Я убежден, что, если Сюзи там будет преподавать, каждый армянин отдаст в это училище своего ребенка.
— А село Сюзи в это время возьмет и... исчезнет,— Арам не сводил с Сюзи глаз, она по-хозяйски уставила поднос кофейными чашечками и сейчас с великой осторожностью разливала в них кофе из кофеварки.
— На родине и без того хватает патриотов, Арам...
Варужан смотрел хмуро, ему не хотелось ссор, споров, этот день еще висел тяжелой гирей на его душе, и он испытывал несказанную усталость. Присутствие молодежи в комнате не устраняло его одиночества. Он напоминал себе человека, застрявшего в лифте между этажами: двери не открываются, свет не зажигается, воздуха не хватает, нажимаешь любую кнопку, все без толку, ни вверх, ни вниз, единственная перспектива — обрыв канатов. Если бы не было неловко, оставил бы их, вышел, спустился в ущелье, растворился в его темноте, которой оно заполнено до краев, растянулся бы на постели из высохших трав, смотрел бы на небеса, считал бы звезды. Но последняя фраза Арама вывела его из дремы.
— В Америке ты другую песню поешь, Сэм.
— Я только здесь, здесь все понял. Приехал, увидел и понял. Ты радоваться должен!
Арам вдруг весело рассмеялся:
— Брат твой знаешь что выдал, Варужан? Гоаорит: здесь даже
крохотные детки по-армянски говорят. Я спрашиваю: а по-каковски же им говорить?
Сюзи перед каждым поставила чашечку кофе и спокойно сказала:
— Закроем эту тему. Во-первых, я вообще не собираюсь замуж, а во-вторых, не променяю свое жалкое село даже на две Америки.
Сэм убито посмотрел на Сюзи, потом на Арама, Варужана и нашел наконец союзницу в сестре:
— Видишь, сестренка, красные всем впрыскивают идейный гашиш. Барышня...
— Знаете ли, Сэм,— Сюзи подошла, села возле Варужана, отхлебнула кофе,— что вам сказать?.. Я... не такая уж и барышня.
Арам весело рассмеялся—ее ответ показался ему чрезвычайно остроумным. Сюзи Ваганян заговорщически посмотрела сперва на брата, затем на Сюзи. Сэм, изменившись в лице, поставил на стол кофейную чашку, словно это была тяжесть, которую он был не в силах удержать— ослабли мышцы. Варужан почувствовал неожиданную опасность в воздухе: посмотрел на Сюзи, затем по направлению ее взгляда — на Арама.
— Подобные шутки, барышня, неприличны,— пробормотал в конце концов Сэм Ширак.
Сюзи холодно улыбнулась:
— А говорят, в Америке подобным пустякам не придают значения. Жаль...
— Прекрати, Сюзи! — грубо одернул ее Варужан, угроза прозвучала в его окрике, он увидел, как улыбка стала сползать с лица Арама.— Сюзи...— теперь в его голосе звучала почти мольба.— Не стоит оговаривать себя ради отказа моему брату.
А взгляд Сюзи все еще был обращен к Араму.
— Кофе стынет,— сказала она, потом, придвинувшись вплотную к Варужану, прошептала: — Я знаю, где Егинэ.
Варужан в замешательстве смотрел на Сюзи. Казалось, лифт таки сорвался и низвергся вниз. Все слова растерялись, он просто, не отрывая глаз, смотрел на Сюзи.
— Если месяца через два захотите узнать, спросите.
Арам беспокойно завертелся на месте, потом подошел, уселся по другую руку от Сюзи:
— В компании не шепчутся.
— Это правда, Сюзи?
— Через два месяца... Но вы уже не спросите.
— Выпьем,— вдруг оживился Варужан.— Сэм, Сюзи, ваше здоровье. Вам понравилось место моей ссылки?
— Если бы построить несколько отелей в этом ущелье, вся Америка бы сюда приехала.
— Потому мы и не строим,— сказал Арам.
Он налил шампанского в бокал Сюзи, и глаза их встретились. Глаза Сюзи независимо от нее сияли, но уже в следующий миг она волей погасила в них огонь и легким кивком головы поблагодарила парня. От Варужана не ускользнул этот безмолвный диалог — неужели Арам влюбился с ходу?
— Ваше здоровье,— сказала Сюзи.
— Ваше здоровье,— хмуро пробурчал Арам. Сэм Ширак был в растерянности:
— Я сказал что-то неуместное? Все мы говорим по-армянски, но друг друга не понимаем...
