Однажды, возвратившись домой, он застал тренера в своем доме — они с Мари в гостиной пили кофе. Мари была в домашнем халате. Помрачнел. Тренер, молодой, высокий, при виде Варужана встал и сказал, что давно мечтал с ним познакомиться. А Мари была в домашнем халате. Почему это приковало его внимание? Парень посидел еще несколько минут, потом в замешательстве простился и ушел. А потом между супругами произошел отвратительный, недостойный разговор, который Варужан по сей день вспоминает со
стыдом.
— И меня каждый раз повергает в изумление это дерево.— Обер-
нулся. Перед ним стоял святой отец. И как Варужан не расслышал шагов?— Чудо, да и только. А?.. Вы давно в ущелье?
— Да примерно с час.
— Мне думается, эта скала — Армения в миниатюре: в камне расцветшее дерево с кроваво-красными плодами.
Варужан засмеялся:
— Вы не поэт, святой отец?..
— Каждый армянин чуть-чуть поэт.
— По той же логике... каждый поэт чуть-чуть армянин. Они зашагали.
Безмолвие теснины, суровые утесы, нависшие над лентой речки, чистая музыка воды — все это настраивало на мягкую раскованную беседу. Варужан рассказал, почему он здесь, как изнуряет большой город и какой он, Варужан, испытывает голод по уединению.
— Вам кажется, что в ущелье вы один, потому вы сюда и спускаетесь?
Варужан взглянул на святого отца. А тот продолжал:
— И да, и нет. Вы спускаетесь в ущелье, страшась одиночества, потому что здесь вы не один. Здесь вы и сами с собой, и со своим вторым «я», то есть с Господом...
— С Господом?..
— Да, да. Идея Бога родилась, очевидно, от людского одиночества: человек хочет, но не может быть один. С кем вы беседуете в ущелье?
— Сам с собой.
— Со своим вторым «я». Вы не корите себя за свои ошибки, сомнения?
— Да, конечно...— промямлил Варужан, как мальчишка, не выучивший урока.
— Видите, значит, вы не одиноки. Человек всегда нуждается в слушателе, собеседнике. Вы не ловили себя на мысли, что здесь вы иногда разговариваете с камнями, деревьями, речкой...
— Да, представьте.
— Разговариваете сами с собой, со своим вторым «я». Варужан вдруг произнес нараспев, почти продекламировал:
— «О, человек! Ведь ты — лучший друг себе. И, имея такого друга, ты ищешь кого-то еще. Кого?..» Это не мои слова.
— Знаю. Это мысли древних индусов. И стало быть, кого ищет человек? Бога.
Варужан засмеялся:
— Святой отец, вы хотите сделать меня верующим. Вот и речка рядышком. Крестить меня вы не собираетесь?
— Пусть каждый остается при своей вере. Да, дорогой, каждый жаждет иметь слушателя и собеседника, но при этом чтобы собеседник был умнее, сильнее, справедливее его. Не так ли?
— Предположим.
— И милосерднее его.
— Значит, и Нарекаци говорил сам с собой?
— Говорил со своим вторым «я», а это и есть Бог, до которого он
хотел дотянуться, дорасти, которому хотел уподобиться. Но, если хотите знать, Нарекаци несравненно справедливее и отважнее нас. Как он полосует себя, четвертует! А мы... О, как же мы себя любим. Даже наедине с собой, когда голос никому не слышен, мы страшимся признаться себе в своих грехах.
— Это верно. Нарекаци себя бичевал за грехи мира, а мы мир ругаем за собственные грехи. Выходит, что церковь дает человеку возможность побыть одному, наедине с собой.
— Видимо... Душа человека каким-то образом должна избавиться от больших и малых грехов. К кому же обратиться человеку? К себе подобному? Это небезопасно. И человек доверяется Богу. Еще и потому, что Всевышний милостив. Человек не простит, а Бог простит.
— Но человек доверяется и вам, духовным лицам, а вы, простите, тоже всего лишь люди.
- Да, всего лишь люди. Но ведь человеку хочется порой и вслух излить душу. Для этого существуют исповедальни. Там он не видит аших лиц, но слышит наше дыхание.
— Так не годится, святой отец. Вы меня скоро обратите в свою еру. Еще немного, и я начну исповедоваться в грехах.
— А куда с этим идти человеку? В местком? В редакцию газеты?
— Не знаю, как насчет месткома, а в редакцию идут.
