Погруженный в нирвану сладостных звуков грузинских песен, заместитель министра всякий раз сгорал, как бабочка, в огне удалого грузинского застолья.
Услышав на одном из кутежей игру и пение Малхаза, темпераментный Сабанадзе пришел в неописуемый восторг и тут же решил зачислить юношу в «ансамбль» и сделать его своим сотрудником и сотрапезником.
Желанию Сабанадзе не противился и сам Малхаз: к тому времени он вторично потерпел фиаско с аспирантурой, и ему стало совершенно ясно, что он должен искать какой-то другой путь в жизни.
Однако специальность Малхаза заставила Сабанадзе призадуматься: историк — и вдруг министерство строительства легкой промышленности! Как же быть? Выход подсказал сам Малхаз, сообщив своему благодетелю, что он довольно сносно знает английский и немецкий и может переводить с этих языков.
Сабанадзе от радости был чуть ли не на седьмом небе и сразу же приступил к устройству Малхаза переводчиком.
Заместитель министра, любивший и умевший безотлагательно осуществлять свои решения, сцециально летал в Москву, чтобы получить санкцию на открытие в министерстве сектора информации и, как он говорил, «выбить» штаты для группы переводчиков.
Вскорости дело завершилось: согласно специальному приказу союзного министерства, республиканскому министерству строительства объектов легкой промышленности были выделены пять штатных единиц переводчиков. Руководителем группы был назначен Малхаз Годердзиевич Зенклишвили.
Несмотря на страшную тесноту рабочего помещения министерства, для группы переводчиков были высвобождены две маленькие комнатки на четвертом этаже.
Более четырех лет проработал Малхаз Зенклишвили в министерстве. За эти годы время, проведенное им за кутежами и пирами с Сабанадзе, самое меньшее во сто раз превосходило часы, потраченные на перевод специальной литературы.
В комнатки, выделенные для группы переводчиков, он заглядывал всего лишь несколько раз. Поскольку эта группа непосредственно подчинялась дервому заместителю министра, никто не смел им и слова сказать.
Да не только что руководителя группы, никого из рядовых ее сотрудников невозможно было застать на месте. Из четырех сотрудников только один «работал» переводчиком, но, поскольку этот переводчик, вернее, переводчица, знала всего один язык — грузинский, к тому же она была дочерью члена правительства республики, ее не беспокоили, и она являлась лишь в день зарплаты, да и в эти дни не утруждала себя восхождением на четвертый этаж, так как касса находилась на первом.
Из трех остальных штатных единиц на две были оформлены референты министра и первого заместителя министра, а на третью оформляли то одного кого-то, то другого; злые языки поговаривали, что зарплату, положенную на этот штат, расходовали для приема приезжавших из всесоюзных главков гостей.
Вообще следует отметить, что благодаря Иполитэ Сабанадзе в министерстве умели достойно встречать гостей. Особенно ежели эти гости приезжали на ревизию. Тогда каждый «ревизионный» день завершался недолгой, но обильной и изысканной трапезой.
Трапезы бывали отличные, тем более что не надо было искать ни тамаду, ни певцов: Сабанадзе не занимать было красноречия, а членам его «ансамбля» —- искусства и мастерства...
Душой этих «деловых встреч» был Малхаз. Когда гостям уже не доставляла удовольствия ни кахетинская «Мравалжамиэр», ни имеретинская «Цхеноснури», ни гурийская «Хасанбегура», ни мегрельская «Одойа», ни сванская «Лилео», ни аджарская «Макрули», ни рачинская «Асланури» и, представьте, даже ни картлийская «Чакруло»,— тогда Иполитэ Акакиевич делал Малхазу знак глазами, то бишь подмигивал,— и аргентино-франко-испано-италь-янские песни, виртуозно исполняемые Малхазом под аккомпанемент гитары, модуляции его вкрадчивого, за душу берущего голоса приводили захмелевших гостей в неописуемый восторг, они ревели «бис» и «браво» и клялись в любви к Грузии.
