И главное, операции случались бескровные, быстрые, качеств
енные. Даже в себя успевали прийти. «Вы меня слышите? Слышите?» Они слышали
, что больше теперь бояться нечего, смотрели ему в глаза. Засыпали, успокое
нные. Или думали, что засыпали. И главное, никак не угадать, начнет потрево
женный мозг взбухать или обойдется. И когда… То сидишь сутками Ц ничего,
отойдешь на час Ц все. Все удушено, что можно удушить.
Почему когда что-то найдешь, чувствуешь не радость, а вину?
И неужели так все?
И доктор Мортон ждал суда всех, умерших от боли, когда придумал эфирный на
ркоз? И Пастер Ц умерших от бешенства? Может, тогда и Флеминг Ц тех, кто не
дождался пенициллина? Доктор Рыжиков почувствовал, что зашел далеко, не
по чину, и вернулся на свой больничный двор. Он перестал слышать районног
о коллегу и даже не заметил, куда тот свернул, не успев, как ему показалось,
поблагодарить за какое-то приглашение и отказаться ввиду постоянной за
нятости. Потому что вечера он не мог проводить даже дома.
В родимом закутке все еще светилось новогодними следами. Еще не сняли ел
ку, которую он установил в коридоре, еще серебрились на стенах мультяшки
и звездочки, нарезанные из фольги. Над этим трудились все, у кого двигалис
ь руки, во главе с доктором Рыжиковым.
Сильва Сидоровна держала для входящих метлу-снегочистку, заставляла по
сетителей переобуваться в войлочные бахилы и вообще свирепствовала. До
ктор Рыжиков должен был подчиняться на общих основаниях. Сейчас он решал
, взять в палату еще одну девочку или принести ее в жертву ветеранской оче
реди, поэтому излишне резко дернул за шнурок и затянул его насмерть. Твер
дый маленький мокрый узелок отвлек его от дум насущных. Доктор Петрович
несколько раздергался и порвал его, чтобы скорее влезть в казенную обувь
. Сильва Сидоровна от своего коридорного столика следила за ним требоват
ельным взглядом, даже не думая проявить хоть малую уступчивость.
В мужской палате старичок аптекарь читал Туркутюкову и Чикину вслух «Ка
вказского пленника» Льва Толстого. Сначала доктор Рыжиков хотел принес
ти «Двенадцать стульев», но подумал, что от смеха могут повредиться свеж
ие швы на бедном лице летчика. «Кавказского пленника» он любил за то, что т
ам человек упорно и без истерики выходил из безвыходного и был хорошим м
астером. Он знал его наизусть. «Служил на Кавказе офицером один барин. Зва
ли его Жилин.» От этих первых слов до последних своих собственных: «Видит
е, надо царапаться». Больше всего его молчаливо удивляло то, что один и тот
же человек написал «Кавказского пленника» и «Хаджи-Мурата».
Старичок в больничном халате и неизменной тюбетейке, прикрывавшей снес
енную маковку, был похож на восточного мудреца. «Жилин поднял голову, Ц д
обрался он до любимого места доктора Рыжикова. Ц Перед ним стояла на кра
ю ямы…»
Ц Видите, надо царапаться, Ц закончил доктор Рыжиков, после того как ст
аричок дочитал. Ц Я тут еще «Василия Теркина» принес на завтра. Это здоро
во подбадривает.
Ц Правда? Ц Глянув на него поверх очков, старичок как бы удивился, что ко
го-то здесь надо подбадривать.
Ц Так точно. «В глубине родной России, против ветра, грудь вперед, по снег
ам идет Василий Ц Теркин немца бить идет…»
Ц Правда, Ц согласился старичок.
Странно, что тут не было Сулеймана.
Час был уже поздний. Чуть скрипнула дверь в коридор. В свете дежурной ламп
ы лицо неподкупной Сильвы стало еще неподкупнее. Чуть более неподкупным
, чем обычно. Словно она что-то совершила.
Ц Что? Ц спросил доктор Рыжиков.
Ц Ничего… Ц пожала она прямыми плечами.
Доктор Рыжиков шагнул к палате девочек, и Сильвин взгляд что-то выдал. Он
открыл дверь Ц там раздался воробьиный писк, и две старожилки Ц Жанна И
сакова и девочка с пришитой кистью Ц нырнули с головой под одеяло. Тольк
о одна нарушительница режима не успела мобилизоваться и замести следы, т
ак и застыв посреди комнаты в своей полосатой пижамке. Будучи застигнута
врасплох, несчастная зарыдала, стоя босыми ножками на импортном разноцв
етном веселом линолеуме.
Он понял, что девочки играли в коридоре и Сильва Сидоровна дала им немой з
нак спасаться от строгого доктора.
Пораженный, он положил ладони на стриженую головку Ц маленькую и тверду
ю как орешек.
