Незнакомое музыкальное произведение и необычная одежда господина из Калькутты подействовали на животных раздражающе, поэтому они решили прогнать его прочь. «Артист» не нашел иного средства спастись от них, как залезть в реку, где и просидел не менее получаса, промокнув до нитки и весь закоченев. Так он расплачивался за свои прегрешения.
Однако и после того, как он познал жестокие муки искупления, нам пришлось немало претерпеть от него. Едва забравшись в лодку, он возмущенно закричал:
— А где моя вторая туфля?
Узнав, что она осталась на берегу, он приказал Индро немедленно отправиться за ней. Он страшно переживал из-за испорченного пальто и обуви и всю дорогу, пока мы плыли обратно, не переставал сетовать на это и ругать нас за то, что мы посоветовали ему снять мокрую одежду. К чему было так спешить? Если бы он не разделся, его вещи не испачкались бы в песке и не превратились бы в бесформенное тряпье, как теперь!
— Что вы вообще видели в своей жизни, глупая деревенщина! — не унимался он.— Что вы понимаете?
Горькие сожаления, охватившие Нотунду из-за испор-
ченной одежды, заставили его совершенно забыть о собственной персоне, а ведь прежде он приходил в ужас, стоило на него брызнуть капле воды. Как наглядно демонстрировал он нам свою истинную сущность, скрытую амбицией! То был для нас хороший урок.
Лишь в третьем часу ночи наша лодка причалила к берегу. На обратном пути Нотунда укутался во все возможное, чтобы уберечься от простуды. Не погнушался даже моим рапаром, от одного запаха которого ему раньше становилось дурно. И хотя он не переставал твердить, что об него и ноги вытирать противно, нас это не раздражало. Мы были бесконечно счастливы тем, что его не разорвали дикие звери и он соблаговолил целым и невредимым вернуться домой. С легкой душой терпели мы его тиранию и всяческие издевательства, радуясь, что наконец-то закончилось наше путешествие. Дрожа от ночного холода, прикрытые одним дхоти, мы отправились по домам.
ГЛАВА VIII
Когда я берусь за перо, я часто недоумеваю, как могут описываемые мною события принять такой стройный вид. Педь они отнюдь не происходили в той строгой последова-•»ельности, как я их излагаю. Да и не все звенья единой цепи событий сохранились в моей памяти, многие из них утерялись. Но поразительно — цепь не порвалась. Что же объединяло эти отдельные звенья в единое целое?
Или еще одна странная вещь: ученые утверждают, что крупное всегда затмевает мелкое. Если это так, то в человеческой памяти должны удерживаться только главные события жизни. Однако я этого не заметил. Когда я предаюсь воспоминаниям о своих детских годах, некоторые незначительные эпизоды разрастаются у меня до грандиозных размеров, а крупные мельчают и подчас совсем растворяются в памяти. То же происходит, когда я сажусь писать. Тривиальное превращается в выдающееся, а значительное даже не приходит на ум. Объяснить читателям причину этого парадоксального явления я не могу. Поэтому просто поделюсь с ними воспоминанием об одном случае из моей жизни, который как-то незаметно приобрел для меня очень большую значимость.
Произошло это уже много позже того, о чем я рассказал ранее. Память об Онноде успела потускнеть. Я уже довольно редко вспоминал ту, чей светлый образ так много значил для меня в дни озорной юности, ту, что была мне наставником и судьей.
Однажды сын одного раджи пригласил меня на охоту. Когда-то мы вместе учились в начальных классах школы, я нередко подсказывал ему, и между нами установилось некоторое подобие дружбы. Я, конечно, знал, что память у коронованных особ короткая, и никогда не предполагал, чтобы обо мне вспомнили. И вдруг получил от него письмо. К этому времени он уже достиг совершеннолетия, в его руках оказалось большое состояние — все развлечения и удовольствия были к его услугам.
Узнав откуда-то, будто мне нет равных в стрельбе из ружья, что было явным преувеличением, он приказал разыскать меня и доставить к себе. Я неожиданно оказался в его глазах обладателем и многих других похвальных качеств, так что лишь один мог по достоинству занять место его наперсника. Разумеется, друзья перехвалили меня, сам бы я никогда не стал претендовать на то, что в столь раннем возрасте достиг подобных совершенств. Ведь человеку никогда не следует забывать о скромности. Впрочем, шастры учат не пренебрегать милостью монархов, а я, будучи сыном индуса, не мог не считаться с шастрами. Я отправился к принцу. Проехав миль двадцать на слоне, я очутился перед его лагерем из пяти шатров. В одном из них расположился он сам, в других поместились его друзья, слуги, кухня, певцы и танцовщица.