За те четыре с лишним года, что Малхаз «проработал» в министерстве, он почти полностью забросил историю, которой раньше так увлекался, но старая любовь все же не гасла. В свободное от трудов праведных время он садился за книги и читал, пока назойливые друзья-приятели не отрывали его силой и не уводили в шум и гомон очередного кутежа.
В период таких занятий любимой наукой урывками, в перерывах между кутежами, Малхаз, представьте, задумал написать историю родного села, для чего он перечитал множество старинных хроник, летописей, древнейших грамот. В случае, если исследование оказалось бы достойным, он намеревался представить его на соискание ученой степени как диссертацию, однако месяцы мчались дикими конями, а у него для серьезной работы не хватало ни времени, ни энергии.
Вот когда он понял, что кутежи куда более утомляют человека и забирают куда больше сил, чем умственный труд.
Уразумев эту истину, он совершил поступок, заслуживающий всяческой похвалы: решил покинуть Тбилиси и переселиться в Самеба.
Там ждали, не могли дождаться единственного сына родители...
Там пустовал в отсутствии наследника комфортабельный отцовский дом...
Там мог бы протянуть руку помощи и Вахтанг Петрович!..
Там могла начаться совершенно иная жизнь...
Переселение Малхаза в деревню, вероятно, ускорило и то обстоятельство, что дочь начальника одного из управлений министерства оказалась от него в положении...
Правда, поговаривали, что эта миловидная девица на выданье не впервые оказывалась в подобной ситуации, но на этот раз братья ее, забияки и громилы на подбор, занимающие в то же время довольно высокие служебные посты, распетушились не на шутку и пригрозили Малхазу выпустить кишки, если...
Весной 1967 года блудный сын, имея тридцать лет от роду и привлекательную наружность, с одной гитарой за плечами и модным чемоданчиком в руках вернулся в родное село...
Радость Годердзи и Малало трудно было описать словами.
Супруги воспряли духом и совершенно преобразились. Теперь единственной их заботой стало женить сына. Им хотелось как можно надежнее привязать непоседливого отпрыска к отчему дому.
...Целых четыре месяца заносчивый наследник Годердзи Зенклишвили разгуливал по селу без дела. Ни одна работа, предложенная ему, не удовлетворяла его высоким требованиям: то должность была маленькая, то работа недостойная, то зарплата мизерная. В конце концов, внемля совету Исака, с помощью отца он устроился педагогом в школу.
Он и сам не ожидал, что эта скучная (как раньше считал) профессия так заинтересует и увлечет его.
На первом же уроке, когда любознательные детские глаза уставились на него и ни на миг не выпускали из поля зрения, Малхаз с не испытанным дотоле удовлетворением и какой-то доброй гордостью почувствовал себя как нельзя более на месте.
«Какое же это чудо — встреча с непорочными и чистыми детскими сердцами!» — размышлял молодой учитель, и ему казалось, что и сам он стал чистым и непорочным.
Возвращение Малхаза под отчий кров вызвало оживленные толки в Самеба.
В школе, которую когда-то он блестяще окончил, и сегодня преподавали его бывшие учителя. Все там хорошо помнили лучшего ученика, отличавшегося и способностями, и прилежанием, Малхаза Зенклишвили.
И вот теперь этот самый Малхаз, обогащенный, умудренный знаниями, поднаторевший в науках (так думало большинство), вернулся в родную школу.
В самом факте возвращения видели они проявление его патриотизма, гражданственности и высокого нравственного долга.
Разве же не мог столь талантливый юноша, к тому же сын состоятельного отца, найти более доходное и более почетное место в столице? Нет, он предпочел школу, и не какую-нибудь, а именно ту, которую недавно закончил сам!..
Учительница Нато плакала от радости. Она заключила в объятия вошедшего в учительскую Малхаза, долго целовала его по старинному обычаю в плечико, орошая слезами его новехонький модный пиджак, а потом вместе с директором сопроводила в класс.
В памятный первый день педагога-дебютанта встретили в классной комнате букеты пахучих самебских роз.
