И ведь бомба одна-единственная была, глупая, и надо же… Еще чуть-
чуть Ц и день победы. Там уж мы отсыпались, вот как ты сейчас. И в капонирах
, и на политзанятиях, и над очком…
Был бы тут Сулейман, доктор Рыжиков тоже бы вспомнил, как по пути из Европы
в теплушках гвардейцев-десантников за сон на политбеседе даже давали н
аряд Ц чистить вагон с лошадьми. А рельсы убаюкивали Ц никакого спасен
ия. «Я тогда внес свое первое в жизни рацпредложение, Ц мысленно сказал о
н Сулейману. Ц Нарвать газетных клочков, нарисовать на них химическим к
арандашом кружочков, послюнявить и налепить на глаза. Под нарами, в углу, т
ам темновато, не разглядишь. Глаза у камчатки закрыты, а взводный видит во
т такие зрачки, расширенные, как после атропина. Ага, слушают, повышают соз
нание…»
В глазах Сулеймана прыгнула золотистая искра. Самые внимательные глаза
из всех, какие знал доктор Рыжиков, стояли перед ним как живые. Почему-то в
от так. Какой-то незнакомый мальчик из незнакомого Кизыл-Арвата поехал б
ы в свой Баку, в который мечтал вернуться, стал бы себе врачом районной сто
матологической клиники; может, уступил бы настойчивости родственников
жены; может, выстоял бы. Но жил бы, слушая окружающих со своей затаенной ис
крой в темных глазах. Если бы не встретил доктора Рыжикова и не был послан
им в красавицу Москву.
Не в том, конечно, дело, что больше никогда доктор Петрович не встретит так
их же внимательных, в то же время и мудро-лукавых или мудро-печальных гла
з. Как будто через них сама вечность терпеливо и доброжелательно общалас
ь с ним, разрешая говорить и слушая одного из своих многочисленных нераз
умных детей.
А в том, что он сам, своей волей вынес тот приговор. Когда подписывал рапор
т на командировку и радовался, что осчастливит Сулеймана. Осчастливил. Ч
ей-то московский голос в ушах: «Что это вы к нам сюда таких темных присыла
ете Ц подземными переходами не могут пользоваться!» Вот она, главная му
дрость, чтобы нам выжить. И в глазах Сулеймана прыгнула бы знакомая искра.
Пользоваться подземными переходами. Вот он, свет… Как когда-то Ц транше
ями и блиндажами.
Вот и еще один груз, который никогда не снимешь с сердца.
Кто думал о таких потерях тогда, в эшелоне, где молодые нахальные призрак
и с химическими глазами пересекали Австрию и Венгрию, клюя носами в такт
вагонной качке, обсыпая великую победу… Все потери были позади, и ни одно
й Ц впереди.
Ц А мне в то девятое мая палец замком прищемило, Ц поделился артиллерис
т еще одной болью. Ц Раззявил варежку, едрено шило! Я прыгаю, а батарея рже
т: хорошо, что прищемил полпальца, а не… Во, видал? Ц И гордо показал послед
нее ранение войны на своей батарее.
Действительно сплющенный палец, широкий как ложка. Победная отметина.
Что ж… Мог бы и доктор Петрович сейчас рассказать, как они оконфузились в
последний день войны всей своей ротой, а вернее Ц ее боевыми остатками, к
оторых после тех арийцев-патриотов на Рабе не хватало даже на усохший вз
вод.
