— Ты что же, хочешь остаться здесь ночевать? — спросил я его, на что он ответил, что вернется домой.
— А тебя не тревожит, что будет со мной? — спросил я его.
Он снова восхитил меня исключительно толковым ответом:
— А ты, бабу, слезай! Дядя велел взять с тебя за проезд пять шики. Если ты дашь меньше, он прибьет меня.
— Как можно! — возмутился я.— Чтобы тебе попало из-за меня!
Я рассчитывал доехать на этой повозке до самого дома, но теперь передумал. Меня смущало только то, что приближалась ночь, а местность была незнакомой. Я не представлял, где мог бы отыскать себе ночлег. Но тут я заметил впереди манговый сад. Он свидетельствовал о том, что поблизости находилась деревня, а значит, и приют на ночь мне был обеспечен. Ну, а если и нет, то это меня не пугало. Обойдусь как-нибудь,— решил я.
Я слез с повозки и сполна расплатился со своим возчиком. Тут обнаружилось, что он обладал поразительной сметливостью не только в разговоре, но и в делах. Он в одно мгновенье повернул повозку, крикнул на буйволов, и не успел я глазом моргнуть, как повозка скрылась из глаз.
ГЛАВА XIII
Вечер был на исходе, но еще не совсем стемнело, когда я вступил на узкую тропинку, протоптанную вдоль мангового сада, и отправился на поиски пристанища. Меня не страшила предстоящая задача, я и прежде нередко ночевал у незнакомых людей и никогда не тяготился этим. Однако на этот раз непонятная робость охватила меня, я не чувствовал в себе былой уверенности, и это удивляло меня. Может быть, сказалось то, что я впервые попал в Рарскую область, все здесь было мне незнакомым и настораживало меня. Мне как-то не приходило в голову, что и раньше, когда я оказывался в новых для меня местах, я поначалу тоже чувствовал себя чужаком и становился там своим человеком, лишь приобретя необходимый опыт.
Не учитывал я и того, что в юности я всегда отличался общительностью, естественно и просто сходился с людьми, относился к ним просто, по-дружески, без малейших колебаний доверялся посторонним, и это открывало передо мной все двери. Теперь же я изменился — стал неуверенным, часто тушевался, положиться отваживался только на одного-единственного человека в мире. Робость удерживала мой шаг, не давала смело постучать в дверь незнакомого дома, и потому часто случалось так, что она
только приоткрывалась передо мной — не более. Вот и теперь снова чувство неловкости овладело мною. Тем не менее я продолжал медленно идти вперед, понимая, что обязательно должен устроиться где-то на ночь. Оставаться под открытым небом я не только боялся, но просто не мог — слишком я ослаб.
К счастью, мне не пришлось идти далеко. Вскоре я заметил какое-то строение, проглядывавшее сквозь густые заросли. Я свернул с тропинки и подошел к нему.
На первый взгляд оно показалось мне нежилым — железные ворота при въезде во двор были сломаны, а их прутья выломаны. Я вошел внутрь и поднялся на открытую веранду. Сюда выходили две двери: одна оказалась запертой, другая была открыта. Едва я приблизился к ней, как навстречу мне вышел худой как скелет человек. Я заглянул в комнату — в каждом из ее углов стояло по железной койке. Когда-то на них, вероятно, лежали матрацы, но теперь их заменяли вороха кокосовых волокон. Тут же стояла табуретка, а на полу валялось несколько оловянных и эмалированных мисок, страшно грязных. Я сразу догадался, что зашел в больницу. Человек, который вышел мне навстречу из комнаты, оказался пациентом. Он был не из местных — приехал в здешние места на заработки, заболел и попал сюда на излечение. Он уже больше двух недель находился тут.
— Бабу, дайте мне немного денег! — попросил он меня.
— Зачем? — удивился я.
— Я умираю с голоду, а на деньги куплю рису.
— Но ты больной человек. Разве тебе можно есть рис?
— Конечно, нельзя,— согласился он.
— Тебя что, не кормят здесь? — спросил я его. Оказалось, ему только по утрам дают чашку саго, а
остальное время он находился на самообеспечении — сидел у ворот и просил милостыню. Если подавали, то он добавлял что-нибудь к своему рациону, а нет, то соблюдал пост. При больнице имелся врач, но на его содержание отводились, очевидно, очень скудные средства, поэтому появлялся он крайне редко—кое-когда по утрам. Кроме него в штате числился еще один медицинский работник, выполнявший самые разнообразные обязанности, начиная с приготовления лекарств и кончая заправкой ламп маслом. Прежде держали уборщика, но полгода назад он ушел, рассердившись на то, что ему не платили жалованья, и никого другого на его место пока не нашли.