Ученики во все глаза глазели на нового учителя, такого красивого и еще совсем молодого. Высокий, представительный, с шапкой кудрявых каштановых волос и с большими медовыми глазами, учитель был облачен в стального цвета импортный костюм непривычного для Самеба покроя. И галстук у него повязан был иначе, по-модному, и сорочка была такая, какой в Самеба еще не видывали,— с высоким и тугим воротничком с заостренными и удлиненными концами.
Как не похож был новый учитель на тех, которых они видели каждый день. «Точно, как наш Фуко»,— пошутил какой-то десятиклассник, и его шутка мигом облетела всю школу.
Фуко было прозвище учителя по физике. Этого низенького, коренастого старичка с большим красным носом на небритом бородавчатом лице, с прыщавой морщинистой шеей (бедняга страдал диабетом, поэтому прыщики у него не переводились), в вечно измятой, неопрятной одежде, желчного, ворчащего и брюзжащего, дети особенно не жаловали.
Бедный Фуко был родом из деревни Мохиси, жители которой во всей Картли служили объектом постоянных шуток и анекдотов. Мохиси находилась всего в нескольких километрах от Самеба, и Фуко ежедневно, в погоду и непогоду, всегда пешком одолевал этот путь.
На его иждивении была многочисленная семья. Двое сыновей учились в Тбилиси, пятеро жили при нем. Поэтому старый учитель сильно нуждался и находился в тяжелом положении, однако все это не мешало ему обучать детей любимому предмету, причем в условиях сельской школы дело у него было поставлено очень даже хорошо. Он создал и оборудовал кабинет физики, где проводились опыты, пытался организовать и кружок юных физиков. Именно он и внушил в свое время Малхазу любовь к физике и математике, которая, однако, по окончании последним школы улетучилась быстро и бесследно.
Малхаз навсегда запомнил свой первый урок...
Когда он вошел в класс, ученики приветствовали его стоя. Они стояли навытяжку (что случалось очень и очень редко), прямо как солдаты перед генералом. Учительница Нато с улыбкой озирала знакомые лица и таяла от радости и умиления. Она поставила себе стул в уголке у окна и уселась там, уселась почему-то неловко, застенчиво — бочком. Директор же потеснил учеников и расселся на первой парте.
Малхаз читал по журналу фамилии. Почти все они с детства были у него на слуху и звучали, как имена близких людей. Многих из учеников он безошибочно узнавал в лицо, узнавал, чьи они дети, потому что облик их родителей, старших братьев и сестер прочно был запечатлен в его памяти. И ему показалось очень интересным распознавать черты старших в открытых детских лицах.
По всему было видно, что расположение учеников к учителю возникло еще до того, как последний вошел в класс.
Они проворно поднимались и звонкими голосами бойко откликались на свои фамилии. Им, видно, было приятно, что для учителя они не посторонние.
Малхаз вызвал двоих. «Что вы проходили на прошлом уроке?» — спросил он сперва одного, потом другого, но установить это оказалось сложно. Наконец после долгих споров и пререканий выяснилось, что они изучали борьбу между тори и виги.
Малхаз увлекательно рассказал им о борьбе английских консерваторов и либералов. Он сделал глубокий экскурс в историю, коснулся множества исторических фактов, затем перешел к Чемберлену, Ллойд-Джорджу, вспомнил и о военном министре лорде Китченере. Затем говорил о политике Черчилля, о посольстве в МОСКВЕ Идена, описал встречу Бивербрука со Сталиным, охарактеризовал политику Бевина и Эттли и так заворожил весь класс, что когда прозвонил звонок, никто не хотел двигаться с места.
Малхаз говорил так убедительно, словно был очевидцем всех этих событий и только что вышел из Кремля. Он рассказал несколько малоизвестных, но любопытных эпизодов, и эта «солидная информированность» произвела на его простодушных слушателей прямо-таки неизгладимое впечатление.
Сам директор, но имени Никала, человек холодный, нудный и безынтересный, был в восторге от урока нового учителя и не скрывал своей радости. А уж учительница Нато то и дело воздевала очи горе, словно благодарила господа бога, и благоговейно прижимала руки к груди.
