А рядом раздавался неумолчный шум волн. Я удивляюсь, как мог я тогда, забыв обо всем, целиком погрузиться в созерцание природы! Ведь мой возраст отнюдь не располагал к этому. Но, очевидно, правы умудренные жизнью старики, утверждая, что разум человека обладает благодатной способностью отключаться от всех треволнений и воспринимать мир как иллюзию. Пережитые волнения и благополучное избавление от грозивших нам опасностей настолько измучили меня, что мне совершенно необходимо было забыться и сосредоточиться на созерцании какой-нибудь спокойной картины»
Я и не заметил, как прошло около двух часов. Вдруг мне показалось, что луна нырнула в облака справа, а через некоторое время неожиданно появилась слева. Я приподнял голову и увидел, что лодка направляется к берегу. У меня не было никакого желания спрашивать Индро о чем бы то ни было, хотелось просто молчать, поэтому я снова принялся смотреть на луну и слушать шум воды. Прошло еще не менее часа, прежде чем лодка причалила к берегу. Наконец зашуршал песок. Я торопливо поднялся. Где мы? Далеко ли отсюда до дому? Вокруг виднелся только песок. Но вот поблизости залаяла собака,— значит, неподалеку жилье.
— Подожди меня, Шриканто,— сказал Индро,— я скоро вернусь. Ты не бойся, на берегу живут рыбаки.
Мне не хотелось ударить в грязь лицом после того, как мое мужество с успехом выдержало столько испытаний, и поэтому я с деланным спокойствием ответил:
— А чего мне бояться? Пожалуйста, иди.
О, отрочество! В жизни нет поры удивительней тебя! Если трудно разобраться в ходе рассуждений взрослого человека, то уловить нить мыслей подростка совершенно невозможно. Поэтому-то и останется навсегда непостижимой для нас жизнь отроков из Вриндавана.
Не в состоянии постигнуть поступки подростков разумом, люди постарались просто отмахнуться от детей, объявив их поведение хорошим или дурным в зависимости от общепринятых норм морали или собственных вкусов и склонностей. Однако те не приняли во внимание никакие доводы и аргументы и, нисколько не беспокоясь из-за существующих по данному поводу разногласий, со всей присущей им живостью и страстью продолжали предаваться самому безудержному веселью, забью обо всем на свете. И тогда самые ярые отроконенавистники вынуждены были признать, что нет в жизни человека поры более прекрасной и яркой, более жизнерадостной и звонкоголосой, чем отрочество. Веданта так же ничтожна перед этой извечной и всегда новой игрой в лесах Вриндавана, как капля воды перед океаном, она всех и вся подчиняет себе. Я был подростком, и хотя не обладал еще достаточной силой и твердостью духа, но уже вкусил чувство гордости, присущее молодости, Кто захочет показать себя трусом перед товарищем? Я предпочел остаться один.
Наверху, над моей головой, свет и тьма сменяли друг друга, сзади, с реки, доносился неумолчный рокот волн, а впереди светлел береговой песок. Я сидел и размышлял над тем, куда я попал, как вдруг заметил бежавшего назад Индро.
— Послушай, Шриканто, я забыл предупредить тебя: если кто-нибудь без меня придет за рыбой, смотри не давай. Даже если он будет точь-в-точь как я. Скажи: «Пепел тебе в глаза! Хочешь—бери сам». Главное, своими руками ничего ему не давай. Понял?
— Почему, брат?—пролепетал я.
— Вернусь—скажу. Смотри же не забудь,— бросил он уже на ходу и скрылся.
По телу у меня пробежал озноб, кровь, казалось, застыла в жилах. Не понять смысла его слов я не мог.
Никогда впоследствии мне не приходилось испытывать большего ужаса, чем в ту ночь, хотя и довелось пережить много такого, в сравнении с чем мои тогдашние приключения казались детской забавой. Словами невозможно описать тот панический страх, который охватил меня: еще немного—и я потерял бы сознание. Мне чудилось, будто кто-то следит за мною с берега. Стоило мне украдкой взглянуть на него, как он кивал мне головой. Время словно остановилось. Казалось, вечность прошла с тех пор, как ушел Индро, а он все не возвращался.
Но вот послышались человеческие голоса. Сто раз обмотав вокруг большого пальца священный шнур, я весь напрягся и замер в ожидании. Голоса приближались, я уже мог различить их. Один, несомненно, принадлежал Индро, два других—хиндустанцам. И все-таки, прежде чем глянуть им в лицо, я внимательно присмотрелся, отбрасывают ли они тень, ибо с детства знал ту непреложную истину, что у духов тени не бывает.
