Если взять 1905 год,
который теперь мы вспоминаем как революционный год, так он начинается с 9
января, - с Кровавого Воскресенья, - когда рабочие столицы шли к Зимнему
дворцу и были расстреляны, т.-е. почти с Нового года. А когда кончается
этот революционный год? Он кончается 19 декабря, после того как баррикады
на Пресне были разгромлены, движение утоплено в крови Дубасовым, который
оказался господином положения в Москве. Вот с 9 января до 19 декабря, т.-е.
почти как раз с начала года и до конца, весь год заполнен движением
рабочего класса вверх, - а потом обрубается, как ножом, и оканчивается
разгромом московских баррикад. После этого наступает упадок движения,
отлив.
А у крестьян? У крестьян настоящее движение начинается только с конца года.
В октябре, после октябрьской стачки рабочих, мужик начинает раскачиваться.
В декабре движение становится довольно крупным. Но особенно крупно оно к
весне 1906 года. К весне 1906 года движение деревни получает очень
значительный размах. Уже рабочий класс раздавлен, а крестьяне, разбросанные
по деревням, пытаются подняться. Тут не совпало то, что можно было бы
назвать темпом движения классов. А когда царское правительство раздавило
рабочих и прошло по железным дорогам железной метлой, уничтожая передовых
железнодорожников, застращивая, запугивая или прямо истребляя, то потом
добить деревню, губернию за губернией, было нетрудно. Значит, если говорить
нынешним нашим языком, в 1905 году не оказалось необходимой революционной
смычки между движением рабочего класса и движением крестьянства. Но и тогда
уже крестьянство волей или неволей, сознательно или полусознательно,
тянулось к рабочим. В чем это сказывалось? Об этом я уже говорил на
собрании политкаторжан. Напомню и здесь. Это сказывалось даже в выражениях.
Крестьянину необходимы были политические слова, своего революционного
прошлого у него не было. Что такое революция и пр. - наш крестьянин до 1905
года вовсе не знал. Когда началось в стране большое революционное движение,
крестьянин либо выгонял помещика, либо захватывал скот и землю. В этих
случаях мужик говорил: мы "забастовали" помещичий скот, "забастовали"
помещичью землю, употребляя городское рабочее слово "забастовка".
Употребление этого слова означало, что крестьянин учится у рабочего и
перенимает от него слова, которые должны помочь ему выразить его
собственные действия. Другими словами, товарищи, движение переживало еще
юный возраст. Движение рабочего класса было поддерживаемо массовым
движением крестьян, но темпы движений не совпадали.
Я уже сказал, что нас раздавила армия, что Совет Депутатов разбился об
Измайловский полк. Здесь, в Москве, был другой полк - Семеновский под
командой полковника Мина*118, который остался в памяти рабочих как один из
самых кровавых палачей. Революция разбилась об армию. А армия откуда
набиралась? Армия набиралась на девять десятых, а то и больше, из
крестьянства. Привилегированные полки, т.-е. гвардейские и прочие,
набирались из крестьянской верхушки, из кулаков, более сытых, крепких,
многолошадных, которые привыкли сидеть на лошади, или из казаков - казачьей
конницы. Но остальная масса главным образом пехота, набиралась из рядового
крестьянства. Но ведь в том-то и вся суть, что крестьянину, для того чтобы
понять, что кроме одного помещика, которого он "забастовал", есть в
Петербурге помещик всех помещиков, надо было пройти через большой опыт,
через опыт гражданской войны, через карательные экспедиции казаков и
ингушей. Для того чтобы он мог притти к пониманию того, что между помещиком
деревни Неплюево Тамбовской губернии и между помещиком всех помещиков
Николаем Романовым имеется глубокая связь, нужно было время. Нужно было
иметь позади, во-первых, 1905 год и, во-вторых - империалистическую войну и
могущественное крестьянское движение, чтобы получить революционную армию,
такую, какая у нас была в 1917 году. Новое поколение крестьян оказалось
очень восприимчивым к революционным идеям; но те поколения, которые были
взяты в армию до 1905 года из старой дореволюционной деревни, поддавались
еще целиком царской механической дисциплине, оболваниванию, обману: - руки
по швам, пли! - и они стреляли по петербургским и московским рабочим.
