Да и рискнул бы я рассказать всю эту историю, не будь она истинной? Ведь тогда я на каждом слове трепетал бы от страха, как бы читатели не отвернулись от меня с насмешкой, как от фантазера, ибо сам факт превосходства реальной жизни над воображением не только не придает перу силы и смелости, но, напротив, постоянно его удерживает.
Было уже за полночь, когда сестра открыла глаза и пришла в себя. Выслушав рассказ о происшедшем, она с трудом поднялась, подошла к Шах-джи и развязала его.
— Иди в дом и ложись.
Как только он скрылся в хижине, она подозвала к себе Индро, положила его правую руку себе на голову и сказала:
— Индро, поклянись мне вот так, держа руку на моей голове, что никогда больше не придешь сюда и не станешь никого расспрашивать о нас, что бы с нами ни случилось.
Индро вначале оторопел, а потом взорвался:
— Ну конечно! Тебя возмущает, как я посмел связать его, а то, что он собирался убить меня, для тебя пустяки! Ну и неблагодарные же вы оба! Пошли, Шриканто! Хватит!
Мне показалось странным, что она ни словом не остановила его, хотя потом я понял причину ее молчания. Я незаметно положил деньги на веранде около столба и последовал за Индро. За калиткой он обернулся и прокричал в темноту:
— Ха-ха! Смотрите, какое благочестие! Индуска живет с мусульманином! Провалитесь вы оба в преисподнюю, я и не подумаю искать вас! Ничего мне от вас больше не надо, грязные недоноски!
И он почти бегом бросился прочь.
Когда мы уселись в лодку, Индро принялся быстро грести. Время от времени он вытирал глаза. Я знал — он плачет, но ни о чем его не расспрашивал.
Снова мы проплыли мимо кладбища, но теперь оно меня почему-то не пугало. Я настолько был полон пережитым, что даже не тревожился о том, какое наказание ожидает меня по возвращении домой.
Почти на рассвете наша лодка причалила к пристани, Индро высадил меня на берег.
— Ступай! Какой ты невезучий! Стоит взять тебя с собой, так обязательно что-нибудь случится. Больше никогда не буду с тобой связываться. Иди!
Он столкнул лодку с отмели и скоро исчез за поворотом реки. Удивленный и обиженный, я остался один.
ГЛАВА VI
Я не мог сдержать слез, когда Индро глухой, темной ночью вдруг бросил меня одного на берегу Ганги.
Излишне говорить, каким несправедливым счел я его тогда. Значит, он ни во что не ставил мою любовь к нему, не оценил того, что, не побоявшись жестокого наказания, грозившего мне дома, я все-таки отправился с ним! Более того, он обозвал меня невезучим и бестолковым! И даже прогнал прочь!
Б течение долгого времени потом мы избегали друг друга. Если мне случалось встретить его на улице, я отворачивался и проходил мимо, делая вид, будто не замечаю его. Такая выдержка давалась мне нелегко, целыми днями я не находил себе места. Я признавал его превосходство во всем: он — капитан футбольной и крокетной команд, чемпион по гимнастике, всегда вызывающий восхищение у ребят, окруженный поклонниками и почитателями, я чувствовал все свое ничтожество по сравнению с ним, и все-таки горькая обида не оставляла меня. Мне было непонятно, отчего он вдруг бросил меня, назвав другом, едва мы познакомились. Но раз он так поступил, я не хотел навязываться. Я молча слушал своих друзей, с восторгом рассказывавших о его подвигах, и никогда ни словом не обмолвился о нашем знакомстве или хотя бы о том, что и мне кое-что известно о нем. Уже в том возрасте я как-то бессознательно сумел постичь сущность дружбы с человеком незаурядным. Видимо, судьбой мне было уготовано дружить со многими необыкновенными людьми и всевышний великодушно наделил меня пониманием одной простой истины: никогда не поступаться в дружбе своим достоинством, в противном случае друг незаметно становится хозяином, а добровольные дружеские узы превращаются в кандалы раба. Я так хорошо усвоил эту мудрость, что навсегда был избавлен от унижений.
Прошло месяца четыре. Мы по-прежнему избегали друг друга, хотя одному из нас это доставляло мучительные страдания.
Однажды по случаю какого-то праздника в доме Даттов готовили сцену из любительского спектакля. Намечалась постановка «Убийства Мегхнада». Я уже много раз бывал на представлениях джатры, ко видеть настоящий театр мне доводилось не часто.