— Кто же тут убирает? — спросил я больного.
— Я. А когда уйду, меня заменит другой больной, который поступит сюда.
— Ну и порядки!—заметил я.— Кому же принадлежит это заведение?
Больной провел меня на другую веранду, где тускло горела подвешенная к потолку керосиновая лампа. Торопясь домой, господин провизор зажег ее, очевидно, раньше положенного времени. На стене красовалась мраморная доска, на которой золотом были выгравированы по-английски дата основания больницы и имя чиновника, соизволившего открыть ее. Ниже следовал обширный текст, из которого явствовало, что учредил ее некто Рай Бахадур в память своей дражайшей родительницы, жившей в здешних местах. Упоминались не только мать и сын, но и четверо других представителей этого славного рода. Несомненно, на своем государственном поприще Рай Бахадур действовал смело и решительно, как подобало человеку с таким громким именем, доказательством чего и служило возведение данного сооружения. Он без малейшего колебания истратил деньги, оставшиеся от закупки строительного материала, отечественного и импортного, на то, чтобы воздать хвалу своей фамилии и запечатлеть золотом на камне славные деяния ее представителей. А содержание больницы его уже не занимало, тем более что у него не осталось ни средств для этого, ни желания.
— А где дом самого Рай Бахадура? — спросил я своего провожатого.
— Тут недалеко.
— Его можно сейчас там застать?
— Нет, господин, дом заперт—хозяева живут в Калькутте.
— Ты не знаешь, когда он приезжает сюда? — продолжал я допытываться.
Мой проводник, как человек пришлый, не смог достаточно удовлетворить мое любопытство, однако сообщил, что слышал от доктора, будто тот приезжал сюда года три назад и с тех пор не появлялся: положение в больницах везде одинаково, так что тревожиться ему не из-за чего.
Я не стал вдаваться в дальнейшие расспросы относительно деятельности и личности Рай Бахадура. Меня гораздо больше беспокоила моя собственная проблема— ночь близилась, а я все еще оставался без пристанища. Больной, которому я дал несколько пайс, посоветовал мне обратиться к брахману Чокроборти, жившему неподалеку. По его словам, и сам брахман, и его семейство славились как отзывчивые люди, они не откажутся приютить меня. Он сам вызвался проводить меня, заявив, что ему по пути со мной,— он собрался к бакалейщику, а его лавка почти там же, немного в стороне.
По дороге он сообщил мне, что сам нередко пользуется добротой этого семейства, дабы обеспечить себе «диетическое» питание.
Минут через десять мы подошли к дому Чокроборти.
— Господин, вы дома?—крикнул мой провожатый. Ответа не последовало. Я полагал, что мне предстоит
воспользоваться гостеприимством состоятельного брахмана, но вид его жилища меня разочаровал. Не спешили хозяева и продемонстрировать свое радушие. На крики больного никто не отвечал. Однако упорство его было поистине поразительным — он не переставал взывать к своим благодетелям. Теперь я понял, каким образом сумел он выжить в этой страшной больнице,— человек с другим характером давно бы отправился к праотцам. Наконец из-за двери послышался голос:
— Ступай, ступай. Сегодня у нас ничего нет. Такой прием не обескуражил моего провожатого.
— Вы выйдите,— закричал он,— посмотрите, кого я к вам привел!
Я смутился. Меня представляли так, словно я был великим гуру, явившимся для того, чтобы освятить этот дом.
Голос за стеной смягчился:
— Кого же ты привел, Бхим?
На пороге появился хозяин, одетый в грязную и явно не по росту одежду. Возраст его я определить не смог, так как свет падал ему на спину, но он не производил впечатления старого человека.
— Кто же это, Бхим? — повторил он свой вопрос.
— Благородный человек, брахман,— ответил Бхим.— Он заблудился и вышел к больнице, а я предложил ему пойти к вам. Я сказал ему, что вы с радостью примете его.
Бхим не ошибся: Чокроборти отнесся ко мне очень сердечно. Он постелил мне циновку и предложил сесть, потом поинтересовался, курю ли я, и, получив утвердительный ответ, отправился за трубкой.
— Слуги заболели,— пояснил он мне,— приходится все делать самому.
