Меня устроили на открытой веранде, где натянули москитную сетку. Раджлакшми осталась весьма недовольна моим ложем. Ночью она, наверное, не раз приходила взглянуть, как мне спится, но это не потревожило мой сон.
Поднявшись утром, я увидел, как Комоллота и Раджлакшми возвращаются с охапками цветов в руках. Не знаю, о чем они беседовали наедине, но, взглянув на их лица, я обрадовался. Женщины казались давними подругами, даже родственницами. Кастовое различие не
помешало им провести ночь рядом. А по поводу того, что новая подруга отказывается есть еду, приготовленную чужими руками, Комоллота с улыбкой сказала мне:
— Не беспокойся, гошай, мы обо всем договорились. В будущем рождении, когда я стану ее старшей сестрой, я хорошенько надеру ей уши.
— А я в ответ выдвинула такое условие, гошай,— подхватила Раджлакшми,— если я умру, ей придется покинуть своих богов и посвятить жизнь служению тебе. Я знаю, мне не обрести спасения, если я тебя оставлю без надзора. После смерти я превращусь в злого духа и оседлаю диди, как злой дух оседлал Синдбада. Не слезу, пока не заставлю ее сделать все, что нужно.
— Лучше не умирай,— засмеялась Комоллота.— Разве я смогу все время носить тебя на плечах?
Выпив чаю, я отправился на розыски Гохора.
— Долго не задерживайся, гошай,— сказала мне Комоллота,— и приведи его сюда. Я нашла брахмана, чтобы приготовить трапезу для бога, правда, ужасно грязного и ленивого. Раджлакшми взялась ему помогать.
— Напрасно,— заметил я.— Если Раджлакшми сегодня поест, то твой бог останется голодным.
Комоллота испуганно приложила палец к губам.
— Не говори таких слов, гошай. Вдруг она их услышит! Тогда она ничего в рот не возьмет.
Я засмеялся:
— И суток не прошло, а ты ее распознала.
— Да, гошай,— улыбнулась Комоллота.—Ты не найдешь такую среди тысячи. Тебе выпало счастье.
Дома Гохора я не застал. В деревне Шунам жила его вдовая племянница. Нобин сказал мне, что в тех краях объявилась неведомая болезнь, от которой люди мрут как мухи. Бедная родственница и ее дети заболели, и Гохор отправился туда, чтобы попытаться найти врача. Вот уже дней десять — двенадцать о нем ни слуху ни духу. Нобин был в отчаянии и не знал, что делать.
— Может быть, моего господина уже нет в живых! — рыдая, воскликнул он.— Я темный крестьянин, ни разу не покидал свою деревню, я не знаю, где это проклятое место и как туда добираться. А не то разве Нобин сидел бы дома, даже если бы его собственной семье угрожало несчастье! Я день и ночь упрашиваю господина Чоккотти: «Тхакур, смилуйся, я продам землю и заплачу тебе сто рупий, только проводи меня». Но подлый брахман и с места не желает двинуться. Клянусь, бабу: если мой хозяин умрет, я подожгу дом Чоккотти и сам брошусь в огонь. Такого неблагодарного негодяя я в живых не оставлю.
Успокоив его, я спросил:
— Ты знаешь, в каком округе находится эта деревня?
— Слышал только, что она где-то на краю округа Ноде,— отвечал Нобин.— От станции нужно долго ехать в повозке. Чоккотти знает, только не хочет сказать.
Нобкн разыскал и принес старые письма, но и они ничего не дали. Я >знал только, что месяца два назад Чокроборти получил от Гохора две сотки рупий на свадьбу дочери,— на самом деле дочь его была вдовой.
У простака Гохора много денег, естественно, бедняки не могут его не обманывать, и возмущаться по этому поводу бесполезно, но подобное бесстыдство переходило все границы.
— Он будет только рад, если бабу умрет,— твердил Нобин.— Тогда ему вздохнется свободней. Не надо будет платить ни пайсы долга.
Что ж, это вполне возможно.
Мы вдвоем отправились к Чокроборти. Поистине, другого такого скромного, приветливого и благородного человека, который бы так близко принимал к сердцу чужое горе, не сыщешь на всем свете. Только вот беда — от старости его память настолько ослабела, что он забыл даже название округа, где находится деревня. С большим трудом отыскав железнодорожное расписание, я одну за другой перебрал все станции Северной и Восточной Бенгалии, но он так и не смог вспомнить хотя бы, с какой буквы начинается нужное название.
— А сколько людей приходят ко мне и просят вернуть им долг,— сокрушался он.— Я же не могу вспомнить, что когда-то брал у них деньги. «Есть над нами бог,— говорю я себе,— он нас рассудит».
— Да,—не выдержав, прорычал Нобин,— он рассудит, а если нет, я сделаю это за него.