Целый день я не знал покоя, даже о еде забыл. К вечеру мне представился случай помочь в устройстве сцены, и я был наверху блаженства. Мне поистине везло! Актер, игравший роль Рамы, дал мне подержать веревку! Теперь я имел все основания надеяться, что вечером, когда всех ребят, подглядывающих в дырки занавеса за кулисы, будут отгонять палкой, я по милости Рамы избегну их участи. Как знать, может быть, актер даже проведет меня за сцену. Увы! Мои старания и труд не получили никакой награды.
Час за часом простаивал я у входа за кулисы. Рама несколько раз проходил мимо, но даже не узнавал меня, ни разу не поинтересовался, почему я там стою. «Неблагодарный Рама! — думал я.— Неужели ему больше не понадобится, чтобы кто-то держал веревку?»
В десять часов вечера прозвенел первый звонок. Печальный и разочарованный, я прошел поближе к сцене и сел на свое место. Но скоро я забыл все огорчения. Какой это был спектакль! Впоследствии мне довелось часто посещать театр, но ничего подобного я никогда больше не видел. Сам Мегхнад являл собой потрясающее зрелище: ростом в пять футов и почти три фута в обхват. Все говорили—быть ему в новом рождении буйволом. С тех пор прошло немало времени и многое я забыл, но одно помню хорошо —Мегхнад произвел на всех поистине ошеломляющее впечатление. Никто потом не мог затмить его, даже знаменитый Харан Полшай в роли Бхимы, когда, украшенный ветвями морунгового дерева, он устрашал зрителей скрежетом зубов.
Занавес поднялся. Я ожидал появления моего знакомого в роли Лакшмана, который станет показывать чудеса храбрости и геройства, но в это время на сцену буквально выпрыгнул Мегхнад. Сцена заходила ходуном от его прыжка, несколько осветительных ламп опрокинулись и погасли, а у него самого с треском разорвался и упал на пол парчовый пояс. Какой невообразимый шум тут поднялся! Некоторые из зрителей в ужасе закричали, чтобы он сел, другие потребовали немедленно опустить занавес. Но крики не смутили бесстрашного Мегхнада, Отбросив в сторону лук, он подхватил левой рукой штаны и вступил в бой, вооруженный лишь стрелой.
Это был настоящий герой! А какое мужество он продемонстрировал! Безусловно, многим из вас довелось видеть различные битвы, но кому приходилось наблюдать такое сражение, когда у воина нет лука, одна рука находится в небоеспособном состоянии, а вооружен он только стрелой? И все-таки он в конце концов одержал победу! Его противник вынужден был ретироваться и позорно бежать.
Я ликовал, мысленно осыпая Мегхнада бесчисленными похвалами. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Сзади меня стоял Индро.
— Шрикаето, пойдем со мной,— зашептал он,— тебя зовет сестра.
Я вздрогнул, как от удара током.
— Где она?
— Выйдем отсюда, я расскажу.
Когда же мы вышли, он сказал только: «Иди за мной» — и пошел по дороге.
Подойдя к Ганге, я увидел привязанную к берегу лодку. Мы забрались в нее, и Индро отчалил.
Миновав уже знакомый мне лес, мы причалили, поднялись на берег и скоро оказались возле хижины Шах-джи. Было около полуночи. Мы вошли во двор и увидели сестру, освещенную неярким светом керосиновой лампы. Она сидела на земле возле неподвижного тела Шах-джи, положив его голову себе на колени. Рядом валялась огромная кобра.
Тихим голосом сестра рассказала нам о том, что произошло. Днем Шах-джи ходил к кому-то в город истреблять змей. На вырученные деньги он раздобыл вина и напился пьяным. Домой вернулся только к вечеру и, как она его ни отговаривала, решил поиграть со змеей. Позабавившись, он схватил кобру за хвост, намереваясь посадить ее обратно в корзину, но вдруг, одурманенный вином, наклонился, вздумав поцеловать ее. Змея тоже стала ласкаться к нему и запечатлела на его шее свой страшный поцелуй.
Сестра вытерла заплаканные глаза и посмотрела на меня.
— Знаешь, Шриканто, он понимал, что жить ему осталось недолго. «Что же, умирать—так вместе»,—
крикнул он и, бросив змею на землю» стал топтать ей голову, а потом схватил и хотел разорвать. Вон как вытянул. Так и окончилась их игра.
Она осторожно приподняла покрывало с лица Шах-джи и с нежностью поцеловала его посиневшие губы.
— Ну да ладно. Что поделаешь, Индронатх. Я ни в чем не виню бога.
Искренняя боль, горькая обида и в то же время какая-то мольба прозвучали в ее голосе. Но почему обида?—не мог не удивиться я. И о ком эта мольба?