Ц Ну-ка, Ц сказал он, Ц кто это тут разревелся? Ну-ка, мы тебе кое-что пока
жем… Ну-ка, посмотрим…
Разревелась новенькая, которой раньше тут не было. Доктор Рыжиков легко
посадил ее на кровать, укутал одеяльцем и достал из кармана калейдоскоп.
Навел его на свет, стал поворачивать. Девочка заинтересовалась, затихла.
Через всю палату под потолком крест-накрест были протянуты шнурки с нов
огодними картинками, яркими как морской семафор. На них приветливо висел
и полосатые зебры и черти, крокодилы и обезьяны, японские красавицы и пор
осята, притом каждый при деле. Волк, например, в белом халате облизывался п
од марлевой маской, оперируя зайца. Медведь ехал по вызову на черепахе Ц
«скорой помощи».
Потом он быстро набросал на запасном листе своим огрызком полосатую фиг
уру со стриженой головой, которая пустила из глаз три ручья и уже образов
ала вокруг себя небольшое море, в котором барахтались разные другие люди
.
Натуральная стриженая девочка совсем просохла, узнав себя в произведен
ии искусства. Она хихикнула, а доктор Рыжиков утер ее глазенки кусочком ч
истой марли, которую всегда носил в халате, подобрав заодно и сопельки по
д носом. То, что эта девочка оказалась в палате, его нисколько не удивило. О
н ведь сам ее принимал, продолжая потом по привычке думать, кому отдать св
ободное место Ц новой девочке или фронтовику. Его сердце разрывалось ме
жду детьми и фронтовиками.
Эта неестественно маленькая и крепкая девочкина головка, которой, кажет
ся, гвозди можно забивать, очень сильно болела. Глаза уже от этой непрерыв
ной боли были как оглушенные. Уже стала глохнуть и слепнуть.
Как всегда, горе жрет деньги. Мать с отцом истратили сотни на санатории и п
оездки к врачам. Как всегда, доехали до Москвы и вернулись обратно в свою д
етскую больницу. Здесь ее и нашел доктор Рыжиков, который два раза в недел
ю обязательно приходил проверять все детские головные боли. Он долго про
бовал и щупал этот крепенький орешек, водил перед глазами молоточком, пр
оверял пальцами глазное яблоко, всматривался в маленький череп на рентг
еновском снимке. Этот отец тоже со страхом ожидал, что его снова пошлют на
какие-нибудь южноуральские грязи или северокавказские воды. Все по тому
же кругу. Путевки, билеты, долги. Но доктор Рыжиков сказал, что надо оперир
овать. Отец испугался еще больше.
Ц Понимаете, Ц мученически вздохнул доктор Рыжиков всегда страдавший
от этих объяснений, Ц наш череп состоит из долек. У детей они соединяютс
я хрящиком…
Он нарисовал, что бывает, когда хрящик слишком рано костенеет и череп не м
ожет раздвинуться вместе с растущим головным мозгом. Все там, оказываетс
я, сдавливается, как в паровом котле. Так и глаза на лоб вылезут. А надо-то в
сего исправить ошибку природы Ц взломать эти закостеневшие швы.
Ц Как так?! Ц пересохло у отца в горле. Ц Голову ломать?
Поэтому-то доктор Рыжиков и вздыхал от объяснений. Люди странны в своем ж
елании знать правду о себе и своих близких и одновременно в страхе этой п
равды. Почему бы не перевалить тогда эту правду на тех, кому положено, а са
мим спокойно ждать? Доктор Рыжиков стал терпеливо объяснять, что эта опе
рация всем давно известна и отработана и дальше черепной кости никуда ле
зть не надо, поэтому бояться нечего…
Ц Голову ломать не дам! Ц сказал отец, прямой как палка. Ц Так лечите…
Переговоры пока еще шли, и доктор Рыжиков, с отвращением слушая себя, пуга
л непокорного папу усилением головных болей, слепотой, глухотой и идиоти
змом. Папе же казалось, что все как раз и бывает от операций, когда голову р
азбивают, как глиняный горшок.
Пожалуй, тут не обойтись без Сулеймана, подумал доктор Рыжиков, усыпив де
вочек и тихо отступая из темной палатки.
А учителя в школе думали, что девочка просто глупая и ленивая и только при
творяется с головной болью. Кричали на нее, ставили в угол, выгоняли с урок
ов, слали за родителями. Она плакала, положив на парту болевшую голову, ког
да не решалась задачка про велосипедистов, едущих из двух точек навстреч
у друг другу.
Ц Идите, Сильва Сидоровна, Ц сказал он привычно. Ц Я тут покумекаю…
Ц Куда ж идти? Ц огрызнулась она. Ц Скоро утро… Сами идите, если хотите.