«И вот бери траншею, Ц мысленно сказал он глазам Сулеймана. Ц Без артпо
дготовки, по белой ракете. Траншея на высотке такой лысой, оттуда нас хоро
шо видно. И пугали нас оттуда всю ночь Ц из пулеметов, трассирующими: мол,
не суйтесь, такие-сякие! А отсюда старшина пинками поднимает: вперед, таки
е-сякие! Рыжиков, не отставать! Он с той контузии меня все в симулянтах чис
лил. А день такой чудесный, первый день был весенний, по-настоящему солнеч
ный, чистый… От земли пар идет, травой пахнет. Жить хочется, как никогда. Кр
адемся, пригибаемся, даже «ура» кричать боимся. Только в душе костеришь в
сех подряд: кому она нужна, траншея эта, кто ее придумал напоследок? Сотню
снарядов пожалели или там залп «катюш», а тут торчи под пулеметом. Одна хо
рошая очередь Ц и на всех хватит… А они молчат, сволочи, ближе подпускают
, под прицельный огонь. Чтобы прошить наверняка. Ох, неприятно на мушке кру
титься! Где пригнешься, где приляжешь, где на пузе поизвиваешься. Шорох, ил
и там камень под ногой, или своя лопатка об автомат брякнет Ц все сразу шм
як на землю, носом в нее тык, и до старшинского пинка никто не шелохнется…
Метров каких-нибудь триста, а штурмовали больше часа. И чем ближе, тем стр
ашнее. Ни под каким огнем так подниматься не хотелось, как под этим молчан
ием. Ну, точно, всем конец. Последние секунды на свете живем… А метров за дв
адцать вообще с жизнью простились. Все гранаты, которые были, в нее поброс
али, поднялись Ц и «ура!». От страха только очень уж пискляво. Ну, впереди с
ебя вслепую поливаем из автоматов и прыгаем… Без единой потери. Потому ч
то траншея пустая. Ни души, только пыль и дым столбом от нашей пальбы. Осмо
трели, облазили Ц пулеметное гнездо, гильзы свежие от ночной стрельбы, г
де фляжка, где фуражка брошенная, и ни одного фрица. Где? Что? Какой приказ б
удет? И тут из одного завала, из укрытия осыпанного, кто-то вылезает. Мы хва
ть за автоматы, а он на чистом русском, да так загибает, заслушаешься: «Вы ч
то, охмурели, такие-сякие?! Психи, так вас и растак! Война-то давно кончилас
ь, а они все воюют, выслуживаются! Спать человеку не дают!» В общем, сидел та
м наш боец с рацией, один во всей траншее, отсыпался. Ему-то каково? А нам? Кт
о где стоял, там и сел, ослабели от смеха. Хоть плачь, хоть смейся. Какими иди
отами только что выглядели, на подступах к пустой траншее, да еще после ко
нца войны! Клоуны, и только… Цирк! Старшина от обиды плюется, от самой Волг
и дошел, чтобы так под конец оконфузиться… Попасть в мартышки…»
Он рассказал бы это и артиллеристу в ответ на расплющенный палец. Если бы
не глаза Сулеймана, смотревшие издалека с всепонимающим сочувствием: «П
равильно, теперь другим надо рассказывать. Правильно, ничего…»
Что он теперь сможет рассказать под этим взглядом?
А кто-то должен знать, чем тогда кончилось. И для всех, и для каждого. Просто
знать, чтобы передать потом дальше. Как передал бы Сулейман, обещавший эт
о без всяких слов. Просто той искрой в глазах. Принято, понял…
Как кончилось? Вот шли, ползли, сгибались, мечтали о конце. А он пришел Ц ка
к же так? И это все? Обсыпанная дымная траншея, тупая боль в ушах, усталость
и конфуз. И никого, с кем за все рассчитаться. Как же оставить все это? Как же
тот голенький мальчик, младенец со сморщенным старческим личиком, прико
лотый к украинской сосне плоским немецким штыком? Как же мертвая девушка
в кузове брошенного бронетранспортера со следами всех возможных и нево
зможных надругательств? Как же колонна наших пленных, расстрелянная пря
мо на дороге, полтысячи ребят в кальсонах и рубашках, пропитанных кровью?
Как же? Как же? Как же? Только дошло до расчета Ц и кончилось? Ну нет, не за та
ким концом мы шли!
«Вот тут нам мало показалось, Ц был готов он сказать Сулейману после его
возвращения. Ц Тут подавай еще. Правда, потом немного душу отвели, эсэсов
цев отлавливали, которые к американцам за реку просачивались. Сортирова
ть их научились по подмышке. Хенде хох Ц и туда. Есть татуировка с группой
крови Ц ага, эсэсовец! Значит, в комендатуру, Ц может, важная птица. Прост
ые сами шли на сборный пункт, даже без конвоиров. Записки им давали: взяты
в плен ефрейтором такой-то роты такого-то батальона такого-то полка сто
шестой грардейской воздушно-десантной… В общем, Рыжиковым. Мало ли что…
Может, наградят за них. Хотя пока они бредут, раз пять можно новыми записка
ми снабдить, что все подряд и делали. И тут случалось всякое. Не знаю, надо т
еперь об этом вспоминать или не надо, забыть напрочь. Один эсэсовец снача
ла часы золотые совал, вроде добровольное пожертвование, а когда не помо
гло, стал выворачиваться, нихт комендатура. Васька Ляшенко поддал ему са
погом в зад. Тот оскорбился, впал в истерику: мол, я вашу низшую расу презир
аю. Хохочет, сволочь, орет и показывает, как он под Москвой пятнадцать наши
х деревень сжег, а наших девушек вот так… Хохочет и показывает как. А у Вас
ьки в Черниговской области двух сестер изнасиловали и на глазах у матери
сожгли в сарае с заложниками. Матери глаза выкололи и язык отрезали Ц за
партизан. Это где «Подпольный обком действует». Он в красноармейской кни
жке письмо из сельсовета носил, что, «дорогой наш земляк, мать твоя жива, н
о сошла с ума и писем писать не может, поэтому писать будем за нее мы, уцеле
вшие односельчане». Ну он и… В общем, не довел».
