» Мари не проглотила обиду: «Я только однажды близорукой была, когда замуж за тебя выходила!»
В чем была ошибка Мари? Годы спустя Варужану показалось, что он докопался до истины — причем не сам по себе он,, из плоти и крови, а сидящий в нем писатель. Открытие его заключалось в следующем: тот, кто ежеминутно проверяет чувства другого, бьет именно по этим самым
чувствам.Варужан знал одну супружескую пару, самый обычный разговор которой сводился к фейерверку нежностей. Невозможно себе представить, чтобы муж сказал просто: дай воды. Он выразился бы так: «Милая, вода из твоих рук имеет особый вкус». Утром вместо «доброго утра» говорил: «С тебя, мое солнышко, начинается рассвет». Так же и жена. Если они являлись в гости, атмосфера тут же заполнялась воздушными шариками слов: милая, дорогой, нет-нет, у окна не садись, там
дует...Мари как-то привела эту пару в пример: вот как люди относятся друг к другу. А Варужана просто тошнило от этого сиропа. Он понимал, что, разыгрывая еждневно подобный спектакль, человек уже не может
быть просто нежным, просто холодным, просто спокойным. Он становится сверх меры нежным, сверх меры холодным, сверх меры спокойным. То есть лишается естественности. А не с этого ли начинается смерть любви?
До Мари не дошло главное: после кончины матери, а особенно после того, как Варужан, выпустив первую книжку, расстался с архитектурной мастерской, литература сделалась для него убежищем, в котором он скрывался от повседневности, а Мари хватала его за ноги, пытаясь вернуть на почву обыденности. Он жил жизнью своих героев — с ними тосковал, с ними радовался, а жене даже дома, в его присутствии казалось, что он с любовницами. Дома... Им вскоре дали новую трехкомнатную квартиру, и Мари принялась заполнять ее вещами. Покупки она делала толковые, вкусом отличалась хорошим, почти ничего лишнего не приобретала, но Варужан как-то оставался ко всему этому равнодушен: не было в доме этом магнетизма, не тянуло его домой. Он перестал с женой бывать в гостях, ходить в кино, прогуливаться под ручку по городу, как раньше.
«Я нуждаюсь в лесе, а ты лес воспринимаешь только в виде мебели».— «Вычитал? Ну-ну. А спать собираешься на дереве?» Беседа двух глухих— каждый слышит лишь себя.
Появление первой книжки рассказов в периодике сразу выделило Варужана из ряда нового поколения прозаиков, и он был назначен заместителем главного редактора самого популярного литературного журнала. Начался поток писем. Особенно от молоденьких девушек. Кое-кто из них звонил прямо домой и письма писал на домашний адрес. Мари стала не совсем доверять ему, в ней пробудилась ревность. А слава кружила ему голову. Писал быстро, публиковал не перечитывая. Чувствовал биение пульса молодежи, инстинктивно проникал в ее психологию, защищал правду момента. Молодежи было это по душе. Его окружала толпа восемнадцатилетних. Мари увидела свою задачу в том, чтобы отрезвить его, показать ему его слабости и промахи. Вне дома его хвалят, обласкивают, а дома жена чихвостит каждое его новое произведение. Часто она делала очень верные замечания, но чем острее были ее наблюдения, тем больше избегал Варужан подобных разговоров — пренебрежительным жестом ставил точку, и все. Один такой разговор не давал ему покоя.
— Вот ты вроде бы писатель, психолог, человековед. А меня знаешь? Я ведь восемь лет тебе жена. Не знаешь!
— Предположим.
— А почему? Потому что ни один твой прожитый день, так же как ни один твой рассказ, не имеет черновика. С жару с пылу пишешь набело. Все ключи от истины у тебя в кармане, анатомию души нового поколения ты знаешь назубок. Да разве же это возможно? Пиши начерно, зачеркивай, сомневайся — и в жизни, и в книгах. Твои победы — минутные, обманчивые, ты не знаешь жизни и сам себя не знаешь... Мать свою ты понимал? Тебе только кажется, что понимал. Бабушку свою ты понимаешь?..
Мари наступала, давно Варужан не терпел столь долгого словесного натиска. Это озлобило его.
— Ты себе винтовкой кажешься! Но в стволе твоем одна лишь пуля, И ты ее уже выпустила!..
Позже Мари просто перестала читать то, что он писал.
