Ее не могла больше удовлетворять игра в дочки-матери с чужими детьми — одного Бонку ей стало недостаточно для того, чтобы утолить иссушающую жажду своего сердца. Теперь ее трогали и волновали все дети, где бы они ни находились, со всеми их радостями и горестями.
В Бордомане наш спутник сошел. Раджлакшми долго сидела молча.
— О ком ты страдаешь? —не выдержал я наконец.— Тебе жаль Шоролу или ее мать?
Раджлакшми пытливо глянула на меня.
— Значит, ты слышал наш разговор?
— Разумеется,— ответил я, пожав плечами.— Если человек не говорит сам, ему приходится слушать, что говорят другие. На такое наказание бог обрек всех немногословных людей. Но я все-таки хотел бы узнать, о ком ты переживаешь?
— Не все ли тебе равно? Какое тебе дело до моих чувств? — вызывающе спросила она.
— О, самое прямое,— заверил я ее.— Меня тревожит, как бы не случилось чего-нибудь мне во вред. Можешь сколько угодно лить слезы из-за Шоролы или ее матери, я не возражаю. Но мне не понравится, если ты станешь печалиться из-за ее отца.
Раджлакшми фыркнула и отвернулась к окну.
Я надеялся, моя шутка отвлечет ее и развеселит, но этого не произошло. Она по-прежнему сидела молча, только смотрела теперь в другое окно.
Некоторое время я тоже безмолвствовал, хотя меня так и подмывало заговорить. Наконец я решился нарушить молчание.
— Неплохо было бы купить в Бордомане что-нибудь поесть,— сказал я.
Она ничего не ответила. Я продолжал:
— Тебя очень трогают несчастья чужих людей, но совсем, видно, не беспокоят мучения ближних. Откуда в тебе этот европейский дух?
— По-моему, он тебе всегда нравился,—медленно проговорила она.
— О да, люди, побывавшие в Европе, вполне заслуживают моего уважения,— согласился я.
— Отчего бы это? Чем они покорили тебя? Что сделали?
— Пока что ничего,— парировал я ее скрытый намек,— но боюсь, как бы они действительно что-нибудь мне не устроили. Вот я и чту их заранее.
— Нет, все-таки ты не прав,— проговорила она, подумав.— Надо быть признательным, если теперь они хоть что-то сделают для вас за ваше внимание к ним! Вы ведь отовсюду изгнали их — из касты, из общества, из круга друзей,
— О,— подхватил я,— мы были бы еще больше благодарны им, если бы их энтузиазма хватило хотя бы на то, чтобы стать настоящими христианами. А так они один вред приносят: те, кто считают себя брахмосамаджиста-ми, разрушают свою общину, а те, кто мнит себя индусами,— свою. Им прежде самим нужно определиться, выяснить, кто есть кто, а уже потом заботиться о других. Тогда и им самим будет польза, и, может быть, тем, о ком они так пекутся.
— Нет, все-таки я не согласна с тобой,—заметила она.
— Ну, это еще не беда,— ответил я.— Важнее другое: почему ты не согласна. Что же ты молчишь?
— Я могу ответить тебе, но сначала тебе лучше поесть, а потом мы все выясним.
— Ну понятно! Ты хочешь купить на какой-нибудь станции первое, что попадется, и скормить мне. Предупреждаю: тебе это не удастся.
Она внимательно посмотрела на меня и снова чуть заметно улыбнулась.
— Ты действительно считаешь, что я могу так поступить ? — поинтересовалась она.
— Неужели мне даже это возбраняется? — возмутился я.
— Да уж! — проговорила она и опять повернулась к окну.
На следующей станции Раджлакшми позвала Ротона, а когда он пришел и принес завтрак, велела ему приготовить мне трубку. Она сама собрала мне поесть — разложила еду на подносе и поставила его передо мной. Я видел, она и теперь захватила с собой мои самые любимые кушанья.
Ротон постелил мне на полке постель. Наевшись, я собрался блаженно закрыть глаза и покурить, но вдруг услышал, как Раджлакшми приказала Ротону:
— Убери поднос. Поешь сам, а остатками угости соседей в вагоне.
Я глянул на Ротона и увидел, что тот мнется в нерешительности. Удивленный, я спросил Раджлакшми:
— А отчего ты сама не ешь?
— Мне не хочется,— ответила она.— Скорее, Ротон, поезд сейчас тронется.
Ротон продолжал смущенно топтаться на месте.
— Это я виноват во всем, бабу,— объяснил он мне.— Недосмотрел, а кули:мусульманин возьми и дотронься до наших продуктов. Как я просил тогда ма кугшть что-нибудь из еды на станции, но она не разрешила.
