесах».
Сейчас ее глаза были сухие, как камни в печке. Я думал только об одном: как н
аполнить ее влагой, чтобы она смогла поплакать хотя бы еще раз в жизни.
Ц Он изнасиловал девочку.
Ну, что я мог на это ответить?
Ц И ты знаешь, что сделала эта девочка, Лусса?
Ц Нет.
Ц Она погрозила ему пальцем
Ц И все?
Ц А что еще, по-твоему, может сделать маленькая девочка?
Ц Ну, я не знаю.
Ц А потом она повесилась.
Тут она опять начала всхлипывать, но уже без слез. Это было ужасно, потому
что я боялся, как бы ее костлявое, как кол, тело не проткнуло уже тогда набу
хшую голову.
Ц Я, когда вырасту...
Она задыхалась:
Ц Когда я вырасту, на меня никто не сможет напасть.
И тут вдруг она рассмеялась своим победным смехом, ты знаешь, этот ее шипя
щий смех... Она нарисовала в воздухе силуэт своей огромной головы, посажен
ной на костлявое тельце, и весело повторила:
Ц Как и сейчас, никто!
***
Лусса уже почти вышел из палаты, он держался за ручку двери и испытывал см
утное желание, чтобы его поскорее вынесло отсюда:
Ц Это и надо объяснить твоей Жюли, дурачок, нельзя стрелять в женщину, у к
оторой в голове засела повесившаяся девочка.
30
И правда, Жюли, ради бога, прекрати эту бойню, не стреляй больше, зарой топо
р войны, оставь это! Что еще выдумала Ц мстить! Чем ты лучше других сейчас,
ты ведь точно так же ищешь виноватых? Шаботт меня убрал, Готье р
аботал на Шаботта, Калиньяк платил Готье, Забо наняла Калиньяка, Лусса лю
бит Забо... Значит, все причастны: так, что ли? Когда же ты остановишься в так
ом случае? Где, по-твоему, проходит грань невиновности? Подумай хоть две с
екунды, с какой стати тебе вообще останавливаться, полный бред! Уйми нако
нец свое женское сердце! Шаботт сидел на самом верху, ты, что же, всех, кто бы
л под ним, собираешься отправить на тот свет? Выходит, тебе надо прикончит
ь и Аннелиз вместе с Карегга, Тянем и всей набережной Орфевр, чего уж там? А
когда ты выметешь весь этот угол, у тебя еще останутся патроны, чтобы разд
елаться со всеми остальными? Месть, Жюли, Ц это пространство с расплывча
тыми границами, и потому безграничное. Неужели твой папаша-губернатор н
е объяснил тебе этого? Версальский договор обделил немцев, которые набро
сились на евреев, которые сейчас гонят палестинцев, у которых остаются б
еззащитные вдовы, которые носят в своем чреве завтрашних мстителей... Ты и
в самом деле намерена отправить на тот свет весь персонал «Тальона», все
х до последнего? А почему бы и не племя Бен Тайеба заодно, раз уж ты здесь, ил
и мою семейку? Клару, например, Ц она же сделала такие замечательные сним
ки Ж. Л. В., Жереми и Малыша за то, что они каждый божий день заставляли меня п
овторять эти дурацкие интервью Ж. Л. В. Все несут ответственность: не так л
и? Но не в равной мере? А разве месть знает меру, Жюли? В том краю ни холодно н
и жарко. То Ц территория мысли, а не чувства. Там нет нелетной погоды. Безл
икая планета, макроклимат уверенности. Ничто не может прервать эту цепь
цепных реакций: одного достали Ц он, прежде чем упасть замертво, указыва
ет на следующего, виновные передают пулю один другому, и Месть делает сво
е дело, слепо, как все косари в юбках. Остановись, Жюли! Меч в ножны! Иначе ты
натрешь мозоли на тех пальцах, которые тебе оставил Тянь, а когда ты покон
чишь со всем, что движется, ты придешь расправиться и со мной, чтобы быть д
о конца логичной! Помнишь, какую ты мне устроила сцену, прежде чем хлопнут
ь дверью? Да или нет? Ты винила меня в том, что я не был самим собой, худшее из
преступлений в твоем кодексе!