Рабочий класс играл руководящую роль, рабочий класс пробудил всю страну,
рабочий класс потряс самодержавие до основания, но он не победил, потому
что армия, вышедшая из верхушек крестьянства, разбила рабочих; с другой
стороны, крестьяне, которые не сознавали своих интересов, не имели
достаточного опыта, уже старались итти за рабочими. В аграрных движениях
играли большую роль рабочие и работницы, в особенности ткачи и ткачихи,
которые связаны с деревней больше, чем металлисты. В тот год безработица
была довольно большой, и в деревне было очень много рабочих и работниц.
Когда читаешь теперь полицейские донесения о различных аграрных волнениях,
о том, как мужик "забастовывал" то хлеб, то скот, то помещика, сплошь да
рядом наталкиваешься в них на имена рабочих и работниц, ткачей и ткачих.
Смычка между рабочим классом и крестьянством намечалась уже тогда, но еще
не осуществилась, и вот почему в декабре 1905 года рабочий класс был
разбит.
После этого, товарищи, началась контр-революция. И тогда либералы,
меньшевики начали критиковать революцию 1905 года. То, что они писали, было
сплошным издевательством. Вот к чему привели легкомысленные революционные
методы, - говорили они, - рабочие зарвались и потерпели поражение. Нужен
постепенный, медленный путь преобразований, реформ и пр., и пр. Лозунг был
такой: 1905 год обманул рабочих. Особенно тогда критиковали борьбу рабочих
за восьмичасовой рабочий день. Об этом тоже стоит сказать несколько слов.
После того как царь 17 октября 1905 года издал свой манифест о свободе
собраний и пр., и пр., рабочая масса, разумеется, ринулась на собрания, как
голодный на хлеб или жаждущий на воду. Из этого движения выросла борьба за
восьмичасовой рабочий день. Либералы, буржуазия - адвокаты, врачи,
либеральные капиталисты и прочие - говорили: надо во что бы то ни стало
внушить рабочим, чтобы они не ссорились с либеральным обществом.
Восьмичасовой рабочий день восстановит против рабочих либералов,
капиталистов, они отойдут от революции и т. д. Если взять то, что пишут
сейчас меньшевики о 1905 годе, то вы увидите, что главной ошибкой рабочих в
1905 году они считают попытку ввести восьмичасовой рабочий день явочным
порядком, т.-е. самочинно, захватным путем, без всякого колдоговора, без
закона о восьмичасовом рабочем дне - отработают рабочие 8 часов и уходят.
Как к этой попытке отнеслись тогда капиталисты? Они сначала с изумлением
глядели, а затем стали закрывать фабрики, и мы уперлись в тупик. Рабочие
металлисты в Петербурге оказались выброшенными на улицу, и нам пришлось
капитулировать до декабря месяца.
Можно ли было избежать этой борьбы? - спросим мы себя. Нет, никак нельзя.
Рабочие только пробудились. Они услышали, что им дана политическая свобода.
А что такое политическая свобода для рабочего, если он работает на фабрике,
как на каторге? Политическая свобода, как и всякая другая свобода, для
рабочего начинается с того часа, когда он уходит от станка, когда он
получает возможность посидеть в клубе или провести это время у себя в
семье. И когда впервые сила самодержавия была поколеблена, каждый рабочий,
естественно, мог думать, что если для буржуазного либерального общества он
добыл свободу, то почему он должен попрежнему 11 - 12 часов работать на
фабрике. Совершенно неизбежно вытекала отсюда борьба за восьмичасовой
рабочий день, и совершенно неизбежно эта борьба стала основной формой
борьбы за свободу. И прежде чем рабочий не измерил своих сил в этой борьбе,
предугадать ее исход было невозможно. Он зависел от того, за кем пойдет
мужик, поддержит ли рабочих армия или нет. Если бы заранее в таких случаях
можно было подсчитать силы, - на чьей стороне будет перевес, куда склонится
бухгалтерский баланс, - то на свете не было бы революций. Если взять даже
стачку на отдельном заводе или фабрике, то и тут нельзя было заранее
сказать, кто победит - рабочий или капиталист, потому что рабочих
забастовавших фабрик сплошь и рядом поддерживали рабочие других фабрик,
устраивали денежные сборы, и нельзя заранее было сказать, сколько соберут,
какую выдержку проявят рабочие, и какую выдержку проявит капиталист; каково
будет состояние рынка: будет ли большой спрос на эти товары, или малый и т.