— Это не то. Идут в редакцию к конкретному человеку. Вам доверяются, а другому сотруднику — нет.
Варужан Ширакян ничего на это не ответил. Мысль унесла его в Ереван, в редакцию, он увидел одно за другим лица своих товарищей по работе и понял, что в словах святого отца есть зерно истины. А тот
добавил:
— У вас нет атмосферы храма. Чиновничий стол, ежеминутные телефонные звонки, входит-выходит хорошенькая секретарша, приносит кофе, пятое-десятое... Это ведь совершенно иное...
— Все-то вы знаете, святой отец. С вами опасно.
— Испугались?
За беседой незаметно вышли из ущелья, дошли до гостиницы.
— Мне нужно еще в больницу.
— К кому-то?
— Да,— ответил святой отец односложно. Условились встретиться еще раз.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Все началось в прошлом сентябре.
Тигран Ваганян по праву директора школы объединил три девятых класса, а потом вновь разделил их на три части. На первый взгляд, ничего вроде бы не изменилось: те же ученики. Некоторую перестройку провел он и среди преподавателей. Мало-помалу идея его стала понятной всем: он создал новые классы в соответствии со способностями учеников. Он долго думал над этим, взвешивал все «за» и «против». Да ведь в самом деле положение странное: в одном классе сидят спо-
собные и неспособные, энергичные и лодыри, тот, кто хочет учиться, и тот, для кого учеба сущее наказание, иисусовы муки. А ведь слушают один и тот же урок, решают одну и ту же задачу, пишут одно и то же сочинение. Как быть учителю? Заниматься только со способными? А неспособные, средние, лодыри и, в конце концов, тупицы — мало, что ли, таких? И Тигран Ваганян разделил учеников так, как подсказывал состав учащихся в этих трех классах. Ввел изменения и в программу занятий. Поначалу все вроде бы выглядело хорошо, и школьная атмосфера не предвещала грозы. Способным стало интереснее учиться — они подтянулись, возник дух соревнования, состязание честолюбий.
Первой звоночек тревоги заключал в себе школьный фольклор. Девятый «А», где были собраны лодыри, прозвали «академики ленивых наук». Класс «Б» — «безмозглые». Класс «Г»—«графья-отлич-ники». Ученики принялись острить, дразнить друг друга, сочинять анекдоты, нескольким ребятам (конечно же из «графьев-отличников») намяли бока. Потом по школе поползло шушуканье, что будто бы Тигран Великий (так ученики окрестили Тиграна Ваганяна) решил выпускникам классов «А» и «Б» не давать рекомендаций в вузы. Это уже было молнией, за которой неизбежно дожен был грянуть гром. Первыми восстали некоторые учителя классов «А» и «Б». Потом обида взыграла в родителях: кто дал право сортировать ребят? Это что — абрикосы, ботинки? И что теперь — их дети лишатся возможности учиться дальше? Тигран Ваганян, правда, приняв парламентеров от родителей, успокоил их заявлением, что школа подобных прав не имеет, но тут же добавил: а жаль, что не имеет...
— Как то есть жаль? — уцепился за промах Ваганяна влиятельный папаша ученицы из девятого «Б».— Значит, если бы такое право было вам дано, вы бы это сделали?
— Конечно,— сказал Ваганян.— Но повторяю: такого права у нас нет.
Ваганян попытался объяснить, что ничего страшного не произошло, более того, первые результаты оказались лучше ожидаемых: во всех трех классах уроки стали проходить интереснее и для учащихся, и для преподавателей. Это и в самом деле было так.
Но влиятельного папашу это не усмирило.
— Я деловой человек,— сказал он,— и люблю, чтобы все называлось своими именами. Какой совет вы дали бы моей дочери, если бы у вас такое право было?
— Каринэ Худавердян? — Ваганян задумался, но внутренний компромисс отказался сработать.— Дал бы совет учиться кройке и шитью, у нее очень хорошие руки. И еще посоветовал бы подыскать ей жениха.
— Что? — взвился влиятельный папаша.— Значит, моя дочка вашей дочери платья шить будет?..
— Такой же совет дал бы я и подружке вашей дочери Анне Мугне-цян. Кстати, отец этой Анны — мой двоюродный брат.
— А я не ваш двоюродный брат.
