..» «Арарат»? Энис-бей мысленно усмехнулся, но слова, которые готовы были сорваться с языка, сумел удержать. «Хорошая команда?» — «Играют в зависимости от настроения».
Дома у Арама вдруг вспомнил Матенадаран. Энис-бею не давала покоя та огромная рукопись, которую спасли, разделив пополам, две беженки-армянки. Спросил, не выдумка ли эта история. «Значит, нация ваша была такой религиозной?»—«Эти женщины историю спасали, а сами, может быть, даже читать-писать не умели».—«Было сказано, что это религиозная книга — в ней жизнь Христа, его заповеди... Разве мало крови пролито во имя его?..»—«Немало.— Достал из книжного шкафа книгу в кожаном переплете, принялся читать:— «Бог есть любовь... Молитесь за всех людей, потому что Богу угодно, чтобы все спасены были... Будете милосердны и добры... Возлюбите врагов своих... Не отвечайте злом на зло...»— «И в Коране таких заповедей немало...»— «Знаю, что и та-м есть, однако...— Арам снял с полки другую книгу, полистал, стал читать: — «О правоверные! Если встретите гяуров, убивайте, изничтожайте' их, пока не останутся на свете одни магометане... Неустанно воюйте с ними, и Бог воздаст вам за это... Не желайте с ними породниться... Жилище их нечисто...» Вот и такое в Коране имеется, Энис-бей...» Энис-бей выхватил из рук Арама книгу и принялся ее бессмысленно листать. «Вот уж эта книга на турецком есть, вне всякого сомнения. Уверен, что и дома у вас она есть, и ты читал ее. Если же не читал, прочти по возвращении...»—«Мы же образованные люди, зачем ты придаешь значение каким-то допотопным заповедям?..»— «Для толпы эти заповеди не раз являлись мечом, вынутым из ножен. В частности, в пятнадцатом году...»
В ресторанном зале все продолжались танцы, его тоже пригласили в круг, сперва он жестами пытался дать понять, что танцевать не умеет, но, когда к приглашавшему его парню присоединилась девушка, он счел неудобным отказываться. Поднялся, начал танцевать — и танцевал, надо сказать, отлично. И вдруг
заметил, что круг расступился, оставив его наедине с тоненькой черноглазой девушкой. Мог ли он предположить, что когда-нибудь приедет в Армению и в ереванском ресторане будет танцевать с армянкой...
Несколько растерянный, но улыбающийся вернулся на свое место. В тот же миг официант поставил на его стол серебряное ведерко с шампанским и вазу, полную фруктов. Энис-бей ничего этого не заказывал и взглянул на стол в полном недоумении. Официант украдкой кивнул на угловой стол. За ним сидело человек шесть мужчин, они перехватили его взгляд, улыбнулись ему, помахали рукой. В какой сладостный ад он попал... Официант бесшумно откупорил шампанское, наполнил бокал. Энис-бей, вообще говоря, шампанское не любил, но не выпить было как-то неловко. Посмотрел в сторону того стола, улыбнулся, выпил. Жаль, что нет Арама. Сидит он тут, как глухонемой. Сейчас спросят, кто ты, из какой страны, и что он ответит? Арам бы что-нибудь выдумал. Зря он его отослал.
Незадолго до этого, когда пили за здоровье отцов и дедов, Арам вновь вспомнил убитого немецкого мальчика. «Той пулей я сам в себя выстрелил,— сказал дед Перед смертью.— Свинец ее я на тот свет с собой унесу». Энис-бей с недоверием взглянул на Арама: к чему опять это напоминание, что Арам хочет этим сказать? Однако промолчал. Арам произнес очень задушевные, добрые слова о его отце: «Поверишь ли, Энис-бей, все эти дни мне казалось, что Риза-бей рядом с нами — пьет с нами, слушает нашу беседу, таскает нас за уши, когда мы чересчур распалимся в споре».
Шампанское было холодным, приятным, и Энис-бей выпил еще один бокал. И вдруг почувствовал, как хочется ему напиться, расслабиться, отупеть...