Значит, Сюзи знает, где Егинэ. Они, стало быть, знакомы, причем близко, раз Егинэ доверилась ей. Через два месяца? А почему через два? Захочет ли он увидеть Егинэ через два месяца? Этот вопрос он адресовал себе, а с ответом задержался. А Сэм продолжал горький разговор:
— Что — Армения только ваша родина? Спюрк, значит, ноль? Почему вы не верите в искренность моих чувств?
— Пришел, увидел, полюбил,— Арам залпом выпил шампанское.— Что, Армения — старая дева? И ты оказал ей честь: пришел, увидел, осчастливил? Мы должны упасть перед тобой на колени: благодетель! Родина не старая дева, брат моего брата, а мать! А мать не выбирают! Ты ее и не глядя должен был любить, если это в самом деле твоя родина.
Вилка Сэма с нанизанным на ней аппетитным куском мяса замерла в воздухе, а рот, уже приоткрытый для этого самого куска, так и остался приоткрытым. Да что ты на него прешь? — рассердился про себя Варужан. Куска съесть не дашь, еду заменяешь уроком армянской истории.
— Оставь в покое моего брата, Арам. Сэм решительно опустил вилку:
— Нет, пусть говорит, пусть возьмет эту вилку и расковыряет мою рану. Что он знает о спюрке? Ты-то знаешь, ты видел...
— Спюрк — это ссылка, ссылка...— произнесла сестра, и лицо ее вдруг потемнело, опечалилось.
— Спюрк-ссылка,— повторил Варужан.— Это не твои слова, сестренка, ты их где-то вычитала. Но скажи нашему общему брату, что в ссылке не ругают родной дом, как делает это кое-кто из его окружения. В ссылке дом свой больше любят, потому что тоскуют по нему.
— А ты не увидел, не почувствовал нашу любовь и тоску? Теперь и Варужан опустил вилку и посмотрел на брата тяжело-тяжело:
— Увидел, почувствовал... На одной улице три клуба — и все друг с другом в ссоре; пять радиостанций, использующих одни волны и одно время, чтобы заглушить друг друга; три школы, ученики которых — все армяне—только и ждут случая, чтобы вцепиться друг в друга; три газеты, которые разносят друг друга в пух и прах; отдельные церкви и, уж извини, продажа родины в розницу и оптом: с Араратом желаете или без? От моря до моря желаете или без всякого моря? По типу мая восемнадцатого или ноября двадцатого?.. Пришел, увидел, ужаснулся.
— Спюрк — это, Варужан, литейная,— вполголоса, как бы сама себе сказала Сюзи, будто и не заметив вспышки Варужана.— В спюрке мы как армяне ежедневно что-то утрачиваем. Новый день — новый враг. Ушедший день успел у нас уже что-то унести наше, армянское.
За столом воцарилось тяжелое молчание, и среди этого молчания Варужан вдруг поднялся и вышел на балкон. Яд собственных слов растекся по венам, череп сделался колоколом с вырванным языком, слова заполнили полость колокола, и звон их сделался невыносимым. Спюрк — ссылка. Где он это вычитал? Сестра, во всяком случае, не вычитала, это уж точно,— это фраза, рожденная ее собственными страданиями. Вспомнил тихую, беспомощную школу на окраине Байре-са — как малыши обнимали, целовали его, да не его, Армению, которую и на карте-то не каждый мог показать. Вспомнил девяносточетырехлетнего старика (глупец, не мог имя его запомнить), который вдруг нагнулся и поцеловал ему руку. «Что вы делаете, папаша?» — «Я Армению целую». Затем полость черепа заполнилась голосом Артуро. Господи, как он пел, как пел песни Еревана, Зангезура, Лори — а ведь не видел ни Еревана, ни Зангезура, ни Лори. Когда они пригласили его к своему столу, с каким интересом расспрашивал он об армянских певцах, поэтах. Знал всех по именам, но никого никогда не видел. Матовые глаза Артуро все время были обращены к нему, Варужану. Артуро же очки снял, словно без очков ему было виднее. Он догадывался о каждом движении Варужана: наклоне, повороте. Сказал, что через месяц его будут оперировать в последний раз — надежды мало, но он собирается сражаться с надеждой. «А осенью поеду в Армению. Буду видеть — поеду. Не буду видеть — все равно поеду». Варужан едва удержался от бестактного вопроса: какой смысл, если не будешь видеть?.. А сейчас все понял: Артуро будет стоять на балконе гостиницы «Армения», ему скажут: напротив Арарат — и он увидит, да-да, увидит Арарат; будет ходить по ереванским улицам, впервые слушать вокруг одну армянскую речь — и крик армянский, и смех армянский, и ругань армянскую,— пойдет на рынок, по-армянски поторгуется, отправится на стадион «Раздан», услышит сразу дыхание семидесяти тысяч армян... Спюрк — ссылка, но, если ты в ссылке родился, она может стать повседневной, привычной, будничной. Привыкаешь, как к воздуху в накуренной комнате, а выйдешь на свежий воздух, и голова закружится... Спюрк — это литейная...
