), чем абстрактными
декларациями. Если бы, тем не менее, демократия нашла нужным еще раз
провозгласить права человека и гражданина, мы не стали бы, разумеется,
против этого спорить. Но на самом деле в отделе "основных прав" мы находим
не столько торжественное провозглашение неотъемлемых прав человека и
гражданина, сколько неопределенную формулировку тех условий, при которых
эти права могут быть нарушены.
"9. Вход в частные жилища, без согласия хозяев, а равно обыски и выемки
допускаются лишь в случаях, предусмотренных законом".
Этот тезис, очевидно, не "обеспечивает" неприкосновенность жилища, но лишь
обусловливает нарушения этой "неприкосновенности". Он говорит лишь о тех
условиях, при которых "обыски и выемки допускаются".
"13. Русские граждане, достигшие совершеннолетия, могут в общих пределах,
установленных законом, свободно избирать и менять место жительства. Право
выезда за границу может быть ограничено законом лишь постольку, поскольку
это необходимо для обеспечения исполнения гражданами воинской повинности".
И так далее.
Эта жалкая декларация, явно приноровленная к политическим вкусам земской
палаты, довольно точно копирует декларацию 1848 года, которую Маркс
характеризует такими выразительными словами:
"Неизбежный комплекс "вольностей" 1848 г., свободы личности, печати, слова,
ассоциаций, собраний и т. д. - все это облеклось в конституционную броню,
благодаря чему все эти вольности делались неуязвимыми. Именно, каждая из
этих вольностей объявлена была безусловным правом французского citoyen'a,
но с неизменной оговоркой, что все эти вольности абсолютны лишь постольку,
поскольку они не ограничиваются "равными правами прочих граждан и
интересами общественной безопасности", или "законами", долженствующими
споспешествовать водворению такой гармонии... Конституция, следовательно,
постоянно выставляет на вид будущие ограничительные законы, имеющие развить
все эти оговорки и регулировать пользование неограниченными вольностями...
Каждый параграф конституции заключает в себе собственную антитезу, свою
собственную "верхнюю и нижнюю палату": с одной стороны, мы видим общую
фразу о свободе, а с другой стороны - оговорку, упраздняющую свободу" ("18
брюмера")*320.
Но наша декларация, это тень ничтожной тени, идет еще далее и ставит
абсолютные права человека на очную ставку не только с определениями так
называемого положительного права, но и с военным положением. "Никто не
может быть судим, - гласит П 12, - иным судом, кроме того, коему дело его
по закону подлежит. Чрезвычайные суды допускаются лишь в местностях,
находящихся на военном положении.
А П 22 заключает декларацию таким ударом похоронного колокола: "законом
могут быть установлены изъятия из действия статей 8, 13, 14, 16, 17, 21
настоящего основного закона (об арестах, о свободе передвижения, слова,
собраний, союзов и ответственности чиновников) для лиц, состоящих на
действительной военной службе, и для местностей, находящихся на военном
положении".
Как видим, каждый параграф имеет не только свою нижнюю и верхнюю палату, но
и свою военную диктатуру!
Как долго освобожденцы поправляли свое демократическое здоровье на всех
курортах идеализма, как громко кричали они, что личность есть самоцель, что
права ее извечны и абсолютны, - и все для чего? - для того, чтобы на первой
же странице своих конституционных начертаний головою выдать эту
самодовлеющую личность военно-полевому суду для суждения по законам
военного времени. Таким образом, многие части нашей родины смогут,
совершенно не прерывая преемственности, непосредственно из-под военной
диктатуры абсолютизма перейти под военную диктатуру "демократии".
Правда, "Проект" гласит, что "вне театра военных действий военное положение
может быть вводимо лишь в законодательном порядке". Этим как бы
устанавливается пропасть между старой и новой практикой. Но так только
кажется на первый взгляд.
Мы уже знаем, что для проведения какого-нибудь акта законодательным
порядком требуется согласие двух палат. Право законодательной инициативы
принадлежит каждой из них. На первые три года, т.-е. именно на то время,
когда еще нельзя надеяться на успокоение народной "смуты", и когда,
следовательно, потребность в умиротворении посредством военной диктатуры
будет у командующих классов очень сильна, верхняя палата отдается, как мы
видели, во власть дворянскому землевладению и городской буржуазии. Если так
называемая демократия под грохот кавказской бомбардировки вводит в свою
конституцию параграф о военном положении, можно ли сомневаться в том, что
цензовая буржуазия не постесняется к нему обратиться, как только станет у
власти?