«А почему, Юрий Петрович? Ц спросил бы Сулейман после молчания. Ц Почем
у не вспоминать? Он не ребенка убил. Раз было Ц надо вспоминать. А то вспом
инают то, чего не было, и не спрашивают, надо или не надо… Извините…»
Вслед за ним уплывало его последнее «извините» Ц не просьба, а какое-то з
атаенное мягкое, но настойчивое утверждение.
В общем, оно много раз кончалось. Как потом выяснилось. И в том числе когда
некто добродушный и тощий лежал на майской травке, подставив солнцу лесе
нку юных ребер и блаженнейше щурясь. А рядом пленный немец, передвигаясь
на корточках, аккуратно и бережно выкладывал кирпичными уголками, белен
ыми известью, заветный секрет победителей: «Приказ начальника Ц закон д
ля подчиненных!» Шло оформление полкового лагеря. И некто дремлющий был
юный доктор Рыжиков, гвардии ефрейтор ВДВ, получивший задание от старшин
ы. Линейки, лозунги, дорожки, уставные основы, наглядная агитация Ц было о
т чего возомнить себя архитектором. Тем более немец попался исполнитель
ный и усердный, в работе Ц педант. Строго по линеечкам выложил «Приказ…»
Ц взялся за следующее, сверяясь с руководящей бумажкой. «Живи по уставу
Ц завоюешь честь и славу!»
Старшина занял первое место в дивизии и получил трофейные часы от генера
ла. И заметно потеплел к доктору Рыжикову за таковой художественный дар.
Тут он был вправе вполне добродушно добавить:
Ц Я-то что! Вот у школьного друга талант так талант! За него фрицы и картош
ку на кухне чистили, и автомат ему драили, и даже дневальными под грибком с
тояли. Издали со старшинского конца, видна фигура Ц ну и ладно. А он рядом
спать завалился на травке да еще приказал свистнуть, если замаячит начал
ьство. Фриц все исполняет: стоит, свистит… Все-таки у них эта аккуратность
в крови…
Ну что ты нам скажешь, если едва в семнадцать пошли воевать, а в девятнадца
ть чудом уцелели да еще победили?
И думали тогда: все кончилось! А оно все кончается и кончается, никак не ко
нчится и до сих пор. Пока живут эти люди, что толпятся вокруг, все еще не вер
я своей жизни. И еще неизвестно, сколько продлится и после них.
Митинг уже разбивался на кучки, потирающие руки перед неофициальной час
тью. От одной из них к их скамье почему-то направился представитель.
Ц Ладно! Ц сказал он с нескольких шагов артиллеристу. Ц Иди, тебя зовут
. Решили по-твоему, все вместе, старшие с младшими… Не разделяться. Только
ты тоже. Не размахивайся, просят, а то после второй так уже начинает выиски
вать блох… Пошли, еще доехать надо, сегодня и минометчики с нами… Гвардей
ские.
Ц То-то! Ц принял капитуляцию артиллерист, гордо глянув на доктора Рыж
икова. Ц А то «порядок», «порядок»… Ну чего там поминать! Давайте и десан
тника возьмем? Один вот десантник остался, остальные отпрыгались. Не объ
ест небось. Порции во какие! Идем, десантник, с нами, с артиллерией не соску
чишься! Устроим артподготовку… Идем, че тосковать…
Ц Нет, Сулейман, Ц сказал ему, как через вату, доктор Рыжиков.
Ц Какой Сулейман? Ц удивился сосед. Ц Я что, азиат тебе, что ли? Свой, коре
нной, Петром мать назвала!
Ц Извините, Ц в самом деле встряхнулся доктор Рыжиков. Ц Это я что-то с
о сна. О другом… Я еще подожду. Мне бы летчика надо увидеть…
Ц Какого такого? Ц снова удивился артиллерист.
Ц Который, вы говорите, приехал… С лицом… Из газеты.
Ц Тю, проснулся! Ц Артиллерист надивиться не мог на такого соседа. Ц Пр
оспал ты его! Давно выступил летчик, высказал благодарность подпольному
доктору и заспешил в воинскую часть, на встречу его пригласили… Доктора,
говорит, умру, но найду. Я тебя-то толкнул: мол, смотри! А ты только носом клю
нул… Будто с войны не отоспался. Ну идем, что ли?
Ц Нет, Ц вздохнул доктор Рыжиков. Ц Спасибо, братцы, за поддержку. Тогда
бежать надо. А он какой из себя, раз посмотреть не удалось?
