И кадры больше всего там нужны...
— Это тебя, верно, Исак Дандлишвили просвещает?
— Ох, как ты любишь отцу колкости говорить! Когда я был в твоем возрасте, я не смел старшим перечить. Почему ты такой...такой...— Годердзи не нашел слова и тяжело вздохнул.
— Да уж какой есть, папа, что делать!
Это тоже был не очень-то почтительный ответ. Для юноши его возраста, беседующего с отцом, ответ прозвучал неподобающе. Но Годердзи не стал заострять на этом внимание. Когда сын называл его «папа» (что случалось крайне редко), Годердзи моментально смягчался, вдобавок в словах, вернее, в голосе сына ему послышалась затаенная боль.
— Я же для тебя говорю, для твоего блага, сыночек, а то мне и твоей матери ни физика не нужна, ни химия.
— А я для своего блага и выбрал, для чего же еще?
— Какое же тут благо, самое большее — станешь учителем истории, вот и все!
— Как это «вот и все»? Руководящие кадры теперь все больше из историков и юристов выбирают.
— Чего, чего?..
— Руководящие кадры, говорю.
Только сейчас понял Годердзи, куда метит его упрямый сын. «Вот, оказывается, чего захотел, ишь ты каков!» — подумал удивленный Годердзи.
Видно, он и впрямь отстал от жизни. Ведь до сих пор он наивно полагал, что руководителей не готовят специально, а сама жизнь их выдвигает, что сперва надо стать хорошим специалистом, а уж если ты проявил талант, способности, тебя повысят и сделают руководителем. А этот уже сейчас мечтает стать руководителем и профессию выбирает соответствующую!
Годердзи считал сына простосердечным, наивным юношей, а юноша-то, оказывается, в иных вопросах отца за пояс заткнет. Вот оно как!..
После того Годердзи стал еще пристальнее наблюдать за сыном. Присматривался с подозрением, запоминал, что и как тот сказал или сделал, осмысливал, размышлял...
Он опасался, как бы не упустить в сыне чего-то такого, что впоследствии может дорого обойтись неглупому, но неопытному парню. Однако Малхаз прекрасно во всем разбирался, все делал обдуманно, предусмотрительно. Любое произнесенное им слово и любой его поступок казались заранее выверенными, подготовленными.
Не нравилась Годердзи эта чрезмерная рассудочность Малхаза. Он не мог понять, каким образом и почему сын его оставался свободным от всех страстей и искушений, от промахов и ошибок юности.
Уравновешенный, невозмутимый и хладнокровный был юный Зенклишвили, но за всем этим угадывалась внутренняя настороженность.
«Или он далеко пойдет, или уподобится холощеному бычку»,— переживал Годердзи, ибо не желал для сына ни того, ни другого.
Когда Малхаза зачислили в университет и родители готовились отправлять его в Тбилиси, Годердзи предложил: «Я поеду с тобой, сниму там тебе комнату и устрою получше».
Но Малхаз наотрез отказался от отцовского предложения. Видимо, и это было у него продумано. «Как все, так и я,— сказал он.— Зачем мне выделяться, отмежевываться от сокурсников, я буду жить в общежитии».
Никакие уговоры не помогли. Как сказал, так и сделал — поселился в общежитии.
В течение тех долгих пяти лет Малхаз приезжал в Самеба лишь на два летних месяца. Стосковавшиеся по сыну Малало и Годердзи только о том и мечтали, как бы провести с ним побольше времени, но строптивый студент запирался в задней полутемной комнате и целыми днями либо читал, либо писал, не поднимая головы.
Он привозил с собой целый чемодан книг и никому не показывался, пока не выполнял намеченной «нормы». Все у него было точно распланировано — и распорядок дня, и последовательность занятий, и книги для прочтения...
— В кого только он пошел, чертов сын,— разводил руками Годердзи.— В нашем роду ни книжника, ни писателя не было. И Шавдатуашвили не были учеными, а этот...
— Охо-хо-хо, какой он прилежный, сколько занимается, сколько трудится, радость мамина! — хвасталась перед соседками Малало.— Все только книжки читает, насилу отрываю его, чтобы хоть поел немного. И откуда у него столько терпения?
— Верно, ученым будет,— качая головами, поддерживали ее женщины.
Когда Малхаз приезжал в Самеба, Годердзи становился более беспокойным и раздражительным.