Ученикам особенно понравилось то, что Малхаз искусно объединил историю с современностью. Он был осведомлен в современной политической жизни, а вернее, нахватался всевозможных сведений, преимущественно сенсационных, в кулуарах министерства, сотрудники которого, особенно ответственные, с гораздо большей охотой проводили время за праздными разговорами, нежели за рабочими столами. И все когда-либо прочитанное и услышанное Малхаз обрушил на юных деревенских слушателей, а они внимали не дыша, уставившись на него немигающими глазами.
Первый урок сразу же утвердил славу молодого учителя и заставил заговорить о нем не только всю школу, но и все село, которое нынче гордо именовалось райцентром.
Правда, уже следующий урок был не таким блестящим, третий оказался и вовсе заурядным. А в дальнейшем интерес к учителю пошел на спад, но зачин был настолько блистательным, что обаяния его хватило до конца учебного года, и имя молодого педагога было у всех на устах.
К концу четвертой четверти Малхаз понял, что эта работа не для него.
Во-первых, школьный курс истории оказался довольно неинтересным, что его крайне разочаровало; во-вторых, ему не хотелось портить свою репутацию, не хотелось опуститься ниже того уровня, на который взлетел, но удержаться не мог, и ясно это чувствовал.
Он осознал, что педагогическая деятельность требует, оказывается, очень много времени, большой любви к своему делу, силы воли и терпения и что каждый урок нуждается в особой подготовке.
Тут-то и пришли ему на помощь качества, которыми одарила его природа: дальновидность, напористость и целеустремленность.
Директором самебской школы, как мы уже говорили, был Никала Ломиташвили, человек пожилой, брюзгливый, неудачливый. Ко времени описываемых событий он был вторично женат и вместе с женой и двумя детьми жил в здании школы.
Никала давно перешагнул пенсионный возраст, но продолжал работать, ибо он знал свое дело, считался порядочным человеком, и с ним не хотели расставаться, да и он не хотел пока уходить — его близнецы, мальчик и девочка, через два года должны были закончить школу, и Никала мечтал о золотых медалях. А для этого нужно было порадеть особо...
Малхазу нетрудно оказалось подружиться с директором.
Их не раз видели вдвоем, прогуливающимися и мило беседующими. Правда, никому неведомо было, о чем с таким увлечением беседуют директор школы и учитель истории, но прошло немного времени с тех пор, как начались эти беседы, и Никала Ломиташвили подал в исполком заявление с просьбой выделить ему участок земли — дескать, хочу себе построить дом.
Заявление это Малхаз собственноручно отнес в райисполком, чем подчеркнул и свою личную заинтересованность в удовлетворении просьбы директора.
Минуло еще время и самебская база Лесстройторга выделила на имя директора школы стандартный трехкомнатный дом.
Закрепленная за базой грузовая автомашина совершила несколько рейсов подряд, чтобы доставить на директорский участок этот дом и необходимый для его сборки и установки стройматериал.
В две недели дом был готов.
Его водрузили на бетонные сваи, наподобие западногрузинской оды, выкрасили в зеленый цвет, стены изнутри оклеили обоями, провели воду, канализацию, заложив кирпичом промежутки меж сваями, устроили погреб. Шиферную кровлю тоже выкрасили в светло-салатный цвет.
Дом и вправду получился превосходный. Да и могло ли быть иначе: ведь дня не проходило, чтобы Годердзи самолично не явился на стройку и не удостоверился бы, чего и сколько еще надо подкинуть, чем подсобить.
Промеж собой самебцы то и дело поговаривали (правда, очень по секрету и глухо), что директору Никала дом ни копья не стоил, что все расходы взял на себя Годердзи... что и рабочим из собственного кошелька платил.
Так оно было или иначе, но, едва дом был закончен, Никала Ломиташвили подал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности директора школы в связи с уходом на пенсию, причем это заявление он отнес в райсовет сам и назвал кандидатуру, которая, на его взгляд, более всего подходила для преемника,— Малхаза Зенклишвили.
Никала, представьте, освободили в тот же день, и в тот же день директором самебской средней школы назначили Малхаза Годердзиевича Зенклишвили.
Самебцы это событие встретили с большим удовлетворением — Малхаз человек современный, энергичный, сознательный и просвещенный, конечно же его нужно продвигать, тем более что школа в таком положении...