Поверь, Жюли, все к тому и идет, в конце ты явишься отключить меня, думая, что
тем самым убиваешь того, кто отобрал меня у тебя. Это случится зимним вече
ром, или нет, лучше Ц утром, приговоры всегда приводят в исполнение на зар
е; так вот Ц зимнее утро, я буду здесь, буду лежать, с обнаженными нервами, в
ернее, заменяющими их проводами, которые держат меня на плаву, в ужасе ожи
дая прихода Бертольда, этого светила, которое хочет меня погасить. И вдру
г мои антенны уловят частоту твоих шагов, ведь мы окружены сверхчуткой п
лазмой, Ц ты этого не знала, Жюли? И каждой клеточкой мы чувствуем эту виб
рацию Ц ты не знала? «Это не Бертольд, Ц скажет мне моя кожа, Ц расслабьс
я, Малоссен, это твоя Жюли». И в самом деле, это будешь ты. И я распознаю тебя
точно так же, как я улавливаю вспышки Жереми, спокойный голос моей Клары, е
е двойное сердцебиение, краткие реплики Терезы, трели Малыша, который вс
е еще разговаривает на птичьем языке, радуясь своему щебетанию... Я узнаю т
ебя, Жюли, как только ты сделаешь первый шаг по коридору. О нет, я не услышу т
ебя; но воздушная волна, что бежит впереди тебя, твой широкий шаг воительн
ицы коснутся моей кожи, и я узнаю тебя, потому что нет в этом мире другой та
кой походки, как у тебя, такой стремительной в своей уверенности идти впе
ред, куда бы то ни было.
***
Так размышлял Малоссен в глубокой коме. Если когда-нибудь он выйдет из ту
ннеля, который просверлила в его мозгу эта пуля, он не станет рассказыват
ь перед камерами все эти лучезарные истории побывавших в запредельном м
ире и вернувшихся оттуда (видения в лучах северного сияния, отдых сознан
ия, умиротворение сердца, блаженство души); он только расскажет о страхе п
еред коварным Бертольдом, да, заботы здесь точно такие же, как и в мире жив
ых. Конечно, он не верил, что Жюли придет разделаться с ним. Просто так он мо
г не думать о Бертольде Ц маленькая уловка. Он призывал Жюли. Он дразнил с
разившего их амура. Он устремлялся с распростертыми объятиями к ней навс
тречу по этой самой зеленой ниточке, что бежала по экрану. Он гнал прочь ст
рашного Бертольда, спасаясь под прикрытием Жюли. Однажды Жереми его спас
, но эти сволочи утихают только при непосредственной опасности, и Бертол
ьд, разумеется, не будет вечно бояться скальпеля Жереми, Бертольд боится
только Марти. А Марти как раз отбыл в Японию, лекции, понимаете ли, читает д
ля пущего здоровья японцев, да живут они сто лет! Марти, Марти, на кого же ты
меня оставил? Когда жизнь висит на волоске, цена этого волоска вырастает
до сумасшедших размеров! Но разве Малоссен еще жив? Глубокая кома... парали
ч мозга... пустота... он, конечно, не собирался оспаривать поставленный диаг
ноз... «Он мертв! Клиническая смерть!» Бертольд вбивал сваи уверенности... «
Необратимые нарушения центральной нервной системы!»... «Троцкий и Кеннед
и чувствовали себя лучше!» Голос Марти отвечал твердо, но без особого убе
ждения: «Длительное бессознательное состояние, Бертольд, жизнеспособн
ый организм!» Это прозвучало фальшиво; сердечно, с сожалением, но ненаучн
о на этот раз. А научности Бертольда нужно было противопоставить то же са
мое. Вот Тереза и ответила, по-своему, прямо: «Абсурд!» Восклицательные зн
аки Терезы Ц это совсем другое дело! Ни один дровосек в мире не смог бы вс
ех их вырубить под корень. «Бенжамен умрет в своей постели в возрасте дев
яноста трех лет!» И кто-то еще говорит об утешении... Полжизни в постели... Го
ды неподвижности: все трескается, мокнет, течет и кончается, как всегда, ви
брирующим матрасом, как в развеселом мотеле... Малоссен представлял себе
пыльные фиги, вялящиеся на решетке под жгучим солнцем... Девяносто три год
а... Ну спасибо, Тереза! «Занимать больничные койки под грядки для безжизне
нных тел, которые поддерживаются только искусственным питанием, вам это
просто так не пройдет, уж я постараюсь!»... Но постойте, как же тогда я мог
услышать это Ц я, который по приговору светил ничего не слышит,
Ц и как я могу думать Ц я, чей мозг размотал свой клубок мысле
й в одну ниточку энцефалограммы, ровную, без извилин, как волосок мертвог
о ангела, Ц и откуда я все это знаю, если считается, что меня больше нет?..