— Не нравится мне его поведение, — часто жаловался Малало потерявший сон супруг.— Молодой парень, а я еще ни разу не видел, чтобы он с девушкой разговаривал. И в городе, оказывается, такой же... точно монах!.. И товарищей-то у него нет! Слыханное ли дело, чтобы человек друзей не имел, да еще в его возрасте!.. Нет, видимо, какое-то несчастье над нами тяготеет...
— Не каркай ты, Годердзи! Как бы и вправду беды не накликал своей болтовней. Не гневи судьбу... Он пока еще юнец, пока только книги его увлекают. Вот увидишь, он всего добьется. Ты только глянь, какой он у нас красавец, люди на него не налюбуются. Ты вот говоришь, в городе он точно монах, а у меня другие сведения есть.
— Какие это сведения? — допытывался Годердзи.
— Есть, есть сведения,— лукаво улыбалась Малало.
— Да брось ты, бога ради, какой он здесь, такой и там. Видно птицу по полету. Где это слыхано, чтобы парень в деревне га кой был, а в городе этакий!
— Нет, я знаю, я точно знаю, что у него там на примете одна профессорская дочка. Что же ему делать, не может ведь он со всеми водиться! Да ты посмотри, какой сын у нас вырос!
— Подумаешь, не станет водиться! Тоже мне, князь Мухран-батони нашелся!
А Малхаз действительно вырос красивым, видным парнем. Высокий, статный, широкоплечий, с такой же могучей, как у отца, шеей и медовыми, как у матери, глазами. Белокожее красивое лицо с черными бровями и спадающий на открытый лоб каштановый чуб придавали особую неповторимость его внешности, так что облик его крепко запоминался с первого взгляда.
Походка у него была неторопливая, горделивая, шагал он широко, чуть расставляя ноги, развернув грудь и красиво изогнув шею. Шагал так вольно, свободно, точно знал, что все на него заглядываются.
Это тоже не нравилось в сыне Годердзи. «Слишком высоко голову задирает. Люди со многим мирятся, но кичливость и заносчивость не терпят и не прощают. Такого смелого цыпленка ястреб первым уносит»,— задумчиво говаривал он.
Малхаз ни во что не ставил ни отцовские предупреждения, ни материнские просьбы. В деревне он на всех смотрел свысока и ни с кем не знался. Здороваться и то не с каждым здоровался. Смотрел на встречного своими большими медовыми глазами и проходил мимо, даже не кивнув. Вот это больше всего коробило Годердзи, всю жизнь помнившего и чтившего завет бабушки Сидонии: «Приветствуй каждого встречного и, будь то малое дитя или почтенный старец, старайся приветствовать его первым». Надо сказать, что это было не только бабушкино правило, а и исстари заведенный обычай. Видать, всей старине самебской приходит конец, коли такие люди пошли, как его сын Малхаз. Одно только — старина ли приветливость и учтивость?..
Меж тем за годы, что Малхаз учился в университете, Самеба претерпела огромные изменения.
И село резко изменило облик, и люди стали иными.
Все менялось на глазах: дома, улицы, магазины, рестораны, кинотеатры. И все менялись...
Новый секретарь райкома, Вахтанг Петрович, оказался на редкость энергичным и сноровистым руководителем.
Главную улицу Самеба покрыли асфальтом, разбили чудесные скверы, вдоль тротуаров рядами выстроились лампионы.
В райкоме и исполкоме Вахтанг Петрович почти поголовно поснимал старых работников и назначил новых, преимущественно из молодых. Дня не проходило, чтобы не проводилось какого-нибудь мероприятия. Он то и дело приглашал из Тбилиси корреспондентов газет и радио, писателей-очеркистов, артистов и видных общественных деятелей. Благодаря этому в центральной прессе часто появлялись различные печатные материалы и фотокорреспонденции о жизни Самеба (разумеется, только положительные и хвалебные).
Особенно любил Вахтанг Петрович митинги. Речи произносить он был мастак и не упускал случая выступить перед народом. Доклады и речи писали для него то заведующий отделом пропаганды и агитации райкома, то заведующий отделом культуры райисполкома.
Человек он был хлебосольный, отменный выпивала и красноречивый тамада. Он закатывал такие банкеты, которым позавидовали бы и в Тбилиси.