Он жалобно посмотрел на меня в надежде, что я поддержу его.
Но, прежде чем я успел сказать что-нибудь, Раджлакшми опять заторопила его:
— Пойдешь ты наконец или все будешь разглагольствовать?
Ротон молча взял поднос с остатками моей трапезы, повернулся и ушел. Поезд тронулся. Раджлакшми села возле меня и принялась рассеянно теребить мои волосы.
— Видишь ли...— начала она.
— Я не хочу ничего видеть,— перебил я ее.— Теперь...
— Тебе не придется читать мне наставлений,— остановила она меня.— Я заранее знаю, что ты хочешь сказать. Но, право же, дело не в этом. Я вовсе не презираю мусульман и отнюдь не считаю, что их прикосновение оскверняет еду. Тогда я не дала бы ее тебе.
— Почему же ты сама не стала есть? — удивился я.
— Потому что я женщина,— объяснила она.— Женщинам нельзя.
— Почему?
— То есть как это почему? — не поняла она.— Нельзя — и все.
— А мужчинам можно? — не унимался я. Она поерошила мои волосы.
— Конечно, можно! Зачем им такие строгости? Пускай едят, что хотят, носят одежду, какую угодно, поступают так, как им заблагорассудится. Главное, чтобы мы, женщины, соблюдали все правила. Мы ведь все можем выдержать, любые тяготы, а вам разве это под силу? Смотри, вечер только наступает, а у тебя уже лицо осунулось от голода.
— Но послушай,— возразил я,— такое мнение о нас не делает нам чести!
— Ничуть,— она покачала головой,—для вас тут нет ничего зазорного. Мужчины не такое племя, как мы, чтобы терпеть лишения. А нам, женщинам, должно быть стыдно, если мы не сможем их переносить. Ведь женщины— покорные спутницы мужчин.
— Кто тебя научил так рассуждать? — удивился я.— Уж не тот ли гуру, к которому мы теперь едем?
Она приблизила свое лицо к моему, несколько мгновений пристально смотрела мне в глаза, а потом ласково улыбнулась и сказала:
— Всему меня научил ты сам. Большего гуру, чем ты, у меня никогда не было.
— Но мне кажется, от меня ты всегда слышала нечто совершенно противоположное,— не согласился я.— Я, например, всегда внушал тебе, что женщины ничем не хуже мужчин и ни в чем им не уступают.
Глаза у Раджлакшми подозрительно заблестели.
— Вот потому-то я и пришла к такому выводу,— сказала она.— Ведь если бы все мужчины рассуждали по-твоему, то все женщины до единой поддержали бы меня. Тогда бы никто и спорить-то не стал, кто кого превосходит. Такой вопрос просто не возник бы.
— То есть все попросту согласились бы с тобой? -Да.
Я рассмеялся:
— К счастью для человечества, не все женщины придерживаются твоего мнения. Но послушай, разве тебе самой не обидно считать женщин хуже мужчин?
Она, очевидно, не уловила насмешки в моих словах, потому что ответила просто:
— Нет, тут нет ничего обидного.
— Да уж! — подхватил я.— Вы настолько привыкли считать нас господами, а себя рабынями, что даже не понимаете, как это оскорбительно. Такое самоунижение и впрямь ставит вас ниже женщин из других стран.
Раджлакшми вдруг выпрямилась, глаза ее гневно сверкнули.
— Нет! У нас не женщины унижают себя своей покорностью, а вы, мужчины, унижаете их, считая ничтожествами. Только тем самым вы оскорбляете и унижаете самих себя.
Ее слова ошеломили меня. Парадокс, казалось бы, заключенный в них, вдруг исчез, и мне открылась истина, так долго остававшаяся скрытой от меня.
— Ты вот смеялся над тем добрым человеком,— продолжала она.— А мне он на многое открыл глаза. Только разве тебе понять это... ведь ты мужчина... Ну скажи откровенно: понимаешь?
— Нет,— признался я.
— Ну конечно. Для того, чтобы знать и понимать, нужно желать этого, жаждать всем сердцем, всей душой. А иначе ни в чем толком не разберешься, будешь блуждать, как в тумане. Я вот часто думала: неужели правда то, о чем ты рассказывал? Что людям тяжко живется, а общество и его законы так слепы и безжалостны? Я спрашивала себя: как же тогда человек может жить, зачем ему мириться со всем этим ужасом? Да разве тебе понять это! — заметила она, увидев, что я молчу. И продолжала: —Жил ли ты среди них, делил ли с ними их горе и радости? Никогда! Ты всегда судил о них поверхностно, как чужой. Вот и думал, что их жизнь—сплошные страдания. Ты как тот помещик-заминдар, который привык есть плов и считал, что отвар риса, которым питался его нищий арендатор, невозможно взять в рот.