С другой стороны, не было сомнений, что он все знал, все понимал, все запоми
нал с самого того момента, когда его уложила эта пуля, Ц все: как мчались н
а «скорой», как вражеские скальпели вскрыли и закрыли его котелок, непре
рывное паломничество семьи к его изголовью (они редко приходили все вмес
те, они распределили часы посещений так, чтобы он не оставался один и в то
же время не задыхался от наплыва жаждущих его навестить, они всегда обра
щались к нему, как к живому, с подачи Терезы, причем она единственная не ск
азала ему ни слова)... Как он мог узнавать своих: Жереми, выбивающего 20 из 20, ес
ли дело касалось химии (осторожно, все вокруг подвергаются опасности, ко
гда этот ребенок начинает химичить), Клару, сообщающую ему об успехах сво
его карманного Кларанса: «Он шевелится, Бен, он толкается ножкой» (то ли ещ
е будет...), Малыша, взахлеб рассказывающего о необъятной любви Превосходн
ого Джулиуса, Луссу с его уроками китайского, с его страхами за Королеву З
або, Луссу с его ночными, как полагал Малоссен, чтениями: «Смотри, что выбр
осили на этой неделе на книжные прилавки, дурачок. Во всяком случае, лучше
, чем этот Ж. Л. В., правда?» Значит, он был еще жив, если Лусса отпускал шуточки
на его счет? Или это и называется умереть Ц купаться в безграничной любв
и своих родных, без малейших обязательств со своей стороны, без необходи
мости отвечать, не чувствуя при этом земного притяжения, непрерывно насл
аждаться компанией тех, кого любишь. Если так, то да здравствует смерть!.. Н
о нет... все это слишком хорошо... в конце концов, они Ц те, кого он любит, выхо
дят из палаты, все, даже Лусса, пришедший последним, и мысль Малоссена уже
не следует за ними, ее путешествие по земле никем не оплачено, и она остает
ся там, прикованная к телу Малоссена, в четырех стенах больницы.
Тогда возвращается страх перед коварным Бертольдом. А вместе с ним еще о
дно доказательство того, что он и в самом деле жив, раз он боится смерти. Мо
жет быть, этот страх и являлся единственной причиной его энцефалографич
еской немоты. Его скованный ужасом мозг не подавал признаков жизни. Тяну
л покорно прямую линию под режущим взглядом Бертольда. Конечно, он не дол
жен был молчать: нужно было брыкаться, выражать свою панику восклицатель
ными знаками, наводнить экран взлетами и падениями. Но видели ли вы когда-
нибудь приговоренного, протестующего под дулами винтовок? Расстрелива
ют всегда мешок с картошкой, оцепеневший перед залпом, не намного живее, ч
ем после решающего выстрела. Эта покорность претендента в трупы Ц заклю
чительное проявление уважения к власти, последние расшаркивания с Комп
етентностью: «Раз меня приговорили...» Вероятно, то же самое твердил и он: «
Паралич мозга? Ну, раз они так говорят...»
Но что же тогда сопротивлялось внутри него, мертвого, с научной точки зре
ния на сто процентов?.. Что ожидало прихода Бертольда? Откуда эта бдительн
ость, если мозг и правда был вне игры? В его организме произошел раскол, и э
то был факт, который скрывать уже было невозможно. Против мозга, который, н
е сопротивляясь, превратился в стороннего наблюдателя ( он уме
р, нам будет его не хватать, он был прекрасным челове
ком), решительно восставало первое лицо: «Я здесь, живехонек! Мне
плевать на тебя, предатель несчастный, на тебя, на два твоих дурацких
полушария и на девять миллиардов твоих серых клеточек! Я не позволю Берт
ольду убрать меня, выдернув тебя из розетки! Я тоже существую! И, что гораз
до важнее, я этого хочу!»
Как будто кто-то с высокой трибуны взывал к бесчисленному народу своих к
леток, оставшихся в живых. Эта акция протеста принимала угрожающие разме
ры. И он, который всю свою жизнь избегал всяких митингов и акций протеста,
вдруг ощутил себя средоточием мобилизованных сил, местом сбора, где все,
что выражалось от первого лица, говорило от имени своей клеточной бесчис
ленности. Он чувствовал, как напряжены все его клеточки, все до единой, до
самых отдаленных уголков его тела. Это было как раз то предгрозовое сост
ояние сознания, раздробленного на бесконечное множество частей, в котор
ом гремят исторические слова, магические заклинания, меняющие весь миро
вой порядок, фразы, изменяющие человека, слова, остающиеся на века. Он чувс
твовал, как истина зреет в нем. Как она растет. Как вот-вот распустится. Все
его клеточки, напряженные до предела, сплотились в один собор тишины, в ко
тором должна была родиться истина, чтобы жить в веках... и вечность Ц это е
ще самое малое!
Она пришла наконец!
Она прорвалась призывным лозунгом: КАЖДАЯ КЛЕТКА ЖИВЕТ САМА ПО СЕБЕ! НЕТ
Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц в один голос подхватили тысячи клето
к.