Вскоре после своего назначения он пригласил из столицы архитекторов и художников, которые оформили большой родник, поставили громоздкий и неуклюжий монумент невернувшимся воинам и, наконец, выстроили два роскошных, облицованных мрамором ресторана с дюралевыми рамами дверей и окон, застекленными огромными зеркальными стеклами. Поглядеть на эти рестораны и отведать самебской хлеб-соли люди приезжали издалека. Правда, ходили слухи, что на этом деле здорово нагрели руки не только местные строители и приезжие деятели искусства и архитектуры, но и кое-кто из высшего районного начальства, но кто именно — умалчивалось.
Вскоре стало известно, что за перерасход средств, допущенный на строительстве ресторанов, Вахтанг Петрович схлопотал себе выговор, но разве два ресторана не стоили одного выговора?
Этот выговор даже несколько поднял авторитет Вахтанга Петровича в глазах самебцев. Он явился свидетельством того, что первый секретарь радеет о нуждах района и не побоялся в ущерб своей карьере сделать полезное для народа дело.
— А сколько было у нас секретарей, которые не выговоры, а только благодарности и поощрения получали! Но для района ни черта не делали,— рассуждали некоторые.— Такие свое благополучие выше ставят, чем интересы района. Вахтанг Петрович же не побоялся полезное дело сделать. Выговор — ерунда; сами же этот выговор и снимут, а здания, сквер, обелиск навсегда останутся.
— Сейчас,— говорили другие,— не только обелиск — курятник не построишь без нарушения; за материалы сверху давать надо, без этого, по своей цене, если даже тебе в первую очередь полагается, гвоздя ржавого не получишь. А рабочие? По норме бетонщику рубль причитается, а что такое рубль? Меньше чем за десятку никто работать не пойдет — вот тебе и плановая стройка. Наш Вахтанг Петрович дело понимает, знает, что не подмажешь — не поедешь. Нам именно такие и нужны!..
Да, Вахтанг Петрович немало потрудился... На главной улице водрузили огромнейшее мозаичное панно. Ни один самый смекалистый человек не смог бы догадаться, что изображено на этом необыкновенном панно, однако оно было такое яркое, пестрое, сверкающее, что невольно бросалось в глаза, и каждый проходивший мимо, свернув шею, глядел на удивительную картину, где изображались быки с зажженными свечами на рогах, крестьяне с гроздьями винограда в руках, совершенно невероятных объемов женщины с громадными грудями и задами, а-ля пиросмановские ягнята, веникообразные деревья, какие-то странные то ли станки, то ли машины и конечно же чайные плантации с героями труда.
У людей на панно короткие ноги были раскорячены (что, вероятно, указывало на то, как твердо стоят они на родной земле) и каждая икра была такой необыкновенной толщины, что не уступала крупу хевсурской лошади.
В период руководства Вахтанга Петровича район ощутимо продвинулся вперед. Он трижды получал переходящее Красное знамя. Правда, было странновато, что ни молока, ни яиц, ни мяса, ни овощей в государственную продажу не поступало, а все планы по заготовке этих продуктов под руководством Вахтанга Петровича блистательно перевыполнялись.
За эти успехи люди получали премии, причем каждый премированный ставил «магарыч», то бишь устраивал кутеж (разумеется, при тамадовстве Вахтанга Петровича!), где и птичьего молока хватало, и певцов районного Дома культуры.
В Самебском районе затеяли было строительство нескольких промышленных и аграрных объектов. Правда, на некоторых из них были обнаружены крупные растраты, но волков бояться — в лес не ходить. Не закрывать же строительство из-за двух-трех разинь-ревизоров и жуликоватых прорабов или недобросовестных бухгалтеров!..
И вот в один достопамятный день Вахтанг Петрович прикатил на своей черной «Волге» и на завод Годердзи. Внимательно осмотрел производство, обо всем расспросил. Понравились ему и богатырского вида директор, и его деятельность.
Поддерживаемый сопровождавшими секретаря лицами, которые и «подбросили идею», Годердзи осмелел и по совету заведующего отделом райкома Бежико послал черную райкомовскую «Волгу» к Малало. В результате этого у них дома, в тени цветущих лип, в ознаменование успешно закончившейся «инспекции» был задан пир.
Гости покутили на славу, вкусно поели, крепко выпили.