— Да, это верно,— холодно улыбнулся Ваганян.— Хотя и двоюродный брат сказал мне то же, что и вы. Так что можете быть с ним союзниками. А вообще-то, по мне, быть хорошей портнихой почетнее, чем плохой актрисой. Она больше пользы принесет и стране, и
вам.
— Не говорите от имени страны,— отрезал влиятельный папаша.—В войну...
— Вам тогда было лет пятнадцать... Тут осторожно вмешался завуч:
— А товарищ Ваганян все четыре года...
— Какое это имеет значение? — не дал ему договорить Ваганян.— И товарищ Худавердян, если бы ему позволил возраст, тоже...
Зашумели другие родители — одни робко, другие напористо. Только одна мать призналась:
— Дочка моя довольна. Да и мы тоже. Раз не хочет дальше учиться, пусть не учится.
Эта встреча еще больше накалила обстановку. Через несколько дней Ваганян был вызван в роно, потом в гороно. Его эксперимент сочли антипедагогичным, самовольным, привели высказывания различных великий мыслителей о том, что все рождаются примерно с однаковыми способностями и что нет плохих учеников, а есть плохие учителя. Ваганян парировал противоположными высказываниями и тоже из великих мыслителей...
Дома Ваганян делился только с Арамом и передал ему этот разговор. «Трудный сеанс шахматной игры,— сказал сын,— одновременно на двенадцати досках. Ты выдержишь?» — «Не знаю. Но по крайней мере две-три ничьих сделаю».
В роно давно уже устали от Тиграна Ваганяна. Показатели его школы были самыми низкими в городе. Прицепились к этому.
— А наши показатели просто-напросто реальные,— сказал Ваганян.
— Так что же — в других школах фальшивые?
— Я сказал, что в нашей школе они реальные, а другие школы я не проверял. Но есть вещи, которые уже давно невозможно проверить. Вы знаете это лучше меня. Мы губим школу.
— Это не частная школа, где вам было бы дозволено взвешивать способности детей.
— Жаль,— опять вырвалось у Тиграна Ваганяна.
И теперь уже против него ополчились преподаватели его же школы. «Мы работаем не хуже других,— заявили они,— а школа наша вечно в хвосте. Прямо стыдно сказать людям, где преподаешь. Собственному племяннику отметкой помочь не можешь...»
И дома покоя не было.Сперва на него набросился двоюродный брат Аргам по телефону — мол, что за дела такие, я надеялся, что ты моей дочке медаль дашь. Потом с женой своей в дом явился. Не пощадили даже бабушку Нунэ, которая так до конца и не поняла, чего это они требуют от бедного ее сыночка. Это был неравный бой, где нападающая сторона не стеснялась в выборе выражений. Муж с женой выволокли на белый свет тысячу и одну мелких обид, дрязг, сплетен и объявили, что ноги их больше в
этом доме не будет, а дочку свою они переведут в другую школу.Тяжелый это был день для Тиграна Ваганяна, унизительный. Всю ночь он глаз не сомкнул — шагал из угла в угол.
— Борьба твоя бесперспективна,— заключил Арам.— На всех шахматных досках положение твое безнадежное.
Потом Тиграна Ваганяна вызвал на беседу заместитель министра просвещения, его старый товарищ.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...И вскоре по всей Малой Азии не осталось ни одного армянина, который был бы спокоен за свою жизнь и имущество. Беи: Назф Сирури, Салахеттин и Араб Сами, главные лазутчики Нечип Мел-хама-паши и Гамида-паши,— ворочали большими делами. В это время советника министерства внешних дел Арутюна Татяна, искушенного в политике и непревзойденного в службе, обвиняют в том, что он является главой революционеров, и подобные измышления направляются в министерство юстиции. Султан Гамид, зная, что это писано с целью лишить Татяна состояния, не только не наказывает клеветников, но и подкидывает им время от времени подачки. Он боялся, что, если начнет клеветников наказывать, поток клеветы может приостановиться.
...Тысячи армянских очагов были погашены в Полисе. После всего этого создали «кавалерию Гамида». Придворные лизоблюды этому бурно аплодировали, а люди совестливые переживали. Вскоре стало ясно, что бесчинства вооруженных бандитов в Малой Азии, во всех заселенных армянами местах Курдистана будут только расти.