Нижняя палата может, правда, отвергнуть законопроект о военном положении.
Но к чему это поведет?
Допустим, например, что верхняя палата предлагает объявить Польшу на
военном положении. Нижняя не соглашается. Ее распускают с приглашением
восстановиться через шесть месяцев. Само собою разумеется, распущение
делается не для того, чтобы ждать с вопросом о военном положении полгода.
Такие дела, рассчитанные на внезапное спасение отечества, вообще не терпят
отлагательства.
Итак, народ отослан домой, земцы в согласии с короной объявляют Польшу на
военном положении. Вопрос решен. Правда, через полгода придется отдавать
отчет перед представителями народа. Но ведь это будет только через полгода.
А за такой срок много может утечь крови под варшавскими и лодзинскими
мостами... И во всяком случае через полгода у правительственной реакции
будет то преимущество, что она представит народной палате не законопроект
военного положения, а совершившийся факт: умиротворительный разгром целой
страны. Законопроект можно бросить в корзину, а совершившийся факт нельзя
отменить даже "законодательным порядком".
И наконец, зачем ограничивать себя только Польшей? Почему не набросить
аркан военного режима - на твердом основании "демократической" конституции
- на все беспокойные места, где можно ждать нежелательных выборов? И тогда
еще вопрос, как посмотрят на правительственное деяние представители,
избранные народом под солдатскими штыками при полном отчуждении всех
"неотчуждаемых прав".
IV. Гарантии конституции и народных прав
Итак, конституция, столь счастливо объединяющая демократических строителей
из "Освобождения", "Права", "Русского Богатства" и "Сына Отечества", дает в
руки реакции превосходное и испытанное средство военного положения. Какие
же средства дает она народу для охранения его прав? Правда, в отделе об
императорской власти мы читаем, что император приносит присягу в соблюдении
и охранении основного государственного закона, - и это совершается в
присутствии Святейшего синода, который, таким образом, сохраняет значение
государственного установления, - как православие вообще сохраняет значение
государственной религии. Под углом зрения нравственного идеализма,
философской религии освобожденцев, присяга, конечно, очень серьезная
гарантия. Но мы только что имели случай видеть, как мало идеализм
гарантирует самих идеалистов от измены делу демократии.
Мы видели, как горделивая демократическая мысль, исходящая из чистой идеи
естественного права, падает на колени перед традицией и ставит над
суверенной нацией наследственного монарха!
Мы видели, как абсолютная справедливость, для которой равенство - извечный
постулат, предательски отдает народ под опеку буржуазии!
Мы видели, как идеалистическая личность, обнаженная от всех гарантий,
похотливо падает на ложе военной диктатуры!
Поэтому будем сдержаны и не станем считать религиозную или философскую
присягу гарантией народных прав. Потребуем реальных гарантий. Тщетно,
однако, стали бы мы шарить в освобожденском "проекте основного закона".
Этот жалкий идейный ублюдок, предусматривающий все: квартиры для
избирательных бюро, часы подсчета голосов и казенную печать на
избирательном конверте, - не предусматривает только одного: организационных
гарантий свободы и народных прав!
Правда, можно сказать, что основные права граждан обеспечиваются от
нарушения: а) судебной властью; б) ответственностью должностных лиц; в)
постоянным участием народного представительства в осуществлении
законодательной власти; г) отменой так называемого административного права.
Рассмотрим эти гарантии, долженствующие обеспечивать народные права от
произвольных нарушений.
Но, прежде всего, попытаемся выяснить, что можно считать действительной,
реальной гарантией.
"Уложение о наказаниях", само по себе, не представляет никакой решительно
гарантии для собственности и жизни. Статьи уложения, сами по себе, не имеют
никакой мистической власти над нарушителями собственности или убийцами. Но
за этими статьями стоит материальная организация полиции, судов и тюрем.
Уничтожьте эту организацию, и "уложение" будет так же мало обеспечивать
жизнь и достояние, как и сборник рецептов поваренной книги. "Уложение о
наказаниях" получает свое значение формальной гарантии лишь постольку,
поскольку оно опирается на эту материальную "гарантию".
С этой единственно реалистической точки зрения становится ясным, что
"отмена административного права", как мера чисто-юридического характера, не
может играть роли материальной гарантии против незаконных и насильственных
правонарушений.
