Посуди сам, кто только не оказывается в больницах, разве всех их можно касаться? А приходится, и каста от этого не страдает... Я сварю тебе саго или овсянки. Ты поешь?
Я знаком показал, что ничего не имею против. И не только потому, что был болен. Я не возражал бы против ее предложения, будь я здоров и крепок.
Так я остался у них. Я пробыл в их доме недолго, всего дней пять, но воспоминания о них никогда не изгладятся из моей памяти. Лихорадило меня только первый день, потом жар спал, хотя встать сразу мне не разрешили, считая больным. Хозяйка заботливо ухаживала за мной, проводя около меня каждую свободную минуту, которую она Случала от своих бесконечных домашних хлопот. Ее очень удручало то, что она не могла обеспечить меня необходимым питанием, и она старалась возместить этот недостаток лаской и вниманием — гладила меня по лбу, голове, всячески развлекала меня... Но как они бедствовали! И как страдали от бессмысленной людской жестокости! Хозяйка рассказала мне, что прежде они жили неплохо, не сравнить с тем, как теперь, даже владели землей. Но соседи ввергли их в нищету — пользовались доверчивостью и легковерием ее недалекого мужа и обирали их. Они вечно льстили ему, превозносили до небес его доброту и отзывчивость и просили у него в долг. А он по своему простодушию не отказывал им, сам занимал, но другим деньги давал. Вначале обходился расписками, потом пришлось по секрету от жены заложить имущество. Результат был обычный для такого рода случаев.
Разумеется, многие теряют состояние по глупости, и, надо признаться, не всегда это бывает так уж плохо. Но как ужасно, когда человеку создают несчастья намеренно, сознательно обрекают его на страдания, да еще в слепой жестокости удесятеряют их!
В доброте и отзывчивости Чокроборти я убедился на собственном опыте.
В их доме имелись всего две жилые комнаты, одну занимали дети, а другую предоставили мне — совершенно незнакомому человеку. Такое радушие очень смутило меня. Я предложил им поместить меня в общей комнате, тем более что жар у меня спал и я чувствовал себя значительно лучше. Но хозяйка и слушать не хотела об этом. «Как это можно, отец мой? — заявила она.— Крыша там плохая, а на небе тучи, может пойти дождь. Тогда тебя всего промочит. Ты же больной человек!» Я видел у них во дворе, возле изгороди, солому и указал на нее.
— Почему вы до сих пор не починили крышу? Ведь приближаются дожди.
Оказалось, для таких отверженных брахманов, как они, это простое дело превратилось в сложнейшую задачу— никто из общины не хотел работать у них. Могли бы выручить кровельщики-мусульмане, жившие в конце деревни, но в этом году и те были заняты.
— Не знаю, придет ли конец нашим мучениям,— с горечью пожаловалась мне госпожа Чокроборти.— Что только не пришлось нам пережить здесь. В прошлом году умерла у нас от холеры восьмилетняя дочка. Никого из родственников в деревне тогда не было — братья уехали в Бенарес на праздник пуджи,— так что помочь совершить похоронный обряд никто не мог. Вот и пришлось нам одним идти на место сожжения. Хотели нарубить дров и принести соломы для кремации, да куда там! Не дали. Пришлось отцу выкопать яму и зарыть свою девочку...
Старая обида заговорила в ней с новой силой.
— Разве можем мы отвечать за грехи наших предков? — спросила она меня.— Кто-то из них принял приношение покойнику, а мы страдаем. Но ведь нужно же было кому-то принять его, иначе оно считалось бы напрасным, не зачлось бы. Так требует наша вера. В чем же здесь грех и почему мы должны страдать за него?
Что я мог ей сказать? Да и возможно ли вообще по прошествии столького времени определить, за какое преступление предков приходится расплачиваться потомкам?! Тут дело даже не в том, дурно или нет так поступать, а в том, что сами Чокроборти не имели никакого отношения к данному проступку и, следовательно, являлись совершенно невиновными. Наверное, нигде в мире люди так не преследуют друг друга и не отравляют сами себе жизнь, как в индусской общине. Нигде больше не встретить такого бессердечия и такой варварской жестокости по отношению к человеку, как у нас.
— У нас в деревне не много жителей,— продолжала моя хозяйка.— Большинство умерло от лихорадки и холеры. Остались одни брахманы, кайоста и раджпуты. Они так травят нас, что, пожалуй, лучше нам перебраться к мусульманам...
— Но ведь там вы совсем лишитесь касты,— с беспокойством заметил я.