...Отличился своими бесчинствами живший в окрестностях Битлиса Мусабей. Он был самовластительным тираном этих мест. К тому моменту у армян и пяди земли не осталось. Они просто-напросто сделались слугами турок и курдов. Муса-бей заставлял их работать, как пленных. Армяне терпеливо переносили насилие, муки, голод. Только не выдерживали, когда задевали их честь: предпочитали смерть существованию без чести. А люди Мусы-бея похитили девственницу-армянку, и бей силой отдал ее в жены парню-курду, служившему у него. Это взбудоражило армян. Они стали взывать к помощи, обратились к европейской печати, к европейским посольствам. Посольства и европейские газеты заставили султана Гамида принять меры. Мусу-бея под стражей привезли в Полис. Дело передали министру юстиции. Однако, не желая из-за армян осудить Мусу-бея, еще до завершения суда, Мусе-бею было дозволено наведаться в гости в Пахри-паше, кай-макаму2 Скютара. Пахри-паша был курд по происхождению. Необразованный, но от природы остер умом. В период, когда он был командующим в крепости, арестовали группу фальшивомонетчиков. Допросы показали, что и Пахри-паша входил в эту группу. Тем не менее ему уда-
лось не только избежать возмездия, но и быть назначенным в правители Скютара. В то время много всякого творилось.
Муса-бей откупился взяткой. Но по политическим соображениям сочли неудобным его возвращение в родные края. Узнав про это, Муса-бей и Пахри-паша растерялись. Однажды утром во дворец дошла весть о побеге Мусы-бея. Абдул-Гамид испугался Европы. Тут же всюду был разослан приказ о задержании Мусы-бея. Телеграммы послали по наместничествам. Мусу-бея схватили в Энкиурии. Привезли в Полис. Допрос показал, что побег он совершил благодаря взятке. Муса-бей был сослан в Таифе, а Пахри-паша в албанскую провинцию Фриши-на. Не странно ли, что спустя немного времени Пахри-паша, будучи ссыльным, стал мутассарифом, а потом и наместником Аданы.
Через два года после этих событий меня по политическим причинам сослали в Тигранакерт. А через восемь месяцев перевели в Харберд. Наместником Харберда был тогда тесть Зека-паши измирец Энис-паша. Был он чрезвычайно невежествен и глуп. Единственной его опорой был тесть. Энис-паша брал взятки от воров при должностях, с которыми был повязан одной веревочкой. А воры при должностях откуда деньги возьмут? Ну и накинулись на армян. Тут же вызывают сельских старост-христиан и вместо налогов натурой деньги требуют. До полусмерти избивают тех, кто говорит, что столько денег собрать
не в силах.Что было делать бедным армянам? Отдавали заптиям последние копейки, с женщин украшения снимали, вот эти политые слезами деньги и относили. А заптии вручают им подписанные фальшивые бумажки, по которым выходит, что несчастные еще и должны оставались. Потом заптии принялись отбирать ковры, кошмы, сумки, одеяла и даже простынное полотно. Так и выходило, что армяне работали на курдов, а своих сыновей и дочерей кормили двумя мешками ячменя, который надо было на год растянуть. Терпели, уповая на бога. А заптии, злоупотребляя долготерпением армян, распоясывались все больше. Настал момент, когда армянских денег им уже мало было — на честь армян покусились. И с такой наглостью мириться армяне не могли. Харбердские армяне честь свою всегда высоко ценили. Я не слыхал, чтоб в огромном наместничестве была хоть одна шлюха-армянка. Подлость заптиев вызвала ярость армян. Я все это своими глазами видел. В те дни епаркосом был Джеват-паша. Я был хорошо с этой личностью знаком еще по Мирливе. В просторном послании я изложил ему сложившуюся ситуацию. Джеват-паша, в свою очередь, сообщил эти сведения совету министров. Зеки-паша, защищая своего зятя в совете министров, написал вместе с тем ему письмо, чтобы тот себя вел поумнее. А тупица Энис-паша стал похваляться этим письмом, показывать его всем. Мне тоже показал. Я второе послание епаркосу направил. Оно возымело действие — Эниса-пашу сняли с должности. Вместо него был назначен Реуф-паша. Общество надеялось перевести
дух, наслышавшись о скромности Реуфа-паши. Но его тут же переназначили наместником Эрзерума. Так эта надежда и рухнула.
До появления нового наместника на это место был назначен Али Эмире-эфенди из Тигранакерта. Это был поэт, историк, но в высшей степени религиозный человек, не таящий своей ненависти к христианам. Так что именно при нем в Харберде начались бесчинства.