д. Были мудрецы английской породы, или тред-юнионисты, которые говорили,
что заранее можно предвидеть все это. Но никогда и нигде этого нельзя
достигнуть, ибо решает сила, решает борьба. А в 1905 году дело шло не об
отдельной стачке, а о борьбе классов, и неизвестно было, куда пойдет
крестьянство. Как узнать, поддержит тамбовский, курский, орловский
крестьянин или нет? - не сделаешь перекличку. То же и об армии - опять-таки
не сделаешь перекличку в царских казармах. И ясно было, что только
революция, двинув рабочих вперед и столкнув их с армией, могла решить
вопрос: что у солдата под черепом, в какую сторону он пошатнется, на чьей
стороне он станет. Исход борьбы решается только борьбой. Так было и с
восьмичасовым рабочим днем.
Однако, если мы спросим себя, - что же, обманул 1905 год тех, кто боролся
за восьмичасовой рабочий день? Конечно, непосредственно восьмичасового
рабочего дня он не дал, как не дал и политической свободы рабочим, а про
политическую власть и говорить нечего, - рабочий класс был разбит по всей
линии. Но борьба за восьмичасовой рабочий день осталась в памяти у рабочих,
как одно из ценных завоеваний.
Особенно не хотели уступать рабочие ткачи. Когда мы отступали в Петербурге,
- очень тяжело было отступать, - я помню, хорошо помню, как одна питерская
ткачиха, Болдырева (она и сейчас жива и работает), призывала с трибуны не
отступать. Она говорила: металлисты, вы не держитесь, ваши жены привыкли
сладко есть и мягко спать, а мы, ткачихи, будем держаться до последнего.
Вся аудитория замерла при этих словах... Этот упрек был по адресу
металлистов не в том смысле, что их жены привыкли сладко есть и мягко
спать, а в том, что те увидели, что нет впереди исхода, что надвигается
реакция по всей линии, что надвигается борьба и за существование самого
Совета и за все завоевания революции, и малость отступили. Но ткачихам
пришлось отступить вместе со всем рабочим классом. Потом надвинулся декабрь
и началась открытая революционная борьба. И в силу того, что крестьянство
не поддержало, рабочие были разбиты.
2 декабря, накануне нашего ареста, мы выпустили от имени Петроградского
Совета Депутатов, от имени нашей партии, социалистов-революционеров и
Крестьянского Союза (Крестьянский Союз был еще довольно слаб, так как он
охватывал только часть крестьян-передовиков) так называемый финансовый
манифест. В этом манифесте, - в котором говорилось о неизбежном финансовом
банкротстве царского самодержавия, о том, что иностранные банкиры
поддерживают самодержавие, - революционные организации, представители
рабочих и крестьян заявляли, что по царским долгам они платить не будут. 2
декабря манифест вышел, а 3-го мы сидели в Петропавловской крепости. Вышло
как будто не очень убедительно. И сколько потом над нами издевались: вот,
дескать, погрозили, а царь тут же получил во Франции 500 миллионов франков
(в 1906 году, во время Первой Думы). Действительно, промышленность стала
расти, иностранцы вкладывали капитал, царь получал новые и новые займы на
развитие армии и флота. Так было до 1914 года, до начала войны, а еще
больше царь получил во время войны. Уже к тому времени про наш финансовый
манифест, как мы его называли, и думать забыли. Кто где был: кто в Сибири,
кто и вовсе не сносил буйной головушки, кто на каторге, кто в эмиграции.
Что осталось от финансового манифеста? И тут говорили: обманул 1905 год. Ан
нет, не обманул. То, что 1905 год обещал, то 1917-й выполнил, - и на все
100 процентов. Вот насчет царского банкротства - все сбылось так, как в
манифесте 2 декабря было предсказано. От царского рубля осталось теперь
одно воспоминание. Банкротство царских финансов начало сразу проявляться во
время империалистической войны, продолжалось в период керенщины, а
закончилось при Советской власти, когда на смену царскому рублю явился наш
советский червонец. Эта часть финансового манифеста, таким образом,
выполнена.