Вспомнив сейчас этот разговрр, Варужан Ширакян вдруг подумал, что и в его черепной коробке нынче шевелятся те же сомнения,— именно потому и отправился он в добровольную ссылку. Стало быть, тогда Мари видела то, до чего сам он дошел лишь теперь? Нет, есть тут еще загвоздка. Как только в нем родились сомнения, Мари вдруг запела другую песню: чего тебе не хватает — книги печатают, читатели тебя забрасывают письмами, журнал твой нарасхват. В голове была неразбериха, в душе — тяжелая, как деготь, горечь. То поведение Мари — одна женская дипломатия, а сегодняшнее поведение — другая дипломатия?.. А как Егинэ защищала Варужана Ширакяна от Варужана Ширакяна!..
— Почему все так произошло, Мари?
Ответа не последовало. Уснула? Пусть поспит... Если бы он мог написать свою бабушку, оживить фотографии, заставить их заговорить, но не его языком, а их собственным. Что за судьба выпала на долю его народа... Путаница в мыслях усилилась... Мари действовала, руководствуясь определенными психологическими ходами, а у него таких ходов не было.
Когда Мари увидела, что ее нежность не имеет отзвука, она сменила тактику: сделалась женщиной одинокой и сосредоточенной лишь на себе. Денег Варужан давал ей много, и она в каком-то показном самозабвении стала накупать тряпки, украшения, обувь. И не замечать существования Варужана. Однажды, вернувшись домой, Варужан обнаружил свою кровать в кабинете. Это являлось логической сменой декораций, поскольку сами участники представления разыгрывали уже следующий акт. Варужан покурил, походил по кабинету, на миг обрадовался, что не придется спать рядом с женой при сложившихся фальшивых отношениях, но самолюбие его было задето: он сам, первый должен был это сделать! Не дошло до Варужана, что и этот шаг — лишь безнадежная попытка жены вернуть его. Откуда вернуть?.. Потом однажды в гостиной он застал тренера жены по каратэ, а жена была в домашнем халате. В другой раз она совсем поздно вернулась домой: «Я была у своей портнихи». Он набрал номер телефона портнихи, ее муж сказал, что она с детьми на море, будет только через четыре дня...
— Варужан! Значит, она не спит?
— Что?
— Помнишь, у Даниэла Варужана: «Боль наслаждения и наслажденье боли»?
— Ты уже один раз цитировала. Я книгу полистал, не нашел...
— Названия не помню... Боль наслаждения и наслажденье боли... Потрясающая строка. А мы... мы чувствуем только боль боли и наслаждение наслаждения... Мы не ощущаем радости в страдании и не испытываем боли, когда счастливы... А бабушка Нунэ ощущает. И мама твоя ощущала.
«Мы не чувствуем...» А в тот день сказала: ты не чувствуешь...
Варужан не нашел что ответить. Неожиданно мыслит Мари, он даже удивился. Потом вдруг вспомнил, что в ту ночь в темноте библиотеки Егинэ говорила нечто подобное. Да прямо те же строки! Она произнесла эти строки и сказала: как тонки они, как глубоки... Значит, Егинэ и Мари могут любить одни и те же строки?..
— Ты научил меня легко страдать, я теперь и в самом деле испытываю наслаждение боли...
— Не знаю, Мари, ничего не знаю...
Уже рассветало. Предметы в комнате матери отделялись друг от друга, обретали форму и цвет. На противоположной стене ожили портреты отца и матери. На чистом листе бумаги изогнулся вопросительный знак Арама. Рядом стояла пепельница, полная окурков.
Мари спала. Пусть поспит. Встал, подошел к двери и вдруг обернулся: лицо Мари было спокойно, дыхание ровное, только «тени» на веках смазались. Взгляни он повнимательнее, заметил бы, что краска эта испачкала ее белое лицо: кое-где щеки в смуглых пятнах. Жена показалась ему незнакомой. Когда он в последний раз внимательно смотрел на нее?.. «Успокойся, Варужан, остынь — этой женщине ты еще скажешь нежные и горячие слова, хотя в эту минуту и убежден, что более чужого тебе человека нет на свете...» Этих слов Варужан не услышал — осторожно, бесшумно открыл дверь, вышел в коридор и закурил сигарету... В коридоре никого не было. Взглянул на часы — сейчас только бабушка бодрствует... И вдруг заметил на двери светлый картон, покрашенный под мраморную доску, на ней было написано: «В этой комнате долго жил и ничего не писал известный прозаик Варужан Ши-ракян». Прочел и глубоко вдохнул дым. Проделка Арама. В другое время Варужан, может быть, засмеялся бы, оценив остроумие двоюродного брата, а сейчас лишь горько улыбнулся: сам не знаешь, Арам, какой крупной солью посыпал ты мне рану... И позавидовал Араму: какой легкой жизнью живешь ты, дорогой мой брат...
— Хорошо поспали? — спросила бабушка Нунэ.— Анжела сейчас кофе принесет.