Она ответила уклончиво:
— У меня есть родственник — младший брат свекра. Он уехал в город Думна и принял там христианство. И знаете, ничего плохого с ним не случилось.
Я промолчал. Мне тяжело было слышать, что жена брахмана готова отречься от веры отцов, но что я мог сказать ей в утешение? Раньше я считал, что у индусов преследуются и презираются только неприкасаемые, но теперь убедился в том, что всякий может подвергнуться такой участи, словно отравлять людям жизнь стало внутренней потребностью нашего общества. Позже я со многими беседовал на эту тему. Почти все единодушно осуждали такую практику, считали ее недостойной, но никто не видел выхода из создавшегося положения. Я понимаю, люди привыкли к несправедливости, смирились с ней и не чувствуют настоятельной необходимости ликвидировать ее. Но я не представляю, как может общество рассчитывать на жизнеспособность, если оно не в силах покончить со злом, недопустимость которого само же сознает.
Дня через четыре я почувствовал себя здоровым и собрался домой.
— Ма, я покидаю вас,— сказал я хозяйке дома. Она с грустью посмотрела на меня.
— Тебе, бабу, тяжело пришлось у нас. Да и я наговорила тебе много лишнего.
Я промолчал, не зная, что ей ответить; было как-то неловко повторять избитые фразы, вроде того что: «Нет-нет, мне доставило большое удовольствие познакомиться с вами, я вам очень благодарен» и т. д. и т. п. Мне вспомнился Боджранондо и его слова: «Удивительная страна наша Бенгалия. Повсюду здесь встречаем мы матерей и сестер». Как это верно!
Беспросветная нужда и постоянные безрассудства недалекого мужа довели эту женщину до отчаяния, граничившего с безумием, но стоило ей узнать о том, что я болен и действительно нахожусь в безвыходном положении, как она забыла о своих бедах и с материнской нежностью стала ухаживать за мной, всеми силами старалась облегчить мне пребывание в ее доме.
Чокроборти раздобыл мне повозку, чтобы добраться до дому. Его супруге очень хотелось накормить меня перед дорогой, но солнце уже поднялось высоко, поэтому она не рискнула задерживать меня. Прощаясь, она смахнула со щеки слезу и, поручив меня богам, попросила обязательно заглянуть к ним, если я когда-нибудь окажусь поблизости.
Я никогда потом не бывал в тех местах и больше не встречался с семейством Чокроборти. Уже много времени спустя я узнал, что Раджлакшми в благодарность за их заботу обо мне выплатила значительную часть их долгов.
ГЛАВА XIV
До Гонгамати я добрался уже к вечеру. Меня очень удивил вид нашей усадьбы: у ворот, при въезде во двор, стояли два банановых дерева в кадушках и кувшины с водой, а над ними висела громадная гирлянда из ветвей манго. Все свидетельствовало о том, что здесь совершалась какая-то церемония. Во дворе сидело множество народу, все курили и громко переговаривались. Стук подъехавшей повозки привлек всеобщее внимание. Какой-то человек поднялся, вышел за ворота и радостно воскликнул при виде меня. Это был Боджранондо. Тотчас кто-то побежал в дом сообщить радостную весть. Саньяси сказал мне, что мое неожиданное исчезновение переполошило всех в доме, начались усиленные поиски пропавшего, послали за ним. Только тогда наконец и узнали обо мне.
— В чем дело, дада? — спросил меня Анондо.— Куда вы вдруг пропали? Этот пострел возчик уверял меня, что довез вас до самой Гонгамати!
Не успел я ответить ему, как подошла Раджлакшми и совершила мне глубокий пронам.
— Как жестоко наказал ты всех нас,— сказала она мне и повернулась к Боджранондо: — Видишь, Анондо, я чувствовала, что он сегодня вернется.
— Я сразу понял, что ты ждешь меня,— улыбнулся я.— Стоило мне увидеть банановые деревья и кувшины с водой, как я обо всем догадался.
В это время к нам подошел Ротон.
— Нет, бабу, это совсем не поэтому,— поспешил уточнить он.— Сегодня ма угощает брахманов. Когда она побывала в Бокронатхе...
— Не вмешивайся, Ротон,— остановила его Радж-лакшми.— Иди занимайся своими делами.
Боджранондо взглянул на ее вспыхнувшее лицо и усмехнулся.
— Знаете, дада,— сказал он мне,— если человек не занят серьезным делом, то у него очень разыгрывается воображение. Самые невероятные мысли приходят в голову... Отсюда и вся эта затея с брахманами. Не так ли, сестра?