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц вопило его безжизненное тело.
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц молча кричало то, что осталось от Бен
жамена Малоссена, в мигающем лампочками приборов полумраке палаты.
***
Зеленая прямая энцефалограммы все так же тянулась через тусклый экран, н
е выдав ни малейшим подрагиванием свершившуюся революцию. И когда углов
атый Бертольд протиснулся в дверь палаты, то даже не взглянул на то, что ле
жало теперь под дыхательным аппаратом.
Ц Давайте, Ц сказал он сопровождавшей его медсестре, Ц и так уже уйму в
ремени с ним потеряли.
31
Ни Клара, ни Тереза, ни Жереми так и не поняли, что же разбудило их той ночью,
Ц вопли Малыша или долгое, низкое, с надрывом завывание Джулиуса. Старый
Тянь первым делом бросился к Верден. Сжав кулачки, ребенок уставился в те
мноту ночи широко открытыми глазами. Ее колыбель дрожала так, как будто с
ейчас развалится. Еще мгновение, и, Тянь это чувствовал, Верден взорвется.
Малышу приснился его кошмар.
У Джулиуса припадок.
Пока Тянь укачивал Верден, Тереза отдавала приказы, краткие, точные, прям
о как капитан корабля во время внезапной вражеской атаки.
Ц Жереми, пусть Малыш наденет свои очки! Клара, следи за Джулиусом! Смотр
и, чтобы не проглотил язык!
Ц Куда он их мог засунуть, очки эти?
Ц В столовой посмотри, на столе, рядом с его книжкой.
Ц Тереза, помоги, я не могу разжать ему пасть!
Ц Дай я, позвони Лауне, пусть пришлет Лорана. Дядюшка Тянь, как там Верден?
Ц Успокаивается.
Ц Нет их там, на столе, что за бардак!
Ц Ну, так посмотри в кармане его курточки.
Ц Лауна? Алло, Лауна? Это Клара. У Джулиуса припадок.
И пошло-поехало: весь дом просыпается, начинается стук в потолок; во дворе
снова ругань, возмущение («спать не дают, а мне рано вставать!»), что-то о те
мпах производства, о чести человека труда; скандал, угрозы обратиться в п
рофсоюз, к пожарным, в полицию, в сумасшедший дом, перечисление уже накопи
вшихся претензий, убедительные высказывания насчет будущих проступков
, довольно! хватит! Колоритный шумовой фон, пронзаемый криком Малыша, хор в
сеобщей злобы, перекрываемый жалобным завыванием Превосходного Джулиу
са, который откликается на вопли какой-то ненормальной, в духе начала век
а, когда истерики еще чего-то стоили.
Потом, вдруг, тишина.
Замолкает Малыш, которому Жереми наконец нацепил его очки, что с самого н
ачала всегда помогало прогнать его кошмары.
Замолкает Джулиус: Терезе удалось-таки ухватить его за язык, там, в бездон
ном колодце собачьей глотки.
Замолкает весь дом, и всем сразу становится как-то неловко: ни с того ни с с
его принялись орать среди ночи. В окнах гаснет свет. Закрываются ставни.
А потом, громче некуда, Жереми набрасывается на младшего брата:
Ц Что, что тебе приснилось, Малыш, отвечай?!
Ц Какой-то человек...
Ц Ну...
Ц Там был какой-то человек.
Ц Какой? Какой человек?
Ц Белый.
Ц Давай же, постарайся вспомнить, хоть раз в жизни. Что он делал, этот белы
й человек?
Ц Белый человек.
Ц Прекрасно, ты это уже говорил, что он делал в твоем сне?
Ц Он был весь белый, белое пальто, белая шапка, белая маска.
Ц Он был в маске?
Ц Да, у него была маска, она закрывала рот и нос.
Терезе:
Ц Слышишь, Тереза?
Тереза слышала.
Ц А шапка, какая у него была шапка?
Ц Без полей. Похожа на колпак.
Ц Белый колпак, Тереза. Дальше, Малыш, не останавливайся...
Ц У него был меч.
Меч все еще был в голове у Малыша и, может быть, даже в испуганном взгляде п
са, который валялся тут же, скрючившись, неподвижно, как падаль в пустыне,
лапами кверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
в этом не было ничего трогательного. Обезвоживание организма, ничего бол
ьше. Я думал, она здесь на месте и скончается, от потери влаги. Автобусу при
шлось высадить нас посреди дороги. Они не могли допустить, чтобы ребенок
захлебнулся в собственных слезах у них на борту в самый день открытия. Ст
оя подо львом Данфера
Имеется в виду памятник в честь полковника Пьера Филиппа Да
нфер-Рошро, героя франко-прусской войны 1870Ц 1871 гг.