— Ах, Нобин,—ласково проговорил Чокроборти,— чего ты напрасно сердишься? Много ли мне осталось жить? Неужели бы я этого не сделал, если б мог? Разве Гохор мне чужой? Да он для меня как родной сын!
— Это я уже слышал. В последний раз тебе говорю — проводи меня к бабу, а не то запомни: в тот день, когда я получу о нем дурные вести, пеняй на себя.
Чокроборти хлопнул ладонью по лбу.
— Такая уж, видно, моя судьба, Нобин, такая судьба. А не то разве ты стал бы со мной так разговаривать!
Мы ушли, так ничего и не добившись. Я постоял перед домом в надежде, что Чокроборти раскается и позовет нас назад. Но все было тихо. Я заглянул в дверную щель: выколотив прогоревшую трубку, Чокроборти безмятежно набивал ее табаком.
По дороге в монастырь я обдумывал, как же все-таки разыскать Гохора. Когда я вернулся, было около трех часов дня. На веранде храма толпились женщины, из приезжих баба-джи не было никого. Должно быть, они где-нибудь расположились на отдых, устав от обильной трапезы. Вечером предстояло выдержать новое сражение, необходимо было восстановить силы.
Заглянув на веранду, я увидел, что там, окруженный толпой, сидит предсказатель, разложив перед собой календари, мел, грифельную доску и прочие атрибуты астрологии. Первой меня заметила Падма.
— Пришел новый гошай! — закричала она.
— Я так и знала, что Гохор-гошай не отпустит тебя, не покормив,— сказала Комоллота.— Что ты ел?
— Постой, диди,— Раджлакшми приложила ладонь к ее губам,— не спрашивай его об этом.
Отстранив ее руку, Комоллота продолжала:
— Твое лицо опалено зноем, в волосах пыль и песок со всей округи. Ты, видно, не купался?
— Как поймешь, купался ли он, диди, ведь он не натирается маслом после омовения,— заметила Раджлакшми.
Нобин, конечно же, приложил все усилия, чтобы уговорить меня искупаться и поесть, но я не поддался на уговоры.
— А предсказатель нагадал мне по руке, что я стану королевой,—радостно сообщила мне Раджлакшми.
— Сколько же ты дала ему за это?
— Пять рупий,—крикнула Падма.— Они были завязаны у диди в уголке сари.
Я засмеялся:
— Если бы ты дала их мне, я нагадал бы что-нибудь получше.
Предсказатель был брахман из Ориссы, но он так хорошо говорил по-бенгальски, что его можно было принять за бенгальца. Услышав мои слова, он тоже засмеялся:
— Нет, господин, я гадал не ради денег, я зарабатываю предостаточно. Я и вправду не встречал такой счастливой руки. Вы сами убедитесь: мое гадание — не обман.
— Тхакур, а вы можете гадать, не глядя на руку?— спросил я.
— Могу,— ответил он.—Назовите какой-нибудь цветок.
— Шимул.
— Пусть будет шимул,— улыбнулся предсказатель.— Мне довольно и этого, чтобы узнать ваше желание.
Минуты две он писал мелом какие-то цифры и, кончив вычисления, проговорил:
— Вы с нетерпением ждете одной вести.
— Какой?
Он пристально взглянул на меня и продолжал:
— Нет, не об исходе судебной тяжбы, вы хотите узнать об одном человеке.
— А вы не могли бы сказать, что с ним?
— Известие будет хорошим, вы все узнаете дня через два.
По моему лицу все поняли, что предсказатель угадал.
— Видишь,— просияла Раджлакшми,— Я говорила тебе, он хорошо гадает, а ты вечно ничему не веришь, все подымаешь на смех.
— Как же можно не верить? — сказала Комоллота.— Новый гошай, покажи свою руку тхакуру.
Я протянул руку, предсказатель взял ее, несколько минут внимательно рассматривал мою ладонь, затем произнес:
— Господин, вам грозит большая опасность...
— Опасность? Когда?
— Очень скоро. Это вопрос жизни и смерти. Взглянув на Раджлакшми, я увидел, что в лице у нее
нет ни кровинки.
Отпустив мою руку, предсказатель попросил ее:
— Дай, ма, я еще раз взгляну на твою ладонь...
— Нет-нет. Это ни к чему.
Было ясно, что настроение у нее сразу испортилось. Хитрый брахман тотчас понял, что его расчет был верен.
— Я только зеркало, ма,— сказал он.—Я отражаю падающую на меня тень. Однако разгневанное светило можно умилостивить, Такое средство есть, и это будет стоить всего десять—двадцать рупий.
— Ты сможешь поехать со мной в Калькутту?
— Почему же нет, если ты этого захочешь.
— Хорошо.
Я видел, что она безраздельно верит в гнев светил, сомневаясь лишь, удастся ли его смягчить.