Был уже поздний вечер, когда я вошел в его апартаменты. Принц слушал концерт, откинувшись на подушки богатого ложа. Он так обрадовался моему появлению, что даже привстал, радушно приветствуя меня. Его друзья были более сдержанны—никто из них меня не знал, хотя в их положении этот факт не имел никакого значения.
Певица, выступавшая в тот день перед принцем, приехала из Патны и по условиям контракта—весьма выгодного для нее — обязана была в течение двух недель услаждать его слух. Надо отдать должное принцу, он продемонстрировал тут и практичность, и изысканный вкус — певица отличалась необычайной красотой, обладала прекрасным голосом и пела мастерски.
Пока мы с ним обменивались любезностями, пение временно прекратилось. Когда концерт возобновился, принц великодушно предложил мне заказать песню. Монаршая милость меня было сконфузила, но я тут же сообразил, что если я в данной области искусства разбираюсь неважно, то остальные гости—полные профаны.
Певица, видимо предполагая во мне истинного ценителя, просияла. Я знаю, деньги заставляют людей идти на многое, но все равно, как, должно быть, трудно и неприятно было ей развлекать это полупьяное общество
пустоголовых придворных. Естественно поэтому, что появление понимающего человека не могло не обрадовать и не воодушевить ее: все свое мастерство, всю силу своего таланта она теперь дарила мне, совсем забыв о присутствующих подвыпивших аристократах.
Певицу звали Пьяри. Пела она в тот вечер великолепно, вкладывая в исполнение всю душу. Я был покорен в полном смысле этого слова, и, когда она кончила, мог сказать только одно: «Прекрасно!»
Пьяри наклонила голову и, польщенная, улыбнулась. А потом, сложив руки, она поднесла их ко лбу, благодаря слушателей за внимание.
Музыкальный вечер закончился поздно. Некоторые из присутствующих уже дремали, остальные были совершенно одурманены гашишем и вином. Певица и ее сопровождавшие собирались удалиться в свой шатер, когда я подошел к ней и восторженно сказал на хинди:
— Как мне повезло: я целых две недели смогу наслаждаться твоим пением!
Она остановилась и, повернувшись ко мне, укоризненно проговорила нежным, мелодичным голосом на чистейшем бенгальском языке:
— Я связана условиями договора и потому должна петь, ко зачем вам, свободному человеку, пресмыкаться перед ними? Уезжайте! Завтра же уезжайте отсюда!
Я растерялся от такого ответа, слова замерли у меня на языке, но, прежде чем я сообразил, что сказать, она вышла.
Утром в лагере поднялась невообразимая суматоха— принц отправлялся охотиться на птиц. В дорогу в громадном количестве заготавливали еду и питье. Человек десять егерей сопровождали принца. Охотники захватили с собой пятнадцать ружей, из них—шесть винтовок. Местом охоты избрали берега небольшой полувысохшей речушки— один из них, где находилась деревня, зарос деревьями шимул, другой, песчаный, был лишь кое-где покрыт кустарником. В день своего приезда я заметил там несколько порхавших по деревьям голубей, а в излучине реки — пару-другую уток.
Охотники пропустили по стаканчику вина и, приведя тело и душу в состояние, подобающее героям, принялись возбужденно обсуждать, кто в какую сторону отправится. Я отложил ружье в сторону: уже с вечера мне было не по себе от упрека певицы, а теперь один вид приготовления к охоте в этом идиллическом месте внушал мне отвращение.
— В чем дело, Канто? — поинтересовался принц.— Почему ты такой мрачный? Зачем отложил ружье?
— Я не убиваю птиц.
— Что это значит? Почему вдруг?
— Разучился стрелять. Не брал дробовик в руки с тех пор, как у меня выросли усы.
Принц весело рассмеялся, приняв мои слова за шутку, но его фаворит Шурджу, слывший самым метким охотником, так и вспыхнул.
— Вам неприятно убивать птиц? — вызывающе спросил он.
Настроение у меня было скверное, и я ответил не менее резко:
— Представьте себе — да. Не знаю, как другим.
Не желая препираться с ним, я повернулся к принцу:
— Позволь мне удалиться. Мне сегодня нездоровится. И, не дожидаясь ответа и не обращая внимания на
удивление и насмешки присутствующих, я ушел.