Вспомнил, в Байресе в доме одного богатого армянина хозяин познакомил его со своей племянницей, девочкой-подростком. «Наша Анаис — чемпионка по армянскому языку,— сказал хозяин.— Неделю назад мы собрались всей родней и провели легонькое соревнование среди молодежи — кто из них и насколько еще остался армянином. Анаис победила: она наизусть сказала всю армянскую азбуку, ни одной буквы не забыла». Варужан тогда грустно улыбнулся, погладил девочку по русой головке. В этот момент с места вскочил паренек маленького роста, стал в середине зала и продекламировал по-армян-. ски... от единицы до ста. И съязвил: «Что же вы мне премию не дали, сеньор Навакатикян, хотя бы Нобелевскую? Тем более что цифры здесь в большем почете, чем буквы святого Маштоца». Напряженное, побледневшее от волнения лицо этого паренька намертво врезалось Варужану в память, он его и сейчас узнает в тысячной толпе.
В тот вечер многих армян хозяин представлял одной фразой: «Армянского не знает, но истинный патриот». Варужан подумал о том,
что в недалеком будущем эта фраза станет печальной формулой всего спюрка: «Армянского не знает, но истинный патриот».
Опять всплыла в памяти «армянская» улица Байреса. Там все учреждения армянские: и редакции, и клубы, и школы, и церковь. Сказали, что городские власти Байреса скоро в честь армян назовут эту улицу Армения или Арарат. «Правильно сделают,— подумал Варужан.— Лет через тридцать здесь и духу армянского не останется, а на надгробии принято писать имя усопшего». И содрогнулся от собственной злости. В тот день у него было несколько огорчительных бесед.
Спюрк — ссылка, спюрк — литейная... Отец умрет со словами: «Зачем я тут? Что мне тут делать?» — но никто не станет ему искать ответа на этот вопрос, и сам он тоже не нашел ответа. Не искал, чтоб найти. Вопрос — бинт, под бинтом рана, она затянулась, покрылась коркой, но из корки тоже нет-нет да кровь сочится.
Бабушка верит, что соберутся воедино рассеянные по свету семена родословного древа...
Ярость сводного брата, возможно, вызвана горечью рождения в ссылке, это черная нить из пестрого духовного клубка человека, вынужденного ежедневно стелить цветные ковры под ноги чужим людям.
Ссыльные зачастую вцепляются друг в друга без всякой на то причины — наверно, для того лишь, чтоб сила не спала, не бездействовала. А в следующий момент готовы поделиться друг с другом последним куском хлеба... Может, потому там пять радиостанций, три клуба, две церкви?..
Колокол черепа налился свинцом, застыл, затвердел. Нет, Варужан, история — не твой поезд, он повезет тебя совсем в иную сторону. Но — хочешь не хочешь — поезд этот внутри тебя. Твой дед, видимо, был прав, когда говорил, что ты рожден пять тысяч лет назад или, на худой конец, три тысячи, а вовсе не в сорок первом году. А ссыльные спюрка — твой сородичи, которые в свою очередь породят на белый свет ссыльных. Для бабушки же твоей ее день рождения — это свидание с родными, находящимися в ссылке.
А кто же тогда Погос Тучян? В памяти ожили его колючие мелкие глазки, а в уши вновь полетели его слова-стрелы с ядовитыми наконечниками. Кто такие Погосы Тучяны? Может быть, надзиратели ссыльных?.. Странное дело, Варужану вдруг сделалось жаль Тучяна: жалок тюремный надсмотрщик — он не осознает, что является вдвойне заключенным. И жалок палач, приводящий приговор в исполнение... Вспомнился вздох Тучяна, когда тот повторял простые слова армянской песни: «В Ереван податься, навсегда остаться...»