"Участие народного представительства" в законодательной власти, т.-е.
привлечение в столицу нескольких сот человек, избранных народом, само по
себе тоже не составляет какой-нибудь реальной конституционной гарантии.
Прежде всего, "участие" представителей может ограничиться ролью молчаливых
или протестующих свидетелей творимых насилий. Наконец, сегодня призванные к
участию, они завтра могут быть отстранены от него. Какая же это гарантия?
Ответственность должностных лиц по суду за нарушения законов и прав граждан
при соответственной организации судебной власти несомненно может служить
надежной гарантией против частных правонарушений, совершаемых отдельными
чиновниками. Но она, очевидно, не может охранить граждан от
государственного переворота. Правительство, которое ставит своей задачей
ниспровержение конституционных основ, не будет, разумеется, остановлено
страхом пред судами, охраняющими существующие конституционные права.
Гораздо более реальную гарантию в этом отношении представляет выборность
чиновников народом, но об этом кардинальнейшем демократическом требовании
наш проект не говорит ни слова. А между тем ясно, что только выборный
полицейский, бюрократический и судебный персонал, периодически обновляемый,
неспособен выродиться в постоянную организованную угрозу народным правам и
интересам.
Но если выборная бюрократия и не станет активной силой государственного
переворота, то сама по себе она, разумеется, не в состоянии охранить народ
от вооруженных покушений на его права. Самой лучшей администрации останется
лишь скрестить руки, когда власть будет передана боевым генералам. Протесты
и постановления самых энергичных прокуроров останутся бессильными, когда из
свиты победоносных генералов выделятся военные суды. История 48 года
прекрасно знает, как это делается.
Какой же вывод следует из сказанного?
Простой и ясный. Народное представительство, ответственная бюрократия и
независимый суд должны опираться на материальную силу. Такую постоянную,
уверенную в себе силу может представить только вооруженный народ. Вот
почему упразднение постоянной, искусственно дрессированной армии и замена
ее народной милицией должны стоять во главе угла всякой
истинно-демократической программы. Милиция, это - действительная реальная
гарантия и народоправства, и прав личности. Никакая декларация, хотя бы она
была не в пример решительнее и определеннее, чем трусливое, озирающееся
освобожденское творение, не может обеспечить народу его прав, если она не
опирается на его организованную силу.
Что же по этому вопросу дает нам "проект основного закона"? Он дает нам,
как мы выше видели, ценный по своей определенности ответ: "Императору
принадлежит, - читаем мы в отделе "об императорской власти", - верховное
начальствование сухопутными и морскими вооруженными силами Российской
державы. Он производит в чины. Все военные и военно-морские должности
замещаются или им, или лицами, ему подчиненными".
Таким образом, сохраняется постоянная армия, это страшное орудие
порабощения целого силою порабощенной части. Мало того: постоянная армия
попрежнему остается в руках лица, ни пред кем не ответственного, стоящего
над конституцией. Это ничто иное, как абсолютизм, прикрытый ширмами
демократии. Можно было бы, в сущности, не подвергать рассмотрению ни
вопроса о двух палатах, ни вопроса об избирательной системе, - достаточно
поставить вопрос о постоянной армии или милиции, чтобы сразу выяснить
ценность конституции, которою ощенилась освобожденская мысль.
V. Организованный государственный переворот
Абсолютизм сохраняется, как принцип, - но и не более, как принцип. По
существу же конституционные определения стремятся превратить монарха в
царствующего, но не правящего страной.
За императором, как мы видели, оставлено право роспуска палаты, право
объявления войны и заключения мира. Но роспуску подлежат лишь народные
представители, - депутаты земств не могут быть отосланы короной. Для войны
нужны деньги, а вотирование денежных сумм зависит от Государственной Думы.
Монарх назначает министров, но министры ответственны пред большинством
палаты; в сущности он не назначает министров, а лишь называет их вслух.
Монарх "утверждает и обнародует законы", но не он их издает.
Законодательная работа - дело Государственной Думы; монарх лишь скрепляет
то, что она постановляет. И так во всем. В конституционном идеале функции
монарха должны приобрести чисто-механический характер.