У пришедших она различалась, неясная — но все-таки тень. Трудно описать облегчение и радость, которые я испытал. Спутники Индро с необычайной ловкостью вынули из лодки огромных рыбин, завернули их в сеть и что-то сунули ему в руку. Слабый звон этого «что-то» мне сразу все объяснил.
Индро отвязал лодку, но не направил ее назад по реке, а, орудуя шестом, стал медленно продвигать дальше против течения, держась вдоль берега.
Я молчал. Сердце мое переполняли противоречивые чувства: какая-то досада, даже презрение к Индро и вместе с тем острая радость оттого, что он имел тень,— я готов был за это броситься ему на шею и расцеловать.
Такова человеческая натура: малейший проступок моментально зачеркивает все достоинства человека!
«Так вот как добывает он деньги!» — с возмущением думал я.
Как все дети, воровством я считал только то, что связано с деньгами, а остальные поступки, какими бы дурными они ни были, представлялись мне лишь озорством или шалостью. Звон монет все прояснил. Геройство и мужество товарища разом померкли в моих глазах. Лучше бы он бросил рыбу в реку, сделал с ней что угодно, только бы не продавал. О, тогда я в ярости размозжил бы голову всякому, кто посмел бы назвать наше путешествие за рыбой воровством. И был бы самым искренним образом уверен, что поступил справедливо. Но... Как можно! Такими делами занимаются одни преступники, которым место в тюрьме!
— Ты не испугался, Шриканто? — заговорил Индро.
— Нет,—буркнул я.
— А знаешь, никто, кроме тебя, не решился бы остаться один в лодке. Ты молодец, настоящий друг. Теперь я всегда буду брать тебя с собой. Согласен?
Я промолчал. Б это время из-за облаков вынырнула луна, и в ее свете я увидел лицо Индро, мгновенно заставившее меня забыть гнев и обиду.
— Послушай, Индро, а ты их когда-нибудь видел?
— Кого?
— Да тех, кто приходит за рыбой.
— Нет, брат, не видел. Только слышал о них.
— А ты решился бы приехать сюда один? Индро рассмеялся:
— Так ведь я всегда один езжу.
— Тебе не страшно?
— Нет. Надо только повторять про себя имя Рамы, тогда они ни за что не подойдут.— Он на минуту замолчал, потом продолжил:—Знаешь, какая сила у этого имени! Можешь смело идти мимо змей — ничего не случится. Все уползут прочь со страху. Главное, самому не бояться, а то ничего не выйдет. Тогда они сразу поймут, что ты только притворяешься смелым. Они хитрые... все понимают!..
Кончился песчаный берег, и снова началась галька. Течение возле этого берега было намного медленнее; казалось даже, что оно повернуло вспять. Индро положил шест в лодку и взялся за весло.
— Видишь, впереди лесок виднеется,— показал он.— Мы плывем туда. Там я опять сойду на берег, но скоро вернусь. Быстрей, чем в прошлый раз. Ладно?
Волей-неволей мне пришлось согласиться. Да и как иначе — я ведь сказал, что ничего не боюсь. Индро тоже, по-видимому, уверовал в мое бесстрашие. Но бог мой, чего мне стоила эта храбрость! Издали то место, на которое указал Индро, казалось таким темным и мрачным, что, даже уповая на необыкновенное могущество имени Рамы, я трепетал при мысли, что останусь один. Меня заранее начала бить дрожь. Правда, рыбы теперь у нас не было, следовательно, любителям ее нечем будет поживиться. Но кто поручится, что непрошеных гостей влечет только рыба? Известны ведь истории об упырях, о людоедах...
Течение усилилось, Индро греб хорошо, и наша лодка быстро шла вперед. Деревья на правом берегу словно застыли от удивления при виде двух отчаянных ребят. Иногда они покачивали вершинами, будто укоряя нас и делая знаки остановиться. Грозили нам и их сородичи, росшие на высоком левом берегу. Будь я один, я ни за что не пренебрег бы их приказом, но мой рулевой твердо верил во всемогущую силу имени Рамы и ни на что не обращал внимания. Мы вошли в небольшую заводь возле левого берега. Она напоминала озерцо. В северной части его обозначился проход.