Вернувшись в свой шатер, я растянулся на ковре и, приказав принести мне чаю, закурил сигарету. Неожиданно вошел слуга и доложил, что меня желает видеть певица. Нечто подобного я и опасался.
— Зачем я ей нужен?
— Не знаю.
— Ты кто?
— Я ее слуга.
— Бенгалец?
— Да, господин, я из касты парикмахеров. Меня зовут Ротон.
— А певица — индуска?
Ротон улыбнулся моей наивности:
— Разве иначе я стал бы служить у нее, бабу? Проводив меня до шатра Пьяри и указав, где вход,
Ротон удалился. Я приподнял полог и вошел внутрь. Пьяри ждала меня одна. Вчера я не мог определить ее национальности, потому что на ней были надеты шальва-ры, а плечи и грудь прикрывала вуаль. Теперь же я сразу узнал в ней бенгалку. Она сидела на дорогом ковре в красивом шелковом сари. Ее влажные иссиня-черные волосы рассыпались по плечам. На подносе возле певицы лежало все необходимое для приготовления бетеля, а перед ней стоял уже заправленный кальян. Поднявшись при моем появлении, она с улыбкой указала мне на подушку рядом с собой:
— Садись. Курить при тебе я не стану. Ротон, убери кальян. Садись же, чего ты стоишь?
Ротон вошел и унес кальян.
— Я знаю, ты куришь,— заговорила певица,—но моего кальяна я тебе не дам. У других можешь брать, но не у меня. Если хочешь, возьми сигару... Ротон!..
— Не надо звать слугу,—остановил я ее.— Сигары у меня с собой.
— Тем лучше. Тогда усаживайся поудобнее. Нам о многом надо поговорить. Кто знает, когда снова доведется встретиться. Да, почему ты здесь? Ты ведь должен был отправиться на охоту?
— Мне расхотелось.
— Еще бы не расхотеть! Каким жестоким надо быть, чтобы получать удовольствие от бессмысленного убийства живых существ. Как твой отец, здоров?
— Он умер.
— Умер? А мать?
— Она умерла раньше его.
— О! Вот как...— Певица тяжело вздохнула, глядя мне в лицо.
Мне показалось, что глаза ее увлажнились, хотя, возможно, это была лишь игра моего воображения. Однако когда она заговорила, голос этой живой и насмешливой женщины стал мягче и словно теплее.
— Значит, теперь некому заботиться о тебе? Ты по-прежнему живешь у тетушки? Впрочем, где же тебе жить еще!.. Ты, я вижу, не женат. Учишься? Или бросил?
До сих пор я еще мирился с тем, что она так бесцеремонно интересуется моей особой, но теперь ее любопытство показалось мне чересчур назойливым.
— Кто ты, собственно, такая, чтобы так много знать обо мне? — раздраженно спросил я.— Что-то не помнится, чтобы мы раньше встречались. Да и зачем тебе эти подробности? Какая тебе от них польза?
Пьяри не рассердилась и, улыбнувшись, заметила:
— Разве все в этом мире сводится к одной пользе? А как же дружба, нежность, любовь? Неужели они ничего не значат? Ты спрашиваешь, кто я? Но стоит ли вспоминать, как звали меня в детстве, если ты не узнал меня? Теперь я для всех Пьяри. К тому же я ведь не из ваших мест.
— А откуда же?
— Не скажу.
— Как звали твоего отца?
Певица вдруг как-то вся встрепенулась.
— О нет! О нем говорить нельзя, он теперь на небесах. Разве могут мои уста произносить всуе его имя!
У меня лопнуло терпение.
— Хорошо, будь по-твоему. Но, вероятно, не будет греха, если ты скажешь, откуда знаешь меня?
Пьяри понимающе усмехнулась:
— Да, это сказать можно, но, боюсь, ты не поверишь мне — очень уж неправдоподобным тебе все покажется.
— Посмотрим!
— Видишь ли, в детстве я по твоей милости пролила столько слез — конечно, по глупости,— что, если бы бог Солнца не осушил их, из них давно бы уже образовался целый пруд... Ну как? Ты вспомнил?