В 1791 г. философ-республиканец Кондорсэ*321, иронизируя над
внутренне-противоречивым учреждением конституционно-демократической
монархии, предлагал открытым письмом за подписью "молодой механик"
изготовить для конституционной комиссии в две недели и притом за недорогую
цену короля, идеального конституционного короля, который участвовал бы во
всех торжествах, подписывал бы бумаги и давал бы законам свою королевскую
санкцию. "Если будет решено, что для монархии существенно, чтобы король
выбирал и отрешал министров, при чем, согласно здравой политике, он, как
известно, должен всегда сообразоваться с желаниями партии, владеющей
большинством в законодательном собрании, председатель которого является
одним из ее вождей, то легко придумать такой механизм, с помощью которого
король будет получать список министров из рук очередного председателя, с
выражением благосклонности и величия на лице... Мой король, - обещает
молодой механик, - будет вполне безопасен для свободы и вместе с тем, при
аккуратной починке, он был бы бессмертным, что даже еще лучше, чем быть
наследственным. Можно было бы даже объявить его неприкосновенным, без
несправедливости, и непогрешимым, не впадая в абсурд"*. Механический
монарх, с выражением благосклонности и величия на лице, до наших дней
остался идеалом демократов-монархистов. Освобожденский проект путем
конституционных определений хочет разрешить техническую задачу Кондорсэ.
/* Олар. "Политическая история Великой Французской Революции", Москва, 1904
г./
Но та же самая конституция, которая хочет лишить монарха привычного
полновластия, лицемерно твердит ему, что он - суверенен. "Верховная власть
Российской империи осуществляется императором"... "Император есть верховный
глава государства"... "Императору принадлежит власть верховного
управления"... и пр. и пр.
Таким образом, если император захочет найти в основных законах прямое и
непосредственное изображение своей государственной роли, он представится
себе сувереном. К этому же представлению толкают его традиции самодержавия.
Конституция, однако, связывает его по рукам и по ногам и ставит в
невыносимо противоречивое положение.
Но та же самая конституция дает ему средства выхода из нестерпимого
противоречия: она оставляет в его руках армию.
Конечно, конституция требует от монарха присяги, а эта присяга должна
удержать его от злоупотребления военной силой и от покушений на
конституцию. Но ведь монарх не может забыть, что эта новая присяга, как и
вся конституция, есть ничто иное, как плод победоносного нарушения
верноподданнической присяги со стороны целого народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
декларациями. Если бы, тем не менее, демократия нашла нужным еще раз
провозгласить права человека и гражданина, мы не стали бы, разумеется,
против этого спорить. Но на самом деле в отделе "основных прав" мы находим
не столько торжественное провозглашение неотъемлемых прав человека и
гражданина, сколько неопределенную формулировку тех условий, при которых
эти права могут быть нарушены.
"9. Вход в частные жилища, без согласия хозяев, а равно обыски и выемки
допускаются лишь в случаях, предусмотренных законом".
Этот тезис, очевидно, не "обеспечивает" неприкосновенность жилища, но лишь
обусловливает нарушения этой "неприкосновенности". Он говорит лишь о тех
условиях, при которых "обыски и выемки допускаются".
"13. Русские граждане, достигшие совершеннолетия, могут в общих пределах,
установленных законом, свободно избирать и менять место жительства. Право
выезда за границу может быть ограничено законом лишь постольку, поскольку
это необходимо для обеспечения исполнения гражданами воинской повинности".
И так далее.
Эта жалкая декларация, явно приноровленная к политическим вкусам земской
палаты, довольно точно копирует декларацию 1848 года, которую Маркс
характеризует такими выразительными словами:
"Неизбежный комплекс "вольностей" 1848 г., свободы личности, печати, слова,
ассоциаций, собраний и т. д. - все это облеклось в конституционную броню,
благодаря чему все эти вольности делались неуязвимыми. Именно, каждая из
этих вольностей объявлена была безусловным правом французского citoyen'a,
но с неизменной оговоркой, что все эти вольности абсолютны лишь постольку,
поскольку они не ограничиваются "равными правами прочих граждан и
интересами общественной безопасности", или "законами", долженствующими
споспешествовать водворению такой гармонии... Конституция, следовательно,
постоянно выставляет на вид будущие ограничительные законы, имеющие развить
все эти оговорки и регулировать пользование неограниченными вольностями...
Каждый параграф конституции заключает в себе собственную антитезу, свою
собственную "верхнюю и нижнюю палату": с одной стороны, мы видим общую
фразу о свободе, а с другой стороны - оговорку, упраздняющую свободу" ("18
брюмера")*320.