Некоторое время она сидела неподвижно, а потом снова заговорила:
— Вы еще дети, но, кроме вас, у меня никого нет. Поэтому прошу вас — помогите мне. Там есть одно красивое место.— Она указала куда-то к югу от хижины.— Я давно его приметила и думала, хорошо бы лежать там, когда умру. Утром мы его там похороним. Много горя пришлось ему вытерпеть в этой жизни, пусть хоть теперь обретет покой.
— Ты хочешь похоронить Шах-джи? — недоверчиво спросил Индро.
— А как же? Он ведь мусульманин.
— Ты тоже мусульманка?
— Конечно.
Индро смутился, видимо, не ожидая такого ответа. Он действительно очень любил сестру и в душе продолжал надеяться, что она индуска. А я все равно не поверил ей. Я почему-то никак не мог допустить, чтобы она не была дочерью индуса.
На рассвете Индро выкопал могилу, и мы втроем опустили в нее тело Шах-джи. Этот уголок природа, казалось, специально предназначила для вечного упокоения. Он находился высоко над Гангой, на утесе, который несколько вдавался в ее усыпанный галькой берег. Сверху его укрывали дикие лианы. Трудно было найти подходящее место для того, чтобы надежно спрятать самое дорогое.
У нас было тяжело на сердце, когда мы втроем сидели друг подле друга рядом с четвертым, который спал вечным сном глубоко под землей. Солнце еще не взошло. Снизу доносился плеск реки, в вышине пели зорю лесные птицы. А того, кто жил еще вчера, сегодня уже не было. Кто бы мог предположить вчера утром, что мы так проведем нынешнюю ночь и что последние минуты жизни одного из нас так близки!
Вдруг сестра упала на могилу и зарыдала.
— Мать Ганга! — кричала она.— Дай и мне место у своих ног. Мне больше некуда идти!
Лишь два дня спустя я понял, какая горькая правда заключалась в ее словах.
Индро глянул на меня, вскочил на ноги и подошел к лежавшей на земле девушке. Опустившись рядом с ней на колени, он приподнял ее голову и с таким же отчаянием в голосе, как у нее, проговорил:
— Сестра, пойдем со мной. Моя мать не оставит тебя, примет в свой дом. У нее доброе сердце, сама увидишь. Пойдем. Я ведь знаю, ты индуска. Ты не можешь быть мусульманкой.
Девушка не отвечала. Она оставалась неподвижной, словно лишилась чувств. Наконец она поднялась, и мы отправились к Ганге совершить омовение. Там она сорвала с руки железный браслет замужней женщины, бросила его в воду, сняла ожерелье, замазала грязью синд ур на проборе и, когда встало солнце, уже в обличье вдовы вернулась в свой дом.
Только теперь, впервые за время нашего знакомства, она открыто призналась в том, что Шах-джи был ее мужем. Это никак не могло уложиться в голове Индро.
— Но, сестра, ведь ты дочь индуса? — настаивал он.
— Да, дочь брахмана. Шах-джи тоже был брахманом. Индро был поражен.
— Почему же он бросил касту?
— Я толком не знаю. Знаю только, что и я ее потеряла. Ведь у мужа и жены одна каста, одна вера. Сама бы я никогда не пошла на такой грех — уйти из касты...
— Я всегда подозревал это,— глухо проговорил Индро,—и не понимал, как могла ты оказаться с ним, что тебя толкнуло на это. Но теперь я ничего не хочу слушать. Ты пойдешь со мной, к нам.
Сестра некоторое время размышляла о чем-то. Потом подняла голову и медленно проговорила:
— Нет, Индронатх, сегодня я никуда не пойду.
— Почему?
— Я знаю, он оставил после себя некоторые долги. Я никуда не уйду, пока не выплачу их.
— Долги в винную лавку и продавцу гашиша! — вспылил Индро.— Какое тебе дело до них? Кто посмеет потребовать от тебя эти деньги? Нет, пошли со мной, и я посмотрю, кто решится тебя остановить!
Она не могла не улыбнуться на его горячность.
— Глупый, меня остановит моя совесть, ведь долги мужа — мои долги. Как же ты помешаешь такому кредитору, брат? Нет, это не в твоих силах. Идите вы домой, а я попытаюсь продать то, что у меня осталось, и рассчитаться с долгами. Приходите завтра или послезавтра.
Я все это время молчал, но теперь вмешался в разговор:
— Сестра, у меня есть еще около пяти рупий* Я принесу их тебе?
Она быстро встала, привлекла меня к себе, как маленького ребенка, и коснулась губами моего лба.