Тряхнул тогда стариной Годердзи! И свое прославленное «метивури» спел, и крестьянский «давлури» сплясал, и тамада был удалой да разгульный, пил, шутил, гостей веселил и до того очаровал Вахтанга Петровича, что, подогретый Годердзиевым тавквери и растроганный оказанным ему почетом, первый человек района ежеминутно лобызал директора кирпичного завода и, одурманенный липовым ароматом, чувствовал себя в райском саду.
Через несколько дней Годердзи получил записку. Первый секретарь просил кирпич для строительства своего «коттеджа». Годердзи не задержался с ответом — на следующий же день отправил ему специального обжига поштучно отобранный кирпич. Впоследствии он еще дважды или трижды получал подобные записки и тоже не задерживался с выполнением изложенных них просьб.
Правда, корреспонденты забывали отправлять ему деньги, но их «забывчивость» приносила еще больше пользы директору кирпичного завода: его имя хорошего руководителя предприятия возносилось все выше и выше.
Не прошло и года со дня появления в районе Вахтанга Петровича, как Зенклишвили назначили управляющим открывшейся в Самеба базы Лесстройторга, придав ему в помощники Исака и Серго.
Годердзи ни одного из них прежде не знал. Но Вахтанг Петрович успокоил его: «Не бойся, они люди надежные, я их давно знаю, вы хорошо сработаетесь».
Так оно и получилось. Мудрый человек был Вахтанг Петрович, прозорливый!
Когда Годердзи назначили на эту должность, Малхаз учился на третьем курсе. Еще в Тбилиси узнал он о новой работе отца, но никак не откликнулся на это событие, будто ничего и не слыхал. Нельзя было понять, известно ему что-нибудь или нет.
Но, приехав в Самеба на каникулы, он проявил свою осведомленность приветствием. «Привет управляющему базой!» — кривя губы в некотором подобии улыбки, проговорил сын при виде отца и тут же погрузился в привезенные с собой газеты.
Малхаз не мог не заметить, что «выдвижение» отца уже сказалось на семье. В комнате стоял новый полированный обеденный стол с шестью обитыми зеленой тканью стульями. У стены красовался модный в те годы рижский сервант с гранеными зеркальными стеклами. В углу, на специальном столике, мерцал экран телевизора. Вместо засиженной мухами лампочки, торчавшей под потолком, теперь на старом поржавевшем крючке висела довольно элегантная люстра.
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Это тебя, верно, Исак Дандлишвили просвещает?
— Ох, как ты любишь отцу колкости говорить! Когда я был в твоем возрасте, я не смел старшим перечить. Почему ты такой...такой...— Годердзи не нашел слова и тяжело вздохнул.
— Да уж какой есть, папа, что делать!
Это тоже был не очень-то почтительный ответ. Для юноши его возраста, беседующего с отцом, ответ прозвучал неподобающе. Но Годердзи не стал заострять на этом внимание. Когда сын называл его «папа» (что случалось крайне редко), Годердзи моментально смягчался, вдобавок в словах, вернее, в голосе сына ему послышалась затаенная боль.
— Я же для тебя говорю, для твоего блага, сыночек, а то мне и твоей матери ни физика не нужна, ни химия.
— А я для своего блага и выбрал, для чего же еще?
— Какое же тут благо, самое большее — станешь учителем истории, вот и все!
— Как это «вот и все»? Руководящие кадры теперь все больше из историков и юристов выбирают.
— Чего, чего?..
— Руководящие кадры, говорю.
Только сейчас понял Годердзи, куда метит его упрямый сын. «Вот, оказывается, чего захотел, ишь ты каков!» — подумал удивленный Годердзи.
Видно, он и впрямь отстал от жизни. Ведь до сих пор он наивно полагал, что руководителей не готовят специально, а сама жизнь их выдвигает, что сперва надо стать хорошим специалистом, а уж если ты проявил талант, способности, тебя повысят и сделают руководителем. А этот уже сейчас мечтает стать руководителем и профессию выбирает соответствующую!
Годердзи считал сына простосердечным, наивным юношей, а юноша-то, оказывается, в иных вопросах отца за пояс заткнет. Вот оно как!..
После того Годердзи стал еще пристальнее наблюдать за сыном. Присматривался с подозрением, запоминал, что и как тот сказал или сделал, осмысливал, размышлял...
Он опасался, как бы не упустить в сыне чего-то такого, что впоследствии может дорого обойтись неглупому, но неопытному парню. Однако Малхаз прекрасно во всем разбирался, все делал обдуманно, предусмотрительно. Любое произнесенное им слово и любой его поступок казались заранее выверенными, подготовленными.