Ц Да какой… Ц прикинули артиллерист и представитель. Ц Ну, обычный… Р
оста вот такого… Говорит в нос немного, как с насморком…
Ц А лицо? Ц спросил доктор Петрович.
Ц Что лицо… Обычное, красноватое только. Как у горелых… ну, танкистов, ле
тчиков… А так нормальное. Только брови как будто прилепленные… А так все
нормально… Ну, мы тогда пошли… добивать фрица… Вот народ ждет, извини, бра
т… Места забронированы, а то давай…
Доктор Рыжиков конфузливо остался. Вот и увидел больного. Все проверил
Ц как срослись швы, не выпирают ли рубцы, как сидит черепная заплата, как
образовался волосяной покров, прямо ли посажен нос… Полное обследовани
е. Всего, что он так и не видел с тех пор. Со дня проводов живого Сулеймана и
укутанного от посторонних взглядов больного Туркутюкова.
В этом печальном конфузе его и обтекала городская толпа, получившая дост
уп в центральный свой сквер. В ее волнах как всплески Ц знакомые лица, нез
накомо глядящие на монолит фронтовиков. Словно это не те знакомые, сосед
и, сослуживцы, встречные-поперечные, которых видишь каждый день и нет-нет
не очень почтительно толканешь. А сейчас попробуй задень! Ого! Ясно, кто д
о Берлина дошел.
Как культуристический утес над рядовыми волнами всплыл отец его будуще
й внучки. Или, может быть, внука. Руки сложены на могучей груди, мышцы играю
т под сетчатой майкой. Вроде бы ничего не берет человека-атлета с электро
нной начинкой. Но доктор Рыжиков видит: берет. Потому что впервые на непро
биваемом лице отвергнутого Валеры Малышева появилась растерянность. И
безответный пока еще вопрос: за что? Что может быть печальнее на свете, чем
развалины вчерашней уверенности… И Валера, не подозревая того, стал бли
же сердцу, полному потерь. Это еще что! Еще помучает она нас с вами. Еще пому
чает. Готовьтесь, Валера, ко многому.
Унесло Валеру Ц принесло Чикина. Наоборот, маленького, несмелого, кого-т
о ищущего в толпе фронтовиков виноватыми глазками. Не нашел. Не туда смот
рит. Глаза разбегаются. Столько наград, старых ран, костылей… Не нашел Ц ч
ья-то хозяйская рука дернула в сторону: хватит глазеть, опоздаем! Он уходи
т и оглядывается, уходит и оглядывается прежде чем совсем затеряться. По
д руку с энергично тянущей женой, истицей Чикиной, как послушный вагончи
к за властным паровозом. Все дальше и дальше по запруженной улице, в гости
или на прогулку, по общим семейным делам. С двумя высшими инженерными обр
азованиями Ц но без обоняния, как бы уплаченного за столь счастливое во
сстановление семьи…
Еще прилив Ц больной дядя Кузя Тетерин. Среди своих, деповских, увлекаем
ый ими в заветную сторону. Только осторожно, послал ему вслед предостере
жение доктор Рыжиков. Осторожно, дядя Кузя, помни про голову. Хоть бы что, к
рутит ею туда и сюда, посмеивается, скажешь Ц не поверит, что в ней что-то с
идит, уютно вросшее в ее внутренность. Пугаете, скажет, придумали…
…Синеглазая девочка с бантиком и флажком на плечах у бодро идущего шефа
Валеры Малышева. Полное счастье Ц все дети одинаковы, все на плечах, все с
меются и машут флажками.
…Жена архитектора Бальчуриса. Одиноко-растерянная в завихрениях давки
пробирается через нее к какой-то своей цели, а ее относит, относит… Взять
на буксир и помочь, провести сквозь течение, доставить в спокойную гаван
ь. А что в спокойной гавани? Вернее, кто?
Так можно все проспать, сказал он себе. От летчика до Мишки Франка. Пора по
дниматься!
Ц Пра-ашу рассаживаться! Пра-ашу! В первый рад Героев Советского Союза, к
авалеров орденов Ленина и Славы! Остальные Ц во второй и на корточки! Сто
имость Ц два рубля!
Начинались групповые фотосъемки, и над сквером носились боевые команды
фотографов.
Несколько баянов и аккордеонов, принесенных, возможно, с войны, грянули в
разных концах «Катюшу», «Клен зеленый» и «Темную ночь». Им вторили радио
лы в окнах соседних домов и уличные репродукторы. По асфальту зашаркали
танцы.
Доктор Рыжиков взялся за свой велосипед.
Ехать через толпу было, конечно, невозможно. Можно было только пробивать
ся солдатским шагом, расслаивая себе путь велосипедным колесом.