Школа армян, приехавших из Турции,— кому рассказать, не поверят: сорока-пятидесятилетние люди — мужчины, женщины — азбуку учат. Это было единственное место, где Энис-бей не скрыл, кто он и откуда. Ему улыбались, но улыбки были холодны, как зимнее солнце. Или ему казалось? Как сказал тот человек? «В первый раз такое, что турок гость, а я хозяин...» В Гегарде, в церкви, вырубленной в скале, вдруг запела девушка, и Энис-бею почудилось, что голос доносится из другого мира—поют замшелые стены, свет, струящийся в отверстие купола, водаг-соча-щаяся из стен... Все смешалось, все в нем перепуталось... Работающие с ним в клинике два врача-армянина какие-то странные, испуганные люди. Даже имен их не вспомнить,— впрочем, Эние-бей ни разу и не поинтересовался, кто они и что они... Простая арифметика его жизни переходила в высшую математику, и Энис-бей вдруг содрогнулся, как на краю бездны, в которую вот-вот сорвется.
До того как он приехал сюда, ему все было ясно: армяне неблагодарные люди, они не оценили оказанного им гостеприимства— семьсот лет жили в Турции и изменили ей... А если сей-
час встать и заорать на весь зал, что он турок... что будет? Наверно, те же мужчины, что послали ему шампанское, перевернут стол и разобьют эту бутылку о его голову. Картина, которую он себе представил, показалась ему отвратительной. В нем вдруг встрепенулся второй человек — совсем недавно этого второго в нем не было, откуда он взялся?.. Отец, отец, какое наказание придумал ты родному сыну! «До каких пор будете вы помнить пятнадцатый год?» — спросил он Арама. «Пока мы есть, будем помнить,— Арам стал резок,— собери каким-нибудь чудом всех армян, раскиданных по свету, и спроси каждого: что тебе тут делать? Хочешь, подойдем к столам, спросим у каждого, откуда родом его отец, дед. Я уверен, что каждый третий — из западных армян. Ты спроси — почему они не там, где родились их отцы, деды?!»—«Может, мне отправиться в Сидней и у твоего дяди тоже спросить?» Арам вновь осекся, мучительно долго подыскивал ответ: «По большому счету и дядя мой тоже жертва... Если бы его дядя не оказался в Бейруте...— и опять замолчал.— Мой ответ, конечно, полуправда. И наша вина есть в нашей судьбе...»— «А я опять повторяю: пусть потомки выселенцев возвращаются на родину дедов. Приедут?..»— «Этот вопрос ты им задать должен. И потом, дорогой Энис-бей, ты, между прочим, не премьер-министр Турции».
Что верно, то веряо, он не премьер-министр Турции, а всего лишь врач, сын врача и внук врача...
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Варужан выпил чашечку кофе, съел бутерброд с сыром, оливки и вышел из чайной. Куда податься? В гостиницу, последовал мысленный ответ себе, две ночи «дома» не спал... Ну вот, пришлось столкнуться и с больницей, и с милицией. Потом Варужан все же замедлил шаг — ведь спешить было некуда, никто не ждал его. Взглянул на горы, стоявшие высоченной оградой за спиной города,— вот и им двинуться некуда, стоят себе тут с незапамятных времен. После двухдневного кошмара жизнь стала казаться ему несколько иной — полной обновленного смысла, красок, трепета. Странное создание человек: приехал утихомириться, перевести дух от повседневной суеты сует, избавиться на несколько месяцев от грохочущего жизненного потока, приехал побыть наедине с самим собой, и вот на тебе... Чего он только не пережил, не перечувствовал за это короткое время: Сюзи, Егинэ, больница, милиция, какие-то нереальные сестры... Варужану хотелось избавиться и от воспоминаний, но что же получилось? В магнитном поле воспоминаний пробудились, тесня друг друга, картины, беседы, люди, и в этом водовороте то и дело выныривал отец, которого он, Варужан, и обрел, и потерял. А может, не обретал и не терял... Бабушкин юбилей... Соберутся для печали... «Убирайся отсюда! Ты второй раз убиваешь нашего брата!» Кто это был? За кого его приняли? Что за месть
подтачивает то анонимное сердце? Может быть, он и сейчас украдкой следит за ним? Увидит на улице — узнает?.. Широкополая его шляпа была сдвинута на самый лоб, а подбородок дрожал. Вару-жан вдруг услышал лязг... той дрожи. Все было так внезапно и так неоправданно. Возвращался в гостиницу от Егинэ, хотел продлить минуты блаженства, сел в темноте на скамейку и в темноте мысленно опять ощутил Егинэ — ее руки, слова, взгляд. И вдруг — «Убирайся отсюда!..»
«Суд»,— прочитал он на стене здания. И машинально зашел. Недавно его допрашивали, теперь вот суд. Непривлекательный мрачноватый зал. Зашел, сел. Там уже сидели люди — на него обернулись. «Какое дело разбирается?» — спросил соседа. «Развод». Посмотрел на сцену, где сидели судья и народные заседатели.