Но как насчет царских долгов? На счет царских долгов еще добросовестнее
выполнена программа манифеста 2 декабря. Мне не раз приходилось иностранцам
на это указывать, когда они говорили, что мы не выполняем наших
обязательств. Я всегда говорил, что мы, революционеры, свои обязательства
выполняем на сто процентов. 2 декабря 1905 года мы написали, что по царским
долгам ни одного гроша платить не будем, и теперь это наше обязательство
выполняем полностью и целиком. (Аплодисменты.)
Теперь, товарищи, молодое поколение с легкостью, как вещь самую
обыкновенную, употребляет слово "республика". Никого этим не удивишь. А
ведь поколения, которые постарше, помнят, вероятно, как трудно было
русскому человеку представить себе, что мы добьемся когда-нибудь, чтобы
царя не было. Ведь мы родились и воспитывались при монархическом строе.
Школы, газеты, церковь, университет, книги - все это было полно идеей
монархии; монархия была вековая и казалась незыблемой. Ведь сколько было
революционных движений! Раньше чисто мужицкие движения, разинщина,
пугачевщина; потом восстание декабристов - верхушки интеллигенции,
дворянства, которые набрались либеральных идей во Франции; затем
революционное движение народников, народовольцев, первые стачки рабочих и,
наконец, 9 января 1905 года. И все эти движения были раздавлены и утоплены
в крови. Ясно, что нужно было мужество мысли, для того чтобы представить
себе, что в России не будет монархии, а будет республика. Если взять даже
то, что писалось в 1905 году, после 9 января, мы увидим, что левые либералы
объявляли нас, революционеров, - а потом во время контр-революции
большевистскую партию - фантазерами, а во время революции говорили, что
наши мечты о республике несбыточны, что в сердцах крестьян глубоко сидит
идея монархии. Конечно, после 9 января, после того как сотни рабочих и
работниц были перебиты, тысячи искалечены, идее монархии в сознании
городских рабочих был нанесен непоправимый удар. Когда было опубликовано
письмо Горького*119, подписанное Георгием Гапоном, в котором говорилось:
"Смерть кровавому царю и его змеиному отродью", - это прозвучало тогда как
крик отчаяния. Вот перебили народ, на мостовых кровь, нет сил, чтобы
отомстить, оружия нет, кулаки сжимаются, а царская гвардия крепка - и вот
проклятие царю и его змеиному отродью. А потом наступили годы
контр-революции. Опять монархия стояла как будто во весь рост, Столыпин был
у власти, рабочие стачки почти прекратились, крестьянские волнения также,
революционные солдаты, какие были захвачены, были на каторге или перебиты,
в армии восстановилась железная механическая дисциплина. В этот период это
самое проклятье по адресу царя и его змеиного отродья повисло бессильно в
воздухе, и представлялось, что до революции нам дальше, чем когда бы то ни
было. Но вот наступил 1917 год, который честно выполнил то, что обещал 1905
год. Сперва сняли царя, хотя либералы колебались, в какую сторону дело
повернуть, что нужно: республику или монархию? А потом, в октябре,
большевистская революция, Октябрьская, дело порешила крепко, и на Урале в
Екатеринбурге, в нынешнем Свердловске, был выполнен приговор петербургских
рабочих 1905 года: "Смерть кровавому царю и его змеиному отродью".
Так что же, товарищи, в 1905 году разбили нас? - Разбили. Полностью? - Нет,
не полностью разбили. Либералы говорили в октябре 1905 года, когда царь
выпустил манифест: победа! А мы говорили: нет, это только полупобеда. Еще у
царя есть вооруженная сила, он еще захочет вернуть то, что наполовину как
будто отдал или посулил отдать. Когда нас в декабре разбили, то малодушные
кричали: поражение! А мы говорили: нет, только полупоражение. Мы еще спину
выпрямим. Еще капитализм живет, а вместе с ним живет рабочий класс;
капитализм растет, а вместе с ним растет и рабочий класс, и именно потому,
что царизм одержал полупобеду и не дал уничтожить помещиков, крепостников,
или полукрепостников, - именно потому крестьянин поднимется и поддержит
рабочего.