Ц Я уже ходил, Ц грустно сказал доктор Рыжиков. Ц И вернулся. Ничего там
хорошего нет.
Ц Где? Ц подозрительно посмотрела на дверь Сильва Сидоровна, отнеся эт
о к внешнему миру.
Но доктор Рыжиков имел в виду весь мир вообще.
43
Окна чикинско-рязанцевского дома смотрели на него по-разному. За чикинс
кими занавесками угадывались музыка и праздник, сытный ужин и веселая ко
мпания. Из форточки Рязанцевых стрельнул окурок и шипя ткнулся в снег. До
ктор Рыжиков удивился такой смелости Женьки: не иначе Ц матери не было.
Но мать была, и был еще кто-то.
Дверь открыл Женька. Он был рассеянно-взволнован и даже как-то высокомер
ен. В тесном коридоре доктор Рыжиков скинул пальто и, ничего не подозрева
я, шагнул в комнату. И обнаружил там пир. Пир был семейный.
Женькина мать принарядилась. Темно-вишневое плюшевое платье было извле
чено на свет от долгого висения в шкафу. Кокетливая тряпочно-алая розочк
а украшала левое плечо. Белый кружевной воротничок, подведенные глаза, к
ричащее пятно помады, белая маска пудры, блестящие глаза, распущенные во
лосы Ц все было полно веры в женские чары. Она с гордостью поставила докт
ору Рыжикову стул и вытерла его ладонью. Потом принесла с кухни чистую та
релку, вытирая на ходу той же ладонью. Поставила свежую рюмку, наложила хо
лодца.
Ц Ну… Ц И посмотрела сияющим взглядом.
Доктор Рыжиков должен был оценить стол и все окружающее. Он оценил. Стол л
омился от бутылок водки и розового портвейна. Запотевший графин с пивом,
два блюдца с холодцом, два с пельменями, колбасы, копченая рыба, икра… Бога
тые соседи могли лопнуть от зависти. Этого хватило бы едоков на пятнадца
ть.
Но герой был один.
Его и демонстрировали доктору Петровичу.
Он возлежал на хозяйском диване, около стола, в окружении посуды с объедк
ами, бокалов и рюмок. Под локтем и спиной Ц высокие подушки. Но от ног, задр
анных на спинку дивана, волнами расходился неистребимый запах нейлонов
ых безразмерных носков, не снимаемых ни днем, ни ночью по крайней мере пол
года. Узкие потертые брючишки задрались, открыв полоску белой и тощей но
ги. Тем более белой, что на ней жирно синели татуированные линии. На худом
остроносом потасканном личике слезились глаза Ц то ли от тепла, в котор
ое сегодняшний падишах редко попадал, то ли от надорванных слезопроводо
в.
И над всем этим вились и копнились поразительно черные кудри пришельца.
Черные, как разбойничья ночь. И бакенбарды.
Не четыреста наложниц хлопотало вокруг падишаха, а одна поношенная посу
домойка из городского ресторана. Но радости и гордости, с которыми она вз
ирала на него, хватило бы на десять космонавтов.
Женька с краешка терся о тощие ноги пришельца и тоже млел. Его затылок том
но поглаживала тощая белая ручка с жирно-зеленым фантастическим рисунк
ом Ц двуглавый адмиральский якорь, обвитый вместо цепи толстой змеей, м
ощный хвост которой уходил вверх, сжимая тощую белую руку где-то выше лок
тя.
Доктор Рыжиков понял, что это библейский сюжет. Возвращение блудного отц
а. Доктор Рыжиков был прав Ц Женькин отец отнюдь не оказался бедным чере
пом, над которым вздыхал Женька.
Падишах надменно оглядел доктора Рыжикова. Слезящиеся черные глаза он в
ытирал подушечкой большого пальца. В общем, у него был вид сильно поношен
ного и выброшенного из табора за паршивость цыгана. Но на доктора Рыжико
ва он показал Ц как цезарь на раба.
Ц Хахаль приперся? Не может вечер обождать?
Это была самая лестная из всех оценок женских прелестей Женькиной матер
и. Она так это и поняла и радостно зарделась:
Ц Да что ты, Паша! Скажешь тоже! Они приличные люди, из родительского коми
тета! С Женькой занимаются, учат, пальто купили…
Ц Пальто… Ц отмахнулся шах тощей татуированной лапкой. Ц Знаю я этих
культурных… Не видел, что ли? Комитет… Да ладно, пусть присаживается, не об
ъест… Присаживайся, комитет… Я не сердитый. Бабам тоже жить хочется, я пон
имаю…
Нотка попранного достоинства заиграла в его томном голосе. Еще бы, если в
сюду таились обида и предательство.
Ц Шефы… Ц пошевелил он носком. Ц Только хозяин из дому, как шефы тут как
тут… Знают, коты, над каким салом шефствовать…
Видит бог, тут салом и не пахло.