— Есть вопросы к истцам? — спросил судья.
Один из заседателей, мужчина средних лет, зевнув, сказал:
— Причины развода меня не убеждают. Говорят, говорят, а серьезного ничего нет.
— Меня тоже,— присоединилась к его голосу второй заседатель, женщина.— Вы еще очень молоды, у вас есть время, чтобы найти общий язык. Хоть о своем ребенке подумайте!
Тут поднялся сидевший в первом ряду человек. Лица его не было видно.
— Вы, наверно, хотите, чтобы мы принялись обливать друг друга грязью. Тогда бы вас это убедило.
— Спокойно, не надо горячиться,— прервал его судья.— Высказывайтесь по существу.
— При живых отце с матерью ребенок фактически будет сиротой! — произнесла женщина-заседатель.
Мужчина взвился:
— Будьте любезны не примешивать моего ребенка! Сирота!.. Подбирайте слова, товарищ заседатель! Я, кажется, еще не умер!..
— Знаю, знаю,— женщина-заседатель тоже вспылила,— алименты платить будете! В месяц рублей тридцать — сорок! Раз в месяц за ручку ребенка своего в сад сводите, погулять, игрушку или мороженое ему купите!..
— А у вас есть дети? — В голосе мужчины звучала нарастающая ярость, которую он пытался подавить.
Варужан заметил, что мужчина что-то нашаривает в кармане пиджака — наверно, сигареты.
На месте разводящихся Варужан вдруг представил себя с Мари, картина показалась ему реальной до отвращения, и он тоже нервно смял в кармане сигарету.
— Вы не ответили на мой вопрос, товарищ заседатель.
— Тут вопросы задаем мы,— это было сказано с напряженной строгостью,— а вы будьте добры отвечать.
— Мы не преступники! Почему это я должен выкладывать свою жизнь, чтобы вы ее в микроскоп разглядывали?
— Спокойно, гражданин Африкян,— судье все это порядком надоело.— Суд должен убедиться в том, что ваша дальнейшая сов-
местная жизнь невозможна. Пока что мы в этом не убеждены, я лично гоже не вижу веских причин для развода.
— Главное, что мы в этом убеждены! — раздался женский голос.
— Когда высказываетесь, гражданка, полагается вставать. Это неуважение к суду.
— А это уважение к нам — ковыряться в нашей драме, толкать нас к тому, чтобы мы чернили друг друга? — женщина продолжала сидеть.— Это уважение?..
— Вы так не распаляйтесь,— произнесла женщина-заседатель.— Мы думаем о вашей семье.
И вдруг женщина зарыдала:
— Господи, какой кошмар! Что вы от нас хотите?
— Успокойся, Мариам,— обратился мужчина к жене.— Если суд так хочет, скажи обо мне все, что им нужно. Можешь наврать, я не обижусь, лишь бы от этого кошмара поскорее отделаться,— слово «кошмар» он произнес по-русски.
— Между прочим, в армянской фразе могли бы армянское слово употребить,— заметил заседатель-мужчина.— Вы врач, культурный человек и обязаны чисто говорить на родном языке.
Мужчина с таким откровенным презрением посмотрел на заседателя, что в добрые старые времена тому бы ничего не оставалось, как бросить перчатку — вызвать его на дуэль. Но заседатель холодно выдержал этот взгляд, повернулся к судье и что-то зашептал тому на ухо.
— Суд не сводит, не разводит,— сказал мужчина.— Люди разводятся до того, как идти в суд. Суд должен, всего лишь выполнить необходимые формальности.
— Суд вам не паспортный стол! — возмутился заседатель, употребив русское слово «паспортный».
— Паспортный стол! — мужчина перевел эпитет на армянский. По залу прокатился легкий смешок. Заседатель тоже улыбнулся:
— Вот видите, каждый из нас выучил еще по одному армянскому слову.
Суд удалился в соседнюю комнату на совещание, и зал получил возможность перешептываться, гудеть. Супруги подошли друг к другу, шагнули к окну, начали вполголоса переговариваться. Посторонний и не подумает, что эти люди разводятся. Варужан наконец разглядел жену — симпатичная молодая женщина. Если бы не напряженная озабоченность лица, оно могло бы быть даже красивым. В облике ее было что-то беззащитное, и сердце Варужана сжалось. Вот уж и вправду, легких разводов не бывает. Мужчина на минуту оставил жену, нагнулся и что-то сказал молодой женщине, сидевшей за низким столиком,— видимо, секретарше,— и они с женой неспешно, но решительно двинулись к двери. Варужан заметил: муж вежливо открьи дверь, пропустил жену, потом вышел сам.