— Ну, хоть ты и не в ладу с логикой,— возмутился я,— все-таки ответь мне: с чего это ты решила, что я знаю о жизни простых людей не больше твоего заминдара?
— С чего! — воскликнула она.— Да откуда тебе знать что-либо о других! Ты ведь бессердечный эгоист, беспокоящийся только о собственной персоне и своих удобствах. Такие, как ты, умеют лишь осуждать, хотя сами толком ни в чем не разбираются. Да, вы ничего не знаете как следует — ни своей общины, ни чужой.
— Что еще? —холодно спросил я.
— А то, что вы судите о наших женщинах так же верно, как и о самом обществе,— глядя на них со стороны и не понимая сути. Подумать только, как вы причитаете над нами, и бедные-то мы, и несчастные, томимся в четырех стенах, изнываем от работы! Самые угнетенные существа в мире! Послушай, оставьте-ка нас хоть ненадолго в покое. Прекратите ваши стенания и займитесь лучше самими собой. Постарайтесь возвысить себя, тогда, может быть, увидите все в настоящем свете.
— Дальше?
— Я знаю, ты насмехаешься надо мной,— рассердилась Раджлакшми,— но, право же, я не сказала ничего глупого. Да, наши женщины питаются хуже других, часто даже хуже слуг, а работают, как правило, больше остальных. Но вы не сетуйте по поводу наших трудностей, а предоставьте нас нам самим и не пытайтесь возвести женщин на пьедестал. Не делайте из нас повелительниц.
— Ты, я вижу, пытаешься разделаться с логикой, поставив все с ног на голову,— заметил я.— Только, признаюсь, я тоже не особенно силен в ней. Поэтому давай прекратим наш спор.
— Да спорить-то тут, собственно, не о чем,— возразила она.
— Даже если бы и было о чем, сейчас я просто не в состоянии препираться с тобой. Хотя отчасти я тебя понял.
Она помолчала немного и сказала:
— Последнее время у всех в нашей стране — и у простого люда, и у господ — появилась неудержимая тяга к деньгам. Никто теперь не умеет, да и не желает довольствоваться малым. Я по собственной жизни знаю, как это пагубно.
— Да, пожалуй,— согласился я.— Но откуда у тебя такой опыт?
— Алчность — вот причина всех наших бед,— продолжала ока, не обращая внимания на мою реплику.— Раньше люди не были такими падкими на деньги.
— Ну, я недостаточно знаю историю, чтобы судить об
этом,—заметил я.
—- Нет, раньше никогда такого не было,— уверенно проговорила она.— Прежде мать ни за что не толкнула бы дочь на путь греха ради денег. У людей был страх перед религией. А теперь они ничего не боятся. К чему это ведет? Возьми, к примеру, меня—у меня нет недостатка в деньгах, но есть ли кто-нибудь несчастнее меня? Нищий на дороге и тот, наверное, счастливее.
— Тебе действительно так тяжело? — сочувственно спросил я и взял ее за руку.
Она ответила не сразу.
— Только всевышний знает, каково мне.— И вытерла глаза.
Мы замолчали. Поезд замедлил ход и остановился возле небольшой станции. Когда он снова тронулся, я спросил:
— Скажи мне, что нужно сделать, чтобы твоя жизнь стала счастливой?
— Я уже придумала,— ответила она.— Мне нужно избавиться от моих денег. Если у меня ничего не останется, то я...
Она не договорила, но смысл ее слов был предельно ясен.
— Когда же тебе пришла в голову такая мысль? — поинтересовался я.
— Когда я узнала об Обхойе.
— Но ведь у них все еще впереди,— возразил я.— Как знать, может быть, им еще многое придется пережить!
Она кивнула.
— Да, конечно. Только, что бы ни выпало на их долю, им никогда не придется так страдать, как мне. В этом я уверена.
— Дорогая, ради тебя я всем готов пожертвовать, но только не честью,— мягко сказал я.
— Разве я прошу тебя об этом? — грустно проговорила она.— Я знаю, честь —это главное в жизни человека. Если ты не можешь поступиться ею, то зачем и говорить об этом. Мне не нужно твоих жертв.
— Но все равно я готов к ним. Все могу отдать ради тебя, за исключением чести. Без нее мужчине не жить...
— Тебе ни от чего не придется отказываться из-за меня,— сердито проговорила Раджлакшми и выдернула у меня свою руку.—-Неужели ты считаешь, что честь важно только для мужчин, а нам она не нужна? Тебе, конечно, неизвестно, сколько женщин растоптало свою честь ради вас, мужчин, но я-то знаю. И знаю, чего им это стоило. Я попытался возразить ей, но она перебила меня:
— Хватит! Довольно слов. Вижу, я ошиблась в тебе. Больше я никогда не буду говорить с тобой на эту тему и тебя тоже прошу не касаться ее. А теперь спи.