Но пробиваться все быстрее, чтобы не опоздать к Мишке Франку. Он знал, что
там уже ничего не мог сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
чуть Ц и день победы. Там уж мы отсыпались, вот как ты сейчас. И в капонирах
, и на политзанятиях, и над очком…
Был бы тут Сулейман, доктор Рыжиков тоже бы вспомнил, как по пути из Европы
в теплушках гвардейцев-десантников за сон на политбеседе даже давали н
аряд Ц чистить вагон с лошадьми. А рельсы убаюкивали Ц никакого спасен
ия. «Я тогда внес свое первое в жизни рацпредложение, Ц мысленно сказал о
н Сулейману. Ц Нарвать газетных клочков, нарисовать на них химическим к
арандашом кружочков, послюнявить и налепить на глаза. Под нарами, в углу, т
ам темновато, не разглядишь. Глаза у камчатки закрыты, а взводный видит во
т такие зрачки, расширенные, как после атропина. Ага, слушают, повышают соз
нание…»
В глазах Сулеймана прыгнула золотистая искра. Самые внимательные глаза
из всех, какие знал доктор Рыжиков, стояли перед ним как живые. Почему-то в
от так. Какой-то незнакомый мальчик из незнакомого Кизыл-Арвата поехал б
ы в свой Баку, в который мечтал вернуться, стал бы себе врачом районной сто
матологической клиники; может, уступил бы настойчивости родственников
жены; может, выстоял бы. Но жил бы, слушая окружающих со своей затаенной ис
крой в темных глазах. Если бы не встретил доктора Рыжикова и не был послан
им в красавицу Москву.
Не в том, конечно, дело, что больше никогда доктор Петрович не встретит так
их же внимательных, в то же время и мудро-лукавых или мудро-печальных гла
з. Как будто через них сама вечность терпеливо и доброжелательно общалас
ь с ним, разрешая говорить и слушая одного из своих многочисленных нераз
умных детей.
А в том, что он сам, своей волей вынес тот приговор. Когда подписывал рапор
т на командировку и радовался, что осчастливит Сулеймана. Осчастливил. Ч
ей-то московский голос в ушах: «Что это вы к нам сюда таких темных присыла
ете Ц подземными переходами не могут пользоваться!» Вот она, главная му
дрость, чтобы нам выжить. И в глазах Сулеймана прыгнула бы знакомая искра.
Пользоваться подземными переходами. Вот он, свет… Как когда-то Ц транше
ями и блиндажами.
Вот и еще один груз, который никогда не снимешь с сердца.
Кто думал о таких потерях тогда, в эшелоне, где молодые нахальные призрак
и с химическими глазами пересекали Австрию и Венгрию, клюя носами в такт
вагонной качке, обсыпая великую победу… Все потери были позади, и ни одно
й Ц впереди.
Ц А мне в то девятое мая палец замком прищемило, Ц поделился артиллерис
т еще одной болью. Ц Раззявил варежку, едрено шило! Я прыгаю, а батарея рже
т: хорошо, что прищемил полпальца, а не… Во, видал? Ц И гордо показал послед
нее ранение войны на своей батарее.
Действительно сплющенный палец, широкий как ложка. Победная отметина.
Что ж… Мог бы и доктор Петрович сейчас рассказать, как они оконфузились в
последний день войны всей своей ротой, а вернее Ц ее боевыми остатками, к
оторых после тех арийцев-патриотов на Рабе не хватало даже на усохший вз
вод.