Шепот перешел в шум. Среди этого шума в зале появились судья и заседатели.
— Где они? — спросил судья. . — Ушли,— ответила секретарша.— Сказали...
Варужан сорвался с места и бросился к выходу. - Вы куда, гражданин? — энергично крикнул ему вслед судья. Варужан тут же их увидел — они стояли на противоположном тротуаре в тени дерева. Жена плакала, муж, видимо, ее успокаивал. Так они стояли несколько минут, потом медленно, рядышком пошли вверх по улице. Варужан двинулся за ними следом. Прошли колоннаду минерального источника и остановились у открытого кафе. Женщина села, а мужчина направился к бару и немного погодя вернулся к столику с двумя чашечками кофе. Женщина слабо улыбнулась, взяла чашечку в руку. Варужан сел за соседний столик. Беседы их не было слышно, да они вроде бы и не разговаривали — каждый в глубокой задумчивости пил свой кофе. Что Варужан подумал бы о них, если бы не видел их незадолго до этого в суде? Обычная пара — супруги либо просто знакомые. И больше ничего. Сейчас они встанут, уйдут, и он больше никогда их не увидит, проскользнет мимо печальной истории жизни двух людей. «Ты ведь так свихнешься, Варужан,— сказал он себе.— Браки, разводы, ссоры, примирения — все это кухня человеческой жизни, скучная повседневность, и нечего в каждом таком факте выискивать драму, трагедию. Может, они уже на пути к примирению — сейчас вместе пойдут домой, вечером попьют чаю с вареньем и опять сдвинут супружеские кровати. «Кто вы такие, чтобы мы рассказывали вам свою жизнь! — вновь прозвучал в его ушах выкрик мужчины.— Вы хотите, чтобы мы поливали друг друга грязью?» Вспомнил глупые вопросы заседателей, утомленные глаза судьи... Супруги поднялись и медленно, в молчании продолжили свой путь. Дошли до автобусной остановки, стали ждать автобус.Да, да,вдруг обрадовался Варужан, все будет именно так: сядут в автобус — наверно, они живут по ту сторону ущелья,— поедут домой, сядут пить чай...
Автобус со скрежетом и грохотом затормозил, люди стали входить-выходить. А супруги? В автобус села только жена. В последний момент Варужан увидел ее глаза, обращенные на мужа. Что в них было — прощание, укор, боль? Все вобрал в себя этот мгновенный взгляд. Двери автобуса захлопнулись. Нет, не угадал ты их судьбу, Варужан Шаракян,— ты попытался продолжить ее в духе шаблонного рассказа, где герои подчиняются твоей воле. А их поступки подвластны перу одной-единственной писательницы — жизни. Автобус давно уехал, исчез в дорожной пыли, а мужчина все еще продолжал стоять. О чем он думал? И ему уготована судьба памятника, облюбованного голубями,— хмуро усмехнулся Варужан. А человек постоял еще немного, посмотрел на часы, зажег сигарету и куда-то зашагал, равнодушный к прохожим. Улица полна была тысячеликой толпой, и вскоре Варужан потерял молодого мужчину из виду. Тот исчез как-то внезапно — растворился в толпе.
Варужан пришел в гостиницу. Дежурная, казалось, только его и ждала.
— Я в Ереван ездил,— сказал он.— И ключ забыл оставить, с собой прихватил.
— Ключ — это ничего,— сказала дежурная.— Несколько раз
товарищ Симонян звонил. А недавно кто-то позвонил. Спрашиваю: кто говорит? Отвечает: святой отец. Я подумала, он издевается, трубку положила.
Варужан засмеялся:
— Святой отец — архимандрит, время от времени он службу ведет в вашей церкви.
— Он сказал, что еще раз позвонит.
— Спасибо.