Та обиделась и молча отошла в сторону.
— Вы очень похудели, дада,— заметил мне Боджранондо.— Что все-таки с вами произошло? Почему вы исчезли, никого не предупредив?
Я подробно рассказал ему о своих злоключениях последних дней.
— В будущем будьте осмотрительней,— по-дружески посоветовал он мне.— Видели бы вы, как ма тревожилась за вас.
Видеть это мне совершенно не требовалось, я и так прекрасно знал, что доставил ей немало беспокойства.
К нам снова подошел Ротон, на этот раз с чаем и табаком. Анондо взял чашку чая, выпил и проговорил:
— Ну, я пошел. А то, если задержусь у вас, боюсь, кое-кто больше не увидится со мной на этом свете.
Улыбнувшись на прощание, он ушел. Вскоре ко мне снова подошла Раджлакшми и как ни в чем не бывало сказала:
— Я приготовила для тебя горячую воду и чистую одежду. Пойди оботрись и переоденься. Только смотри не мочи голову, а то опять начнется лихорадка.
— Саньяси, наверное, уведомил тебя, что у меня никакой лихорадки не было,— возразил я.
— Не было, так может начаться,— заметила Раджлакшми.
— Ну, этого мне знать не дано. Но помыться мне действительно необходимо, я просто умираю от жары.
— Неужели так уж необходимо? — чуть насмешливо спросила она меня.— Ну что ж, пойдем. Придется помочь тебе, а то вдруг ты один не справишься.— Она засмеялась.— Ну что ты упрямишься? Только ставишь в неловкое положение себя и меня. Тебе же нельзя сейчас мыться.
Никто не мог соперничать с Раджлакшми в умении уговорить человека. Она действовала так мягко и ненавязчиво, что никому и в голову не приходило, чтобы она чего-то добивалась. Конечно, приведенный случай не показателен, я вполне мог обойтись и без омовения, но как часто она подчиняла людей своему желанию вопреки их воле, при обстоятельствах значительно более серьезных. Я не встречал никого, кто мог бы устоять против нее, не говоря уж обо мне самом. Уладив дело со мной, она встала, собираясь принести мне еду.
— Сначала пойди и накорми своих брахманов,— посоветовал я ей.
— Что ты! — воскликнула она.— Они разойдутся не раньше ночи. Неужели тебе ждать до тех пор!
— Ничего, подожду,— заметил я.
— Да уж,— улыбнулась Раджлакшми,— ты скажешь. Предоставь мне самой беспокоиться о брахманах, как-нибудь я с этим справлюсь. Но вот если я стану морить голодом больного человека, то, боюсь, вместо врат рая окажусь перед входом в ад.
Она вышла и вскоре вернулась с подносом, уставленным всевозможными кушаньями самого диетического характера, не имевшими ничего общего с теми неудобоваримыми яствами, которые предназначались для гостей. Без сомнения, она приготовила их сама и уже после моего возвращения. Я ел и поглядывал на нее. Что-то новое, незнакомое мне появилось в ее поведении, манере говорить. Однако, если бы меня спросили, в чем заключалась эта перемена, я, пожалуй, не смог бы ответить. Или сказал бы, что люди пока еще не научились облекать в слова мельчайшие нюансы человеческих чувств. Особенно явно проявлялась эта новизна в том, как она потчевала меня. Она не принуждала, как прежде, а скорее уговаривала; не требовала, а просила. Наверное, со стороны это не было заметно, никто не увидел бы тут ничего особенного, но я сразу обратил внимание на необычность ее обращения со мной.
Я кончил есть. Раджлакшми поднялась.
— Так я пойду? — сказала она, вопросительно глядя на меня.
Во дворе ее ждали гости.
— Иди,— ответил я.
Она взяла грязную посуду и не торопясь вышла из комнаты.
Я долго не отводил взгляда от двери, в которую она вышла. Она очень изменилась за время моего отсутствия.
За каких-нибудь несколько дней стала совсем другой. По словам Анондо, она уже накануне начала соблюдать какой-то пост, теперь отказалась даже от воды, и никто не знал, когда она снимет с себя свой обет. Собственно, ничего удивительного в этом не было—ее душа всегда жаждала религиозной истовости, а с тех пор, как она познакомилась с Шунондой, ее рвение возросло необычайно. Я недолго наблюдал ее, но уже отметил, как преуспела она в своем страстном стремлении к совершенству. Теперь, казалось, никакая грязь ее прошлой жизни не могла запачкать ее. Один я мешал ей, стоял на ее пути, как громадная скала.