— Даже очень хорошо. А ты, бабуль?..
— Мне крепкого сна недолго ждать осталось. Скоро отосплюсь.
— Эх, бабуль...
Бабушка Нунэ, кончившая всего-навсего три класса церковноприходской школы, без запинок прочитала взгляд своего внука, архитектора, писателя, редактора, и мягко улыбнулась:
— Потолковали с дядей-то?
— Сейчас поговорим.
— Побудь возле него, Варужан. Хоть он и старше, но ты все же за ним пригляди. В лице моего мальчика ни кровинки... Ты опять уезжать собрался?
— Да, бабуль. Книгу пишу. Мари мне отпуск дала на три месяца.
— Когда книгу напечатают, не забудь, что у тебя есть любящая бабушка.
— Ну что ты! Тебе первый экземпляр подарю.
— ...Если меня дома не будет, если я уже к дедушке уйду, положи на комод, я увижу...
Варужан с несказанной нежностью посмотрел на крохотную старушку: бабушка — последняя из самых дорогих ему людей, и она скоро уйдет. Хотел нагнуться, поцеловать бабушкины руки, прижаться голо-вой к ее усталой груди... Нет, испугался, что разрыдается, нервы не выдержат.
— Варужан...
— Да, бабуль...
— Той малышке в ноябре годик будет. Я ей кое-что смастерила.
Отправишь?
— Какой малышке?
— Да той, в Америке. Которой ты мое имя дал. Ты ведь у Арменака
моего в ноябре был?
— В ноябре.
— Ну, я схожу принесу,— тут же встала и резво, мелкими шажочками засеменила к лестнице.
Ну и бабуля! Какая память!
В Байресе его однажды пригласили в армянский роддом. В нем лежала единственная молодая мать, родившая два дня назад девочку. Лицо матери излучало счастье и успокоение. Принесли и маленькую. Она спала. И вдруг мать попросила, чтобы имя ее дочери дал человек с Родины. Он растерялся, грудь кольнула боль: чужого, не своего ребенка, называет!.. Произнес имя бабушки. Мать девочки тут же позвонила супругу, и тот с радостью согласился.
В Ереване Варужан сказал бабушке: «В честь тебя в Америке девочку назвали Нунэ...»
— Вот, Варужан, глянь...
Это было детское приданое, на рубашечках и платьицах вышита буква «Н».
— Сама вышивала,— сказала бабушка Нунэ.— А это туфельки. Вырастет — наденет... А этот крест я в Эчмиадзине купила. Напишешь им, что из Эчмиадзина. Пусть на шее носит... Отправишь? Или Арама попросить?..
Варужан засмеялся:
— Ты на меня не надеешься? Отправлю, бабуль, только домой схожу, адрес разыщу среди бумаг.
Вдруг вспомнил, что обещал молодой матери послать из Еревана свою книгу. «О, это будет лучший подарок маленькой Нунэ!» — обрадовалась та. Не отправил. Совершенно выпало из памяти. Что ж, лучше поздно, чем никогда. И с щемящим чувством посмотрел на детское
приданое.Они там его, наверное, и не используют — показывать станут гостям, положат на почетное место: «С Родины...»
Адрес отыщется? А не отыщется, напишет брату, Сэму, они ведь вместе ходили в роддом...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Позвонил в редакцию. Нужно было поговорить с заместителем. Телефон не отвечал. Тогда набрал собственный номер, трубку взяла секретарша.
— Где Армен? Позови его,
— Как хорошо, что вы позвонили,— секретарша пропустила мимо ушей его поручение.— Вас срочно вызывают в Союз писателей. Звонили от председателя. Я уже полчаса звоню вам домой, но никто не отвечает.
— Ты что, сказала, что я в городе?
— Да такое случилось...
— Что? Не тяни.
— Сказали, что... умер Мигран Малумян.
— Малумян? — у Варужана задрожал голос, внутри оборвался какой-то нерв, все заныло, и боль расползлась по всем клеточкам его тела.— Когда, Сирануйш?
— На рассвете. Он уже два месяца болел.— И вдруг спросила: — Вы что, не знали, что он болен?..
И ее простодушный вопрос так ужасно ворвался в его слух и острой иглой вонзился в самую чувствительную точку. Больше он не сказал ничего, опустил трубку и, полуприкрыв веки, повернулся к окну. Заставил себя вспомнить лицо Миграна, но оно расплывалось, как на бракованном снимке. Всегда, когда ему сообщали о чьей-то смерти, он первым делом пытался оживить в памяти черты его лица, цвет глаз. И ему это никогда не удавалось: краски растекались, образы накладывались друг на друга. Должно было пройти время, чтобы это лицо к нему «вернулось»... Он давно не видел Миграна Малумяна, а когда-то они виделись каждый день... Нет, лицо Миграна в нем не пробуждалось... Он открыл глаза и увидел Мари и Нуник.