Поднялся на свой четвертый этаж, открыл дверь, вошел. Комнаты ему показались родными, на письменном столе увидел свои бумаги, книги, на обеденном столе фрукты, минеральную воду, новую бутылку «Ахтамара»... Значит, они с Мари тоже должны пройти через судебное чистилище, должны стоять перед чужими людьми и охаивать друг друга, чтобы убедить судей? Этого еще не хватало, подумал он с отвращением. Разве это дело суда?.. А иначе суд не разведет — вспомнил квадратную физиономию заседателя-мужчины, усталый и безразличный взгляд судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Дома у Арама вдруг вспомнил Матенадаран. Энис-бею не давала покоя та огромная рукопись, которую спасли, разделив пополам, две беженки-армянки. Спросил, не выдумка ли эта история. «Значит, нация ваша была такой религиозной?»—«Эти женщины историю спасали, а сами, может быть, даже читать-писать не умели».—«Было сказано, что это религиозная книга — в ней жизнь Христа, его заповеди... Разве мало крови пролито во имя его?..»—«Немало.— Достал из книжного шкафа книгу в кожаном переплете, принялся читать:— «Бог есть любовь... Молитесь за всех людей, потому что Богу угодно, чтобы все спасены были... Будете милосердны и добры... Возлюбите врагов своих... Не отвечайте злом на зло...»— «И в Коране таких заповедей немало...»— «Знаю, что и та-м есть, однако...— Арам снял с полки другую книгу, полистал, стал читать: — «О правоверные! Если встретите гяуров, убивайте, изничтожайте' их, пока не останутся на свете одни магометане... Неустанно воюйте с ними, и Бог воздаст вам за это... Не желайте с ними породниться... Жилище их нечисто...» Вот и такое в Коране имеется, Энис-бей...» Энис-бей выхватил из рук Арама книгу и принялся ее бессмысленно листать. «Вот уж эта книга на турецком есть, вне всякого сомнения. Уверен, что и дома у вас она есть, и ты читал ее. Если же не читал, прочти по возвращении...»—«Мы же образованные люди, зачем ты придаешь значение каким-то допотопным заповедям?..»— «Для толпы эти заповеди не раз являлись мечом, вынутым из ножен. В частности, в пятнадцатом году...»
В ресторанном зале все продолжались танцы, его тоже пригласили в круг, сперва он жестами пытался дать понять, что танцевать не умеет, но, когда к приглашавшему его парню присоединилась девушка, он счел неудобным отказываться. Поднялся, начал танцевать — и танцевал, надо сказать, отлично. И вдруг
заметил, что круг расступился, оставив его наедине с тоненькой черноглазой девушкой. Мог ли он предположить, что когда-нибудь приедет в Армению и в ереванском ресторане будет танцевать с армянкой...
Несколько растерянный, но улыбающийся вернулся на свое место. В тот же миг официант поставил на его стол серебряное ведерко с шампанским и вазу, полную фруктов. Энис-бей ничего этого не заказывал и взглянул на стол в полном недоумении. Официант украдкой кивнул на угловой стол. За ним сидело человек шесть мужчин, они перехватили его взгляд, улыбнулись ему, помахали рукой. В какой сладостный ад он попал... Официант бесшумно откупорил шампанское, наполнил бокал. Энис-бей, вообще говоря, шампанское не любил, но не выпить было как-то неловко. Посмотрел в сторону того стола, улыбнулся, выпил. Жаль, что нет Арама. Сидит он тут, как глухонемой. Сейчас спросят, кто ты, из какой страны, и что он ответит? Арам бы что-нибудь выдумал. Зря он его отослал.
Незадолго до этого, когда пили за здоровье отцов и дедов, Арам вновь вспомнил убитого немецкого мальчика. «Той пулей я сам в себя выстрелил,— сказал дед Перед смертью.— Свинец ее я на тот свет с собой унесу». Энис-бей с недоверием взглянул на Арама: к чему опять это напоминание, что Арам хочет этим сказать? Однако промолчал. Арам произнес очень задушевные, добрые слова о его отце: «Поверишь ли, Энис-бей, все эти дни мне казалось, что Риза-бей рядом с нами — пьет с нами, слушает нашу беседу, таскает нас за уши, когда мы чересчур распалимся в споре».
Шампанское было холодным, приятным, и Энис-бей выпил еще один бокал. И вдруг почувствовал, как хочется ему напиться, расслабиться, отупеть...
Школа армян, приехавших из Турции,— кому рассказать, не поверят: сорока-пятидесятилетние люди — мужчины, женщины — азбуку учат. Это было единственное место, где Энис-бей не скрыл, кто он и откуда. Ему улыбались, но улыбки были холодны, как зимнее солнце. Или ему казалось? Как сказал тот человек? «В первый раз такое, что турок гость, а я хозяин...» В Гегарде, в церкви, вырубленной в скале, вдруг запела девушка, и Энис-бею почудилось, что голос доносится из другого мира—поют замшелые стены, свет, струящийся в отверстие купола, водаг-соча-щаяся из стен... Все смешалось, все в нем перепуталось... Работающие с ним в клинике два врача-армянина какие-то странные, испуганные люди. Даже имен их не вспомнить,— впрочем, Эние-бей ни разу и не поинтересовался, кто они и что они... Простая арифметика его жизни переходила в высшую математику, и Энис-бей вдруг содрогнулся, как на краю бездны, в которую вот-вот сорвется.