Ц Паша… Ц сказала Женькина мать.
Ц Что Ц Паша? Может, Паша не наша? Может, Паша тут лишний? Так так и скажите!
Выметайся, мол, Паша, эта хата не ваша… Я все по-человечески пойму Ц и до св
идания… На холод, на мороз… По сугробам. Не впервой…
Женька напрягся под якорем, гладившим его затылок.
Бездна слабости духа и тела лежала на старом семейном диване. Собственны
й вес Ц едва за пятьдесят кило. Нечто без дна, без малейшей опоры, на котор
ую можно бы было надеяться хоть секунду. Но в то же время бездна самомнени
я и обидчивости. Кипение чувств, мгновенно меняющих направление. Сладост
растное актерство, которому все равно, полный или пустой зал, молчание ил
и аплодисменты, ибо оно видит и слышит только себя. Падишах, космонавт, кол
умб, викинг. Он победил и вернулся. Он устал. Его оскорбили в лицо. Он обидел
ся.
Он казался себе всем на свете, кроме того, чем был. И это была единственная
сцена в мире, с которой его не гнали.
Доктор Рыжиков как к стулу прилип Ц не мог прийти в себя. Он доверил свои
честь и достоинство Женькиной матери.
Ц Скажи ему, пусть выпьет, Ц сжалился падишах. Ц Если пришел… Чего сиди
т как недоделанный? Да, Женька? Женька один меня любит. У-у, молодец! Мужик м
ужика чует издалека. Женька не скурвится, не продаст… Женьке верить можн
о… Свой парень…
Каждая новая иллюзия наполняла глаза импровизатора потоком слез, и он их
тер большими пальцами, которые вытирал тут же о скатерть. Бедный Женька, с
колько он еще такого наслушается, принимая юным сердцем за чистую монету
…
Ц Женя молодец, Ц не нашел лучшего начала доктор Петрович. Ц Учиться л
учше стал…
Ц А?! Ц гордо осмотрелся вокруг Паша. Ц Я знаю, кто тут кто! Женька… Ц Он
притянул его к себе с легким рыданием. Ц Отцовский корень… Женька, друг…
Приезжаешь вот так в родной дом, а тебя… После стольких… Головой в снег… Х
оть три копейки дадут на трамвай, Женька? Женька, друг…
Повесив голову, он ослабел в мрачной свой философии.
Потом вдруг очнулся, обвел всех глазами, остановился на докторе Рыжикове
. Приподнялся, протянул лапку с якорем.
Ц Паша…
Доктор Рыжиков поймал в свою широкую ладонь что-то хилое и влажноватое, в
роде тощего лягушонка.
Ц Юра… Ц от неожиданности сказал он.
Ц Ну, Юра так Юра, Ц меланхолично согласился Паша. Ц Пусть будет Юра. Вы
пьешь, Юра, на бутерброд? Где-то я тебя видел… Ты в Кустанае в медвытрезвит
еле не работал?
Ц Нет… Ц сказал доктор Рыжиков.
Ц А в Караганде? Ц всмотрелся в него Паша.
Ц Тоже нет…
Ц Может, в Чарджоу? Ц метнулся Паша в другой регион. Помучившись загадк
ой типичности рыжиковского лица, он неожиданно переключился: Ц Анекдот
ы хоть знаешь?
Ц Знаю один, Ц несмело сказал доктор Рыжиков.
Ц Ну-ка давай, Ц разрешил падишах.
Ц Да он простой, Ц позволил себе доктор Рыжиков. Ц Идет обходчик, а на р
ельсах человек лежит. Ну, он подходит и спрашивает: зачем лег? Тот говорит:
да вот жизнь надоела, пусть меня переедет поезд из Новосибирска. А обходч
ик ему вежливо говорит: у вас ничего не получится. Почему? Потому что здесь
пройдет поезд в Новосибирск, а из Новосибирска рельсы рядом.
Он закончил доклад. Падишах с подозрением промолчал. Женькина мать остор
ожно хихикнула. Женька залился как колокольчик.
Ц А чего тут смешного? Ц спросил его Паша.
Ц Да поезд-то какой задавит, все равно! Ц воскликнул догадливый консул
ьтант, желавший, чтобы все здесь понимали друг друга. Ц А он: из Новосибир
ска!