Если иметь в виду эту картину прошлого, промежуток между 1905 и 1917
годами, страшный гнет самодержавия, упадок духа даже у передовых рабочих,
кроме небольшой подпольной группы большевиков, - если иметь в виду этот
черный провал между 1905 годом и 1917 годом, если в него вдуматься, то
почерпнешь колоссальную уверенность насчет дальнейшего нашего развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
который теперь мы вспоминаем как революционный год, так он начинается с 9
января, - с Кровавого Воскресенья, - когда рабочие столицы шли к Зимнему
дворцу и были расстреляны, т.-е. почти с Нового года. А когда кончается
этот революционный год? Он кончается 19 декабря, после того как баррикады
на Пресне были разгромлены, движение утоплено в крови Дубасовым, который
оказался господином положения в Москве. Вот с 9 января до 19 декабря, т.-е.
почти как раз с начала года и до конца, весь год заполнен движением
рабочего класса вверх, - а потом обрубается, как ножом, и оканчивается
разгромом московских баррикад. После этого наступает упадок движения,
отлив.
А у крестьян? У крестьян настоящее движение начинается только с конца года.
В октябре, после октябрьской стачки рабочих, мужик начинает раскачиваться.
В декабре движение становится довольно крупным. Но особенно крупно оно к
весне 1906 года. К весне 1906 года движение деревни получает очень
значительный размах. Уже рабочий класс раздавлен, а крестьяне, разбросанные
по деревням, пытаются подняться. Тут не совпало то, что можно было бы
назвать темпом движения классов. А когда царское правительство раздавило
рабочих и прошло по железным дорогам железной метлой, уничтожая передовых
железнодорожников, застращивая, запугивая или прямо истребляя, то потом
добить деревню, губернию за губернией, было нетрудно. Значит, если говорить
нынешним нашим языком, в 1905 году не оказалось необходимой революционной
смычки между движением рабочего класса и движением крестьянства. Но и тогда
уже крестьянство волей или неволей, сознательно или полусознательно,
тянулось к рабочим. В чем это сказывалось? Об этом я уже говорил на
собрании политкаторжан. Напомню и здесь. Это сказывалось даже в выражениях.
Крестьянину необходимы были политические слова, своего революционного
прошлого у него не было. Что такое революция и пр. - наш крестьянин до 1905
года вовсе не знал. Когда началось в стране большое революционное движение,
крестьянин либо выгонял помещика, либо захватывал скот и землю. В этих
случаях мужик говорил: мы "забастовали" помещичий скот, "забастовали"
помещичью землю, употребляя городское рабочее слово "забастовка".
Употребление этого слова означало, что крестьянин учится у рабочего и
перенимает от него слова, которые должны помочь ему выразить его
собственные действия. Другими словами, товарищи, движение переживало еще
юный возраст. Движение рабочего класса было поддерживаемо массовым
движением крестьян, но темпы движений не совпадали.
Я уже сказал, что нас раздавила армия, что Совет Депутатов разбился об
Измайловский полк. Здесь, в Москве, был другой полк - Семеновский под
командой полковника Мина*118, который остался в памяти рабочих как один из
самых кровавых палачей. Революция разбилась об армию. А армия откуда
набиралась? Армия набиралась на девять десятых, а то и больше, из
крестьянства. Привилегированные полки, т.-е. гвардейские и прочие,
набирались из крестьянской верхушки, из кулаков, более сытых, крепких,
многолошадных, которые привыкли сидеть на лошади, или из казаков - казачьей
конницы. Но остальная масса главным образом пехота, набиралась из рядового
крестьянства. Но ведь в том-то и вся суть, что крестьянину, для того чтобы
понять, что кроме одного помещика, которого он "забастовал", есть в
Петербурге помещик всех помещиков, надо было пройти через большой опыт,
через опыт гражданской войны, через карательные экспедиции казаков и
ингушей. Для того чтобы он мог притти к пониманию того, что между помещиком
деревни Неплюево Тамбовской губернии и между помещиком всех помещиков
Николаем Романовым имеется глубокая связь, нужно было время. Нужно было
иметь позади, во-первых, 1905 год и, во-вторых - империалистическую войну и
могущественное крестьянское движение, чтобы получить революционную армию,
такую, какая у нас была в 1917 году. Новое поколение крестьян оказалось
очень восприимчивым к революционным идеям; но те поколения, которые были
взяты в армию до 1905 года из старой дореволюционной деревни, поддавались
еще целиком царской механической дисциплине, оболваниванию, обману: - руки
по швам, пли! - и они стреляли по петербургским и московским рабочим.