Спюрк — айсберг. Нам видна лишь верхняя ледяная часть. Ты, Варужан, не спустился даже в глубь боли, страданий собственного отца, не попытался растопить его сорокалетнее молчание... Вспомнился их последний вечер в Байресе. После прощального грустно-веселого ужина ты поднялся в свою комнату сложить бумаги, вещи. И вдруг телефонный звонок. Нехотя взял трубку. Звонил Погос Тучян. «Я в ста метрах от вас, в баре «Санчо», очень хотел бы увидеться, чтобы...» —
«Зачем? Пейте один свое трехцветное вино, я пить не желаю, а нашими разговорами сыт по горло».— «Разве мы разговаривали? Только подкусывали друг друга, а разговор остался...» — «Извините, но я рано утром улетаю».— «Знаю. Неужели вы не поняли, что я умираю из-за Армении?» — «Вы умираете лишь из-за ее карты, парон Тучян».— «Из-за карты тоже».— «Любить карту не столь уж сложно, мечтать и вздыхать — тоже. Сложнее любить страну. Мечта — без изъянов, а реальная страна несовершенна...» — «Мы речь ведем о большой Армении».— «Вас, извините, ваша речь далеко заводит... Разве на карте можно жить? Даже если эта карта «от моря до моря»?.. Любить страну — это труд, забота, соленый пот, самопожертвование... Вы сбежали от трудов-забот, парон Тучян, а теперь.на расстоянии десяти тысяч километров, любите... карту».— «А вы что — эту карту отложили в сторону?» — «Любить эту карту — означает вдесятеро трястись над каждым миллиметром обретенной земли...» Сейчас бы ты рассказал еще Тучяну о сестрах Барцрашена, о карте исторической Армении в комнате на стене, на которую сверху была приколота сегодняшняя Армения, как последний спасенный спеленутый ребенок. Рассказал бы? Тучян бы
понял тебя?
«Я уехал из Еревана, глотая слезы. Много видел дурного, несправедливого».— «А где этого добра нет? Может, скажете, тут царство справедливости?..» — «Здесь не моя страна... Сюда ваши люди фильм привезли армянский, а меня удалили из зала».— «Я бы не удалял. Но ведь вы покинули землю, где делался этот фильм. О чем же тосковать?..» Тучян проглотил обиду и сказал: «Каждый день задаюсь вопросом: ради кого и ради чего я ращу детей армянами?» Почти вопрос твоего отца, Варужан,— такой же наивный и жестокий. Наверно стоило сходить в подвальчик «Санчо», но ты даешь себе этот совет с опозданием на год. Тебе нужно было разглядеть Тучяна до донышка, возможно, и схватку с ним продолжить. Последняя ночь перед отъездом? Великое дело! Не поспал бы ночь. Тебе лететь восемь часов над океаном — в самолете бы отоспался. И потом... сколько минут ты спал
в ту ночь?
Варужан яростно смял пустую пачку из-под сигарет, швырнул ее в ущелье, среди безмолвия природы слышен был даже ее полет и звук ее падения на скалу.
Свершилось бы чудо — раздался бы из ущелья голос Артуро:
Боль твоя, родина,— из огня сорочка...
— Что с тобой? — вышел к нему Арам.— Я уж решил, что ты спустился в ущелье по веревочной лестнице. Вернись в комнату, избавь нас от своего братца.
Варужан повиновался.
— Значит, сестренка, замуж выходишь? — сказал он бодро, в надежде развеять недобрую атмосферу.— Кто твой жених? Познакомила бы, я как-никак старший брат.
— Учитель,— Сюзи смотрела наивно и доверчиво.
— Бежавший из Бейрута учитель, голый-босый,— добавил Арам.— Это слова твоего брата.
Сэм взорвался:
— Почему вы здесь так не любите благополучных людей? Плохо, что ли, иметь деньги? Плохо иметь дом, машину? Или — у самих денег нет, потому ненавидите всех, у кого они есть?
— Продавец ковров в конце концов показал свои зубы,— холодно констатировал Арам.
Все засмеялись.
— Ты переходишь границы, Арам. Перестань обижать моего брата.— И обратился к Сэму: — А вы учителей получше принимайте. Спюрк будет существовать, пока будут армянские учителя. Я одобряю твой выбор, Сюзи, только на свадьбу пригласи.
— Хорошо,— улыбнулась Сюзи.— Мы решили приехать на родину, пожениться в Эчмиадзине.
— Родина! Эчмиадзин! — опять не стерпел Сэм.— Позволь узнать, на какие деньги?
— На мои и Арама,— улыбнулся Варужан.
— Прибавьте и мои сто пять рублей,— добавила Сюзи.— Отдаю свою месячную зарплату. Сэм, на свадьбу твоей сестры приглашаю тебя за свой счет.
— И двухлетней твоей зарплаты не хватит, барышня,— попытался улыбнуться Сэм.— Только билет на самолет две тысячи долларов.
— Ну что ж,— вздохнула Сюзи,— придется свадьбу твоей сестры справлять без тебя.
— Как то есть без меня? — теперь уже Сэм удивился всерьез.