— Индро, здесь негде причалить, как же ты сойдешь на берег?
— А вон видишь большое баньяновое дерево? Возле него есть мостки.
Уже в течение некоторого времени ветер доносил до нас какой-то отвратительный запах. Он становился все сильнее, перейдя наконец в нестерпимую вонь. Я зажал нос.
— Индро, здесь что-то гниет.
— Это мертвецы,— невозмутимо ответил мой удивительный товарищ.—Теперь ведь кругом холера. Мертвых не успевают сжигать—обожгут лицо и бросают. Потом их съедают шакалы с собаками или они просто валяются тут и гниют.
— Где же их бросают, брат?
— А вон видишь деревья? Это кладбище. Их там где-нибудь кинут, потом совершат омовение у мостков возле баньяна и отправляются домой. Да ты не бойся, это шакалы воют. Иди сюда, садись рядом.
У меня от страха перехватило в горле, я не мог вымолвить ни слова. Кое-как добравшись до Индро, я прижался к нему. Он тронул меня рукой и засмеялся:
— Успокойся, Шриканто! Я сколько раз бывал здесь, и видишь — все в порядке. Кто посмеет тебя тронуть, если ты три раза произнесешь имя Рамы!
Прикосновение Индро влило в меня новые силы, но я все-таки прошептал:
— Припадаю к твоим стопам, брат, не выходи здесь, поплывем мимо...
Он мягко коснулся моего плеча.
— Ничего не поделаешь, Шриканто, придется сойти. Мне нужно отдать деньги, которые мы получили за рыбу. Я еще три дня назад обещал привезти их. Меня ждут не дождутся.
— Отдашь завтра.
— Нет, брат, не отговаривай меня. Хочешь, пойдем вместе со мной, только потом никому ничего не рассказывай.
— Ладно,— почти беззвучно, одними губами прошептал я и снова замер возле Индро. В горле у меня пересохло, но протянуть руку и зачерпнуть воды не хватало сил. Я не мог пошевелиться.
Мы въехали в тень, падавшую от деревьев, и увидели неподалеку маленькую пристань. Деревья там не росли, все вокруг освещалось мягким лунным светом, и я почувствовал некоторое облегчение. Индро перебрался на нос лодки и следил, чтобы она не стукнулась о камни.
Как только мы приблизились к берегу, он прыгнул в воду, но тут же раздался его испуганный вскрик:
— Ой!
Я стоял в лодке и сразу увидел, что его поразило: на воде тихо покачивалось мертвое тело мальчика лет шести-семи, нежное и светлое. Головка его покоилась на берегу. Вероятно, он умер всего несколько часов назад. Казалось, ребенок просто заснул на груди у матери-Ганги, успокоившись наконец после долгих мучений. И теперь она осторожно, стараясь не потревожить сладкого сна младенца, перекладывает его в постельку. Стояла глубокая ночь, все кругом замерло, преисполненное покоя и умиротворения. Лишь изредка в зарослях кустарника раздавался вой голодного шакала, да била спросонья тяжелыми крыльями потревоженная птица. Никогда потом мне не приходилось видеть такого печального зрелища. Только тот, кто воочию наблюдал страшную картину безвременной смерти, может понять наши чувства.
Взглянув на Индро, я заметил, как две крупные слезы медленно покатились по его щекам.
— Шриканто, посторонись немного, я положу беднягу в лодку и отвезу к тому берегу. Там опущу в воду, возле тамарисковой рощи.
Несмотря на то что вид мертвого мальчика расстроил меня не меньше, чем Индро, его намерение привело меня в замешательство. Одно дело сочувствовать чужой беде и совсем другое—попытаться практически облегчить горе, взвалив его на свои плечи. Сколько тут условностей сразу заявляют о себе! Родившись в семье, принадлежащей к одной из самых высоких каст, я с молоком матери впитал в себя представление о том, что одним из самых тяжких грехов является прикосновение к мертвому телу. Каких только запретов и требований не выдвигают здесь ша-стры! Необходимо знать, от какой болезни умер человек, из какой он семьи, к какой принадлежал касте и был ли должным образом совершен над ним похоронный обряд.
Терзаемый сомнениями, я неуверенно спросил Индро:
— А какой он касты?.. Тот, до кого ты дотронешься? Индро подошел к мальчику, просунул одну руку ему
под шею, другую—под колени и легко приподнял.
— Иначе его разорвут шакалы,— объяснил он. И добавил: — Смотри-ка, от него до сих пор пахнет лекарством!