Однажды утром в городе начался необычайный переполох. Пронесся слух, что местные армяне напали на мусульман во дворе мечети и вроде бы есть убитые. Среди мусульман поднялась суматоха. Передаваясь, из уст в уста, истина обрастала ложью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
стыдом.
— И меня каждый раз повергает в изумление это дерево.— Обер-
нулся. Перед ним стоял святой отец. И как Варужан не расслышал шагов?— Чудо, да и только. А?.. Вы давно в ущелье?
— Да примерно с час.
— Мне думается, эта скала — Армения в миниатюре: в камне расцветшее дерево с кроваво-красными плодами.
Варужан засмеялся:
— Вы не поэт, святой отец?..
— Каждый армянин чуть-чуть поэт.
— По той же логике... каждый поэт чуть-чуть армянин. Они зашагали.
Безмолвие теснины, суровые утесы, нависшие над лентой речки, чистая музыка воды — все это настраивало на мягкую раскованную беседу. Варужан рассказал, почему он здесь, как изнуряет большой город и какой он, Варужан, испытывает голод по уединению.
— Вам кажется, что в ущелье вы один, потому вы сюда и спускаетесь?
Варужан взглянул на святого отца. А тот продолжал:
— И да, и нет. Вы спускаетесь в ущелье, страшась одиночества, потому что здесь вы не один. Здесь вы и сами с собой, и со своим вторым «я», то есть с Господом...
— С Господом?..
— Да, да. Идея Бога родилась, очевидно, от людского одиночества: человек хочет, но не может быть один. С кем вы беседуете в ущелье?
— Сам с собой.
— Со своим вторым «я». Вы не корите себя за свои ошибки, сомнения?
— Да, конечно...— промямлил Варужан, как мальчишка, не выучивший урока.
— Видите, значит, вы не одиноки. Человек всегда нуждается в слушателе, собеседнике. Вы не ловили себя на мысли, что здесь вы иногда разговариваете с камнями, деревьями, речкой...
— Да, представьте.
— Разговариваете сами с собой, со своим вторым «я». Варужан вдруг произнес нараспев, почти продекламировал:
— «О, человек! Ведь ты — лучший друг себе. И, имея такого друга, ты ищешь кого-то еще. Кого?..» Это не мои слова.
— Знаю. Это мысли древних индусов. И стало быть, кого ищет человек? Бога.
Варужан засмеялся:
— Святой отец, вы хотите сделать меня верующим. Вот и речка рядышком. Крестить меня вы не собираетесь?
— Пусть каждый остается при своей вере. Да, дорогой, каждый жаждет иметь слушателя и собеседника, но при этом чтобы собеседник был умнее, сильнее, справедливее его. Не так ли?
— Предположим.
— И милосерднее его.
— Значит, и Нарекаци говорил сам с собой?
— Говорил со своим вторым «я», а это и есть Бог, до которого он
хотел дотянуться, дорасти, которому хотел уподобиться. Но, если хотите знать, Нарекаци несравненно справедливее и отважнее нас. Как он полосует себя, четвертует! А мы... О, как же мы себя любим. Даже наедине с собой, когда голос никому не слышен, мы страшимся признаться себе в своих грехах.
— Это верно. Нарекаци себя бичевал за грехи мира, а мы мир ругаем за собственные грехи. Выходит, что церковь дает человеку возможность побыть одному, наедине с собой.
— Видимо... Душа человека каким-то образом должна избавиться от больших и малых грехов. К кому же обратиться человеку? К себе подобному? Это небезопасно. И человек доверяется Богу. Еще и потому, что Всевышний милостив. Человек не простит, а Бог простит.
— Но человек доверяется и вам, духовным лицам, а вы, простите, тоже всего лишь люди.
- Да, всего лишь люди. Но ведь человеку хочется порой и вслух излить душу. Для этого существуют исповедальни. Там он не видит аших лиц, но слышит наше дыхание.
— Так не годится, святой отец. Вы меня скоро обратите в свою еру. Еще немного, и я начну исповедоваться в грехах.
— А куда с этим идти человеку? В местком? В редакцию газеты?
— Не знаю, как насчет месткома, а в редакцию идут.
— Это не то. Идут в редакцию к конкретному человеку. Вам доверяются, а другому сотруднику — нет.