— Давайте спать, уже поздно,— попытался поставить точку Варужан.— Девочкам отдаю спальню, Сэм и Арам будут спать, вернее, не будут спать в кабинете, я уверен, всю ночь будут друг к другу цепляться, а мне вполне достаточно этого диванчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— А село Сюзи в это время возьмет и... исчезнет,— Арам не сводил с Сюзи глаз, она по-хозяйски уставила поднос кофейными чашечками и сейчас с великой осторожностью разливала в них кофе из кофеварки.
— На родине и без того хватает патриотов, Арам...
Варужан смотрел хмуро, ему не хотелось ссор, споров, этот день еще висел тяжелой гирей на его душе, и он испытывал несказанную усталость. Присутствие молодежи в комнате не устраняло его одиночества. Он напоминал себе человека, застрявшего в лифте между этажами: двери не открываются, свет не зажигается, воздуха не хватает, нажимаешь любую кнопку, все без толку, ни вверх, ни вниз, единственная перспектива — обрыв канатов. Если бы не было неловко, оставил бы их, вышел, спустился в ущелье, растворился в его темноте, которой оно заполнено до краев, растянулся бы на постели из высохших трав, смотрел бы на небеса, считал бы звезды. Но последняя фраза Арама вывела его из дремы.
— В Америке ты другую песню поешь, Сэм.
— Я только здесь, здесь все понял. Приехал, увидел и понял. Ты радоваться должен!
Арам вдруг весело рассмеялся:
— Брат твой знаешь что выдал, Варужан? Гоаорит: здесь даже
крохотные детки по-армянски говорят. Я спрашиваю: а по-каковски же им говорить?
Сюзи перед каждым поставила чашечку кофе и спокойно сказала:
— Закроем эту тему. Во-первых, я вообще не собираюсь замуж, а во-вторых, не променяю свое жалкое село даже на две Америки.
Сэм убито посмотрел на Сюзи, потом на Арама, Варужана и нашел наконец союзницу в сестре:
— Видишь, сестренка, красные всем впрыскивают идейный гашиш. Барышня...
— Знаете ли, Сэм,— Сюзи подошла, села возле Варужана, отхлебнула кофе,— что вам сказать?.. Я... не такая уж и барышня.
Арам весело рассмеялся—ее ответ показался ему чрезвычайно остроумным. Сюзи Ваганян заговорщически посмотрела сперва на брата, затем на Сюзи. Сэм, изменившись в лице, поставил на стол кофейную чашку, словно это была тяжесть, которую он был не в силах удержать— ослабли мышцы. Варужан почувствовал неожиданную опасность в воздухе: посмотрел на Сюзи, затем по направлению ее взгляда — на Арама.
— Подобные шутки, барышня, неприличны,— пробормотал в конце концов Сэм Ширак.
Сюзи холодно улыбнулась:
— А говорят, в Америке подобным пустякам не придают значения. Жаль...
— Прекрати, Сюзи! — грубо одернул ее Варужан, угроза прозвучала в его окрике, он увидел, как улыбка стала сползать с лица Арама.— Сюзи...— теперь в его голосе звучала почти мольба.— Не стоит оговаривать себя ради отказа моему брату.
А взгляд Сюзи все еще был обращен к Араму.
— Кофе стынет,— сказала она, потом, придвинувшись вплотную к Варужану, прошептала: — Я знаю, где Егинэ.
Варужан в замешательстве смотрел на Сюзи. Казалось, лифт таки сорвался и низвергся вниз. Все слова растерялись, он просто, не отрывая глаз, смотрел на Сюзи.
— Если месяца через два захотите узнать, спросите.
Арам беспокойно завертелся на месте, потом подошел, уселся по другую руку от Сюзи:
— В компании не шепчутся.
— Это правда, Сюзи?
— Через два месяца... Но вы уже не спросите.
— Выпьем,— вдруг оживился Варужан.— Сэм, Сюзи, ваше здоровье. Вам понравилось место моей ссылки?
— Если бы построить несколько отелей в этом ущелье, вся Америка бы сюда приехала.
— Потому мы и не строим,— сказал Арам.
Он налил шампанского в бокал Сюзи, и глаза их встретились. Глаза Сюзи независимо от нее сияли, но уже в следующий миг она волей погасила в них огонь и легким кивком головы поблагодарила парня. От Варужана не ускользнул этот безмолвный диалог — неужели Арам влюбился с ходу?
— Ваше здоровье,— сказала Сюзи.
— Ваше здоровье,— хмуро пробурчал Арам. Сэм Ширак был в растерянности:
— Я сказал что-то неуместное? Все мы говорим по-армянски, но друг друга не понимаем...
Значит, Сюзи знает, где Егинэ. Они, стало быть, знакомы, причем близко, раз Егинэ доверилась ей. Через два месяца? А почему через два? Захочет ли он увидеть Егинэ через два месяца? Этот вопрос он адресовал себе, а с ответом задержался. А Сэм продолжал горький разговор:
— Что — Армения только ваша родина? Спюрк, значит, ноль? Почему вы не верите в искренность моих чувств?