До того как он приехал сюда, ему все было ясно: армяне неблагодарные люди, они не оценили оказанного им гостеприимства— семьсот лет жили в Турции и изменили ей... А если сей-
час встать и заорать на весь зал, что он турок... что будет? Наверно, те же мужчины, что послали ему шампанское, перевернут стол и разобьют эту бутылку о его голову. Картина, которую он себе представил, показалась ему отвратительной. В нем вдруг встрепенулся второй человек — совсем недавно этого второго в нем не было, откуда он взялся?.. Отец, отец, какое наказание придумал ты родному сыну! «До каких пор будете вы помнить пятнадцатый год?» — спросил он Арама. «Пока мы есть, будем помнить,— Арам стал резок,— собери каким-нибудь чудом всех армян, раскиданных по свету, и спроси каждого: что тебе тут делать? Хочешь, подойдем к столам, спросим у каждого, откуда родом его отец, дед. Я уверен, что каждый третий — из западных армян. Ты спроси — почему они не там, где родились их отцы, деды?!»—«Может, мне отправиться в Сидней и у твоего дяди тоже спросить?» Арам вновь осекся, мучительно долго подыскивал ответ: «По большому счету и дядя мой тоже жертва... Если бы его дядя не оказался в Бейруте...— и опять замолчал.— Мой ответ, конечно, полуправда. И наша вина есть в нашей судьбе...»— «А я опять повторяю: пусть потомки выселенцев возвращаются на родину дедов. Приедут?..»— «Этот вопрос ты им задать должен. И потом, дорогой Энис-бей, ты, между прочим, не премьер-министр Турции».
Что верно, то веряо, он не премьер-министр Турции, а всего лишь врач, сын врача и внук врача...
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Варужан выпил чашечку кофе, съел бутерброд с сыром, оливки и вышел из чайной. Куда податься? В гостиницу, последовал мысленный ответ себе, две ночи «дома» не спал... Ну вот, пришлось столкнуться и с больницей, и с милицией. Потом Варужан все же замедлил шаг — ведь спешить было некуда, никто не ждал его. Взглянул на горы, стоявшие высоченной оградой за спиной города,— вот и им двинуться некуда, стоят себе тут с незапамятных времен. После двухдневного кошмара жизнь стала казаться ему несколько иной — полной обновленного смысла, красок, трепета. Странное создание человек: приехал утихомириться, перевести дух от повседневной суеты сует, избавиться на несколько месяцев от грохочущего жизненного потока, приехал побыть наедине с самим собой, и вот на тебе... Чего он только не пережил, не перечувствовал за это короткое время: Сюзи, Егинэ, больница, милиция, какие-то нереальные сестры... Варужану хотелось избавиться и от воспоминаний, но что же получилось? В магнитном поле воспоминаний пробудились, тесня друг друга, картины, беседы, люди, и в этом водовороте то и дело выныривал отец, которого он, Варужан, и обрел, и потерял. А может, не обретал и не терял... Бабушкин юбилей... Соберутся для печали... «Убирайся отсюда! Ты второй раз убиваешь нашего брата!» Кто это был? За кого его приняли? Что за месть
подтачивает то анонимное сердце? Может быть, он и сейчас украдкой следит за ним? Увидит на улице — узнает?.. Широкополая его шляпа была сдвинута на самый лоб, а подбородок дрожал. Вару-жан вдруг услышал лязг... той дрожи. Все было так внезапно и так неоправданно. Возвращался в гостиницу от Егинэ, хотел продлить минуты блаженства, сел в темноте на скамейку и в темноте мысленно опять ощутил Егинэ — ее руки, слова, взгляд. И вдруг — «Убирайся отсюда!..»
«Суд»,— прочитал он на стене здания. И машинально зашел. Недавно его допрашивали, теперь вот суд. Непривлекательный мрачноватый зал. Зашел, сел. Там уже сидели люди — на него обернулись. «Какое дело разбирается?» — спросил соседа. «Развод». Посмотрел на сцену, где сидели судья и народные заседатели.