Варужан Ширакян ничего на это не ответил. Мысль унесла его в Ереван, в редакцию, он увидел одно за другим лица своих товарищей по работе и понял, что в словах святого отца есть зерно истины. А тот
добавил:
— У вас нет атмосферы храма. Чиновничий стол, ежеминутные телефонные звонки, входит-выходит хорошенькая секретарша, приносит кофе, пятое-десятое... Это ведь совершенно иное...
— Все-то вы знаете, святой отец. С вами опасно.
— Испугались?
За беседой незаметно вышли из ущелья, дошли до гостиницы.
— Мне нужно еще в больницу.
— К кому-то?
— Да,— ответил святой отец односложно. Условились встретиться еще раз.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Все началось в прошлом сентябре.
Тигран Ваганян по праву директора школы объединил три девятых класса, а потом вновь разделил их на три части. На первый взгляд, ничего вроде бы не изменилось: те же ученики. Некоторую перестройку провел он и среди преподавателей. Мало-помалу идея его стала понятной всем: он создал новые классы в соответствии со способностями учеников. Он долго думал над этим, взвешивал все «за» и «против». Да ведь в самом деле положение странное: в одном классе сидят спо-
собные и неспособные, энергичные и лодыри, тот, кто хочет учиться, и тот, для кого учеба сущее наказание, иисусовы муки. А ведь слушают один и тот же урок, решают одну и ту же задачу, пишут одно и то же сочинение. Как быть учителю? Заниматься только со способными? А неспособные, средние, лодыри и, в конце концов, тупицы — мало, что ли, таких? И Тигран Ваганян разделил учеников так, как подсказывал состав учащихся в этих трех классах. Ввел изменения и в программу занятий. Поначалу все вроде бы выглядело хорошо, и школьная атмосфера не предвещала грозы. Способным стало интереснее учиться — они подтянулись, возник дух соревнования, состязание честолюбий.
Первой звоночек тревоги заключал в себе школьный фольклор. Девятый «А», где были собраны лодыри, прозвали «академики ленивых наук». Класс «Б» — «безмозглые». Класс «Г»—«графья-отлич-ники». Ученики принялись острить, дразнить друг друга, сочинять анекдоты, нескольким ребятам (конечно же из «графьев-отличников») намяли бока. Потом по школе поползло шушуканье, что будто бы Тигран Великий (так ученики окрестили Тиграна Ваганяна) решил выпускникам классов «А» и «Б» не давать рекомендаций в вузы. Это уже было молнией, за которой неизбежно дожен был грянуть гром. Первыми восстали некоторые учителя классов «А» и «Б». Потом обида взыграла в родителях: кто дал право сортировать ребят? Это что — абрикосы, ботинки? И что теперь — их дети лишатся возможности учиться дальше? Тигран Ваганян, правда, приняв парламентеров от родителей, успокоил их заявлением, что школа подобных прав не имеет, но тут же добавил: а жаль, что не имеет...
— Как то есть жаль? — уцепился за промах Ваганяна влиятельный папаша ученицы из девятого «Б».— Значит, если бы такое право было вам дано, вы бы это сделали?
— Конечно,— сказал Ваганян.— Но повторяю: такого права у нас нет.
Ваганян попытался объяснить, что ничего страшного не произошло, более того, первые результаты оказались лучше ожидаемых: во всех трех классах уроки стали проходить интереснее и для учащихся, и для преподавателей. Это и в самом деле было так.
Но влиятельного папашу это не усмирило.
— Я деловой человек,— сказал он,— и люблю, чтобы все называлось своими именами. Какой совет вы дали бы моей дочери, если бы у вас такое право было?
— Каринэ Худавердян? — Ваганян задумался, но внутренний компромисс отказался сработать.— Дал бы совет учиться кройке и шитью, у нее очень хорошие руки. И еще посоветовал бы подыскать ей жениха.
— Что? — взвился влиятельный папаша.— Значит, моя дочка вашей дочери платья шить будет?..
— Такой же совет дал бы я и подружке вашей дочери Анне Мугне-цян. Кстати, отец этой Анны — мой двоюродный брат.
— А я не ваш двоюродный брат.
— Да, это верно,— холодно улыбнулся Ваганян.— Хотя и двоюродный брат сказал мне то же, что и вы. Так что можете быть с ним союзниками. А вообще-то, по мне, быть хорошей портнихой почетнее, чем плохой актрисой. Она больше пользы принесет и стране, и
вам.
— Не говорите от имени страны,— отрезал влиятельный папаша.—В войну...