, Изабель посмотрела на меня:
Ц Я знаю, почему Ставрогин вел себя как сумасшедший в «Бесах».
Сейчас ее глаза были сухие, как камни в печке. Я думал только об одном: как н
аполнить ее влагой, чтобы она смогла поплакать хотя бы еще раз в жизни.
Ц Он изнасиловал девочку.
Ну, что я мог на это ответить?
Ц И ты знаешь, что сделала эта девочка, Лусса?
Ц Нет.
Ц Она погрозила ему пальцем
Ц И все?
Ц А что еще, по-твоему, может сделать маленькая девочка?
Ц Ну, я не знаю.
Ц А потом она повесилась.
Тут она опять начала всхлипывать, но уже без слез. Это было ужасно, потому
что я боялся, как бы ее костлявое, как кол, тело не проткнуло уже тогда набу
хшую голову.
Ц Я, когда вырасту...
Она задыхалась:
Ц Когда я вырасту, на меня никто не сможет напасть.
И тут вдруг она рассмеялась своим победным смехом, ты знаешь, этот ее шипя
щий смех... Она нарисовала в воздухе силуэт своей огромной головы, посажен
ной на костлявое тельце, и весело повторила:
Ц Как и сейчас, никто!
***
Лусса уже почти вышел из палаты, он держался за ручку двери и испытывал см
утное желание, чтобы его поскорее вынесло отсюда:
Ц Это и надо объяснить твоей Жюли, дурачок, нельзя стрелять в женщину, у к
оторой в голове засела повесившаяся девочка.
30
И правда, Жюли, ради бога, прекрати эту бойню, не стреляй больше, зарой топо
р войны, оставь это! Что еще выдумала Ц мстить! Чем ты лучше других сейчас,
ты ведь точно так же ищешь виноватых? Шаботт меня убрал, Готье р
аботал на Шаботта, Калиньяк платил Готье, Забо наняла Калиньяка, Лусса лю
бит Забо... Значит, все причастны: так, что ли? Когда же ты остановишься в так
ом случае? Где, по-твоему, проходит грань невиновности? Подумай хоть две с
екунды, с какой стати тебе вообще останавливаться, полный бред! Уйми нако
нец свое женское сердце! Шаботт сидел на самом верху, ты, что же, всех, кто бы
л под ним, собираешься отправить на тот свет? Выходит, тебе надо прикончит
ь и Аннелиз вместе с Карегга, Тянем и всей набережной Орфевр, чего уж там? А
когда ты выметешь весь этот угол, у тебя еще останутся патроны, чтобы разд
елаться со всеми остальными? Месть, Жюли, Ц это пространство с расплывча
тыми границами, и потому безграничное. Неужели твой папаша-губернатор н
е объяснил тебе этого? Версальский договор обделил немцев, которые набро
сились на евреев, которые сейчас гонят палестинцев, у которых остаются б
еззащитные вдовы, которые носят в своем чреве завтрашних мстителей... Ты и
в самом деле намерена отправить на тот свет весь персонал «Тальона», все
х до последнего? А почему бы и не племя Бен Тайеба заодно, раз уж ты здесь, ил
и мою семейку? Клару, например, Ц она же сделала такие замечательные сним
ки Ж. Л. В., Жереми и Малыша за то, что они каждый божий день заставляли меня п
овторять эти дурацкие интервью Ж. Л. В. Все несут ответственность: не так л
и? Но не в равной мере? А разве месть знает меру, Жюли? В том краю ни холодно н
и жарко. То Ц территория мысли, а не чувства. Там нет нелетной погоды. Безл
икая планета, макроклимат уверенности. Ничто не может прервать эту цепь
цепных реакций: одного достали Ц он, прежде чем упасть замертво, указыва
ет на следующего, виновные передают пулю один другому, и Месть делает сво
е дело, слепо, как все косари в юбках. Остановись, Жюли! Меч в ножны! Иначе ты
натрешь мозоли на тех пальцах, которые тебе оставил Тянь, а когда ты покон
чишь со всем, что движется, ты придешь расправиться и со мной, чтобы быть д
о конца логичной! Помнишь, какую ты мне устроила сцену, прежде чем хлопнут
ь дверью? Да или нет? Ты винила меня в том, что я не был самим собой, худшее из
преступлений в твоем кодексе!