А школа и вправду пребывала в плачевном положении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Услышав на одном из кутежей игру и пение Малхаза, темпераментный Сабанадзе пришел в неописуемый восторг и тут же решил зачислить юношу в «ансамбль» и сделать его своим сотрудником и сотрапезником.
Желанию Сабанадзе не противился и сам Малхаз: к тому времени он вторично потерпел фиаско с аспирантурой, и ему стало совершенно ясно, что он должен искать какой-то другой путь в жизни.
Однако специальность Малхаза заставила Сабанадзе призадуматься: историк — и вдруг министерство строительства легкой промышленности! Как же быть? Выход подсказал сам Малхаз, сообщив своему благодетелю, что он довольно сносно знает английский и немецкий и может переводить с этих языков.
Сабанадзе от радости был чуть ли не на седьмом небе и сразу же приступил к устройству Малхаза переводчиком.
Заместитель министра, любивший и умевший безотлагательно осуществлять свои решения, сцециально летал в Москву, чтобы получить санкцию на открытие в министерстве сектора информации и, как он говорил, «выбить» штаты для группы переводчиков.
Вскорости дело завершилось: согласно специальному приказу союзного министерства, республиканскому министерству строительства объектов легкой промышленности были выделены пять штатных единиц переводчиков. Руководителем группы был назначен Малхаз Годердзиевич Зенклишвили.
Несмотря на страшную тесноту рабочего помещения министерства, для группы переводчиков были высвобождены две маленькие комнатки на четвертом этаже.
Более четырех лет проработал Малхаз Зенклишвили в министерстве. За эти годы время, проведенное им за кутежами и пирами с Сабанадзе, самое меньшее во сто раз превосходило часы, потраченные на перевод специальной литературы.
В комнатки, выделенные для группы переводчиков, он заглядывал всего лишь несколько раз. Поскольку эта группа непосредственно подчинялась дервому заместителю министра, никто не смел им и слова сказать.
Да не только что руководителя группы, никого из рядовых ее сотрудников невозможно было застать на месте. Из четырех сотрудников только один «работал» переводчиком, но, поскольку этот переводчик, вернее, переводчица, знала всего один язык — грузинский, к тому же она была дочерью члена правительства республики, ее не беспокоили, и она являлась лишь в день зарплаты, да и в эти дни не утруждала себя восхождением на четвертый этаж, так как касса находилась на первом.
Из трех остальных штатных единиц на две были оформлены референты министра и первого заместителя министра, а на третью оформляли то одного кого-то, то другого; злые языки поговаривали, что зарплату, положенную на этот штат, расходовали для приема приезжавших из всесоюзных главков гостей.
Вообще следует отметить, что благодаря Иполитэ Сабанадзе в министерстве умели достойно встречать гостей. Особенно ежели эти гости приезжали на ревизию. Тогда каждый «ревизионный» день завершался недолгой, но обильной и изысканной трапезой.
Трапезы бывали отличные, тем более что не надо было искать ни тамаду, ни певцов: Сабанадзе не занимать было красноречия, а членам его «ансамбля» —- искусства и мастерства...
Душой этих «деловых встреч» был Малхаз. Когда гостям уже не доставляла удовольствия ни кахетинская «Мравалжамиэр», ни имеретинская «Цхеноснури», ни гурийская «Хасанбегура», ни мегрельская «Одойа», ни сванская «Лилео», ни аджарская «Макрули», ни рачинская «Асланури» и, представьте, даже ни картлийская «Чакруло»,— тогда Иполитэ Акакиевич делал Малхазу знак глазами, то бишь подмигивал,— и аргентино-франко-испано-италь-янские песни, виртуозно исполняемые Малхазом под аккомпанемент гитары, модуляции его вкрадчивого, за душу берущего голоса приводили захмелевших гостей в неописуемый восторг, они ревели «бис» и «браво» и клялись в любви к Грузии.
За те четыре с лишним года, что Малхаз «проработал» в министерстве, он почти полностью забросил историю, которой раньше так увлекался, но старая любовь все же не гасла. В свободное от трудов праведных время он садился за книги и читал, пока назойливые друзья-приятели не отрывали его силой и не уводили в шум и гомон очередного кутежа.