— Вам тогда было лет пятнадцать... Тут осторожно вмешался завуч:
— А товарищ Ваганян все четыре года...
— Какое это имеет значение? — не дал ему договорить Ваганян.— И товарищ Худавердян, если бы ему позволил возраст, тоже...
Зашумели другие родители — одни робко, другие напористо. Только одна мать призналась:
— Дочка моя довольна. Да и мы тоже. Раз не хочет дальше учиться, пусть не учится.
Эта встреча еще больше накалила обстановку. Через несколько дней Ваганян был вызван в роно, потом в гороно. Его эксперимент сочли антипедагогичным, самовольным, привели высказывания различных великий мыслителей о том, что все рождаются примерно с однаковыми способностями и что нет плохих учеников, а есть плохие учителя. Ваганян парировал противоположными высказываниями и тоже из великих мыслителей...
Дома Ваганян делился только с Арамом и передал ему этот разговор. «Трудный сеанс шахматной игры,— сказал сын,— одновременно на двенадцати досках. Ты выдержишь?» — «Не знаю. Но по крайней мере две-три ничьих сделаю».
В роно давно уже устали от Тиграна Ваганяна. Показатели его школы были самыми низкими в городе. Прицепились к этому.
— А наши показатели просто-напросто реальные,— сказал Ваганян.
— Так что же — в других школах фальшивые?
— Я сказал, что в нашей школе они реальные, а другие школы я не проверял. Но есть вещи, которые уже давно невозможно проверить. Вы знаете это лучше меня. Мы губим школу.
— Это не частная школа, где вам было бы дозволено взвешивать способности детей.
— Жаль,— опять вырвалось у Тиграна Ваганяна.
И теперь уже против него ополчились преподаватели его же школы. «Мы работаем не хуже других,— заявили они,— а школа наша вечно в хвосте. Прямо стыдно сказать людям, где преподаешь. Собственному племяннику отметкой помочь не можешь...»
И дома покоя не было.Сперва на него набросился двоюродный брат Аргам по телефону — мол, что за дела такие, я надеялся, что ты моей дочке медаль дашь. Потом с женой своей в дом явился. Не пощадили даже бабушку Нунэ, которая так до конца и не поняла, чего это они требуют от бедного ее сыночка. Это был неравный бой, где нападающая сторона не стеснялась в выборе выражений. Муж с женой выволокли на белый свет тысячу и одну мелких обид, дрязг, сплетен и объявили, что ноги их больше в
этом доме не будет, а дочку свою они переведут в другую школу.Тяжелый это был день для Тиграна Ваганяна, унизительный. Всю ночь он глаз не сомкнул — шагал из угла в угол.
— Борьба твоя бесперспективна,— заключил Арам.— На всех шахматных досках положение твое безнадежное.
Потом Тиграна Ваганяна вызвал на беседу заместитель министра просвещения, его старый товарищ.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...И вскоре по всей Малой Азии не осталось ни одного армянина, который был бы спокоен за свою жизнь и имущество. Беи: Назф Сирури, Салахеттин и Араб Сами, главные лазутчики Нечип Мел-хама-паши и Гамида-паши,— ворочали большими делами. В это время советника министерства внешних дел Арутюна Татяна, искушенного в политике и непревзойденного в службе, обвиняют в том, что он является главой революционеров, и подобные измышления направляются в министерство юстиции. Султан Гамид, зная, что это писано с целью лишить Татяна состояния, не только не наказывает клеветников, но и подкидывает им время от времени подачки. Он боялся, что, если начнет клеветников наказывать, поток клеветы может приостановиться.
...Тысячи армянских очагов были погашены в Полисе. После всего этого создали «кавалерию Гамида». Придворные лизоблюды этому бурно аплодировали, а люди совестливые переживали. Вскоре стало ясно, что бесчинства вооруженных бандитов в Малой Азии, во всех заселенных армянами местах Курдистана будут только расти.