Поверь, Жюли, все к тому и идет, в конце ты явишься отключить меня, думая, что
тем самым убиваешь того, кто отобрал меня у тебя. Это случится зимним вече
ром, или нет, лучше Ц утром, приговоры всегда приводят в исполнение на зар
е; так вот Ц зимнее утро, я буду здесь, буду лежать, с обнаженными нервами, в
ернее, заменяющими их проводами, которые держат меня на плаву, в ужасе ожи
дая прихода Бертольда, этого светила, которое хочет меня погасить. И вдру
г мои антенны уловят частоту твоих шагов, ведь мы окружены сверхчуткой п
лазмой, Ц ты этого не знала, Жюли? И каждой клеточкой мы чувствуем эту виб
рацию Ц ты не знала? «Это не Бертольд, Ц скажет мне моя кожа, Ц расслабьс
я, Малоссен, это твоя Жюли». И в самом деле, это будешь ты. И я распознаю тебя
точно так же, как я улавливаю вспышки Жереми, спокойный голос моей Клары, е
е двойное сердцебиение, краткие реплики Терезы, трели Малыша, который вс
е еще разговаривает на птичьем языке, радуясь своему щебетанию... Я узнаю т
ебя, Жюли, как только ты сделаешь первый шаг по коридору. О нет, я не услышу т
ебя; но воздушная волна, что бежит впереди тебя, твой широкий шаг воительн
ицы коснутся моей кожи, и я узнаю тебя, потому что нет в этом мире другой та
кой походки, как у тебя, такой стремительной в своей уверенности идти впе
ред, куда бы то ни было.
***
Так размышлял Малоссен в глубокой коме. Если когда-нибудь он выйдет из ту
ннеля, который просверлила в его мозгу эта пуля, он не станет рассказыват
ь перед камерами все эти лучезарные истории побывавших в запредельном м
ире и вернувшихся оттуда (видения в лучах северного сияния, отдых сознан
ия, умиротворение сердца, блаженство души); он только расскажет о страхе п
еред коварным Бертольдом, да, заботы здесь точно такие же, как и в мире жив
ых. Конечно, он не верил, что Жюли придет разделаться с ним. Просто так он мо
г не думать о Бертольде Ц маленькая уловка. Он призывал Жюли. Он дразнил с
разившего их амура. Он устремлялся с распростертыми объятиями к ней навс
тречу по этой самой зеленой ниточке, что бежала по экрану. Он гнал прочь ст
рашного Бертольда, спасаясь под прикрытием Жюли. Однажды Жереми его спас
, но эти сволочи утихают только при непосредственной опасности, и Бертол
ьд, разумеется, не будет вечно бояться скальпеля Жереми, Бертольд боится
только Марти. А Марти как раз отбыл в Японию, лекции, понимаете ли, читает д
ля пущего здоровья японцев, да живут они сто лет! Марти, Марти, на кого же ты
меня оставил? Когда жизнь висит на волоске, цена этого волоска вырастает
до сумасшедших размеров! Но разве Малоссен еще жив? Глубокая кома... парали
ч мозга... пустота... он, конечно, не собирался оспаривать поставленный диаг
ноз... «Он мертв! Клиническая смерть!» Бертольд вбивал сваи уверенности... «
Необратимые нарушения центральной нервной системы!»... «Троцкий и Кеннед
и чувствовали себя лучше!» Голос Марти отвечал твердо, но без особого убе
ждения: «Длительное бессознательное состояние, Бертольд, жизнеспособн
ый организм!» Это прозвучало фальшиво; сердечно, с сожалением, но ненаучн
о на этот раз. А научности Бертольда нужно было противопоставить то же са
мое. Вот Тереза и ответила, по-своему, прямо: «Абсурд!» Восклицательные зн
аки Терезы Ц это совсем другое дело! Ни один дровосек в мире не смог бы вс
ех их вырубить под корень. «Бенжамен умрет в своей постели в возрасте дев
яноста трех лет!» И кто-то еще говорит об утешении... Полжизни в постели... Го
ды неподвижности: все трескается, мокнет, течет и кончается, как всегда, ви
брирующим матрасом, как в развеселом мотеле... Малоссен представлял себе
пыльные фиги, вялящиеся на решетке под жгучим солнцем... Девяносто три год
а... Ну спасибо, Тереза! «Занимать больничные койки под грядки для безжизне
нных тел, которые поддерживаются только искусственным питанием, вам это
просто так не пройдет, уж я постараюсь!»... Но постойте, как же тогда я мог
услышать это Ц я, который по приговору светил ничего не слышит,
Ц и как я могу думать Ц я, чей мозг размотал свой клубок мысле
й в одну ниточку энцефалограммы, ровную, без извилин, как волосок мертвог
о ангела, Ц и откуда я все это знаю, если считается, что меня больше нет?..