Ц Все равно! Ц тяжело задумался Паша. Ц Ох нет, товарищи, не все равно…
Он резко вылил в себя рюмку водки и сделал несколько больших глотков пив
а. И быстро вышел весь. То есть перестал быть демоном, философом, падишахом
, колумбом. А стал самим собой. То есть прилагал много сил, чтобы не уронить
голову в тарелку с холодцом, и долго целился вилкой в маринованный болга
рский огурец из блатных ресторанных запасов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
енные. Даже в себя успевали прийти. «Вы меня слышите? Слышите?» Они слышали
, что больше теперь бояться нечего, смотрели ему в глаза. Засыпали, успокое
нные. Или думали, что засыпали. И главное, никак не угадать, начнет потрево
женный мозг взбухать или обойдется. И когда… То сидишь сутками Ц ничего,
отойдешь на час Ц все. Все удушено, что можно удушить.
Почему когда что-то найдешь, чувствуешь не радость, а вину?
И неужели так все?
И доктор Мортон ждал суда всех, умерших от боли, когда придумал эфирный на
ркоз? И Пастер Ц умерших от бешенства? Может, тогда и Флеминг Ц тех, кто не
дождался пенициллина? Доктор Рыжиков почувствовал, что зашел далеко, не
по чину, и вернулся на свой больничный двор. Он перестал слышать районног
о коллегу и даже не заметил, куда тот свернул, не успев, как ему показалось,
поблагодарить за какое-то приглашение и отказаться ввиду постоянной за
нятости. Потому что вечера он не мог проводить даже дома.
В родимом закутке все еще светилось новогодними следами. Еще не сняли ел
ку, которую он установил в коридоре, еще серебрились на стенах мультяшки
и звездочки, нарезанные из фольги. Над этим трудились все, у кого двигалис
ь руки, во главе с доктором Рыжиковым.
Сильва Сидоровна держала для входящих метлу-снегочистку, заставляла по
сетителей переобуваться в войлочные бахилы и вообще свирепствовала. До
ктор Рыжиков должен был подчиняться на общих основаниях. Сейчас он решал
, взять в палату еще одну девочку или принести ее в жертву ветеранской оче
реди, поэтому излишне резко дернул за шнурок и затянул его насмерть. Твер
дый маленький мокрый узелок отвлек его от дум насущных. Доктор Петрович
несколько раздергался и порвал его, чтобы скорее влезть в казенную обувь
. Сильва Сидоровна от своего коридорного столика следила за ним требоват
ельным взглядом, даже не думая проявить хоть малую уступчивость.
В мужской палате старичок аптекарь читал Туркутюкову и Чикину вслух «Ка
вказского пленника» Льва Толстого. Сначала доктор Рыжиков хотел принес
ти «Двенадцать стульев», но подумал, что от смеха могут повредиться свеж
ие швы на бедном лице летчика. «Кавказского пленника» он любил за то, что т
ам человек упорно и без истерики выходил из безвыходного и был хорошим м
астером. Он знал его наизусть. «Служил на Кавказе офицером один барин. Зва
ли его Жилин.» От этих первых слов до последних своих собственных: «Видит
е, надо царапаться». Больше всего его молчаливо удивляло то, что один и тот
же человек написал «Кавказского пленника» и «Хаджи-Мурата».
Старичок в больничном халате и неизменной тюбетейке, прикрывавшей снес
енную маковку, был похож на восточного мудреца. «Жилин поднял голову, Ц д
обрался он до любимого места доктора Рыжикова. Ц Перед ним стояла на кра
ю ямы…»
Ц Видите, надо царапаться, Ц закончил доктор Рыжиков, после того как ст
аричок дочитал. Ц Я тут еще «Василия Теркина» принес на завтра. Это здоро
во подбадривает.
Ц Правда? Ц Глянув на него поверх очков, старичок как бы удивился, что ко
го-то здесь надо подбадривать.
Ц Так точно. «В глубине родной России, против ветра, грудь вперед, по снег
ам идет Василий Ц Теркин немца бить идет…»
Ц Правда, Ц согласился старичок.
Странно, что тут не было Сулеймана.
Час был уже поздний. Чуть скрипнула дверь в коридор. В свете дежурной ламп
ы лицо неподкупной Сильвы стало еще неподкупнее. Чуть более неподкупным
, чем обычно. Словно она что-то совершила.
Ц Что? Ц спросил доктор Рыжиков.
Ц Ничего… Ц пожала она прямыми плечами.
Доктор Рыжиков шагнул к палате девочек, и Сильвин взгляд что-то выдал. Он
открыл дверь Ц там раздался воробьиный писк, и две старожилки Ц Жанна И
сакова и девочка с пришитой кистью Ц нырнули с головой под одеяло. Тольк
о одна нарушительница режима не успела мобилизоваться и замести следы, т
ак и застыв посреди комнаты в своей полосатой пижамке. Будучи застигнута
врасплох, несчастная зарыдала, стоя босыми ножками на импортном разноцв
етном веселом линолеуме.
Он понял, что девочки играли в коридоре и Сильва Сидоровна дала им немой з
нак спасаться от строгого доктора.
Пораженный, он положил ладони на стриженую головку Ц маленькую и тверду
ю как орешек.