...Отличился своими бесчинствами живший в окрестностях Битлиса Мусабей. Он был самовластительным тираном этих мест. К тому моменту у армян и пяди земли не осталось. Они просто-напросто сделались слугами турок и курдов. Муса-бей заставлял их работать, как пленных. Армяне терпеливо переносили насилие, муки, голод. Только не выдерживали, когда задевали их честь: предпочитали смерть существованию без чести. А люди Мусы-бея похитили девственницу-армянку, и бей силой отдал ее в жены парню-курду, служившему у него. Это взбудоражило армян. Они стали взывать к помощи, обратились к европейской печати, к европейским посольствам. Посольства и европейские газеты заставили султана Гамида принять меры. Мусу-бея под стражей привезли в Полис. Дело передали министру юстиции. Однако, не желая из-за армян осудить Мусу-бея, еще до завершения суда, Мусе-бею было дозволено наведаться в гости в Пахри-паше, кай-макаму2 Скютара. Пахри-паша был курд по происхождению. Необразованный, но от природы остер умом. В период, когда он был командующим в крепости, арестовали группу фальшивомонетчиков. Допросы показали, что и Пахри-паша входил в эту группу. Тем не менее ему уда-
лось не только избежать возмездия, но и быть назначенным в правители Скютара. В то время много всякого творилось.
Муса-бей откупился взяткой. Но по политическим соображениям сочли неудобным его возвращение в родные края. Узнав про это, Муса-бей и Пахри-паша растерялись. Однажды утром во дворец дошла весть о побеге Мусы-бея. Абдул-Гамид испугался Европы. Тут же всюду был разослан приказ о задержании Мусы-бея. Телеграммы послали по наместничествам. Мусу-бея схватили в Энкиурии. Привезли в Полис. Допрос показал, что побег он совершил благодаря взятке. Муса-бей был сослан в Таифе, а Пахри-паша в албанскую провинцию Фриши-на. Не странно ли, что спустя немного времени Пахри-паша, будучи ссыльным, стал мутассарифом, а потом и наместником Аданы.
Через два года после этих событий меня по политическим причинам сослали в Тигранакерт. А через восемь месяцев перевели в Харберд. Наместником Харберда был тогда тесть Зека-паши измирец Энис-паша. Был он чрезвычайно невежествен и глуп. Единственной его опорой был тесть. Энис-паша брал взятки от воров при должностях, с которыми был повязан одной веревочкой. А воры при должностях откуда деньги возьмут? Ну и накинулись на армян. Тут же вызывают сельских старост-христиан и вместо налогов натурой деньги требуют. До полусмерти избивают тех, кто говорит, что столько денег собрать
не в силах.Что было делать бедным армянам? Отдавали заптиям последние копейки, с женщин украшения снимали, вот эти политые слезами деньги и относили. А заптии вручают им подписанные фальшивые бумажки, по которым выходит, что несчастные еще и должны оставались. Потом заптии принялись отбирать ковры, кошмы, сумки, одеяла и даже простынное полотно. Так и выходило, что армяне работали на курдов, а своих сыновей и дочерей кормили двумя мешками ячменя, который надо было на год растянуть. Терпели, уповая на бога. А заптии, злоупотребляя долготерпением армян, распоясывались все больше. Настал момент, когда армянских денег им уже мало было — на честь армян покусились. И с такой наглостью мириться армяне не могли. Харбердские армяне честь свою всегда высоко ценили. Я не слыхал, чтоб в огромном наместничестве была хоть одна шлюха-армянка. Подлость заптиев вызвала ярость армян. Я все это своими глазами видел. В те дни епаркосом был Джеват-паша. Я был хорошо с этой личностью знаком еще по Мирливе. В просторном послании я изложил ему сложившуюся ситуацию. Джеват-паша, в свою очередь, сообщил эти сведения совету министров. Зеки-паша, защищая своего зятя в совете министров, написал вместе с тем ему письмо, чтобы тот себя вел поумнее. А тупица Энис-паша стал похваляться этим письмом, показывать его всем. Мне тоже показал. Я второе послание епаркосу направил. Оно возымело действие — Эниса-пашу сняли с должности. Вместо него был назначен Реуф-паша. Общество надеялось перевести
дух, наслышавшись о скромности Реуфа-паши. Но его тут же переназначили наместником Эрзерума. Так эта надежда и рухнула.
До появления нового наместника на это место был назначен Али Эмире-эфенди из Тигранакерта. Это был поэт, историк, но в высшей степени религиозный человек, не таящий своей ненависти к христианам. Так что именно при нем в Харберде начались бесчинства.
Однажды утром в городе начался необычайный переполох. Пронесся слух, что местные армяне напали на мусульман во дворе мечети и вроде бы есть убитые. Среди мусульман поднялась суматоха. Передаваясь, из уст в уста, истина обрастала ложью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60