— Есть вопросы к истцам? — спросил судья.
Один из заседателей, мужчина средних лет, зевнув, сказал:
— Причины развода меня не убеждают. Говорят, говорят, а серьезного ничего нет.
— Меня тоже,— присоединилась к его голосу второй заседатель, женщина.— Вы еще очень молоды, у вас есть время, чтобы найти общий язык. Хоть о своем ребенке подумайте!
Тут поднялся сидевший в первом ряду человек. Лица его не было видно.
— Вы, наверно, хотите, чтобы мы принялись обливать друг друга грязью. Тогда бы вас это убедило.
— Спокойно, не надо горячиться,— прервал его судья.— Высказывайтесь по существу.
— При живых отце с матерью ребенок фактически будет сиротой! — произнесла женщина-заседатель.
Мужчина взвился:
— Будьте любезны не примешивать моего ребенка! Сирота!.. Подбирайте слова, товарищ заседатель! Я, кажется, еще не умер!..
— Знаю, знаю,— женщина-заседатель тоже вспылила,— алименты платить будете! В месяц рублей тридцать — сорок! Раз в месяц за ручку ребенка своего в сад сводите, погулять, игрушку или мороженое ему купите!..
— А у вас есть дети? — В голосе мужчины звучала нарастающая ярость, которую он пытался подавить.
Варужан заметил, что мужчина что-то нашаривает в кармане пиджака — наверно, сигареты.
На месте разводящихся Варужан вдруг представил себя с Мари, картина показалась ему реальной до отвращения, и он тоже нервно смял в кармане сигарету.
— Вы не ответили на мой вопрос, товарищ заседатель.
— Тут вопросы задаем мы,— это было сказано с напряженной строгостью,— а вы будьте добры отвечать.
— Мы не преступники! Почему это я должен выкладывать свою жизнь, чтобы вы ее в микроскоп разглядывали?
— Спокойно, гражданин Африкян,— судье все это порядком надоело.— Суд должен убедиться в том, что ваша дальнейшая сов-
местная жизнь невозможна. Пока что мы в этом не убеждены, я лично гоже не вижу веских причин для развода.
— Главное, что мы в этом убеждены! — раздался женский голос.
— Когда высказываетесь, гражданка, полагается вставать. Это неуважение к суду.
— А это уважение к нам — ковыряться в нашей драме, толкать нас к тому, чтобы мы чернили друг друга? — женщина продолжала сидеть.— Это уважение?..
— Вы так не распаляйтесь,— произнесла женщина-заседатель.— Мы думаем о вашей семье.
И вдруг женщина зарыдала:
— Господи, какой кошмар! Что вы от нас хотите?
— Успокойся, Мариам,— обратился мужчина к жене.— Если суд так хочет, скажи обо мне все, что им нужно. Можешь наврать, я не обижусь, лишь бы от этого кошмара поскорее отделаться,— слово «кошмар» он произнес по-русски.
— Между прочим, в армянской фразе могли бы армянское слово употребить,— заметил заседатель-мужчина.— Вы врач, культурный человек и обязаны чисто говорить на родном языке.
Мужчина с таким откровенным презрением посмотрел на заседателя, что в добрые старые времена тому бы ничего не оставалось, как бросить перчатку — вызвать его на дуэль. Но заседатель холодно выдержал этот взгляд, повернулся к судье и что-то зашептал тому на ухо.
— Суд не сводит, не разводит,— сказал мужчина.— Люди разводятся до того, как идти в суд. Суд должен, всего лишь выполнить необходимые формальности.
— Суд вам не паспортный стол! — возмутился заседатель, употребив русское слово «паспортный».
— Паспортный стол! — мужчина перевел эпитет на армянский. По залу прокатился легкий смешок. Заседатель тоже улыбнулся:
— Вот видите, каждый из нас выучил еще по одному армянскому слову.
Суд удалился в соседнюю комнату на совещание, и зал получил возможность перешептываться, гудеть. Супруги подошли друг к другу, шагнули к окну, начали вполголоса переговариваться. Посторонний и не подумает, что эти люди разводятся. Варужан наконец разглядел жену — симпатичная молодая женщина. Если бы не напряженная озабоченность лица, оно могло бы быть даже красивым. В облике ее было что-то беззащитное, и сердце Варужана сжалось. Вот уж и вправду, легких разводов не бывает. Мужчина на минуту оставил жену, нагнулся и что-то сказал молодой женщине, сидевшей за низким столиком,— видимо, секретарше,— и они с женой неспешно, но решительно двинулись к двери. Варужан заметил: муж вежливо открьи дверь, пропустил жену, потом вышел сам.