С другой стороны, не было сомнений, что он все знал, все понимал, все запоми
нал с самого того момента, когда его уложила эта пуля, Ц все: как мчались н
а «скорой», как вражеские скальпели вскрыли и закрыли его котелок, непре
рывное паломничество семьи к его изголовью (они редко приходили все вмес
те, они распределили часы посещений так, чтобы он не оставался один и в то
же время не задыхался от наплыва жаждущих его навестить, они всегда обра
щались к нему, как к живому, с подачи Терезы, причем она единственная не ск
азала ему ни слова)... Как он мог узнавать своих: Жереми, выбивающего 20 из 20, ес
ли дело касалось химии (осторожно, все вокруг подвергаются опасности, ко
гда этот ребенок начинает химичить), Клару, сообщающую ему об успехах сво
его карманного Кларанса: «Он шевелится, Бен, он толкается ножкой» (то ли ещ
е будет...), Малыша, взахлеб рассказывающего о необъятной любви Превосходн
ого Джулиуса, Луссу с его уроками китайского, с его страхами за Королеву З
або, Луссу с его ночными, как полагал Малоссен, чтениями: «Смотри, что выбр
осили на этой неделе на книжные прилавки, дурачок. Во всяком случае, лучше
, чем этот Ж. Л. В., правда?» Значит, он был еще жив, если Лусса отпускал шуточки
на его счет? Или это и называется умереть Ц купаться в безграничной любв
и своих родных, без малейших обязательств со своей стороны, без необходи
мости отвечать, не чувствуя при этом земного притяжения, непрерывно насл
аждаться компанией тех, кого любишь. Если так, то да здравствует смерть!.. Н
о нет... все это слишком хорошо... в конце концов, они Ц те, кого он любит, выхо
дят из палаты, все, даже Лусса, пришедший последним, и мысль Малоссена уже
не следует за ними, ее путешествие по земле никем не оплачено, и она остает
ся там, прикованная к телу Малоссена, в четырех стенах больницы.
Тогда возвращается страх перед коварным Бертольдом. А вместе с ним еще о
дно доказательство того, что он и в самом деле жив, раз он боится смерти. Мо
жет быть, этот страх и являлся единственной причиной его энцефалографич
еской немоты. Его скованный ужасом мозг не подавал признаков жизни. Тяну
л покорно прямую линию под режущим взглядом Бертольда. Конечно, он не дол
жен был молчать: нужно было брыкаться, выражать свою панику восклицатель
ными знаками, наводнить экран взлетами и падениями. Но видели ли вы когда-
нибудь приговоренного, протестующего под дулами винтовок? Расстрелива
ют всегда мешок с картошкой, оцепеневший перед залпом, не намного живее, ч
ем после решающего выстрела. Эта покорность претендента в трупы Ц заклю
чительное проявление уважения к власти, последние расшаркивания с Комп
етентностью: «Раз меня приговорили...» Вероятно, то же самое твердил и он: «
Паралич мозга? Ну, раз они так говорят...»
Но что же тогда сопротивлялось внутри него, мертвого, с научной точки зре
ния на сто процентов?.. Что ожидало прихода Бертольда? Откуда эта бдительн
ость, если мозг и правда был вне игры? В его организме произошел раскол, и э
то был факт, который скрывать уже было невозможно. Против мозга, который, н
е сопротивляясь, превратился в стороннего наблюдателя ( он уме
р, нам будет его не хватать, он был прекрасным челове
ком), решительно восставало первое лицо: «Я здесь, живехонек! Мне
плевать на тебя, предатель несчастный, на тебя, на два твоих дурацких
полушария и на девять миллиардов твоих серых клеточек! Я не позволю Берт
ольду убрать меня, выдернув тебя из розетки! Я тоже существую! И, что гораз
до важнее, я этого хочу!»
Как будто кто-то с высокой трибуны взывал к бесчисленному народу своих к
леток, оставшихся в живых. Эта акция протеста принимала угрожающие разме
ры. И он, который всю свою жизнь избегал всяких митингов и акций протеста,
вдруг ощутил себя средоточием мобилизованных сил, местом сбора, где все,
что выражалось от первого лица, говорило от имени своей клеточной бесчис
ленности. Он чувствовал, как напряжены все его клеточки, все до единой, до
самых отдаленных уголков его тела. Это было как раз то предгрозовое сост
ояние сознания, раздробленного на бесконечное множество частей, в котор
ом гремят исторические слова, магические заклинания, меняющие весь миро
вой порядок, фразы, изменяющие человека, слова, остающиеся на века. Он чувс
твовал, как истина зреет в нем. Как она растет. Как вот-вот распустится. Все
его клеточки, напряженные до предела, сплотились в один собор тишины, в ко
тором должна была родиться истина, чтобы жить в веках... и вечность Ц это е
ще самое малое!