Не нравилась Годердзи эта чрезмерная рассудочность Малхаза. Он не мог понять, каким образом и почему сын его оставался свободным от всех страстей и искушений, от промахов и ошибок юности.
Уравновешенный, невозмутимый и хладнокровный был юный Зенклишвили, но за всем этим угадывалась внутренняя настороженность.
«Или он далеко пойдет, или уподобится холощеному бычку»,— переживал Годердзи, ибо не желал для сына ни того, ни другого.
Когда Малхаза зачислили в университет и родители готовились отправлять его в Тбилиси, Годердзи предложил: «Я поеду с тобой, сниму там тебе комнату и устрою получше».
Но Малхаз наотрез отказался от отцовского предложения. Видимо, и это было у него продумано. «Как все, так и я,— сказал он.— Зачем мне выделяться, отмежевываться от сокурсников, я буду жить в общежитии».
Никакие уговоры не помогли. Как сказал, так и сделал — поселился в общежитии.
В течение тех долгих пяти лет Малхаз приезжал в Самеба лишь на два летних месяца. Стосковавшиеся по сыну Малало и Годердзи только о том и мечтали, как бы провести с ним побольше времени, но строптивый студент запирался в задней полутемной комнате и целыми днями либо читал, либо писал, не поднимая головы.
Он привозил с собой целый чемодан книг и никому не показывался, пока не выполнял намеченной «нормы». Все у него было точно распланировано — и распорядок дня, и последовательность занятий, и книги для прочтения...
— В кого только он пошел, чертов сын,— разводил руками Годердзи.— В нашем роду ни книжника, ни писателя не было. И Шавдатуашвили не были учеными, а этот...
— Охо-хо-хо, какой он прилежный, сколько занимается, сколько трудится, радость мамина! — хвасталась перед соседками Малало.— Все только книжки читает, насилу отрываю его, чтобы хоть поел немного. И откуда у него столько терпения?
— Верно, ученым будет,— качая головами, поддерживали ее женщины.
Когда Малхаз приезжал в Самеба, Годердзи становился более беспокойным и раздражительным.
— Не нравится мне его поведение, — часто жаловался Малало потерявший сон супруг.— Молодой парень, а я еще ни разу не видел, чтобы он с девушкой разговаривал. И в городе, оказывается, такой же... точно монах!.. И товарищей-то у него нет! Слыханное ли дело, чтобы человек друзей не имел, да еще в его возрасте!.. Нет, видимо, какое-то несчастье над нами тяготеет...
— Не каркай ты, Годердзи! Как бы и вправду беды не накликал своей болтовней. Не гневи судьбу... Он пока еще юнец, пока только книги его увлекают. Вот увидишь, он всего добьется. Ты только глянь, какой он у нас красавец, люди на него не налюбуются. Ты вот говоришь, в городе он точно монах, а у меня другие сведения есть.
— Какие это сведения? — допытывался Годердзи.
— Есть, есть сведения,— лукаво улыбалась Малало.
— Да брось ты, бога ради, какой он здесь, такой и там. Видно птицу по полету. Где это слыхано, чтобы парень в деревне га кой был, а в городе этакий!
— Нет, я знаю, я точно знаю, что у него там на примете одна профессорская дочка. Что же ему делать, не может ведь он со всеми водиться! Да ты посмотри, какой сын у нас вырос!
— Подумаешь, не станет водиться! Тоже мне, князь Мухран-батони нашелся!
А Малхаз действительно вырос красивым, видным парнем. Высокий, статный, широкоплечий, с такой же могучей, как у отца, шеей и медовыми, как у матери, глазами. Белокожее красивое лицо с черными бровями и спадающий на открытый лоб каштановый чуб придавали особую неповторимость его внешности, так что облик его крепко запоминался с первого взгляда.
Походка у него была неторопливая, горделивая, шагал он широко, чуть расставляя ноги, развернув грудь и красиво изогнув шею. Шагал так вольно, свободно, точно знал, что все на него заглядываются.
Это тоже не нравилось в сыне Годердзи. «Слишком высоко голову задирает. Люди со многим мирятся, но кичливость и заносчивость не терпят и не прощают. Такого смелого цыпленка ястреб первым уносит»,— задумчиво говаривал он.