— Нуник, будь добра, принеси мне кофе и рюмку, сама знаешь чего.
— Мы скоро завтракать будем. Мама уже на стол накрывает, бабушка вот-вот выйдет из своего музея.
— Да нет, мне надо уходить.
— Ты назвал Малумяна...— сказала Мари.
— Он умер.
Посмотрели в глаза друг другу. Мари ничего больше не спросила.
— Умер сегодня на рассвете... Я идиот, скотина, как я не пошел к нему в тот день?.. Ты помнишь?..
— Я сама принесу тебе кофе. Ты сядь, я сейчас...
Стояла изумительная осень с ее южным теплом и многоцветием листвы...
Быстро выскочил из такси, не дожидаясь двух рублей сдачи со своей трешки, которые водитель ему добросовестно отсчитывал. На ходу бросил водителю «спасибо» и быстро зашагал к дверям Союза писателей. Хотя заходил с улицы в здание, поднял почему-то воротник и натянул на самый лоб широкополую шляпу. Шел, глядя себе под ноги и не глядя по сторонам. В фойе, коридорах, на лестницах Союза писа-
телей было, как всегда,оживлённо, в воздухе висел сигаретный дым, с нижнего этажа доносился тошнотворный запах кухни.
И на лестнице, и в длинном коридоре второго этажа Варужана кое-кто сразу узнал. Пришлось останавливаться, здороваться. «Давно не виделись. Тебя что, в городе не было? А где твоя борода?» — сказал первый. Второй повторил этот пустой вопрос слово в слово. Варужан в ответ не удержался, съехидничал: «Мы с бородой были в отъезде. Я вернулся, а она решила остаться...» Встретил кое-кого еще из знакомых, кивнул, прошел мимо. «Ты слыхал, говорят, Мигран умер... Жалко...»— этот уж было повернулся, чтобы идти, и вдруг задержался: «Что-то у тебя в лице изменилось. Я сперва тебя не узнал...» — «Бороду сбрил»,— бросил Варужан и быстро вошел в приемную председателя.
— Как хорошо, что вы пришли,— поднялась с места секретарша.— Он о вас с утра спрашивает.
— Он сейчас один?
— У него варпет, Врам Багратуни. Но ничего, вы заходите. Увидев на пороге Варужана, председатель заулыбался, хотел было
приподняться, но остался сидеть. Врам Багратуни, удобно устроившийся в мягком кресле, рылся в своем огромном кожаном портфеле — что-то искал.
— Здравствуйте. Здравствуй, варпет.
Багратуни по-отечески улыбнулся Варужану, председатель пожал ему руку.
— Приехал? Разыскали-таки тебя? — Оба вопроса были бессмысленными из-за очевидности ответа. Видимо, председатель и сам это почувствовал.— Садись, садись. Как твой новый роман?
— Спасибо. С романом все прекрасно.
Председатель чуть было не рассмеялся столь нескромному ответу, но, что-то вспомнив, мягко улыбнулся.
— Мою маленькую племянницу,— сказал Варужан,— как-то спросили: «Как твое имя?» — «Имя,—отвечает,— спасибо, хорошо». По аналогии с ответом на вопрос: «Как твое здоровье?»
Председатель громко расхохотался. Улыбнулся и Багратуни:
— Над новой вещью работаешь?
— Да, варпет. Не знаю еще, что получится, но задумал исторический роман.
Багратуни прекратил терзать портфель — видимо, искал трубку, нашел и теперь попросил у Варужана спички.
— Значит, исторический роман?..
У председателя слегка отвисла челюсть — всего месяц назад Варужан говорил о совершенно иной задумке. Он хотел было высказать это вслух, но губы сами собой вновь сомкнулись. Он многозначительно посмотрел на Багратуни, и было не ясно, рад он или огорчен.
Багратуни с превеликим наслаждением втянул в легкие дым ароматного табака и сказал:
— А борода придавала тебе благородный вид. Зря сбрил.— И снова принялся мучить портфель — значит, не трубку искал.— Говоришь, исторический роэдан? А какое время?
— Рубиняны. Киликия для меня всегда была загадкой.
- Ну, эти времена — целина. Дерзай, милый, осваивай!
— Исторический роман — это побег, варпет.
Врам Багратуни недоуменно приподнял густые, кустистые брови:
— Побег?.. А может народ жить вне истории?
— А разве можно каждый день жить внутри истории?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60