Но наша декларация, это тень ничтожной тени, идет еще далее и ставит
абсолютные права человека на очную ставку не только с определениями так
называемого положительного права, но и с военным положением. "Никто не
может быть судим, - гласит П 12, - иным судом, кроме того, коему дело его
по закону подлежит. Чрезвычайные суды допускаются лишь в местностях,
находящихся на военном положении.
А П 22 заключает декларацию таким ударом похоронного колокола: "законом
могут быть установлены изъятия из действия статей 8, 13, 14, 16, 17, 21
настоящего основного закона (об арестах, о свободе передвижения, слова,
собраний, союзов и ответственности чиновников) для лиц, состоящих на
действительной военной службе, и для местностей, находящихся на военном
положении".
Как видим, каждый параграф имеет не только свою нижнюю и верхнюю палату, но
и свою военную диктатуру!
Как долго освобожденцы поправляли свое демократическое здоровье на всех
курортах идеализма, как громко кричали они, что личность есть самоцель, что
права ее извечны и абсолютны, - и все для чего? - для того, чтобы на первой
же странице своих конституционных начертаний головою выдать эту
самодовлеющую личность военно-полевому суду для суждения по законам
военного времени. Таким образом, многие части нашей родины смогут,
совершенно не прерывая преемственности, непосредственно из-под военной
диктатуры абсолютизма перейти под военную диктатуру "демократии".
Правда, "Проект" гласит, что "вне театра военных действий военное положение
может быть вводимо лишь в законодательном порядке". Этим как бы
устанавливается пропасть между старой и новой практикой. Но так только
кажется на первый взгляд.
Мы уже знаем, что для проведения какого-нибудь акта законодательным
порядком требуется согласие двух палат. Право законодательной инициативы
принадлежит каждой из них. На первые три года, т.-е. именно на то время,
когда еще нельзя надеяться на успокоение народной "смуты", и когда,
следовательно, потребность в умиротворении посредством военной диктатуры
будет у командующих классов очень сильна, верхняя палата отдается, как мы
видели, во власть дворянскому землевладению и городской буржуазии. Если так
называемая демократия под грохот кавказской бомбардировки вводит в свою
конституцию параграф о военном положении, можно ли сомневаться в том, что
цензовая буржуазия не постесняется к нему обратиться, как только станет у
власти?
Нижняя палата может, правда, отвергнуть законопроект о военном положении.
Но к чему это поведет?
Допустим, например, что верхняя палата предлагает объявить Польшу на
военном положении. Нижняя не соглашается. Ее распускают с приглашением
восстановиться через шесть месяцев. Само собою разумеется, распущение
делается не для того, чтобы ждать с вопросом о военном положении полгода.
Такие дела, рассчитанные на внезапное спасение отечества, вообще не терпят
отлагательства.
Итак, народ отослан домой, земцы в согласии с короной объявляют Польшу на
военном положении. Вопрос решен. Правда, через полгода придется отдавать
отчет перед представителями народа. Но ведь это будет только через полгода.
А за такой срок много может утечь крови под варшавскими и лодзинскими
мостами... И во всяком случае через полгода у правительственной реакции
будет то преимущество, что она представит народной палате не законопроект
военного положения, а совершившийся факт: умиротворительный разгром целой
страны. Законопроект можно бросить в корзину, а совершившийся факт нельзя
отменить даже "законодательным порядком".
И наконец, зачем ограничивать себя только Польшей? Почему не набросить
аркан военного режима - на твердом основании "демократической" конституции
- на все беспокойные места, где можно ждать нежелательных выборов? И тогда
еще вопрос, как посмотрят на правительственное деяние представители,
избранные народом под солдатскими штыками при полном отчуждении всех
"неотчуждаемых прав".
IV. Гарантии конституции и народных прав
Итак, конституция, столь счастливо объединяющая демократических строителей
из "Освобождения", "Права", "Русского Богатства" и "Сына Отечества", дает в
руки реакции превосходное и испытанное средство военного положения. Какие
же средства дает она народу для охранения его прав? Правда, в отделе об
императорской власти мы читаем, что император приносит присягу в соблюдении
и охранении основного государственного закона, - и это совершается в
присутствии Святейшего синода, который, таким образом, сохраняет значение
государственного установления, - как православие вообще сохраняет значение
государственной религии. Под углом зрения нравственного идеализма,
философской религии освобожденцев, присяга, конечно, очень серьезная
гарантия. Но мы только что имели случай видеть, как мало идеализм
гарантирует самих идеалистов от измены делу демократии.