Малхаз ни во что не ставил ни отцовские предупреждения, ни материнские просьбы. В деревне он на всех смотрел свысока и ни с кем не знался. Здороваться и то не с каждым здоровался. Смотрел на встречного своими большими медовыми глазами и проходил мимо, даже не кивнув. Вот это больше всего коробило Годердзи, всю жизнь помнившего и чтившего завет бабушки Сидонии: «Приветствуй каждого встречного и, будь то малое дитя или почтенный старец, старайся приветствовать его первым». Надо сказать, что это было не только бабушкино правило, а и исстари заведенный обычай. Видать, всей старине самебской приходит конец, коли такие люди пошли, как его сын Малхаз. Одно только — старина ли приветливость и учтивость?..
Меж тем за годы, что Малхаз учился в университете, Самеба претерпела огромные изменения.
И село резко изменило облик, и люди стали иными.
Все менялось на глазах: дома, улицы, магазины, рестораны, кинотеатры. И все менялись...
Новый секретарь райкома, Вахтанг Петрович, оказался на редкость энергичным и сноровистым руководителем.
Главную улицу Самеба покрыли асфальтом, разбили чудесные скверы, вдоль тротуаров рядами выстроились лампионы.
В райкоме и исполкоме Вахтанг Петрович почти поголовно поснимал старых работников и назначил новых, преимущественно из молодых. Дня не проходило, чтобы не проводилось какого-нибудь мероприятия. Он то и дело приглашал из Тбилиси корреспондентов газет и радио, писателей-очеркистов, артистов и видных общественных деятелей. Благодаря этому в центральной прессе часто появлялись различные печатные материалы и фотокорреспонденции о жизни Самеба (разумеется, только положительные и хвалебные).
Особенно любил Вахтанг Петрович митинги. Речи произносить он был мастак и не упускал случая выступить перед народом. Доклады и речи писали для него то заведующий отделом пропаганды и агитации райкома, то заведующий отделом культуры райисполкома.
Человек он был хлебосольный, отменный выпивала и красноречивый тамада. Он закатывал такие банкеты, которым позавидовали бы и в Тбилиси.
Вскоре после своего назначения он пригласил из столицы архитекторов и художников, которые оформили большой родник, поставили громоздкий и неуклюжий монумент невернувшимся воинам и, наконец, выстроили два роскошных, облицованных мрамором ресторана с дюралевыми рамами дверей и окон, застекленными огромными зеркальными стеклами. Поглядеть на эти рестораны и отведать самебской хлеб-соли люди приезжали издалека. Правда, ходили слухи, что на этом деле здорово нагрели руки не только местные строители и приезжие деятели искусства и архитектуры, но и кое-кто из высшего районного начальства, но кто именно — умалчивалось.
Вскоре стало известно, что за перерасход средств, допущенный на строительстве ресторанов, Вахтанг Петрович схлопотал себе выговор, но разве два ресторана не стоили одного выговора?
Этот выговор даже несколько поднял авторитет Вахтанга Петровича в глазах самебцев. Он явился свидетельством того, что первый секретарь радеет о нуждах района и не побоялся в ущерб своей карьере сделать полезное для народа дело.
— А сколько было у нас секретарей, которые не выговоры, а только благодарности и поощрения получали! Но для района ни черта не делали,— рассуждали некоторые.— Такие свое благополучие выше ставят, чем интересы района. Вахтанг Петрович же не побоялся полезное дело сделать. Выговор — ерунда; сами же этот выговор и снимут, а здания, сквер, обелиск навсегда останутся.
— Сейчас,— говорили другие,— не только обелиск — курятник не построишь без нарушения; за материалы сверху давать надо, без этого, по своей цене, если даже тебе в первую очередь полагается, гвоздя ржавого не получишь. А рабочие? По норме бетонщику рубль причитается, а что такое рубль? Меньше чем за десятку никто работать не пойдет — вот тебе и плановая стройка. Наш Вахтанг Петрович дело понимает, знает, что не подмажешь — не поедешь. Нам именно такие и нужны!..
Да, Вахтанг Петрович немало потрудился... На главной улице водрузили огромнейшее мозаичное панно. Ни один самый смекалистый человек не смог бы догадаться, что изображено на этом необыкновенном панно, однако оно было такое яркое, пестрое, сверкающее, что невольно бросалось в глаза, и каждый проходивший мимо, свернув шею, глядел на удивительную картину, где изображались быки с зажженными свечами на рогах, крестьяне с гроздьями винограда в руках, совершенно невероятных объемов женщины с громадными грудями и задами, а-ля пиросмановские ягнята, веникообразные деревья, какие-то странные то ли станки, то ли машины и конечно же чайные плантации с героями труда.