Рабочий класс играл руководящую роль, рабочий класс пробудил всю страну,
рабочий класс потряс самодержавие до основания, но он не победил, потому
что армия, вышедшая из верхушек крестьянства, разбила рабочих; с другой
стороны, крестьяне, которые не сознавали своих интересов, не имели
достаточного опыта, уже старались итти за рабочими. В аграрных движениях
играли большую роль рабочие и работницы, в особенности ткачи и ткачихи,
которые связаны с деревней больше, чем металлисты. В тот год безработица
была довольно большой, и в деревне было очень много рабочих и работниц.
Когда читаешь теперь полицейские донесения о различных аграрных волнениях,
о том, как мужик "забастовывал" то хлеб, то скот, то помещика, сплошь да
рядом наталкиваешься в них на имена рабочих и работниц, ткачей и ткачих.
Смычка между рабочим классом и крестьянством намечалась уже тогда, но еще
не осуществилась, и вот почему в декабре 1905 года рабочий класс был
разбит.
После этого, товарищи, началась контр-революция. И тогда либералы,
меньшевики начали критиковать революцию 1905 года. То, что они писали, было
сплошным издевательством. Вот к чему привели легкомысленные революционные
методы, - говорили они, - рабочие зарвались и потерпели поражение. Нужен
постепенный, медленный путь преобразований, реформ и пр., и пр. Лозунг был
такой: 1905 год обманул рабочих. Особенно тогда критиковали борьбу рабочих
за восьмичасовой рабочий день. Об этом тоже стоит сказать несколько слов.
После того как царь 17 октября 1905 года издал свой манифест о свободе
собраний и пр., и пр., рабочая масса, разумеется, ринулась на собрания, как
голодный на хлеб или жаждущий на воду. Из этого движения выросла борьба за
восьмичасовой рабочий день. Либералы, буржуазия - адвокаты, врачи,
либеральные капиталисты и прочие - говорили: надо во что бы то ни стало
внушить рабочим, чтобы они не ссорились с либеральным обществом.
Восьмичасовой рабочий день восстановит против рабочих либералов,
капиталистов, они отойдут от революции и т. д. Если взять то, что пишут
сейчас меньшевики о 1905 годе, то вы увидите, что главной ошибкой рабочих в
1905 году они считают попытку ввести восьмичасовой рабочий день явочным
порядком, т.-е. самочинно, захватным путем, без всякого колдоговора, без
закона о восьмичасовом рабочем дне - отработают рабочие 8 часов и уходят.
Как к этой попытке отнеслись тогда капиталисты? Они сначала с изумлением
глядели, а затем стали закрывать фабрики, и мы уперлись в тупик. Рабочие
металлисты в Петербурге оказались выброшенными на улицу, и нам пришлось
капитулировать до декабря месяца.
Можно ли было избежать этой борьбы? - спросим мы себя. Нет, никак нельзя.
Рабочие только пробудились. Они услышали, что им дана политическая свобода.
А что такое политическая свобода для рабочего, если он работает на фабрике,
как на каторге? Политическая свобода, как и всякая другая свобода, для
рабочего начинается с того часа, когда он уходит от станка, когда он
получает возможность посидеть в клубе или провести это время у себя в
семье. И когда впервые сила самодержавия была поколеблена, каждый рабочий,
естественно, мог думать, что если для буржуазного либерального общества он
добыл свободу, то почему он должен попрежнему 11 - 12 часов работать на
фабрике. Совершенно неизбежно вытекала отсюда борьба за восьмичасовой
рабочий день, и совершенно неизбежно эта борьба стала основной формой
борьбы за свободу. И прежде чем рабочий не измерил своих сил в этой борьбе,
предугадать ее исход было невозможно. Он зависел от того, за кем пойдет
мужик, поддержит ли рабочих армия или нет. Если бы заранее в таких случаях
можно было подсчитать силы, - на чьей стороне будет перевес, куда склонится
бухгалтерский баланс, - то на свете не было бы революций. Если взять даже
стачку на отдельном заводе или фабрике, то и тут нельзя было заранее
сказать, кто победит - рабочий или капиталист, потому что рабочих
забастовавших фабрик сплошь и рядом поддерживали рабочие других фабрик,
устраивали денежные сборы, и нельзя заранее было сказать, сколько соберут,
какую выдержку проявят рабочие, и какую выдержку проявит капиталист; каково
будет состояние рынка: будет ли большой спрос на эти товары, или малый и т.