Нет!.. Как я ни ломал себе голову, никто из друзей моего детства даже отдаленно не напоминал Пьяри. Я глянул на нее, и мне вдруг показалось, что она смеется надо мной. Тогда я не предполагал, что это насмешливое выражение лица ей придает особая форма рта. Я помолчал. Она тоже некоторое время сидела молча, а потом снова, преодолев смущение, рассмеялась:
— Оказывается, мой господин, ты не такой глупый, как я было подумала. Догадался, что это всего лишь моя манера говорить. А многие, гораздо умнее тебя, все принимают всерьез. Но если ты такой умный, то зачем тебе лебезить перед ними? Это занятие не для таких, как ты. Уезжай, немедленно уезжай отсюда!
Ее повелительный насмешливый тон возмутил меня до глубины души, но я ничем не выдал своего раздражения.
— А в чем, собственно, дело? — сдержанно проговорил я.— Любое занятие похвально. К тому же, как ты сама понимаешь, я им занимаюсь безвозмездно. Однако мне пора, а то как бы о нас с тобой не подумали чего-нибудь.
— Тем лучше для тебя, мой господин. Или ты станешь сожалеть об этом?
Я встал и молча направился к выходу. Она снова звонко рассмеялась:
— Смотри же, брат, не забывай о моих слезах, пролитых из-за тебя!.. А о слухах не беспокойся—они только поднимут тебя в глазах твоих высокородных друзей.
Я вышел. Ее откровенный смех и двусмысленные насмешки больно уязвили меня. Все мое лицо горело, как от укуса скорпиона.
Вернувшись к себе, я выпил чаю, взял сигару и постарался сосредоточиться на мыслях о Пьяри. Кем она могла быть? Я прекрасно помнил себя чуть ли не с пятилетнего возраста, но, сколько ни перебирал в памяти прошлое, вспоминая самые мельчайшие подробности, никакой Пьяри в нем не обнаружил. Между тем она, несомненно, хорошо знала меня и моих родных. Известно ей было и о моих материальных затруднениях, так что ни о какой корыстной заинтересованности во мне с ее стороны не могло быть и речи. Почему же она так упорно уговаривала меня уехать? Какое ей до меня дело? Уверяет, что не все в нашем мире сводится к расчету, что любовь тоже имеет значение. Я вспомнил, как она, совершенно посторонний мне человек, сказала об этом, и не мог не рассмеяться над ее сентенциями. Но больше всего меня задела ее последняя фраза, бесцеремонно брошенная мне в лицо.
Вечером вернулись охотники. По словам слуг, все их трофеи составляли восемь убитых голубей. Принц прислал за мной, но я отказался присоединиться к обществу, сославшись на недомогание, и остался дома. Лежа в постели, я до поздней ночи слушал доносившееся ко мне пение Пьяри и восторженные крики ее пьяных поклонников.
В следующие три-четыре дня ничего особенного не произошло, не считая того, что увлечение охотой резко пошло на убыль. Не знаю, возымели ли тут действие высказывания Пьяри, но теперь я ни в ком не замечал прежней жажды к убийству живых существ. Никто не стремился выйти за пределы лагеря, но отпустить меня тоже не хотели. Да у меня и не было особой причины для отъезда, разве только Пьяри, которая теперь вызывала во мне глухую неприязнь. Что-то угнетало меня в ее присутствии, и только вдали от нее я чувствовал себя спокойным. Если при ее появлении я почему-либо не мог встать и уйти, я старался отвернуться, заговорить с кем-нибудь, лишь бы не общаться с нею. Она же, наоборот, то и дело находила поводы остаться со мной наедине. Вначале она пыталась подтрунивать надо мной, но, увидев мою реакцию на ее выходки, притихла.
Наступила суббота. Дольше оставаться здесь я не мог. Принц согласился расстаться со мной только после дневной трапезы, поэтому концерт начался с самого утра. Когда певица, устав, на время прекратила петь, началось самое увлекательное —рассказы о духах и привидениях. Слушатели тесным кольцом окружили рассказчика.
Сначала я слушал все эти истории рассеянно, но постепенно тоже заинтересовался ими. Рассказьшал их деревенский житель, старый, всеми уважаемый хиндуста-нец. Рассказывал, надо отдать ему должное, мастерски. Он предлагал неверующим сегодня же ночью—в новолуние— пойти на деревенское кладбище и самим во всем убедиться. Старик уверял, что, кем бы ни был такой человек, к какой бы касте ни принадлежал и сколько бы сопровождающих с собой ни захватил, в полночь он не только своими глазами увидит души умерших, но сможет
услышать их разговор, а при желании даже принять в нем участие. Я вспомнил истории, слышанные мною в детстве, и улыбнулся. Старик заметил мою улыбку.
— Подойдите ко мне,— позвал он меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64