Он осторожно положил труп на широкую скамью, где недавно лежал я, оттолкнул лодку от берега, забрался в нее и только после этого ответил:
— Разве у мертвого может быть каста?
— А почему же нет?—возразил я.
— Он же мертвый!—рассердился Индро.— Какая каста может быть у мертвого?! Возьми, к примеру, нашу лодку. Не все ли равно, из какого дерева она сделана — из мангового или из сливы?.. Теперь она уже не манго и не слива, а просто — лодка. Так и он. Понял?
Объяснения Индро были, конечно, совершенно детскими, но где-то в них заключалась настоящая большая правда. Поразительно, как мог он в свои годы, нигде не учась, иметь такие верные суждения, идущие подчас совершенно вразрез с общепринятыми воззрениями. Теперь я понимаю: все дело в том, что он был очень искренним человеком, совершенно лишенным хитрости. Именно поэтому, думается мне, его чистое сердце какими-то неведомыми путями легко воспринимало общечеловеческую правду. Его простой, неиспорченный ум ухватывал самую суть явлений, ничем не усложняя и не затемняя их.
Я убежден: бесхитростный и непосредственный ум— величайший и истиннейший ум в мире. При правильном взгляде на вещи ничто никогда не воспринимается ложно. Ложь есть результат искаженного понимания или попытки неверно объяснить явление. К примеру, мы знаем, объявлять золото медью или считать его таковым—ложь. Но какое это имеет значение для самих золота или меди? Они останутся тем, чем являются, как бы мы их ни называли. Сочтите медь золотом, заприте в сундук—ценность ее от этого не возрастет. Признайте золото медью и выбросьте прочь — стоимость его не уменьшится. Медь так и останется медью, а золото—золотом, и никто, кроме вас самих, не будет виноват в вашей ошибке. Все в этом мире истинно, ложь существует только в человеческом сознании. И не удивительно, что если Индро никогда не отводил в своей душе места неправде, то он всегда обретал истину, а с нею и счастье.
Я отнюдь не собираюсь утверждать, будто то, что характерно для Индро, свойственно другим, и в этой связи не могу не рассказать о случае, происшедшем лет десять-—двенадцать после описываемых событий. Однажды прошел слух, что в соседнем квартале умирает старуха-брахманка, а возле бедняги нет никого, кто мог бы совершить над ней последний обряд. И все потому, что, возвращаясь из Бенареса домой, она заболела, вынуждена была сойти с поезда в нашем городе и остановилась у малознакомого человека. Тот же недавно вернулся из Англии и считался поэтому отверженным. Таким образом, вся вина несчастной заключалась в том, что, будучи совершенно беспомощной, она посмела умирать в доме индуса, осквернившего свою касту.
Мы сделали для умершей все, что полагается при таких обстоятельствах, и в результате перед нами закрылись двери всех домов в городе. Накануне отцы общины до полуночи ходили по городу из дома в дом, уговаривая единоверцев наложить на нас суровую кару за совершенный нами великий грех—кремацию старухи. Было решено остричь отступникам волосы, заставить их признать свою вину и в качестве искупления проглотить перед всем честным народом ту вещь, которая, хотя и считается священной, отнюдь не съедобна. При этом почтенные мужи утверждали, что единственное, что движет ими,— это забота о благе общины, ибо они не могут допустить, чтобы у них на глазах совершалось подобное святотатство.
Оказавшись в безвыходном положении, мы обратились за помощью к одному доктору, который считался лучшим врачом в городе, а бенгальцев лечил бесплатно. Выслушав нашу историю, доктор возмущенно заявил, что теперь он и пальцем не пошевелит, если кто-нибудь из тех, кто совершил это злодеяние, или их близкие тяжело заболеют. Не знаю, кто довел его слова до сведения упомянутых личностей, но едва наступил вечер, как стало известно, что необходимость в острижении наших волос отпала. Теперь от нас требовали только признать свою вину и съесть вышеупомянутую «святую» вещь! Мы отказались и от этого, и наутро нам милостиво разрешили ограничиться одним покаянием. Мы снова ответили отказом, и вскоре нас уведомили, что на первый раз нас «прощают». Одним словом, нам удалось избавиться от наложенной на нас кары. Однако разгневанный доктор не успокоился и в свою очередь потребовал, чтобы те, кто доставил нам столько неприятностей, явились к нему и извинились за свое поведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64