д. Были мудрецы английской породы, или тред-юнионисты, которые говорили,
что заранее можно предвидеть все это. Но никогда и нигде этого нельзя
достигнуть, ибо решает сила, решает борьба. А в 1905 году дело шло не об
отдельной стачке, а о борьбе классов, и неизвестно было, куда пойдет
крестьянство. Как узнать, поддержит тамбовский, курский, орловский
крестьянин или нет? - не сделаешь перекличку. То же и об армии - опять-таки
не сделаешь перекличку в царских казармах. И ясно было, что только
революция, двинув рабочих вперед и столкнув их с армией, могла решить
вопрос: что у солдата под черепом, в какую сторону он пошатнется, на чьей
стороне он станет. Исход борьбы решается только борьбой. Так было и с
восьмичасовым рабочим днем.
Однако, если мы спросим себя, - что же, обманул 1905 год тех, кто боролся
за восьмичасовой рабочий день? Конечно, непосредственно восьмичасового
рабочего дня он не дал, как не дал и политической свободы рабочим, а про
политическую власть и говорить нечего, - рабочий класс был разбит по всей
линии. Но борьба за восьмичасовой рабочий день осталась в памяти у рабочих,
как одно из ценных завоеваний.
Особенно не хотели уступать рабочие ткачи. Когда мы отступали в Петербурге,
- очень тяжело было отступать, - я помню, хорошо помню, как одна питерская
ткачиха, Болдырева (она и сейчас жива и работает), призывала с трибуны не
отступать. Она говорила: металлисты, вы не держитесь, ваши жены привыкли
сладко есть и мягко спать, а мы, ткачихи, будем держаться до последнего.
Вся аудитория замерла при этих словах... Этот упрек был по адресу
металлистов не в том смысле, что их жены привыкли сладко есть и мягко
спать, а в том, что те увидели, что нет впереди исхода, что надвигается
реакция по всей линии, что надвигается борьба и за существование самого
Совета и за все завоевания революции, и малость отступили. Но ткачихам
пришлось отступить вместе со всем рабочим классом. Потом надвинулся декабрь
и началась открытая революционная борьба. И в силу того, что крестьянство
не поддержало, рабочие были разбиты.
2 декабря, накануне нашего ареста, мы выпустили от имени Петроградского
Совета Депутатов, от имени нашей партии, социалистов-революционеров и
Крестьянского Союза (Крестьянский Союз был еще довольно слаб, так как он
охватывал только часть крестьян-передовиков) так называемый финансовый
манифест. В этом манифесте, - в котором говорилось о неизбежном финансовом
банкротстве царского самодержавия, о том, что иностранные банкиры
поддерживают самодержавие, - революционные организации, представители
рабочих и крестьян заявляли, что по царским долгам они платить не будут. 2
декабря манифест вышел, а 3-го мы сидели в Петропавловской крепости. Вышло
как будто не очень убедительно. И сколько потом над нами издевались: вот,
дескать, погрозили, а царь тут же получил во Франции 500 миллионов франков
(в 1906 году, во время Первой Думы). Действительно, промышленность стала
расти, иностранцы вкладывали капитал, царь получал новые и новые займы на
развитие армии и флота. Так было до 1914 года, до начала войны, а еще
больше царь получил во время войны. Уже к тому времени про наш финансовый
манифест, как мы его называли, и думать забыли. Кто где был: кто в Сибири,
кто и вовсе не сносил буйной головушки, кто на каторге, кто в эмиграции.
Что осталось от финансового манифеста? И тут говорили: обманул 1905 год. Ан
нет, не обманул. То, что 1905 год обещал, то 1917-й выполнил, - и на все
100 процентов. Вот насчет царского банкротства - все сбылось так, как в
манифесте 2 декабря было предсказано. От царского рубля осталось теперь
одно воспоминание. Банкротство царских финансов начало сразу проявляться во
время империалистической войны, продолжалось в период керенщины, а
закончилось при Советской власти, когда на смену царскому рублю явился наш
советский червонец. Эта часть финансового манифеста, таким образом,
выполнена.