Шепот перешел в шум. Среди этого шума в зале появились судья и заседатели.
— Где они? — спросил судья. . — Ушли,— ответила секретарша.— Сказали...
Варужан сорвался с места и бросился к выходу. - Вы куда, гражданин? — энергично крикнул ему вслед судья. Варужан тут же их увидел — они стояли на противоположном тротуаре в тени дерева. Жена плакала, муж, видимо, ее успокаивал. Так они стояли несколько минут, потом медленно, рядышком пошли вверх по улице. Варужан двинулся за ними следом. Прошли колоннаду минерального источника и остановились у открытого кафе. Женщина села, а мужчина направился к бару и немного погодя вернулся к столику с двумя чашечками кофе. Женщина слабо улыбнулась, взяла чашечку в руку. Варужан сел за соседний столик. Беседы их не было слышно, да они вроде бы и не разговаривали — каждый в глубокой задумчивости пил свой кофе. Что Варужан подумал бы о них, если бы не видел их незадолго до этого в суде? Обычная пара — супруги либо просто знакомые. И больше ничего. Сейчас они встанут, уйдут, и он больше никогда их не увидит, проскользнет мимо печальной истории жизни двух людей. «Ты ведь так свихнешься, Варужан,— сказал он себе.— Браки, разводы, ссоры, примирения — все это кухня человеческой жизни, скучная повседневность, и нечего в каждом таком факте выискивать драму, трагедию. Может, они уже на пути к примирению — сейчас вместе пойдут домой, вечером попьют чаю с вареньем и опять сдвинут супружеские кровати. «Кто вы такие, чтобы мы рассказывали вам свою жизнь! — вновь прозвучал в его ушах выкрик мужчины.— Вы хотите, чтобы мы поливали друг друга грязью?» Вспомнил глупые вопросы заседателей, утомленные глаза судьи... Супруги поднялись и медленно, в молчании продолжили свой путь. Дошли до автобусной остановки, стали ждать автобус.Да, да,вдруг обрадовался Варужан, все будет именно так: сядут в автобус — наверно, они живут по ту сторону ущелья,— поедут домой, сядут пить чай...
Автобус со скрежетом и грохотом затормозил, люди стали входить-выходить. А супруги? В автобус села только жена. В последний момент Варужан увидел ее глаза, обращенные на мужа. Что в них было — прощание, укор, боль? Все вобрал в себя этот мгновенный взгляд. Двери автобуса захлопнулись. Нет, не угадал ты их судьбу, Варужан Шаракян,— ты попытался продолжить ее в духе шаблонного рассказа, где герои подчиняются твоей воле. А их поступки подвластны перу одной-единственной писательницы — жизни. Автобус давно уехал, исчез в дорожной пыли, а мужчина все еще продолжал стоять. О чем он думал? И ему уготована судьба памятника, облюбованного голубями,— хмуро усмехнулся Варужан. А человек постоял еще немного, посмотрел на часы, зажег сигарету и куда-то зашагал, равнодушный к прохожим. Улица полна была тысячеликой толпой, и вскоре Варужан потерял молодого мужчину из виду. Тот исчез как-то внезапно — растворился в толпе.
Варужан пришел в гостиницу. Дежурная, казалось, только его и ждала.
— Я в Ереван ездил,— сказал он.— И ключ забыл оставить, с собой прихватил.
— Ключ — это ничего,— сказала дежурная.— Несколько раз
товарищ Симонян звонил. А недавно кто-то позвонил. Спрашиваю: кто говорит? Отвечает: святой отец. Я подумала, он издевается, трубку положила.
Варужан засмеялся:
— Святой отец — архимандрит, время от времени он службу ведет в вашей церкви.
— Он сказал, что еще раз позвонит.
— Спасибо.
Поднялся на свой четвертый этаж, открыл дверь, вошел. Комнаты ему показались родными, на письменном столе увидел свои бумаги, книги, на обеденном столе фрукты, минеральную воду, новую бутылку «Ахтамара»... Значит, они с Мари тоже должны пройти через судебное чистилище, должны стоять перед чужими людьми и охаивать друг друга, чтобы убедить судей? Этого еще не хватало, подумал он с отвращением. Разве это дело суда?.. А иначе суд не разведет — вспомнил квадратную физиономию заседателя-мужчины, усталый и безразличный взгляд судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60