Мы видели, как горделивая демократическая мысль, исходящая из чистой идеи
естественного права, падает на колени перед традицией и ставит над
суверенной нацией наследственного монарха!
Мы видели, как абсолютная справедливость, для которой равенство - извечный
постулат, предательски отдает народ под опеку буржуазии!
Мы видели, как идеалистическая личность, обнаженная от всех гарантий,
похотливо падает на ложе военной диктатуры!
Поэтому будем сдержаны и не станем считать религиозную или философскую
присягу гарантией народных прав. Потребуем реальных гарантий. Тщетно,
однако, стали бы мы шарить в освобожденском "проекте основного закона".
Этот жалкий идейный ублюдок, предусматривающий все: квартиры для
избирательных бюро, часы подсчета голосов и казенную печать на
избирательном конверте, - не предусматривает только одного: организационных
гарантий свободы и народных прав!
Правда, можно сказать, что основные права граждан обеспечиваются от
нарушения: а) судебной властью; б) ответственностью должностных лиц; в)
постоянным участием народного представительства в осуществлении
законодательной власти; г) отменой так называемого административного права.
Рассмотрим эти гарантии, долженствующие обеспечивать народные права от
произвольных нарушений.
Но, прежде всего, попытаемся выяснить, что можно считать действительной,
реальной гарантией.
"Уложение о наказаниях", само по себе, не представляет никакой решительно
гарантии для собственности и жизни. Статьи уложения, сами по себе, не имеют
никакой мистической власти над нарушителями собственности или убийцами. Но
за этими статьями стоит материальная организация полиции, судов и тюрем.
Уничтожьте эту организацию, и "уложение" будет так же мало обеспечивать
жизнь и достояние, как и сборник рецептов поваренной книги. "Уложение о
наказаниях" получает свое значение формальной гарантии лишь постольку,
поскольку оно опирается на эту материальную "гарантию".
С этой единственно реалистической точки зрения становится ясным, что
"отмена административного права", как мера чисто-юридического характера, не
может играть роли материальной гарантии против незаконных и насильственных
правонарушений.
"Участие народного представительства" в законодательной власти, т.-е.
привлечение в столицу нескольких сот человек, избранных народом, само по
себе тоже не составляет какой-нибудь реальной конституционной гарантии.
Прежде всего, "участие" представителей может ограничиться ролью молчаливых
или протестующих свидетелей творимых насилий. Наконец, сегодня призванные к
участию, они завтра могут быть отстранены от него. Какая же это гарантия?
Ответственность должностных лиц по суду за нарушения законов и прав граждан
при соответственной организации судебной власти несомненно может служить
надежной гарантией против частных правонарушений, совершаемых отдельными
чиновниками. Но она, очевидно, не может охранить граждан от
государственного переворота. Правительство, которое ставит своей задачей
ниспровержение конституционных основ, не будет, разумеется, остановлено
страхом пред судами, охраняющими существующие конституционные права.
Гораздо более реальную гарантию в этом отношении представляет выборность
чиновников народом, но об этом кардинальнейшем демократическом требовании
наш проект не говорит ни слова. А между тем ясно, что только выборный
полицейский, бюрократический и судебный персонал, периодически обновляемый,
неспособен выродиться в постоянную организованную угрозу народным правам и
интересам.
Но если выборная бюрократия и не станет активной силой государственного
переворота, то сама по себе она, разумеется, не в состоянии охранить народ
от вооруженных покушений на его права. Самой лучшей администрации останется
лишь скрестить руки, когда власть будет передана боевым генералам. Протесты
и постановления самых энергичных прокуроров останутся бессильными, когда из
свиты победоносных генералов выделятся военные суды. История 48 года
прекрасно знает, как это делается.
Какой же вывод следует из сказанного?
Простой и ясный. Народное представительство, ответственная бюрократия и
независимый суд должны опираться на материальную силу. Такую постоянную,
уверенную в себе силу может представить только вооруженный народ. Вот
почему упразднение постоянной, искусственно дрессированной армии и замена
ее народной милицией должны стоять во главе угла всякой
истинно-демократической программы. Милиция, это - действительная реальная
гарантия и народоправства, и прав личности. Никакая декларация, хотя бы она
была не в пример решительнее и определеннее, чем трусливое, озирающееся
освобожденское творение, не может обеспечить народу его прав, если она не
опирается на его организованную силу.