— Пойдем, гошай,— сказала Комоллота,— я заварю тебе чай.
— Чай заварю я сама,—возразила Раджлакшми,— а ты приготовь место для еды. Да скажи Ротону, чтобы принес табак. Он со вчерашнего дня где-то пропадает.
Вишнуитки остались болтать с предсказателем, а мы втроем ушли.
Ротон подмел на открытой южной веранде, где стояла моя кровать, принес табак и воду для умывания. Бедняга, оказывается, второй день ни разу не присел, так что упрек хозяйки был незаслуженным. Меня с минуты на
минуту ожидала беда, но, если бы я сказал это Ротону, он наверняка бы заявил: «Никак нет, не вас, а меня».
Пока Комоллота расспрашивала меня о Гохоре, Раджлакшми принесла чай. Лицо у нее было хмурое. Поставив передо мною чашку, она сказала:
— Сколько раз я тебя просила: не броди по лесу— далеко ли до беды? Умоляю, послушайся меня хоть раз.
Видно, все время, пока она готовила чай, ей не давал покоя «вопрос жизни и смерти».
— Когда это гошай ходил в лес? — удивленно спросила Комоллота.
— Откуда я знаю! — воскликнула Раджлакшми.— У меня других забот хватает!
— Она не видела, когда я ходил в лес,—вмешался я.— Это всего лишь ее предположение. Предсказатель воистину навлек на меня беду.
Услышав эти слова, Ротон отвернулся и поспешно вышел.
— Ну при чем здесь предсказатель? Он говорит, что видит. Разве на свете не бывает несчастий? Разве ни с кем не случается беда?
Спорить с ней было бесполезно. Комоллота уже хорошо знала Раджлакшми и промолчала.
Едва я взял чашку, как Раджлакшми спросила:
— Принести фрукты и сладости?
— Нет.
— Почему «нет»? Может быть, бог запретил тебе говорить «да»?
Взглянув на меня, она еще больше встревожилась:
— Почему у тебя покраснели глаза? Уж не купался ли ты в этой гнилой речке?
— Нет, сегодня я не купался.
— А ел там что-нибудь?
— Ничего не ел. Да мне и не хотелось.
Она приложила руку к моему лбу, потом просунула под рубашку и проговорила:,
— Так я и думала.-Комоллота-диди, посмотри-ка, тебе не кажется, что у него жар?
Комоллота не проявила никакого беспокойства.
— Ну и что страшного, Раджу, если у него небольшой жар?
Она оказалась мастерицей подбирать имена. Новое имя пришлось мне по душе.
— Но может, у него лихорадка!
— Даже если так. Вы не в пустыне. Вы приехали к нам, и мы о нем позаботимся. Тебе не о чем тревожиться.
Невозмутимый тон Комоллоты привел Раджлакшми в чувство, и она устыдилась своей беспричинной тревоги.
— Ты меня просто успокаиваешь. Во-первых, здесь нет ни врача, ни знахаря. А кроме того, я хорошо знаю, что у него ни одна болезнь легко не проходит, он тяжело переносит любую хворь. И откуда только взялся этот проклятый предсказатель, нагнал он на меня страху!
— Не думай об этом.
— Нет, диди, я знаю, что добрые предсказания не сбываются, а дурные исполняются точь-в-точь.
— Не бойся, Раджу,—ласково улыбнулась Комолло-та,— этого не случится. Гошай с утра долго бродил по жаре, не поел и не искупался. Должно быть, он просто перегрелся немного. К утру все пройдет.
— Ма,— сказала вошедшая мать Лалу,— тебя зовет повар.
— Иду,— ответила Раджлакшми и вышла, с благодарностью взглянув на Комоллоту.
Комоллота оказалась права. К утру, правда, жар у меня не спал, но через пару дней я уже был здоров. Однако благодаря этому случаю Комоллота узнала о нас самое сокровенное. Догадался о нем, должно быть, и еще один человек — сам старший гошай.
Наступил день отъезда. Комоллота отозвала нас в укромное место и спросила:
— Гошай, ты помнишь, в каком году была ваша свадьба? А то у меня готово блюдо с освященной сандаловой пастой и гирляндой цветов.
На ее вопрос ответила Раджлакшми:
— Где ему знать, об этом помню я.
— Как же так, один помнит, а другой нет? — улыбнулась Комоллота.
— Он был тогда мал и не понял, что к чему.
— Но ведь он старше тебя, Раджу.
— На каких-то пять-шесть лет. Мне было восемь или девять, когда я надела ему на шею гирлянду и мысленно проговорила: «С этого дня ты мой жених! Жених! Жених!» Но это чудовище не сходя с места проглотило мою гирлянду.
— Как же можно проглотить гирлянду? — удивилась Комоллота.