«И вот бери траншею, Ц мысленно сказал он глазам Сулеймана. Ц Без артпо
дготовки, по белой ракете. Траншея на высотке такой лысой, оттуда нас хоро
шо видно. И пугали нас оттуда всю ночь Ц из пулеметов, трассирующими: мол,
не суйтесь, такие-сякие! А отсюда старшина пинками поднимает: вперед, таки
е-сякие! Рыжиков, не отставать! Он с той контузии меня все в симулянтах чис
лил. А день такой чудесный, первый день был весенний, по-настоящему солнеч
ный, чистый… От земли пар идет, травой пахнет. Жить хочется, как никогда. Кр
адемся, пригибаемся, даже «ура» кричать боимся. Только в душе костеришь в
сех подряд: кому она нужна, траншея эта, кто ее придумал напоследок? Сотню
снарядов пожалели или там залп «катюш», а тут торчи под пулеметом. Одна хо
рошая очередь Ц и на всех хватит… А они молчат, сволочи, ближе подпускают
, под прицельный огонь. Чтобы прошить наверняка. Ох, неприятно на мушке кру
титься! Где пригнешься, где приляжешь, где на пузе поизвиваешься. Шорох, ил
и там камень под ногой, или своя лопатка об автомат брякнет Ц все сразу шм
як на землю, носом в нее тык, и до старшинского пинка никто не шелохнется…
Метров каких-нибудь триста, а штурмовали больше часа. И чем ближе, тем стр
ашнее. Ни под каким огнем так подниматься не хотелось, как под этим молчан
ием. Ну, точно, всем конец. Последние секунды на свете живем… А метров за дв
адцать вообще с жизнью простились. Все гранаты, которые были, в нее поброс
али, поднялись Ц и «ура!». От страха только очень уж пискляво. Ну, впереди с
ебя вслепую поливаем из автоматов и прыгаем… Без единой потери. Потому ч
то траншея пустая. Ни души, только пыль и дым столбом от нашей пальбы. Осмо
трели, облазили Ц пулеметное гнездо, гильзы свежие от ночной стрельбы, г
де фляжка, где фуражка брошенная, и ни одного фрица. Где? Что? Какой приказ б
удет? И тут из одного завала, из укрытия осыпанного, кто-то вылезает. Мы хва
ть за автоматы, а он на чистом русском, да так загибает, заслушаешься: «Вы ч
то, охмурели, такие-сякие?! Психи, так вас и растак! Война-то давно кончилас
ь, а они все воюют, выслуживаются! Спать человеку не дают!» В общем, сидел та
м наш боец с рацией, один во всей траншее, отсыпался. Ему-то каково? А нам? Кт
о где стоял, там и сел, ослабели от смеха. Хоть плачь, хоть смейся. Какими иди
отами только что выглядели, на подступах к пустой траншее, да еще после ко
нца войны! Клоуны, и только… Цирк! Старшина от обиды плюется, от самой Волг
и дошел, чтобы так под конец оконфузиться… Попасть в мартышки…»
Он рассказал бы это и артиллеристу в ответ на расплющенный палец. Если бы
не глаза Сулеймана, смотревшие издалека с всепонимающим сочувствием: «П
равильно, теперь другим надо рассказывать. Правильно, ничего…»
Что он теперь сможет рассказать под этим взглядом?
А кто-то должен знать, чем тогда кончилось. И для всех, и для каждого. Просто
знать, чтобы передать потом дальше. Как передал бы Сулейман, обещавший эт
о без всяких слов. Просто той искрой в глазах. Принято, понял…
Как кончилось? Вот шли, ползли, сгибались, мечтали о конце. А он пришел Ц ка
к же так? И это все? Обсыпанная дымная траншея, тупая боль в ушах, усталость
и конфуз. И никого, с кем за все рассчитаться. Как же оставить все это? Как же
тот голенький мальчик, младенец со сморщенным старческим личиком, прико
лотый к украинской сосне плоским немецким штыком? Как же мертвая девушка
в кузове брошенного бронетранспортера со следами всех возможных и нево
зможных надругательств? Как же колонна наших пленных, расстрелянная пря
мо на дороге, полтысячи ребят в кальсонах и рубашках, пропитанных кровью?
Как же? Как же? Как же? Только дошло до расчета Ц и кончилось? Ну нет, не за та
ким концом мы шли!
«Вот тут нам мало показалось, Ц был готов он сказать Сулейману после его
возвращения. Ц Тут подавай еще. Правда, потом немного душу отвели, эсэсов
цев отлавливали, которые к американцам за реку просачивались. Сортирова
ть их научились по подмышке. Хенде хох Ц и туда. Есть татуировка с группой
крови Ц ага, эсэсовец! Значит, в комендатуру, Ц может, важная птица. Прост
ые сами шли на сборный пункт, даже без конвоиров. Записки им давали: взяты
в плен ефрейтором такой-то роты такого-то батальона такого-то полка сто
шестой грардейской воздушно-десантной… В общем, Рыжиковым. Мало ли что…
Может, наградят за них. Хотя пока они бредут, раз пять можно новыми записка
ми снабдить, что все подряд и делали. И тут случалось всякое. Не знаю, надо т
еперь об этом вспоминать или не надо, забыть напрочь. Один эсэсовец снача
ла часы золотые совал, вроде добровольное пожертвование, а когда не помо
гло, стал выворачиваться, нихт комендатура. Васька Ляшенко поддал ему са
погом в зад. Тот оскорбился, впал в истерику: мол, я вашу низшую расу презир
аю. Хохочет, сволочь, орет и показывает, как он под Москвой пятнадцать наши
х деревень сжег, а наших девушек вот так… Хохочет и показывает как. А у Вас
ьки в Черниговской области двух сестер изнасиловали и на глазах у матери
сожгли в сарае с заложниками. Матери глаза выкололи и язык отрезали Ц за
партизан. Это где «Подпольный обком действует». Он в красноармейской кни
жке письмо из сельсовета носил, что, «дорогой наш земляк, мать твоя жива, н
о сошла с ума и писем писать не может, поэтому писать будем за нее мы, уцеле
вшие односельчане». Ну он и… В общем, не довел».