Я обеспокоился. Ну, думаю, попал от одного Чокроборти к другому — чем-то это кончится! Однако трубку я все-таки принял и только собрался сделать затяжку, как из соседней комнаты раздался женский голос:
— Кто там пришел к тебе?
Я догадался, что голос принадлежал хозяйке дома. Она спросила таким угрожающим тоном, что у ее мужа дрогнул голос, когда он отвечал ей, а у меня началось сердцебиение.
— Большой человек пришел,— поспешил уведомить он свою супругу.— Очень важный брахман, настоящий Вишну. Он заблудился и просит приютить его на ночь. Утром он уйдет.
Но хозяйка не успокоилась.
— У тебя вечно все с пути сбиваются! — сердито крикнула она.— Покою нет от гостей, ни стыда у них, ни совести. Хотела бы я знать, чем ты его накормишь,—в доме ни риса, ни гороха нет. Уж не глиной ли от очага станешь потчевать?
Трубка застыла у меня в руках.
— Что ты болтаешь?! — возмутился Чокроборти.— Чтобы у меня в доме не нашлось риса! Уходи к себе, я сам все приготовлю.
Исполнить приказание мужа госпоже Чокроборти не составило никакого труда, ибо находилась она у себя.
— Интересно, как это ты приготовишь? — продолжала она переговариваться через стенку.— Рису осталась одна пригоршня, я сварю его детям. Может быть, ты хочешь оставить их голодными и отдать его чужому? И не думай, это тебе не удастся!
«О, мать-земля, разверзнись и скрой меня от их глаз»,— подумал я, краснея и бледнея.
— Вы, пожалуйста, не беспокойтесь...— начал было я, но разгневанный Чокроборти не дал мне договорить. Между супругами началась перепалка. Она носила столь острый характер и велась на таком выразительном языке, что мне стало не по себе. Самое неприятное заключалось в том, что мне нечем было заплатить за их гостеприимство,— я не захватил с собой денег, когда уходил из дому, а мелочь, которая оказалась у меня в кармане, давно истратил. Единственной моей ценностью оставалась золотая пуговица на воротнике рубашки, я хотел предложить ее хозяевам, но куда там! В пылу ссоры они ничего не могли взять в толк. Растерянный, я поднялся, намереваясь уйти прочь, но Чокроборти схватил меня за руку.
— Гость — это сам Вишну!—заявил он мне.— Если вы уйдете, я повешусь.
Хозяйку ничуть не испугала его угроза.
— Вешайся, вешайся, мучитель! — закричала она.— Хоть отдохну от тебя. Я с детьми не пропаду. Станем жить милостыней.
Мне казалось, еще немного — и я потеряю всякое терпение.
— Господин Чокроборти,— сказал я ему,— вы так поступите когда-нибудь в другой раз, обдумав все заранее, а сегодня отпустите меня, пожалуйста, подобру-поздорову. А нет, так дайте веревку, чтобы хоть так избавиться от вашего гостеприимства.
— Договорилась! — завопил Чокроборти.— Видишь, до чего довела человека?
Через несколько минут дверь в комнату приоткрылась, в нее просунулась рука и со стуком поставила на пол медный кувшин.
— На! — сказала хозяйка.— Отнеси его в лавку господина Монтора. Возьми под залог рису, гороха, соли и масла. Да смотри, чтоб тебя не обманули.
Чокроборти просиял.
— Что ты, что ты! — поспешил он заверить жену.— Я же понимаю...
Он схватил трубку и сделал несколько затяжек.
— Потухла! А ну-ка, хозяйка, набей ее и зажги! Я покурю сначала, а потом пойду за продуктами.
Он снял с трубки чашку и передал ее жене.
Итак, мир между супругами был восстановлен. Жена набила чашку трубки табаком, и муж с удовольствием затянулся. Накурившись, он передал трубку мне, взял кувшин и ушел.
Вскоре появились рис с горохом, а через некоторое время меня пригласили на кухню. Я не чувствовал ни малейшего аппетита, но приглашение принял, понимая, что отказываться не только бесполезно, но даже опасно. Мне не раз приходилось оказываться непрошеным гостем, и я не собираюсь утверждать, будто везде меня принимали одинаково радушно, однако в подобном положении я очутился впервые. Тем не менее я, как выяснилось, испил еще не всю свою чашу. Войдя в кухню, я увидел зажженный очаг, а вместо готового ужина — разложенные на банановых листьях продукты. Тут же стоял и горшок с водой. Чокроборти встретил меня с воодушевлением:
— Ставьте горшок на огонь. Мы быстро все состряпаем. Так, сначала приготовим кхичри: в рис кладем картофель, добавляем горячего масла, соли... Очень вкусно!