— Она была из спелых ягод бойчи,— вмешался я.— Съесть ее никто бы не отказался.
Комоллота засмеялась, а Раджлакшми сказала:
— Отсюда и начались мои несчастья. Я потеряла его, и не нужно спрашивать, что было потом, только совсем не то, что думают люди! Много дней я провела в слезах и
поисках, наконец бог сжалился и нежданно вернул мне того, кого, однажды даровав, похитил.
С этими словами Раджлакшми совершила пронам богу.
— Старший гошай прислал освященный сандал и гирлянды,—сказала Комоллота.— В день отъезда наденьте их друг другу на шею.
Раджлакшми молитвенно сложила руки:
— Богу ведомо, чего он хочет. Только не проси меня об этом. До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу мою алую гирлянду на его детской шее. Пусть же эта гирлянда, дарованная мне богом, и останется навеки моей, диди.
— Но ведь я проглотил ее.
— Да, чудовище, а теперь заодно проглоти и меня.
Раджлакшми рассмеялась и, погрузив в сосуд с сандаловой пастой сразу все пальцы, приложила их к моему лбу.
Мы отправились попрощаться с Дварикдасом. Он оторвался от книги и приветливо предложил нам сесть.
—- Мы не смеем надолго отвлекать тебя, гошай,— отозвалась Раджлакшми, располагаясь на полу.— Мы и так причинили вам немало беспокойства и перед отъездом пришли в надежде вымолить прощение.
— Саньяси,— ответил старший гошай,—могут лишь принимать милость, но не давать. Скажи, диди, когда вы снова приедете причинять нам беспокойство? Ведь с вашим отъездом монастырь погрузится во мрак.
— Это верно, гошай,— поддержала его Комоллота,— сегодня и вправду покажется, будто огни не зажглись и повсюду царит тьма.
— Эти несколько дней,— продолжал старший гошай,— от песен, радости, смеха и шуток все вокруг было озарено, словно блеском молний. Я никогда еще не видел ничего подобного. Комоллота назвала тебя «новый гошай»,— прибавил он,— обращаясь ко мне,— а я дал диди имя «Анондомойи».
Мне пришлось прервать его взволнованную речь.
— Старший гошай,— возразил я,— поистине, вас то и дело ослеплял блеск молний, но давайте-ка спросим, каково приходится тем, кого днем и ночью оглушают раскаты грома. Узнайте хотя бы, какого мнения об «Анондомойи» Ротон.
Стоявший у дверей Ротон тут же исчез.
— Не слушай его, гошай,— сказала Раджлакшми.— Его вечно терзает зависть. В следующий раз, прежде чем приехать, я запру на замок этого тощего брюзгу. О, как бы мне хотелось куда-нибудь от него сбежать!
— Ты никогда этого на сделаешь, Анондомойи,— воскликнул старший гошай,— никогда. Ты не сможешь бросить его одного.
— Еще как смогу,— сказала Раджлакшми,— он мне до смерти надоел.
— Однажды во Вриндаване подруга бога тоже пожелала его покинуть, но так и не смогла это сделать. Разве ты не помнишь ее слов, Анондомойи? «Подруга! На кого я его оставлю, разве сумеют они служить ему, как я?» Что мы знаем о настоящей любви? — задумчиво продолжал он.— Ведь мы только прикидываемся любящими, сами себя обманываем. Но тебе, Анондомойи, повезло — ты познала истинное чувство. Поэтому-то я и говорю тебе: «Когда ты отдашь эту любовь Кришне, ты...»
Раджлакшми вздрогнула и испуганно остановила его:
— Не благословляй меня на это, гошай. Пусть этого никогда не случится. Пожелай мне лучше, чтобы я могла с легким сердцем оставить его,—она указала на меня,— и умереть.
Комоллота поспешила исправить положение:
— Старший гошай, Раджу, понял только, как сильно ты любшль9 и все. Ничего больше.
Я тоже решил, что Дварикдас, как всегда, думал о чем-то своем и не имел в виду нас с Раджлакшми.
— У него такое слабое здоровье,— озабоченно проговорила Раджлакшми,— он вечно болеет. И никого, упрямец, не желает слушать. Ах, диди, если б ты только знала, в каком страхе я живу дни и ночи!
Теперь уже я встревожился, опасаясь, как бы прощальный разговор не завел нас слишком далеко. Я знал: приехав из Бенареса, Раджлакшми мучительно раскаивалась, что так небрежно простилась со мной. За всеми своими шутками и насмешками она пыталась скрыть не покидавшее ее предчувствие неведомого и сурового наказания.
— Сколько ты ни твердишь всем вокруг о том, как я слаб здоровьем,— с улыбкой заметил я, чтобы как-то успокоить ее тревогу,—а тело мое не знает погибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64