Ц Ну-ка, Ц сказал он, Ц кто это тут разревелся? Ну-ка, мы тебе кое-что пока
жем… Ну-ка, посмотрим…
Разревелась новенькая, которой раньше тут не было. Доктор Рыжиков легко
посадил ее на кровать, укутал одеяльцем и достал из кармана калейдоскоп.
Навел его на свет, стал поворачивать. Девочка заинтересовалась, затихла.
Через всю палату под потолком крест-накрест были протянуты шнурки с нов
огодними картинками, яркими как морской семафор. На них приветливо висел
и полосатые зебры и черти, крокодилы и обезьяны, японские красавицы и пор
осята, притом каждый при деле. Волк, например, в белом халате облизывался п
од марлевой маской, оперируя зайца. Медведь ехал по вызову на черепахе Ц
«скорой помощи».
Потом он быстро набросал на запасном листе своим огрызком полосатую фиг
уру со стриженой головой, которая пустила из глаз три ручья и уже образов
ала вокруг себя небольшое море, в котором барахтались разные другие люди
.
Натуральная стриженая девочка совсем просохла, узнав себя в произведен
ии искусства. Она хихикнула, а доктор Рыжиков утер ее глазенки кусочком ч
истой марли, которую всегда носил в халате, подобрав заодно и сопельки по
д носом. То, что эта девочка оказалась в палате, его нисколько не удивило. О
н ведь сам ее принимал, продолжая потом по привычке думать, кому отдать св
ободное место Ц новой девочке или фронтовику. Его сердце разрывалось ме
жду детьми и фронтовиками.
Эта неестественно маленькая и крепкая девочкина головка, которой, кажет
ся, гвозди можно забивать, очень сильно болела. Глаза уже от этой непрерыв
ной боли были как оглушенные. Уже стала глохнуть и слепнуть.
Как всегда, горе жрет деньги. Мать с отцом истратили сотни на санатории и п
оездки к врачам. Как всегда, доехали до Москвы и вернулись обратно в свою д
етскую больницу. Здесь ее и нашел доктор Рыжиков, который два раза в недел
ю обязательно приходил проверять все детские головные боли. Он долго про
бовал и щупал этот крепенький орешек, водил перед глазами молоточком, пр
оверял пальцами глазное яблоко, всматривался в маленький череп на рентг
еновском снимке. Этот отец тоже со страхом ожидал, что его снова пошлют на
какие-нибудь южноуральские грязи или северокавказские воды. Все по тому
же кругу. Путевки, билеты, долги. Но доктор Рыжиков сказал, что надо оперир
овать. Отец испугался еще больше.
Ц Понимаете, Ц мученически вздохнул доктор Рыжиков всегда страдавший
от этих объяснений, Ц наш череп состоит из долек. У детей они соединяютс
я хрящиком…
Он нарисовал, что бывает, когда хрящик слишком рано костенеет и череп не м
ожет раздвинуться вместе с растущим головным мозгом. Все там, оказываетс
я, сдавливается, как в паровом котле. Так и глаза на лоб вылезут. А надо-то в
сего исправить ошибку природы Ц взломать эти закостеневшие швы.
Ц Как так?! Ц пересохло у отца в горле. Ц Голову ломать?
Поэтому-то доктор Рыжиков и вздыхал от объяснений. Люди странны в своем ж
елании знать правду о себе и своих близких и одновременно в страхе этой п
равды. Почему бы не перевалить тогда эту правду на тех, кому положено, а са
мим спокойно ждать? Доктор Рыжиков стал терпеливо объяснять, что эта опе
рация всем давно известна и отработана и дальше черепной кости никуда ле
зть не надо, поэтому бояться нечего…
Ц Голову ломать не дам! Ц сказал отец, прямой как палка. Ц Так лечите…
Переговоры пока еще шли, и доктор Рыжиков, с отвращением слушая себя, пуга
л непокорного папу усилением головных болей, слепотой, глухотой и идиоти
змом. Папе же казалось, что все как раз и бывает от операций, когда голову р
азбивают, как глиняный горшок.
Пожалуй, тут не обойтись без Сулеймана, подумал доктор Рыжиков, усыпив де
вочек и тихо отступая из темной палатки.
А учителя в школе думали, что девочка просто глупая и ленивая и только при
творяется с головной болью. Кричали на нее, ставили в угол, выгоняли с урок
ов, слали за родителями. Она плакала, положив на парту болевшую голову, ког
да не решалась задачка про велосипедистов, едущих из двух точек навстреч
у друг другу.
Ц Идите, Сильва Сидоровна, Ц сказал он привычно. Ц Я тут покумекаю…
Ц Куда ж идти? Ц огрызнулась она. Ц Скоро утро… Сами идите, если хотите.