Но как насчет царских долгов? На счет царских долгов еще добросовестнее
выполнена программа манифеста 2 декабря. Мне не раз приходилось иностранцам
на это указывать, когда они говорили, что мы не выполняем наших
обязательств. Я всегда говорил, что мы, революционеры, свои обязательства
выполняем на сто процентов. 2 декабря 1905 года мы написали, что по царским
долгам ни одного гроша платить не будем, и теперь это наше обязательство
выполняем полностью и целиком. (Аплодисменты.)
Теперь, товарищи, молодое поколение с легкостью, как вещь самую
обыкновенную, употребляет слово "республика". Никого этим не удивишь. А
ведь поколения, которые постарше, помнят, вероятно, как трудно было
русскому человеку представить себе, что мы добьемся когда-нибудь, чтобы
царя не было. Ведь мы родились и воспитывались при монархическом строе.
Школы, газеты, церковь, университет, книги - все это было полно идеей
монархии; монархия была вековая и казалась незыблемой. Ведь сколько было
революционных движений! Раньше чисто мужицкие движения, разинщина,
пугачевщина; потом восстание декабристов - верхушки интеллигенции,
дворянства, которые набрались либеральных идей во Франции; затем
революционное движение народников, народовольцев, первые стачки рабочих и,
наконец, 9 января 1905 года. И все эти движения были раздавлены и утоплены
в крови. Ясно, что нужно было мужество мысли, для того чтобы представить
себе, что в России не будет монархии, а будет республика. Если взять даже
то, что писалось в 1905 году, после 9 января, мы увидим, что левые либералы
объявляли нас, революционеров, - а потом во время контр-революции
большевистскую партию - фантазерами, а во время революции говорили, что
наши мечты о республике несбыточны, что в сердцах крестьян глубоко сидит
идея монархии. Конечно, после 9 января, после того как сотни рабочих и
работниц были перебиты, тысячи искалечены, идее монархии в сознании
городских рабочих был нанесен непоправимый удар. Когда было опубликовано
письмо Горького*119, подписанное Георгием Гапоном, в котором говорилось:
"Смерть кровавому царю и его змеиному отродью", - это прозвучало тогда как
крик отчаяния. Вот перебили народ, на мостовых кровь, нет сил, чтобы
отомстить, оружия нет, кулаки сжимаются, а царская гвардия крепка - и вот
проклятие царю и его змеиному отродью. А потом наступили годы
контр-революции. Опять монархия стояла как будто во весь рост, Столыпин был
у власти, рабочие стачки почти прекратились, крестьянские волнения также,
революционные солдаты, какие были захвачены, были на каторге или перебиты,
в армии восстановилась железная механическая дисциплина. В этот период это
самое проклятье по адресу царя и его змеиного отродья повисло бессильно в
воздухе, и представлялось, что до революции нам дальше, чем когда бы то ни
было. Но вот наступил 1917 год, который честно выполнил то, что обещал 1905
год. Сперва сняли царя, хотя либералы колебались, в какую сторону дело
повернуть, что нужно: республику или монархию? А потом, в октябре,
большевистская революция, Октябрьская, дело порешила крепко, и на Урале в
Екатеринбурге, в нынешнем Свердловске, был выполнен приговор петербургских
рабочих 1905 года: "Смерть кровавому царю и его змеиному отродью".
Так что же, товарищи, в 1905 году разбили нас? - Разбили. Полностью? - Нет,
не полностью разбили. Либералы говорили в октябре 1905 года, когда царь
выпустил манифест: победа! А мы говорили: нет, это только полупобеда. Еще у
царя есть вооруженная сила, он еще захочет вернуть то, что наполовину как
будто отдал или посулил отдать. Когда нас в декабре разбили, то малодушные
кричали: поражение! А мы говорили: нет, только полупоражение. Мы еще спину
выпрямим. Еще капитализм живет, а вместе с ним живет рабочий класс;
капитализм растет, а вместе с ним растет и рабочий класс, и именно потому,
что царизм одержал полупобеду и не дал уничтожить помещиков, крепостников,
или полукрепостников, - именно потому крестьянин поднимется и поддержит
рабочего.
Если иметь в виду эту картину прошлого, промежуток между 1905 и 1917
годами, страшный гнет самодержавия, упадок духа даже у передовых рабочих,
кроме небольшой подпольной группы большевиков, - если иметь в виду этот
черный провал между 1905 годом и 1917 годом, если в него вдуматься, то
почерпнешь колоссальную уверенность насчет дальнейшего нашего развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166