— Пришел, увидел, полюбил,— Арам залпом выпил шампанское.— Что, Армения — старая дева? И ты оказал ей честь: пришел, увидел, осчастливил? Мы должны упасть перед тобой на колени: благодетель! Родина не старая дева, брат моего брата, а мать! А мать не выбирают! Ты ее и не глядя должен был любить, если это в самом деле твоя родина.
Вилка Сэма с нанизанным на ней аппетитным куском мяса замерла в воздухе, а рот, уже приоткрытый для этого самого куска, так и остался приоткрытым. Да что ты на него прешь? — рассердился про себя Варужан. Куска съесть не дашь, еду заменяешь уроком армянской истории.
— Оставь в покое моего брата, Арам. Сэм решительно опустил вилку:
— Нет, пусть говорит, пусть возьмет эту вилку и расковыряет мою рану. Что он знает о спюрке? Ты-то знаешь, ты видел...
— Спюрк — это ссылка, ссылка...— произнесла сестра, и лицо ее вдруг потемнело, опечалилось.
— Спюрк-ссылка,— повторил Варужан.— Это не твои слова, сестренка, ты их где-то вычитала. Но скажи нашему общему брату, что в ссылке не ругают родной дом, как делает это кое-кто из его окружения. В ссылке дом свой больше любят, потому что тоскуют по нему.
— А ты не увидел, не почувствовал нашу любовь и тоску? Теперь и Варужан опустил вилку и посмотрел на брата тяжело-тяжело:
— Увидел, почувствовал... На одной улице три клуба — и все друг с другом в ссоре; пять радиостанций, использующих одни волны и одно время, чтобы заглушить друг друга; три школы, ученики которых — все армяне—только и ждут случая, чтобы вцепиться друг в друга; три газеты, которые разносят друг друга в пух и прах; отдельные церкви и, уж извини, продажа родины в розницу и оптом: с Араратом желаете или без? От моря до моря желаете или без всякого моря? По типу мая восемнадцатого или ноября двадцатого?.. Пришел, увидел, ужаснулся.
— Спюрк — это, Варужан, литейная,— вполголоса, как бы сама себе сказала Сюзи, будто и не заметив вспышки Варужана.— В спюрке мы как армяне ежедневно что-то утрачиваем. Новый день — новый враг. Ушедший день успел у нас уже что-то унести наше, армянское.
За столом воцарилось тяжелое молчание, и среди этого молчания Варужан вдруг поднялся и вышел на балкон. Яд собственных слов растекся по венам, череп сделался колоколом с вырванным языком, слова заполнили полость колокола, и звон их сделался невыносимым. Спюрк — ссылка. Где он это вычитал? Сестра, во всяком случае, не вычитала, это уж точно,— это фраза, рожденная ее собственными страданиями. Вспомнил тихую, беспомощную школу на окраине Байре-са — как малыши обнимали, целовали его, да не его, Армению, которую и на карте-то не каждый мог показать. Вспомнил девяносточетырехлетнего старика (глупец, не мог имя его запомнить), который вдруг нагнулся и поцеловал ему руку. «Что вы делаете, папаша?» — «Я Армению целую». Затем полость черепа заполнилась голосом Артуро. Господи, как он пел, как пел песни Еревана, Зангезура, Лори — а ведь не видел ни Еревана, ни Зангезура, ни Лори. Когда они пригласили его к своему столу, с каким интересом расспрашивал он об армянских певцах, поэтах. Знал всех по именам, но никого никогда не видел. Матовые глаза Артуро все время были обращены к нему, Варужану. Артуро же очки снял, словно без очков ему было виднее. Он догадывался о каждом движении Варужана: наклоне, повороте. Сказал, что через месяц его будут оперировать в последний раз — надежды мало, но он собирается сражаться с надеждой. «А осенью поеду в Армению. Буду видеть — поеду. Не буду видеть — все равно поеду». Варужан едва удержался от бестактного вопроса: какой смысл, если не будешь видеть?.. А сейчас все понял: Артуро будет стоять на балконе гостиницы «Армения», ему скажут: напротив Арарат — и он увидит, да-да, увидит Арарат; будет ходить по ереванским улицам, впервые слушать вокруг одну армянскую речь — и крик армянский, и смех армянский, и ругань армянскую,— пойдет на рынок, по-армянски поторгуется, отправится на стадион «Раздан», услышит сразу дыхание семидесяти тысяч армян... Спюрк — ссылка, но, если ты в ссылке родился, она может стать повседневной, привычной, будничной. Привыкаешь, как к воздуху в накуренной комнате, а выйдешь на свежий воздух, и голова закружится... Спюрк — это литейная...