Что же по этому вопросу дает нам "проект основного закона"? Он дает нам,
как мы выше видели, ценный по своей определенности ответ: "Императору
принадлежит, - читаем мы в отделе "об императорской власти", - верховное
начальствование сухопутными и морскими вооруженными силами Российской
державы. Он производит в чины. Все военные и военно-морские должности
замещаются или им, или лицами, ему подчиненными".
Таким образом, сохраняется постоянная армия, это страшное орудие
порабощения целого силою порабощенной части. Мало того: постоянная армия
попрежнему остается в руках лица, ни пред кем не ответственного, стоящего
над конституцией. Это ничто иное, как абсолютизм, прикрытый ширмами
демократии. Можно было бы, в сущности, не подвергать рассмотрению ни
вопроса о двух палатах, ни вопроса об избирательной системе, - достаточно
поставить вопрос о постоянной армии или милиции, чтобы сразу выяснить
ценность конституции, которою ощенилась освобожденская мысль.
V. Организованный государственный переворот
Абсолютизм сохраняется, как принцип, - но и не более, как принцип. По
существу же конституционные определения стремятся превратить монарха в
царствующего, но не правящего страной.
За императором, как мы видели, оставлено право роспуска палаты, право
объявления войны и заключения мира. Но роспуску подлежат лишь народные
представители, - депутаты земств не могут быть отосланы короной. Для войны
нужны деньги, а вотирование денежных сумм зависит от Государственной Думы.
Монарх назначает министров, но министры ответственны пред большинством
палаты; в сущности он не назначает министров, а лишь называет их вслух.
Монарх "утверждает и обнародует законы", но не он их издает.
Законодательная работа - дело Государственной Думы; монарх лишь скрепляет
то, что она постановляет. И так во всем. В конституционном идеале функции
монарха должны приобрести чисто-механический характер.
В 1791 г. философ-республиканец Кондорсэ*321, иронизируя над
внутренне-противоречивым учреждением конституционно-демократической
монархии, предлагал открытым письмом за подписью "молодой механик"
изготовить для конституционной комиссии в две недели и притом за недорогую
цену короля, идеального конституционного короля, который участвовал бы во
всех торжествах, подписывал бы бумаги и давал бы законам свою королевскую
санкцию. "Если будет решено, что для монархии существенно, чтобы король
выбирал и отрешал министров, при чем, согласно здравой политике, он, как
известно, должен всегда сообразоваться с желаниями партии, владеющей
большинством в законодательном собрании, председатель которого является
одним из ее вождей, то легко придумать такой механизм, с помощью которого
король будет получать список министров из рук очередного председателя, с
выражением благосклонности и величия на лице... Мой король, - обещает
молодой механик, - будет вполне безопасен для свободы и вместе с тем, при
аккуратной починке, он был бы бессмертным, что даже еще лучше, чем быть
наследственным. Можно было бы даже объявить его неприкосновенным, без
несправедливости, и непогрешимым, не впадая в абсурд"*. Механический
монарх, с выражением благосклонности и величия на лице, до наших дней
остался идеалом демократов-монархистов. Освобожденский проект путем
конституционных определений хочет разрешить техническую задачу Кондорсэ.
/* Олар. "Политическая история Великой Французской Революции", Москва, 1904
г./
Но та же самая конституция, которая хочет лишить монарха привычного
полновластия, лицемерно твердит ему, что он - суверенен. "Верховная власть
Российской империи осуществляется императором"... "Император есть верховный
глава государства"... "Императору принадлежит власть верховного
управления"... и пр. и пр.
Таким образом, если император захочет найти в основных законах прямое и
непосредственное изображение своей государственной роли, он представится
себе сувереном. К этому же представлению толкают его традиции самодержавия.
Конституция, однако, связывает его по рукам и по ногам и ставит в
невыносимо противоречивое положение.
Но та же самая конституция дает ему средства выхода из нестерпимого
противоречия: она оставляет в его руках армию.
Конечно, конституция требует от монарха присяги, а эта присяга должна
удержать его от злоупотребления военной силой и от покушений на
конституцию. Но ведь монарх не может забыть, что эта новая присяга, как и
вся конституция, есть ничто иное, как плод победоносного нарушения
верноподданнической присяги со стороны целого народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166