У людей на панно короткие ноги были раскорячены (что, вероятно, указывало на то, как твердо стоят они на родной земле) и каждая икра была такой необыкновенной толщины, что не уступала крупу хевсурской лошади.
В период руководства Вахтанга Петровича район ощутимо продвинулся вперед. Он трижды получал переходящее Красное знамя. Правда, было странновато, что ни молока, ни яиц, ни мяса, ни овощей в государственную продажу не поступало, а все планы по заготовке этих продуктов под руководством Вахтанга Петровича блистательно перевыполнялись.
За эти успехи люди получали премии, причем каждый премированный ставил «магарыч», то бишь устраивал кутеж (разумеется, при тамадовстве Вахтанга Петровича!), где и птичьего молока хватало, и певцов районного Дома культуры.
В Самебском районе затеяли было строительство нескольких промышленных и аграрных объектов. Правда, на некоторых из них были обнаружены крупные растраты, но волков бояться — в лес не ходить. Не закрывать же строительство из-за двух-трех разинь-ревизоров и жуликоватых прорабов или недобросовестных бухгалтеров!..
И вот в один достопамятный день Вахтанг Петрович прикатил на своей черной «Волге» и на завод Годердзи. Внимательно осмотрел производство, обо всем расспросил. Понравились ему и богатырского вида директор, и его деятельность.
Поддерживаемый сопровождавшими секретаря лицами, которые и «подбросили идею», Годердзи осмелел и по совету заведующего отделом райкома Бежико послал черную райкомовскую «Волгу» к Малало. В результате этого у них дома, в тени цветущих лип, в ознаменование успешно закончившейся «инспекции» был задан пир.
Гости покутили на славу, вкусно поели, крепко выпили.
Тряхнул тогда стариной Годердзи! И свое прославленное «метивури» спел, и крестьянский «давлури» сплясал, и тамада был удалой да разгульный, пил, шутил, гостей веселил и до того очаровал Вахтанга Петровича, что, подогретый Годердзиевым тавквери и растроганный оказанным ему почетом, первый человек района ежеминутно лобызал директора кирпичного завода и, одурманенный липовым ароматом, чувствовал себя в райском саду.
Через несколько дней Годердзи получил записку. Первый секретарь просил кирпич для строительства своего «коттеджа». Годердзи не задержался с ответом — на следующий же день отправил ему специального обжига поштучно отобранный кирпич. Впоследствии он еще дважды или трижды получал подобные записки и тоже не задерживался с выполнением изложенных них просьб.
Правда, корреспонденты забывали отправлять ему деньги, но их «забывчивость» приносила еще больше пользы директору кирпичного завода: его имя хорошего руководителя предприятия возносилось все выше и выше.
Не прошло и года со дня появления в районе Вахтанга Петровича, как Зенклишвили назначили управляющим открывшейся в Самеба базы Лесстройторга, придав ему в помощники Исака и Серго.
Годердзи ни одного из них прежде не знал. Но Вахтанг Петрович успокоил его: «Не бойся, они люди надежные, я их давно знаю, вы хорошо сработаетесь».
Так оно и получилось. Мудрый человек был Вахтанг Петрович, прозорливый!
Когда Годердзи назначили на эту должность, Малхаз учился на третьем курсе. Еще в Тбилиси узнал он о новой работе отца, но никак не откликнулся на это событие, будто ничего и не слыхал. Нельзя было понять, известно ему что-нибудь или нет.
Но, приехав в Самеба на каникулы, он проявил свою осведомленность приветствием. «Привет управляющему базой!» — кривя губы в некотором подобии улыбки, проговорил сын при виде отца и тут же погрузился в привезенные с собой газеты.
Малхаз не мог не заметить, что «выдвижение» отца уже сказалось на семье. В комнате стоял новый полированный обеденный стол с шестью обитыми зеленой тканью стульями. У стены красовался модный в те годы рижский сервант с гранеными зеркальными стеклами. В углу, на специальном столике, мерцал экран телевизора. Вместо засиженной мухами лампочки, торчавшей под потолком, теперь на старом поржавевшем крючке висела довольно элегантная люстра.
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51