Чокроборти смаковал каждое слово, однако для меня положение осложнялось. Опасаясь, как бы какое-нибудь мое замечание или действие не послужило причиной новой баталии, я послушно выполнил приказание и поставил горшок с рисом на огонь. Госпожа Чокроборти стояла неподалеку и следила за нами. Моя неопытность не укрылась от ее глаз, а так как даже самый злостный клеветник не смог бы обвинить ее в излишней робости или застенчивости, то она прямо заявила мне:
— Ты, сынок, ничего не смыслишь в готовке. Я поспешил согласиться с нею.
— Хозяин сказал мне, ты здесь чужой,— продолжала она,—и поэтому тебе не обязательно знать о нас правду. Но я не хочу обманывать тебя. Не позволю губить касту человека из-за горсти риса. Видишь ли, отец, мы согрешившие брахманы.
Я хотел успокоить ее и сказать, что меня это нисколько не пугает, ибо я сам совершил немало грехов, вероятно гораздо более тяжких, чем их преступления, но не решился сделать это, опасаясь нового скандала. Я мечтал об одном—как-нибудь провести в этом доме ночь и поскорее убраться отсюда. Следуя указаниям хозяина, я приготовил кхичри, скатал из него катышки, обмакнул их в масло и попытался проглотить. До сих пор удивляюсь, как это удалось мне сделать. Проглоченные комки я ощущал в желудке как твердые острые камни.
Усердие позволяет многое сделать, и все-таки всему имеется предел. Я изнемогал от усталости, а тут выяснилось, что вода кончилась, мне нечем было ополоснуть руки. Это тем более встревожило меня, что, как я предполагал, чистить и мыть посуду предстояло мне, хотя в тот момент я просто не в состоянии был что-либо делать: голова кружилась, а перед глазами стоял туман. Заплетающимся языком я попросил разрешения прилечь и немного отдохнуть, обещая все перемыть и перечистить позже. Я боялся в ответ снова услышать громы и молнии, но, к моему удивлению, голос хозяйки неожиданно смягчился. Она вышла из темноты и подошла ко мне.
— Зачем же тебе, отец мой, возиться с посудой? Я все вычищу сама. А ты поди отдохни. Общая комната у нас еще не готова, так ты иди ко мне и приляг на мою постель.
Не в силах отказаться от этого приглашения, я молча последовал за ней, лег на ее тощую постель и закрыл глаза.
Проснувшись утром, я почувствовал, что весь горю. У меня был такой жар, что я не мог даже поднять головы от подушки. «Только заболеть мне здесь не хватало»,— подумал я и с ужасом вспомнил о хозяйке — как-то она отнесется к такому поведению. Я не отличался излишней слезливостью, но тут глаза у меня защипало. Никогда еще небо не посылало мне таких испытаний. Я еще раз попытался собраться с силами и встать, но от слабости не мог даже сесть. Я снова закрыл глаза.
В этот раз мы беседовали с хозяйкой дома наедине. Наверное, по-настоящему женщина познается только в несчастье. Нет другого пробного камня, способного проверить ее душу; нет у мужчины и более сильного оружия, чтобы завоевать ее сердце.
Хозяйка подошла ко мне и села с краю постели.
— Проснулся, отец? — спросила она.
Я открыл глаза и посмотрел на нее. Она выглядела лет на сорок, может быть с небольшим,— обыкновенная пожилая женщина, темнокожая, с усталым, но отнюдь не суровым лицом. Печать глубокой бедности и постоянного недоедания лежала на ней.
— Вчера в темноте я не разглядела тебя, бабу, а сейчас смотрю и вижу — останься мой старший сын жив, он теперь был бы такой, как ты.
Я промолчал. Она дотронулась до моего лба и воскликнула:
— Да у тебя жар! И сильный!.. Я прикрыл глаза.
— Если мне помогут, я, наверное, доберусь до больницы... Она недалеко...
В ее голосе послышалась обида:
— Ты, наверное, рассердился на меня за то, что я вчера тут наговорила, вот и хочешь уйти в этот дом Ямы? Неужели ты думаешь, я отпущу тебя?
Она помолчала и добавила задумчиво:
— На больных законы касты не распространяются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64