Ц Я уже ходил, Ц грустно сказал доктор Рыжиков. Ц И вернулся. Ничего там
хорошего нет.
Ц Где? Ц подозрительно посмотрела на дверь Сильва Сидоровна, отнеся эт
о к внешнему миру.
Но доктор Рыжиков имел в виду весь мир вообще.
43
Окна чикинско-рязанцевского дома смотрели на него по-разному. За чикинс
кими занавесками угадывались музыка и праздник, сытный ужин и веселая ко
мпания. Из форточки Рязанцевых стрельнул окурок и шипя ткнулся в снег. До
ктор Рыжиков удивился такой смелости Женьки: не иначе Ц матери не было.
Но мать была, и был еще кто-то.
Дверь открыл Женька. Он был рассеянно-взволнован и даже как-то высокомер
ен. В тесном коридоре доктор Рыжиков скинул пальто и, ничего не подозрева
я, шагнул в комнату. И обнаружил там пир. Пир был семейный.
Женькина мать принарядилась. Темно-вишневое плюшевое платье было извле
чено на свет от долгого висения в шкафу. Кокетливая тряпочно-алая розочк
а украшала левое плечо. Белый кружевной воротничок, подведенные глаза, к
ричащее пятно помады, белая маска пудры, блестящие глаза, распущенные во
лосы Ц все было полно веры в женские чары. Она с гордостью поставила докт
ору Рыжикову стул и вытерла его ладонью. Потом принесла с кухни чистую та
релку, вытирая на ходу той же ладонью. Поставила свежую рюмку, наложила хо
лодца.
Ц Ну… Ц И посмотрела сияющим взглядом.
Доктор Рыжиков должен был оценить стол и все окружающее. Он оценил. Стол л
омился от бутылок водки и розового портвейна. Запотевший графин с пивом,
два блюдца с холодцом, два с пельменями, колбасы, копченая рыба, икра… Бога
тые соседи могли лопнуть от зависти. Этого хватило бы едоков на пятнадца
ть.
Но герой был один.
Его и демонстрировали доктору Петровичу.
Он возлежал на хозяйском диване, около стола, в окружении посуды с объедк
ами, бокалов и рюмок. Под локтем и спиной Ц высокие подушки. Но от ног, задр
анных на спинку дивана, волнами расходился неистребимый запах нейлонов
ых безразмерных носков, не снимаемых ни днем, ни ночью по крайней мере пол
года. Узкие потертые брючишки задрались, открыв полоску белой и тощей но
ги. Тем более белой, что на ней жирно синели татуированные линии. На худом
остроносом потасканном личике слезились глаза Ц то ли от тепла, в котор
ое сегодняшний падишах редко попадал, то ли от надорванных слезопроводо
в.
И над всем этим вились и копнились поразительно черные кудри пришельца.
Черные, как разбойничья ночь. И бакенбарды.
Не четыреста наложниц хлопотало вокруг падишаха, а одна поношенная посу
домойка из городского ресторана. Но радости и гордости, с которыми она вз
ирала на него, хватило бы на десять космонавтов.
Женька с краешка терся о тощие ноги пришельца и тоже млел. Его затылок том
но поглаживала тощая белая ручка с жирно-зеленым фантастическим рисунк
ом Ц двуглавый адмиральский якорь, обвитый вместо цепи толстой змеей, м
ощный хвост которой уходил вверх, сжимая тощую белую руку где-то выше лок
тя.
Доктор Рыжиков понял, что это библейский сюжет. Возвращение блудного отц
а. Доктор Рыжиков был прав Ц Женькин отец отнюдь не оказался бедным чере
пом, над которым вздыхал Женька.
Падишах надменно оглядел доктора Рыжикова. Слезящиеся черные глаза он в
ытирал подушечкой большого пальца. В общем, у него был вид сильно поношен
ного и выброшенного из табора за паршивость цыгана. Но на доктора Рыжико
ва он показал Ц как цезарь на раба.
Ц Хахаль приперся? Не может вечер обождать?
Это была самая лестная из всех оценок женских прелестей Женькиной матер
и. Она так это и поняла и радостно зарделась:
Ц Да что ты, Паша! Скажешь тоже! Они приличные люди, из родительского коми
тета! С Женькой занимаются, учат, пальто купили…
Ц Пальто… Ц отмахнулся шах тощей татуированной лапкой. Ц Знаю я этих
культурных… Не видел, что ли? Комитет… Да ладно, пусть присаживается, не об
ъест… Присаживайся, комитет… Я не сердитый. Бабам тоже жить хочется, я пон
имаю…
Нотка попранного достоинства заиграла в его томном голосе. Еще бы, если в
сюду таились обида и предательство.
Ц Шефы… Ц пошевелил он носком. Ц Только хозяин из дому, как шефы тут как
тут… Знают, коты, над каким салом шефствовать…
Видит бог, тут салом и не пахло.