Вспомнил, в Байресе в доме одного богатого армянина хозяин познакомил его со своей племянницей, девочкой-подростком. «Наша Анаис — чемпионка по армянскому языку,— сказал хозяин.— Неделю назад мы собрались всей родней и провели легонькое соревнование среди молодежи — кто из них и насколько еще остался армянином. Анаис победила: она наизусть сказала всю армянскую азбуку, ни одной буквы не забыла». Варужан тогда грустно улыбнулся, погладил девочку по русой головке. В этот момент с места вскочил паренек маленького роста, стал в середине зала и продекламировал по-армян-. ски... от единицы до ста. И съязвил: «Что же вы мне премию не дали, сеньор Навакатикян, хотя бы Нобелевскую? Тем более что цифры здесь в большем почете, чем буквы святого Маштоца». Напряженное, побледневшее от волнения лицо этого паренька намертво врезалось Варужану в память, он его и сейчас узнает в тысячной толпе.
В тот вечер многих армян хозяин представлял одной фразой: «Армянского не знает, но истинный патриот». Варужан подумал о том,
что в недалеком будущем эта фраза станет печальной формулой всего спюрка: «Армянского не знает, но истинный патриот».
Опять всплыла в памяти «армянская» улица Байреса. Там все учреждения армянские: и редакции, и клубы, и школы, и церковь. Сказали, что городские власти Байреса скоро в честь армян назовут эту улицу Армения или Арарат. «Правильно сделают,— подумал Варужан.— Лет через тридцать здесь и духу армянского не останется, а на надгробии принято писать имя усопшего». И содрогнулся от собственной злости. В тот день у него было несколько огорчительных бесед.
Спюрк — ссылка, спюрк — литейная... Отец умрет со словами: «Зачем я тут? Что мне тут делать?» — но никто не станет ему искать ответа на этот вопрос, и сам он тоже не нашел ответа. Не искал, чтоб найти. Вопрос — бинт, под бинтом рана, она затянулась, покрылась коркой, но из корки тоже нет-нет да кровь сочится.
Бабушка верит, что соберутся воедино рассеянные по свету семена родословного древа...
Ярость сводного брата, возможно, вызвана горечью рождения в ссылке, это черная нить из пестрого духовного клубка человека, вынужденного ежедневно стелить цветные ковры под ноги чужим людям.
Ссыльные зачастую вцепляются друг в друга без всякой на то причины — наверно, для того лишь, чтоб сила не спала, не бездействовала. А в следующий момент готовы поделиться друг с другом последним куском хлеба... Может, потому там пять радиостанций, три клуба, две церкви?..
Колокол черепа налился свинцом, застыл, затвердел. Нет, Варужан, история — не твой поезд, он повезет тебя совсем в иную сторону. Но — хочешь не хочешь — поезд этот внутри тебя. Твой дед, видимо, был прав, когда говорил, что ты рожден пять тысяч лет назад или, на худой конец, три тысячи, а вовсе не в сорок первом году. А ссыльные спюрка — твой сородичи, которые в свою очередь породят на белый свет ссыльных. Для бабушки же твоей ее день рождения — это свидание с родными, находящимися в ссылке.
А кто же тогда Погос Тучян? В памяти ожили его колючие мелкие глазки, а в уши вновь полетели его слова-стрелы с ядовитыми наконечниками. Кто такие Погосы Тучяны? Может быть, надзиратели ссыльных?.. Странное дело, Варужану вдруг сделалось жаль Тучяна: жалок тюремный надсмотрщик — он не осознает, что является вдвойне заключенным. И жалок палач, приводящий приговор в исполнение... Вспомнился вздох Тучяна, когда тот повторял простые слова армянской песни: «В Ереван податься, навсегда остаться...»