В период таких занятий любимой наукой урывками, в перерывах между кутежами, Малхаз, представьте, задумал написать историю родного села, для чего он перечитал множество старинных хроник, летописей, древнейших грамот. В случае, если исследование оказалось бы достойным, он намеревался представить его на соискание ученой степени как диссертацию, однако месяцы мчались дикими конями, а у него для серьезной работы не хватало ни времени, ни энергии.
Вот когда он понял, что кутежи куда более утомляют человека и забирают куда больше сил, чем умственный труд.
Уразумев эту истину, он совершил поступок, заслуживающий всяческой похвалы: решил покинуть Тбилиси и переселиться в Самеба.
Там ждали, не могли дождаться единственного сына родители...
Там пустовал в отсутствии наследника комфортабельный отцовский дом...
Там мог бы протянуть руку помощи и Вахтанг Петрович!..
Там могла начаться совершенно иная жизнь...
Переселение Малхаза в деревню, вероятно, ускорило и то обстоятельство, что дочь начальника одного из управлений министерства оказалась от него в положении...
Правда, поговаривали, что эта миловидная девица на выданье не впервые оказывалась в подобной ситуации, но на этот раз братья ее, забияки и громилы на подбор, занимающие в то же время довольно высокие служебные посты, распетушились не на шутку и пригрозили Малхазу выпустить кишки, если...
Весной 1967 года блудный сын, имея тридцать лет от роду и привлекательную наружность, с одной гитарой за плечами и модным чемоданчиком в руках вернулся в родное село...
Радость Годердзи и Малало трудно было описать словами.
Супруги воспряли духом и совершенно преобразились. Теперь единственной их заботой стало женить сына. Им хотелось как можно надежнее привязать непоседливого отпрыска к отчему дому.
...Целых четыре месяца заносчивый наследник Годердзи Зенклишвили разгуливал по селу без дела. Ни одна работа, предложенная ему, не удовлетворяла его высоким требованиям: то должность была маленькая, то работа недостойная, то зарплата мизерная. В конце концов, внемля совету Исака, с помощью отца он устроился педагогом в школу.
Он и сам не ожидал, что эта скучная (как раньше считал) профессия так заинтересует и увлечет его.
На первом же уроке, когда любознательные детские глаза уставились на него и ни на миг не выпускали из поля зрения, Малхаз с не испытанным дотоле удовлетворением и какой-то доброй гордостью почувствовал себя как нельзя более на месте.
«Какое же это чудо — встреча с непорочными и чистыми детскими сердцами!» — размышлял молодой учитель, и ему казалось, что и сам он стал чистым и непорочным.
Возвращение Малхаза под отчий кров вызвало оживленные толки в Самеба.
В школе, которую когда-то он блестяще окончил, и сегодня преподавали его бывшие учителя. Все там хорошо помнили лучшего ученика, отличавшегося и способностями, и прилежанием, Малхаза Зенклишвили.
И вот теперь этот самый Малхаз, обогащенный, умудренный знаниями, поднаторевший в науках (так думало большинство), вернулся в родную школу.
В самом факте возвращения видели они проявление его патриотизма, гражданственности и высокого нравственного долга.
Разве же не мог столь талантливый юноша, к тому же сын состоятельного отца, найти более доходное и более почетное место в столице? Нет, он предпочел школу, и не какую-нибудь, а именно ту, которую недавно закончил сам!..
Учительница Нато плакала от радости. Она заключила в объятия вошедшего в учительскую Малхаза, долго целовала его по старинному обычаю в плечико, орошая слезами его новехонький модный пиджак, а потом вместе с директором сопроводила в класс.
В памятный первый день педагога-дебютанта встретили в классной комнате букеты пахучих самебских роз.
Ученики во все глаза глазели на нового учителя, такого красивого и еще совсем молодого. Высокий, представительный, с шапкой кудрявых каштановых волос и с большими медовыми глазами, учитель был облачен в стального цвета импортный костюм непривычного для Самеба покроя. И галстук у него повязан был иначе, по-модному, и сорочка была такая, какой в Самеба еще не видывали,— с высоким и тугим воротничком с заостренными и удлиненными концами.