Было уже около десяти часов, когда Раджлакшми закончила свои богоугодные дела и неслышно вошла ко мне. Она уменьшила огонь в лампе, подошла к моей кровати, поправила сетку от москитов и направилась к себе.
— Где ты была до сих пор? — спросил я ее.— Брахманская трапеза давно окончилась.
Она остановилась.
— О небо! — заметила она с улыбкой.— Я-то старалась не разбудить его, а он, оказывается, не спит. Почему?
— Жду тебя,— ответил я.
— Меня? Почему же ты не послал за мной?
Она вернулась ко мне и, подняв сетку, села в изголовье. Ее пальцы, как всегда, стали ласково ерошить мои волосы.
— Почему же ты не позвал меня? — снова спросила она.
— Разве ты пришла бы? У тебя столько дел!
— Что значат дела, если ты зовешь меня?
Я знал, что она действительно никогда не пренебрегла бы моим зовом, но говорить об этом не хотелось.
— Почему ты молчишь? — спросила она.
— Думаю.
— О чем? — Она прижалась лицом к моему лбу и шепотом спросила:—Ты ушел из дому потому, что рассердился на меня?
— Откуда ты знаешь?
Раджлакшми, не поднимая головы, ответила на вопрос вопросом:
— А разве ты не догадался бы, если бы я рассердилась и ушла?
— Наверное, догадался бы,— согласился я.
— Ну вот,—подхватила она.— Ты наверное догадался бы, а я непременно догадаюсь. Видишь, какая между нами разница. Я способна на гораздо большее, чем ты.
— Вот и хорошо! — засмеялся я.—Не хочу спорить с тобой и разубеждать тебя в этом, а то мне самому будет хуже.
— Тогда зачем же спрашивать?
— Больше не буду,— пообещал я ей.—Я ведь давно ни о чем не спрашиваю.
Раджлакшми промолчала. Прежде она никогда не дала бы мне спуску, забросала бы множеством вопросов и потребовала бы немедленного ответа на них, а теперь безмолвствовала. Прошло немало времени, прежде чем она подняла голову и заговорила:
— Ты опять болел? Где ты был? Почему ничего не сообщил мне?
Я объяснил ей, что, во-первых, мне не с кем было послать ей известие о себе, а во-вторых, я не знал, где находилась она сама. Потом я подробно рассказал обо всем, что со мной произошло за эти несколько дней, поведал, как приютила меня бедная семья Чокроборти, как заботливо, словно за собственным сыном, ухаживала за мной хозяйка дома, как делились там со мной, совершенно чужим человеком, последней горстью риса. Благодарность и острая жалость к этой семье щемили мое сердце.
— Почему же ты не дал им денег, чтобы они погасили хоть часть своих долгов? — спросила Раджлакшми, проведя рукой по моим щекам.
— Я с радостью дал бы, но ведь у меня их нет,— ответил я.
Я задел самую чувствительную струну Раджлакшми. Ее очень огорчало, когда разговор заходил о моем материальном положении, и обычно она всегда напоминала мне о том, что ее деньги находятся в полном моем распоряжении. Однако на этот раз она воздержалась от комментариев, только глубоко вздохнула, словно отгоняя какие-то мысли. Меня задело ее спокойствие. Я внимательно посмотрел на нее, но слабый свет в комнате не позволил мне разглядеть выражение ее лица. Однако, когда она заговорила, я поразился тому, как изменился вдруг ее голос.
— Тебе пришел ответ из Бирмы,— сказала она.— Большой служебный конверт. Я решила, что-нибудь срочное, и велела Анондо вскрыть его.
— И что же?
— Твой начальник сообщает, что твое заявление принято. Если ты вернешься, то получишь прежнее место.
— Неужели?
— Да. Принести тебе письмо?
— Нет, не надо. Завтра.
Снова наступила тишина. Я не решался нарушить молчание, и это угнетало меня. Неожиданно мне на лоб капнули слезы.
— Ведь это хорошо, что мое заявление приняли,— негромко сказал я.— Чего же ты плачешь?
Раджлакшми вытерла глаза краем сари.
— Отчего ты не сказал мне, что снова хочешь уехать? Думаешь, я стану удерживать тебя?
— Напротив, я знаю, ты одобрила бы мое решение. Просто ты была очень занята все это время, вот я и не хотел беспокоить тебя всякой мелочью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64