Ц Паша… Ц сказала Женькина мать.
Ц Что Ц Паша? Может, Паша не наша? Может, Паша тут лишний? Так так и скажите!
Выметайся, мол, Паша, эта хата не ваша… Я все по-человечески пойму Ц и до св
идания… На холод, на мороз… По сугробам. Не впервой…
Женька напрягся под якорем, гладившим его затылок.
Бездна слабости духа и тела лежала на старом семейном диване. Собственны
й вес Ц едва за пятьдесят кило. Нечто без дна, без малейшей опоры, на котор
ую можно бы было надеяться хоть секунду. Но в то же время бездна самомнени
я и обидчивости. Кипение чувств, мгновенно меняющих направление. Сладост
растное актерство, которому все равно, полный или пустой зал, молчание ил
и аплодисменты, ибо оно видит и слышит только себя. Падишах, космонавт, кол
умб, викинг. Он победил и вернулся. Он устал. Его оскорбили в лицо. Он обидел
ся.
Он казался себе всем на свете, кроме того, чем был. И это была единственная
сцена в мире, с которой его не гнали.
Доктор Рыжиков как к стулу прилип Ц не мог прийти в себя. Он доверил свои
честь и достоинство Женькиной матери.
Ц Скажи ему, пусть выпьет, Ц сжалился падишах. Ц Если пришел… Чего сиди
т как недоделанный? Да, Женька? Женька один меня любит. У-у, молодец! Мужик м
ужика чует издалека. Женька не скурвится, не продаст… Женьке верить можн
о… Свой парень…
Каждая новая иллюзия наполняла глаза импровизатора потоком слез, и он их
тер большими пальцами, которые вытирал тут же о скатерть. Бедный Женька, с
колько он еще такого наслушается, принимая юным сердцем за чистую монету
…
Ц Женя молодец, Ц не нашел лучшего начала доктор Петрович. Ц Учиться л
учше стал…
Ц А?! Ц гордо осмотрелся вокруг Паша. Ц Я знаю, кто тут кто! Женька… Ц Он
притянул его к себе с легким рыданием. Ц Отцовский корень… Женька, друг…
Приезжаешь вот так в родной дом, а тебя… После стольких… Головой в снег… Х
оть три копейки дадут на трамвай, Женька? Женька, друг…
Повесив голову, он ослабел в мрачной свой философии.
Потом вдруг очнулся, обвел всех глазами, остановился на докторе Рыжикове
. Приподнялся, протянул лапку с якорем.
Ц Паша…
Доктор Рыжиков поймал в свою широкую ладонь что-то хилое и влажноватое, в
роде тощего лягушонка.
Ц Юра… Ц от неожиданности сказал он.
Ц Ну, Юра так Юра, Ц меланхолично согласился Паша. Ц Пусть будет Юра. Вы
пьешь, Юра, на бутерброд? Где-то я тебя видел… Ты в Кустанае в медвытрезвит
еле не работал?
Ц Нет… Ц сказал доктор Рыжиков.
Ц А в Караганде? Ц всмотрелся в него Паша.
Ц Тоже нет…
Ц Может, в Чарджоу? Ц метнулся Паша в другой регион. Помучившись загадк
ой типичности рыжиковского лица, он неожиданно переключился: Ц Анекдот
ы хоть знаешь?
Ц Знаю один, Ц несмело сказал доктор Рыжиков.
Ц Ну-ка давай, Ц разрешил падишах.
Ц Да он простой, Ц позволил себе доктор Рыжиков. Ц Идет обходчик, а на р
ельсах человек лежит. Ну, он подходит и спрашивает: зачем лег? Тот говорит:
да вот жизнь надоела, пусть меня переедет поезд из Новосибирска. А обходч
ик ему вежливо говорит: у вас ничего не получится. Почему? Потому что здесь
пройдет поезд в Новосибирск, а из Новосибирска рельсы рядом.
Он закончил доклад. Падишах с подозрением промолчал. Женькина мать остор
ожно хихикнула. Женька залился как колокольчик.
Ц А чего тут смешного? Ц спросил его Паша.
Ц Да поезд-то какой задавит, все равно! Ц воскликнул догадливый консул
ьтант, желавший, чтобы все здесь понимали друг друга. Ц А он: из Новосибир
ска!
Ц Все равно! Ц тяжело задумался Паша. Ц Ох нет, товарищи, не все равно…
Он резко вылил в себя рюмку водки и сделал несколько больших глотков пив
а. И быстро вышел весь. То есть перестал быть демоном, философом, падишахом
, колумбом. А стал самим собой. То есть прилагал много сил, чтобы не уронить
голову в тарелку с холодцом, и долго целился вилкой в маринованный болга
рский огурец из блатных ресторанных запасов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45