Она встала и пересела на свою полку.
На следующий день поезд в положенное время прибыл в Бенарес. Мы отправились в дом Пьяри. Свободными в нем оказались только две комнаты, все остальные были заняты вдовами всех возрастов.
— Это мои квартиранты,— сообщила мне Раджлакшми и усмехнулась.
— Чему ты смеешься? — удивился я.— Ты, очевидно, не берешь с них плату за жилье?
— Конечно, нет. Более того, мне приходится им помогать.
— Помогать?
Она опять усмехнулась:
— Да. Правильнее будет сказать, я содержу их. Надеюсь, в будущем мне это зачтется. Ты что, не понимаешь?
Теперь усмехнулся я:
— Чего уж тут не понять. Многих тебе придется содержать на своем иждивении ради этого будущего!
— Кроме того, тут живут несколько моих родственников,— добавила она.
— Неужели? — Я не поверил своим ушам.—Где же ты отыскала их?
Она сухо улыбнулась:
— Ты, верно, забыл, что когда-то я приехала сюда с матерью и здесь умерла? Так разве не похвально, что теперь я не забываю своих благодетелей"?
Я не ответил ей.
— Они чересчур добросердечны. Вот я и держу их подле себя, чтобы они ненароком опять кого-нибудь не облагодетельствовали.
— Знаешь, Раджлакшми,— вырвалось у меня,— иногда мне хочется разорвать тебе грудь и посмотреть, что у тебя там внутри.
— Тебе представится эта возможность, когда я умру,— насмешливо сказала она.— А пока что иди к себе и отдохни немного. Когда приготовлю поесть, я позову тебя.
Она показала отведенную мне комнату, а сама спустилась вниз.
Я задумался. Нельзя сказать, чтобы я увидел Раджлакшми в новом свете, но все-таки ее слова взволновали меня.
Вечером она сказала:
— Напрасно я затеяла эту поездку. Гуру отправился в паломничество, так что я не смогу вас познакомить.
— Ничуть не сожалею об этом,— поспешил я успокоить ее.— Значит, теперь ты вернешься в Калькутту?
Она кивнула.
— Тебе ведь не обязательно возвращаться вместе со мной? — осторожно спросил я.—Я хотел бы съездить на Запад.
— Поезжай. Я тоже отправлюсь в Праяг. Хочу совершить омовение. До свадьбы Бонку еще есть время.
Я попал в затруднительное положение —в то время в Праяге по делам службы находился мой дядя, у которого я, собственно, и собирался остановиться. Там же проживали другие мои родственники и знакомые.
Пьяри угадала причину моего замешательства.
— Ты боишься, что нас могут увидеть вместе? Я смутился еще больше.
— Видишь ли,— пробормотал я,— дурной репутации приходится бояться даже в том случае, когда она незаслуженная.
Она натянуто улыбнулась.
— Пожалуй, ты прав. Подумать только, ведь недавно в Аре мне день и ночь приходилось ухаживать за тобой! Счастье, что тогда нас никто не видел вместе. Надеюсь, там у тебя нет знакомых или друзей?
— Напрасно ты иронизируешь и стараешься уязвить меня,— ответил я, пристыженный ее словами.— Я ведь понимаю, что по своим человеческим качествам я намного уступаю тебе.
— Я тебя упрекаю! — воскликнула она с горечью.— Ты что ж, думаешь, я приехала тогда к тебе, чтобы попрекать потом? Послушай, есть предел человеческому терпению — не испытывай меня.
— «Дурная репутация»! — повторила она немного спустя.— Я скорее согласилась бы вытерпеть любой позор, чем решилась бы произнести такие слова!
— Я знаю, ты вернула меня к жизни,— виновато сказал я,— но что делать, я—ничтожный, слабый человек. Меня не сравнить с тобой.
— Пусть тебя не терзают угрызения совести,— гордо ответила она.— Если я и спасла тебя, то сделала это ради себя, а не ради тебя. И учти, я никогда не считала тебя ничтожным или слабым человеком. Возможно, тогда все было бы значительно проще — накинула бы себе на шею петлю и обрела наконец покой.
И, не слушая моих возражений, она вышла из комнаты.
На следующее утро Раджлакшми принесла мне чай и молча пошла к дверям. Я окликнул ее:
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Почему? — Она остановилась.— Тебе нужно что-нибудь сказать?
— Да. Что ты думаешь насчет того, чтобы из Праяга поехать путешествовать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64