— Нет, брат мой, не надо. Я и так на всю жизнь запомню твою доброту и те пять рупий, которые ты мне уже дал. Молю небо, чтобы ты всегда оставался таким же отзывчивым и добрым к несчастным...
Слезы закапали у нее из глаз.
Часов около девяти мы собрались уходить. Сестра проводила нас до дороги.
— Индронатх,— сказала она,— я благословила Шри-канто, благословить тебя у меня не хватает смелости. Но пусть бог пребудет с тобой, и да сохранит он тебя.
Как она поняла Индро! Индро низко склонился перед ней и, как она ни возражала, взял прах от ее ног и возложил себе на голову.
— Сестра,— чуть не плача, проговорил он,— сердце мое не позволяет оставлять тебя одну в этих джунглях. Мне почему-то кажется, что мы больше не увидимся.
Она молча отвернулась, низко опустила голову и, вытирая глаза, направилась той же лесной тропинкой, по которой мы только что шли, обратно к своей опустевшей печальной хижине. Мы долго стояли и смотрели ей вслед, но она ни разу не обернулась.
Три дня спустя, выйдя из школы, я неожиданно встретился за воротами с Индро. Он был босиком, ноги до колен покрыты пылью, лицо осунулось. Сын состоятельного человека, любитель пофрантить, он никогда раньше не появлялся в таком жалком виде. Знаком он отозвал меня в сторону.
— Сестры больше нет. Ушла куда-то.— Он не смотрел на меня.— Где только я не искал ее вчера. Она оставила тебе письмо. Вот, возьми.
Он сунул мне в руки сложенный вдвое желтый листок и быстро зашагал прочь. Наверное, ему было так тяжело и тоскливо, что не хотелось не только разговаривать с людьми, но даже находиться возле них.
Я тут же сел на землю и развернул листок. Теперь, спустя столько лет, я, конечно, кое-что забыл из этого письма, но многое помню до сих пор. Вот приблизительно что там было написано:
«Шриканто, я благословила тебя при нашем прощании и всегда, пока жива, буду молиться за тебя. Не горюйте обо мне. Я знаю, Индронатх начнет разыскивать меня. Ты успокой его и останови. Теперь вы еще дети и не понимаете меня, но, когда станете взрослыми, поймете. В надежде на это я и пишу. Конечно, я могла бы и раньше рассказать вам обо всем, но так и не решилась, хотя много раз собиралась это сделать. Л теперь—или сейчас, или никогда. История моей жизни невеселая. Не знаю, много ли грехов я совершила в этом рождении, но уверена, что в будущем груз их станет еще тяжелее. Поэтому-то я и не хотела увеличивать его, осуждая своего мужа. Но теперь он умер. И хотя я знаю, что и после смерти мужа грешно жене говорить о нем недоброе, я не могу расстаться с вами, не поделившись своим горем. Шриканто, имя твоей несчастной сестры — Оннода. Я не открою имени своего мужа, ты поймешь сам почему, когда дочитаешь письмо до конца.
Мой отец состоятельный человек. У него не было сыновей, а только две дочери—л и сестра. Поэтому-то он решил взять для меня мужа из бедной семьи, обучить его и вывести в люди. Грамоте он его обучил, но сделать хорошим человеком не смог. Моя старшая сестра была вдова и жила вместе с нами. Мой муж: убил ее, а сам, бросив дом, бежал. Ты сейчас мальчик и не понимаешь, почему он это сделал, но когда вырастешь — догадаешься. Можешь себе представить, какое это было для меня горе и какой позор! Но я все вытерпела, хотя стыд, на который он обрек меня, до сих пор жжет мне душу. Ну да бог с ним. Снова я увидела его через семь лет — он показывал змей возле нашего дома. Одет он уже был так, как вы привыкли его видеть. Кроме меня, никто его не узнал, но мои глаза он обмануть не смог. Он заявил, что только ради меня решился на такой отчаянный поступок. Я знала, что все это—ложь, но вынуждена была оставить дом и уйти к нему. Ведь он был мне муж:! Л людям сказали, что я бросила касту. До конца жизни не смыть мне этого пятна, потому что, пока был жив муж, я не смела заявить о себе,—я знаю своего отца, он никогда не простил бы человека, погубившего его дитя. А теперь, когда мне уже нечего бояться, когда я могу прийти к отцу и рассказать обо всем, кто после стольких лет поверит мне? К тому же я стала лгусульманкой. Так что отчий дом закрыт для меня навсегда.
Долги муэта я выплатила. У меня была пара золотых серег—я продала их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64