Она пришла наконец!
Она прорвалась призывным лозунгом: КАЖДАЯ КЛЕТКА ЖИВЕТ САМА ПО СЕБЕ! НЕТ
Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц в один голос подхватили тысячи клето
к.
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц вопило его безжизненное тело.
«НЕТ Ц ПАРАЛИЗОВАННОМУ ЦЕНТРУ!» Ц молча кричало то, что осталось от Бен
жамена Малоссена, в мигающем лампочками приборов полумраке палаты.
***
Зеленая прямая энцефалограммы все так же тянулась через тусклый экран, н
е выдав ни малейшим подрагиванием свершившуюся революцию. И когда углов
атый Бертольд протиснулся в дверь палаты, то даже не взглянул на то, что ле
жало теперь под дыхательным аппаратом.
Ц Давайте, Ц сказал он сопровождавшей его медсестре, Ц и так уже уйму в
ремени с ним потеряли.
31
Ни Клара, ни Тереза, ни Жереми так и не поняли, что же разбудило их той ночью,
Ц вопли Малыша или долгое, низкое, с надрывом завывание Джулиуса. Старый
Тянь первым делом бросился к Верден. Сжав кулачки, ребенок уставился в те
мноту ночи широко открытыми глазами. Ее колыбель дрожала так, как будто с
ейчас развалится. Еще мгновение, и, Тянь это чувствовал, Верден взорвется.
Малышу приснился его кошмар.
У Джулиуса припадок.
Пока Тянь укачивал Верден, Тереза отдавала приказы, краткие, точные, прям
о как капитан корабля во время внезапной вражеской атаки.
Ц Жереми, пусть Малыш наденет свои очки! Клара, следи за Джулиусом! Смотр
и, чтобы не проглотил язык!
Ц Куда он их мог засунуть, очки эти?
Ц В столовой посмотри, на столе, рядом с его книжкой.
Ц Тереза, помоги, я не могу разжать ему пасть!
Ц Дай я, позвони Лауне, пусть пришлет Лорана. Дядюшка Тянь, как там Верден?
Ц Успокаивается.
Ц Нет их там, на столе, что за бардак!
Ц Ну, так посмотри в кармане его курточки.
Ц Лауна? Алло, Лауна? Это Клара. У Джулиуса припадок.
И пошло-поехало: весь дом просыпается, начинается стук в потолок; во дворе
снова ругань, возмущение («спать не дают, а мне рано вставать!»), что-то о те
мпах производства, о чести человека труда; скандал, угрозы обратиться в п
рофсоюз, к пожарным, в полицию, в сумасшедший дом, перечисление уже накопи
вшихся претензий, убедительные высказывания насчет будущих проступков
, довольно! хватит! Колоритный шумовой фон, пронзаемый криком Малыша, хор в
сеобщей злобы, перекрываемый жалобным завыванием Превосходного Джулиу
са, который откликается на вопли какой-то ненормальной, в духе начала век
а, когда истерики еще чего-то стоили.
Потом, вдруг, тишина.
Замолкает Малыш, которому Жереми наконец нацепил его очки, что с самого н
ачала всегда помогало прогнать его кошмары.
Замолкает Джулиус: Терезе удалось-таки ухватить его за язык, там, в бездон
ном колодце собачьей глотки.
Замолкает весь дом, и всем сразу становится как-то неловко: ни с того ни с с
его принялись орать среди ночи. В окнах гаснет свет. Закрываются ставни.
А потом, громче некуда, Жереми набрасывается на младшего брата:
Ц Что, что тебе приснилось, Малыш, отвечай?!
Ц Какой-то человек...
Ц Ну...
Ц Там был какой-то человек.
Ц Какой? Какой человек?
Ц Белый.
Ц Давай же, постарайся вспомнить, хоть раз в жизни. Что он делал, этот белы
й человек?
Ц Белый человек.
Ц Прекрасно, ты это уже говорил, что он делал в твоем сне?
Ц Он был весь белый, белое пальто, белая шапка, белая маска.
Ц Он был в маске?
Ц Да, у него была маска, она закрывала рот и нос.
Терезе:
Ц Слышишь, Тереза?
Тереза слышала.
Ц А шапка, какая у него была шапка?
Ц Без полей. Похожа на колпак.
Ц Белый колпак, Тереза. Дальше, Малыш, не останавливайся...
Ц У него был меч.
Меч все еще был в голове у Малыша и, может быть, даже в испуганном взгляде п
са, который валялся тут же, скрючившись, неподвижно, как падаль в пустыне,
лапами кверху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32