«А почему, Юрий Петрович? Ц спросил бы Сулейман после молчания. Ц Почем
у не вспоминать? Он не ребенка убил. Раз было Ц надо вспоминать. А то вспом
инают то, чего не было, и не спрашивают, надо или не надо… Извините…»
Вслед за ним уплывало его последнее «извините» Ц не просьба, а какое-то з
атаенное мягкое, но настойчивое утверждение.
В общем, оно много раз кончалось. Как потом выяснилось. И в том числе когда
некто добродушный и тощий лежал на майской травке, подставив солнцу лесе
нку юных ребер и блаженнейше щурясь. А рядом пленный немец, передвигаясь
на корточках, аккуратно и бережно выкладывал кирпичными уголками, белен
ыми известью, заветный секрет победителей: «Приказ начальника Ц закон д
ля подчиненных!» Шло оформление полкового лагеря. И некто дремлющий был
юный доктор Рыжиков, гвардии ефрейтор ВДВ, получивший задание от старшин
ы. Линейки, лозунги, дорожки, уставные основы, наглядная агитация Ц было о
т чего возомнить себя архитектором. Тем более немец попался исполнитель
ный и усердный, в работе Ц педант. Строго по линеечкам выложил «Приказ…»
Ц взялся за следующее, сверяясь с руководящей бумажкой. «Живи по уставу
Ц завоюешь честь и славу!»
Старшина занял первое место в дивизии и получил трофейные часы от генера
ла. И заметно потеплел к доктору Рыжикову за таковой художественный дар.
Тут он был вправе вполне добродушно добавить:
Ц Я-то что! Вот у школьного друга талант так талант! За него фрицы и картош
ку на кухне чистили, и автомат ему драили, и даже дневальными под грибком с
тояли. Издали со старшинского конца, видна фигура Ц ну и ладно. А он рядом
спать завалился на травке да еще приказал свистнуть, если замаячит начал
ьство. Фриц все исполняет: стоит, свистит… Все-таки у них эта аккуратность
в крови…
Ну что ты нам скажешь, если едва в семнадцать пошли воевать, а в девятнадца
ть чудом уцелели да еще победили?
И думали тогда: все кончилось! А оно все кончается и кончается, никак не ко
нчится и до сих пор. Пока живут эти люди, что толпятся вокруг, все еще не вер
я своей жизни. И еще неизвестно, сколько продлится и после них.
Митинг уже разбивался на кучки, потирающие руки перед неофициальной час
тью. От одной из них к их скамье почему-то направился представитель.
Ц Ладно! Ц сказал он с нескольких шагов артиллеристу. Ц Иди, тебя зовут
. Решили по-твоему, все вместе, старшие с младшими… Не разделяться. Только
ты тоже. Не размахивайся, просят, а то после второй так уже начинает выиски
вать блох… Пошли, еще доехать надо, сегодня и минометчики с нами… Гвардей
ские.
Ц То-то! Ц принял капитуляцию артиллерист, гордо глянув на доктора Рыж
икова. Ц А то «порядок», «порядок»… Ну чего там поминать! Давайте и десан
тника возьмем? Один вот десантник остался, остальные отпрыгались. Не объ
ест небось. Порции во какие! Идем, десантник, с нами, с артиллерией не соску
чишься! Устроим артподготовку… Идем, че тосковать…
Ц Нет, Сулейман, Ц сказал ему, как через вату, доктор Рыжиков.
Ц Какой Сулейман? Ц удивился сосед. Ц Я что, азиат тебе, что ли? Свой, коре
нной, Петром мать назвала!
Ц Извините, Ц в самом деле встряхнулся доктор Рыжиков. Ц Это я что-то с
о сна. О другом… Я еще подожду. Мне бы летчика надо увидеть…
Ц Какого такого? Ц снова удивился артиллерист.
Ц Который, вы говорите, приехал… С лицом… Из газеты.
Ц Тю, проснулся! Ц Артиллерист надивиться не мог на такого соседа. Ц Пр
оспал ты его! Давно выступил летчик, высказал благодарность подпольному
доктору и заспешил в воинскую часть, на встречу его пригласили… Доктора,
говорит, умру, но найду. Я тебя-то толкнул: мол, смотри! А ты только носом клю
нул… Будто с войны не отоспался. Ну идем, что ли?
Ц Нет, Ц вздохнул доктор Рыжиков. Ц Спасибо, братцы, за поддержку. Тогда
бежать надо. А он какой из себя, раз посмотреть не удалось?
Ц Да какой… Ц прикинули артиллерист и представитель. Ц Ну, обычный… Р
оста вот такого… Говорит в нос немного, как с насморком…
Ц А лицо? Ц спросил доктор Петрович.