Как не похож был новый учитель на тех, которых они видели каждый день. «Точно, как наш Фуко»,— пошутил какой-то десятиклассник, и его шутка мигом облетела всю школу.
Фуко было прозвище учителя по физике. Этого низенького, коренастого старичка с большим красным носом на небритом бородавчатом лице, с прыщавой морщинистой шеей (бедняга страдал диабетом, поэтому прыщики у него не переводились), в вечно измятой, неопрятной одежде, желчного, ворчащего и брюзжащего, дети особенно не жаловали.
Бедный Фуко был родом из деревни Мохиси, жители которой во всей Картли служили объектом постоянных шуток и анекдотов. Мохиси находилась всего в нескольких километрах от Самеба, и Фуко ежедневно, в погоду и непогоду, всегда пешком одолевал этот путь.
На его иждивении была многочисленная семья. Двое сыновей учились в Тбилиси, пятеро жили при нем. Поэтому старый учитель сильно нуждался и находился в тяжелом положении, однако все это не мешало ему обучать детей любимому предмету, причем в условиях сельской школы дело у него было поставлено очень даже хорошо. Он создал и оборудовал кабинет физики, где проводились опыты, пытался организовать и кружок юных физиков. Именно он и внушил в свое время Малхазу любовь к физике и математике, которая, однако, по окончании последним школы улетучилась быстро и бесследно.
Малхаз навсегда запомнил свой первый урок...
Когда он вошел в класс, ученики приветствовали его стоя. Они стояли навытяжку (что случалось очень и очень редко), прямо как солдаты перед генералом. Учительница Нато с улыбкой озирала знакомые лица и таяла от радости и умиления. Она поставила себе стул в уголке у окна и уселась там, уселась почему-то неловко, застенчиво — бочком. Директор же потеснил учеников и расселся на первой парте.
Малхаз читал по журналу фамилии. Почти все они с детства были у него на слуху и звучали, как имена близких людей. Многих из учеников он безошибочно узнавал в лицо, узнавал, чьи они дети, потому что облик их родителей, старших братьев и сестер прочно был запечатлен в его памяти. И ему показалось очень интересным распознавать черты старших в открытых детских лицах.
По всему было видно, что расположение учеников к учителю возникло еще до того, как последний вошел в класс.
Они проворно поднимались и звонкими голосами бойко откликались на свои фамилии. Им, видно, было приятно, что для учителя они не посторонние.
Малхаз вызвал двоих. «Что вы проходили на прошлом уроке?» — спросил он сперва одного, потом другого, но установить это оказалось сложно. Наконец после долгих споров и пререканий выяснилось, что они изучали борьбу между тори и виги.
Малхаз увлекательно рассказал им о борьбе английских консерваторов и либералов. Он сделал глубокий экскурс в историю, коснулся множества исторических фактов, затем перешел к Чемберлену, Ллойд-Джорджу, вспомнил и о военном министре лорде Китченере. Затем говорил о политике Черчилля, о посольстве в МОСКВЕ Идена, описал встречу Бивербрука со Сталиным, охарактеризовал политику Бевина и Эттли и так заворожил весь класс, что когда прозвонил звонок, никто не хотел двигаться с места.
Малхаз говорил так убедительно, словно был очевидцем всех этих событий и только что вышел из Кремля. Он рассказал несколько малоизвестных, но любопытных эпизодов, и эта «солидная информированность» произвела на его простодушных слушателей прямо-таки неизгладимое впечатление.
Сам директор, но имени Никала, человек холодный, нудный и безынтересный, был в восторге от урока нового учителя и не скрывал своей радости. А уж учительница Нато то и дело воздевала очи горе, словно благодарила господа бога, и благоговейно прижимала руки к груди.
Ученикам особенно понравилось то, что Малхаз искусно объединил историю с современностью. Он был осведомлен в современной политической жизни, а вернее, нахватался всевозможных сведений, преимущественно сенсационных, в кулуарах министерства, сотрудники которого, особенно ответственные, с гораздо большей охотой проводили время за праздными разговорами, нежели за рабочими столами. И все когда-либо прочитанное и услышанное Малхаз обрушил на юных деревенских слушателей, а они внимали не дыша, уставившись на него немигающими глазами.