Спюрк — айсберг. Нам видна лишь верхняя ледяная часть. Ты, Варужан, не спустился даже в глубь боли, страданий собственного отца, не попытался растопить его сорокалетнее молчание... Вспомнился их последний вечер в Байресе. После прощального грустно-веселого ужина ты поднялся в свою комнату сложить бумаги, вещи. И вдруг телефонный звонок. Нехотя взял трубку. Звонил Погос Тучян. «Я в ста метрах от вас, в баре «Санчо», очень хотел бы увидеться, чтобы...» —
«Зачем? Пейте один свое трехцветное вино, я пить не желаю, а нашими разговорами сыт по горло».— «Разве мы разговаривали? Только подкусывали друг друга, а разговор остался...» — «Извините, но я рано утром улетаю».— «Знаю. Неужели вы не поняли, что я умираю из-за Армении?» — «Вы умираете лишь из-за ее карты, парон Тучян».— «Из-за карты тоже».— «Любить карту не столь уж сложно, мечтать и вздыхать — тоже. Сложнее любить страну. Мечта — без изъянов, а реальная страна несовершенна...» — «Мы речь ведем о большой Армении».— «Вас, извините, ваша речь далеко заводит... Разве на карте можно жить? Даже если эта карта «от моря до моря»?.. Любить страну — это труд, забота, соленый пот, самопожертвование... Вы сбежали от трудов-забот, парон Тучян, а теперь.на расстоянии десяти тысяч километров, любите... карту».— «А вы что — эту карту отложили в сторону?» — «Любить эту карту — означает вдесятеро трястись над каждым миллиметром обретенной земли...» Сейчас бы ты рассказал еще Тучяну о сестрах Барцрашена, о карте исторической Армении в комнате на стене, на которую сверху была приколота сегодняшняя Армения, как последний спасенный спеленутый ребенок. Рассказал бы? Тучян бы
понял тебя?
«Я уехал из Еревана, глотая слезы. Много видел дурного, несправедливого».— «А где этого добра нет? Может, скажете, тут царство справедливости?..» — «Здесь не моя страна... Сюда ваши люди фильм привезли армянский, а меня удалили из зала».— «Я бы не удалял. Но ведь вы покинули землю, где делался этот фильм. О чем же тосковать?..» Тучян проглотил обиду и сказал: «Каждый день задаюсь вопросом: ради кого и ради чего я ращу детей армянами?» Почти вопрос твоего отца, Варужан,— такой же наивный и жестокий. Наверно стоило сходить в подвальчик «Санчо», но ты даешь себе этот совет с опозданием на год. Тебе нужно было разглядеть Тучяна до донышка, возможно, и схватку с ним продолжить. Последняя ночь перед отъездом? Великое дело! Не поспал бы ночь. Тебе лететь восемь часов над океаном — в самолете бы отоспался. И потом... сколько минут ты спал
в ту ночь?
Варужан яростно смял пустую пачку из-под сигарет, швырнул ее в ущелье, среди безмолвия природы слышен был даже ее полет и звук ее падения на скалу.
Свершилось бы чудо — раздался бы из ущелья голос Артуро:
Боль твоя, родина,— из огня сорочка...
— Что с тобой? — вышел к нему Арам.— Я уж решил, что ты спустился в ущелье по веревочной лестнице. Вернись в комнату, избавь нас от своего братца.
Варужан повиновался.
— Значит, сестренка, замуж выходишь? — сказал он бодро, в надежде развеять недобрую атмосферу.— Кто твой жених? Познакомила бы, я как-никак старший брат.
— Учитель,— Сюзи смотрела наивно и доверчиво.
— Бежавший из Бейрута учитель, голый-босый,— добавил Арам.— Это слова твоего брата.
Сэм взорвался:
— Почему вы здесь так не любите благополучных людей? Плохо, что ли, иметь деньги? Плохо иметь дом, машину? Или — у самих денег нет, потому ненавидите всех, у кого они есть?
— Продавец ковров в конце концов показал свои зубы,— холодно констатировал Арам.
Все засмеялись.
— Ты переходишь границы, Арам. Перестань обижать моего брата.— И обратился к Сэму: — А вы учителей получше принимайте. Спюрк будет существовать, пока будут армянские учителя. Я одобряю твой выбор, Сюзи, только на свадьбу пригласи.
— Хорошо,— улыбнулась Сюзи.— Мы решили приехать на родину, пожениться в Эчмиадзине.
— Родина! Эчмиадзин! — опять не стерпел Сэм.— Позволь узнать, на какие деньги?
— На мои и Арама,— улыбнулся Варужан.
— Прибавьте и мои сто пять рублей,— добавила Сюзи.— Отдаю свою месячную зарплату. Сэм, на свадьбу твоей сестры приглашаю тебя за свой счет.
— И двухлетней твоей зарплаты не хватит, барышня,— попытался улыбнуться Сэм.— Только билет на самолет две тысячи долларов.
— Ну что ж,— вздохнула Сюзи,— придется свадьбу твоей сестры справлять без тебя.
— Как то есть без меня? — теперь уже Сэм удивился всерьез.
— Давайте спать, уже поздно,— попытался поставить точку Варужан.— Девочкам отдаю спальню, Сэм и Арам будут спать, вернее, не будут спать в кабинете, я уверен, всю ночь будут друг к другу цепляться, а мне вполне достаточно этого диванчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60