Ц Что лицо… Обычное, красноватое только. Как у горелых… ну, танкистов, ле
тчиков… А так нормальное. Только брови как будто прилепленные… А так все
нормально… Ну, мы тогда пошли… добивать фрица… Вот народ ждет, извини, бра
т… Места забронированы, а то давай…
Доктор Рыжиков конфузливо остался. Вот и увидел больного. Все проверил
Ц как срослись швы, не выпирают ли рубцы, как сидит черепная заплата, как
образовался волосяной покров, прямо ли посажен нос… Полное обследовани
е. Всего, что он так и не видел с тех пор. Со дня проводов живого Сулеймана и
укутанного от посторонних взглядов больного Туркутюкова.
В этом печальном конфузе его и обтекала городская толпа, получившая дост
уп в центральный свой сквер. В ее волнах как всплески Ц знакомые лица, нез
накомо глядящие на монолит фронтовиков. Словно это не те знакомые, сосед
и, сослуживцы, встречные-поперечные, которых видишь каждый день и нет-нет
не очень почтительно толканешь. А сейчас попробуй задень! Ого! Ясно, кто д
о Берлина дошел.
Как культуристический утес над рядовыми волнами всплыл отец его будуще
й внучки. Или, может быть, внука. Руки сложены на могучей груди, мышцы играю
т под сетчатой майкой. Вроде бы ничего не берет человека-атлета с электро
нной начинкой. Но доктор Рыжиков видит: берет. Потому что впервые на непро
биваемом лице отвергнутого Валеры Малышева появилась растерянность. И
безответный пока еще вопрос: за что? Что может быть печальнее на свете, чем
развалины вчерашней уверенности… И Валера, не подозревая того, стал бли
же сердцу, полному потерь. Это еще что! Еще помучает она нас с вами. Еще пому
чает. Готовьтесь, Валера, ко многому.
Унесло Валеру Ц принесло Чикина. Наоборот, маленького, несмелого, кого-т
о ищущего в толпе фронтовиков виноватыми глазками. Не нашел. Не туда смот
рит. Глаза разбегаются. Столько наград, старых ран, костылей… Не нашел Ц ч
ья-то хозяйская рука дернула в сторону: хватит глазеть, опоздаем! Он уходи
т и оглядывается, уходит и оглядывается прежде чем совсем затеряться. По
д руку с энергично тянущей женой, истицей Чикиной, как послушный вагончи
к за властным паровозом. Все дальше и дальше по запруженной улице, в гости
или на прогулку, по общим семейным делам. С двумя высшими инженерными обр
азованиями Ц но без обоняния, как бы уплаченного за столь счастливое во
сстановление семьи…
Еще прилив Ц больной дядя Кузя Тетерин. Среди своих, деповских, увлекаем
ый ими в заветную сторону. Только осторожно, послал ему вслед предостере
жение доктор Рыжиков. Осторожно, дядя Кузя, помни про голову. Хоть бы что, к
рутит ею туда и сюда, посмеивается, скажешь Ц не поверит, что в ней что-то с
идит, уютно вросшее в ее внутренность. Пугаете, скажет, придумали…
…Синеглазая девочка с бантиком и флажком на плечах у бодро идущего шефа
Валеры Малышева. Полное счастье Ц все дети одинаковы, все на плечах, все с
меются и машут флажками.
…Жена архитектора Бальчуриса. Одиноко-растерянная в завихрениях давки
пробирается через нее к какой-то своей цели, а ее относит, относит… Взять
на буксир и помочь, провести сквозь течение, доставить в спокойную гаван
ь. А что в спокойной гавани? Вернее, кто?
Так можно все проспать, сказал он себе. От летчика до Мишки Франка. Пора по
дниматься!
Ц Пра-ашу рассаживаться! Пра-ашу! В первый рад Героев Советского Союза, к
авалеров орденов Ленина и Славы! Остальные Ц во второй и на корточки! Сто
имость Ц два рубля!
Начинались групповые фотосъемки, и над сквером носились боевые команды
фотографов.
Несколько баянов и аккордеонов, принесенных, возможно, с войны, грянули в
разных концах «Катюшу», «Клен зеленый» и «Темную ночь». Им вторили радио
лы в окнах соседних домов и уличные репродукторы. По асфальту зашаркали
танцы.
Доктор Рыжиков взялся за свой велосипед.
Ехать через толпу было, конечно, невозможно. Можно было только пробивать
ся солдатским шагом, расслаивая себе путь велосипедным колесом.
Но пробиваться все быстрее, чтобы не опоздать к Мишке Франку. Он знал, что
там уже ничего не мог сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45