Первый урок сразу же утвердил славу молодого учителя и заставил заговорить о нем не только всю школу, но и все село, которое нынче гордо именовалось райцентром.
Правда, уже следующий урок был не таким блестящим, третий оказался и вовсе заурядным. А в дальнейшем интерес к учителю пошел на спад, но зачин был настолько блистательным, что обаяния его хватило до конца учебного года, и имя молодого педагога было у всех на устах.
К концу четвертой четверти Малхаз понял, что эта работа не для него.
Во-первых, школьный курс истории оказался довольно неинтересным, что его крайне разочаровало; во-вторых, ему не хотелось портить свою репутацию, не хотелось опуститься ниже того уровня, на который взлетел, но удержаться не мог, и ясно это чувствовал.
Он осознал, что педагогическая деятельность требует, оказывается, очень много времени, большой любви к своему делу, силы воли и терпения и что каждый урок нуждается в особой подготовке.
Тут-то и пришли ему на помощь качества, которыми одарила его природа: дальновидность, напористость и целеустремленность.
Директором самебской школы, как мы уже говорили, был Никала Ломиташвили, человек пожилой, брюзгливый, неудачливый. Ко времени описываемых событий он был вторично женат и вместе с женой и двумя детьми жил в здании школы.
Никала давно перешагнул пенсионный возраст, но продолжал работать, ибо он знал свое дело, считался порядочным человеком, и с ним не хотели расставаться, да и он не хотел пока уходить — его близнецы, мальчик и девочка, через два года должны были закончить школу, и Никала мечтал о золотых медалях. А для этого нужно было порадеть особо...
Малхазу нетрудно оказалось подружиться с директором.
Их не раз видели вдвоем, прогуливающимися и мило беседующими. Правда, никому неведомо было, о чем с таким увлечением беседуют директор школы и учитель истории, но прошло немного времени с тех пор, как начались эти беседы, и Никала Ломиташвили подал в исполком заявление с просьбой выделить ему участок земли — дескать, хочу себе построить дом.
Заявление это Малхаз собственноручно отнес в райисполком, чем подчеркнул и свою личную заинтересованность в удовлетворении просьбы директора.
Минуло еще время и самебская база Лесстройторга выделила на имя директора школы стандартный трехкомнатный дом.
Закрепленная за базой грузовая автомашина совершила несколько рейсов подряд, чтобы доставить на директорский участок этот дом и необходимый для его сборки и установки стройматериал.
В две недели дом был готов.
Его водрузили на бетонные сваи, наподобие западногрузинской оды, выкрасили в зеленый цвет, стены изнутри оклеили обоями, провели воду, канализацию, заложив кирпичом промежутки меж сваями, устроили погреб. Шиферную кровлю тоже выкрасили в светло-салатный цвет.
Дом и вправду получился превосходный. Да и могло ли быть иначе: ведь дня не проходило, чтобы Годердзи самолично не явился на стройку и не удостоверился бы, чего и сколько еще надо подкинуть, чем подсобить.
Промеж собой самебцы то и дело поговаривали (правда, очень по секрету и глухо), что директору Никала дом ни копья не стоил, что все расходы взял на себя Годердзи... что и рабочим из собственного кошелька платил.
Так оно было или иначе, но, едва дом был закончен, Никала Ломиташвили подал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности директора школы в связи с уходом на пенсию, причем это заявление он отнес в райсовет сам и назвал кандидатуру, которая, на его взгляд, более всего подходила для преемника,— Малхаза Зенклишвили.
Никала, представьте, освободили в тот же день, и в тот же день директором самебской средней школы назначили Малхаза Годердзиевича Зенклишвили.
Самебцы это событие встретили с большим удовлетворением — Малхаз человек современный, энергичный, сознательный и просвещенный, конечно же его нужно продвигать, тем более что школа в таком положении...
А школа и вправду пребывала в плачевном положении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51