Бежико, милый мой, не вертихвост, а просто тля... только не простая тля, а говорящая, понял?.. А все же что вертихвост-то наш, чего, говорит, хочу?
— Мы говорили о Французской революции.
— Чего, чего-о?..
— О Франции говорили, о французской культуре, о Французской революции. Оказывается, Вахтанг Петрович историк и очень любит Францию.
— Ишь, какие вы образованные оба, в Грузии уж и не найдется подходящей темы для ваших разговоров, так вы теперь до Франции добрались...
— Эх, папа, папа, какой ты прекрасный человек и как узко мыслишь! Ты думаешь, Грузия — пуп вселенной.
— Ты, братец, немного полегче о Грузии, ты же знаешь, что для меня большей святыни не существует!
— А что дурного я говорю? Сказал, что ты все измеряешь Грузией.
— Я хорошо знаю, что ты говоришь. А вот ты знай, что если б я только Грузией все и мерил, как ты изволил сказать, то и это не значит узко мыслить. Грузия, милый мой, слишком многое и многих выдержала, многих накормила, многих похоронила, многих возвысила и еще увидит падение многих!.. Грузия?! Э-эх ты, знаешь ли ты, что такое Грузия? Вот когда ты, сын мой и кровь моя, доживешь до моих лет, тогда-то по-настоящему это поймешь!.. А эти — эти ничтожества!..
— Если они ничтожества, зачем ты приглашаешь их, кормишь-поишь да в ножки кланяешься, разве это достойно мужчины, разве это тебе к лицу? - переменил вдруг тон Малхаз.
— Ну-ка, ну-ка, катись отсюда, катись, пока я не врезал тебе по скулам! Смотри на него, ишь, осмелел! Почему ты их не спрашиваешь, чего они каждую субботу-воскресенье являются к твоему отцу? Это дело, дневать и ночевать у человека, не давая ему дух перевести?
— А что, разве за это тебе ничего не дается?
— Дается, дается, чтоб им... из своего кармана, что ли, дают...
— А ты-то из своего кармана даешь?
— Ух ты! Да чего ты ко мне пристал, негодник этакий, ведь если у меня от таких разговоров сердце лопнет, то и ты, как вырванный с корнем цветок, завянешь!
— Не бойся, отец, не такие уж у меня короткие корни, чтобы их было легко вырвать... Ты будь здоров и долговечен, а я, если хочешь, сегодня же от тебя отделюсь.
Годердзи поднимался по лестнице.
Услышав последние слова, он остановился, как ужаленный, обернулся к сыну, с минуту смотрел на него молча, потом вдруг хватил об пол оба по горло полных кувшина — только черепки полетели в стороны, и красные брызги одновременно залили лица и отцу, и сыну.
— Ты что сказал, Малхаз? — чуть слышно, упавшим голосом проговорил Годррдзи.— Как это ОТДЕЛИШЬСЯ? Тобой я живу, для тебя живу, кроме ТЕБЯ и твоего благополучия, ни о ЧЕМ НЕ думаю, НЕ забочусь, НИЧЕГО другого в ЦЕЛОМ СВЕТЕ МНЕ НЕ нужно, а ты о разделе говоришь? И как такие слова у ТРОЯ С языка сорвались, сын?!
Малхаз стоял, потупив голову, и глядел на осколки.
Годердзи медленно подошел к нему, протянул свои длинные ручищи, одной взял его за кисть правой руки, другой за плечо и стремительно привлек к себе упершегося было сына, точно так, как делал он это во время борьбы, когда хватал противника за руки, чтобы уложить его своим знаменитым бедренным приемом.
Он прижал сына к груди, обхватив своими могучими руками его плечи, и замер так, держа его в объятиях.
Малхаз отчетливо слышал, как гулко стучит отцовское сердце, и чувствовал на лице слезы отца.
Так они стояли некоторое время.
Потом Годердзи отпустил сына, подошел к полке, снял оттуда пару новых кувшинов, наполнил их и молча вышел из марани.
Ни отец, ни сын не заметили, что, когда они стояли обнявшись, на пороге появилась Малало. Она не первый день опасалась, как бы Годердзи с Малхазом не оказались лицом к лицу друг с другом. В том, что столкновение их неизбежно, она была уверена. И потому все время была настороже, зорко наблюдала за обоими и при малейшем подозрении, что в каком-то уголке их огромного дома они могут оказаться наедине, спешила по их следам. Так и ходила она тенью то за мужем, то за сыном.
Сейчас, догадавшись, что оба они в марани, она стремглав побежала туда.
Но когда мать увидела сына в объятиях отца, плечи ее дрогнули, одним духом взбежала она по кирпичным ступеням и во дворе, остановившись, подняв голову, посмотрела на небо, перекрестилась медленно, широко, истово, по давнишней, еще с детства, привычке и заплакала навзрыд.
Отец и сын вернулись к столу раскрасневшиеся, сияющие.
Всегда строгие, холодные глаза Малхаза СВЕТИЛИСЬ теплом.
Годердзи с громким возгласом вручил тамаде влажные кувшины.
Подносить так вино к столу умел один только Годердзи: поддев кувшины большими пальцами за ручки, он нес их на вытянутых кверху руках, высоко наД ГОЛОВОЙ, И с ухарским возгласом подавал тамаде.
И на этот раз так же вошел он и, перекрывая шум застолья, воскликнул своим густым сильным голосом: «Да здравствует тамада!» — только сейчас он этим не ограничился и пустился в пляс.
Годердзи, широко раскинув руки, медленно поводя исполинскими плечами, с пылающим лицом и искрящимися радостью глазами плясал свой знаменитый «багдадури».
А это говорило о том, что бывший плотогон вскоре грянет «Метивури». Такое случалось НЕ часто и было знаком либо особой ЧЕСТИ, оказываемой кому-то, либо особого ВЕСЕЛЬЯ.
Но в это самое время массивные ореховые двери столовой со стуком распахнулись, и на пороге бог ВЕСТЬ откуда появился невысокого роста щуплый ЧЕЛОВЕЧЕК с поредевшими СЕДЫМИ волосами и седыми же, браво закрученными кверху усами.
Яркий свет, видимо, ослепил вошедшего, а громкий гомон несколько оглушил его. Вероятно, он не ожидал встретить здесь так-много гостей.
Затенив глаза ладонью и щурясь, разглядывал вошедший сидящих за столом людей, и на лице его при это играла какая-то непонятная улыбка.
— Кита, Кита! — раздалось отовсюду, и в комнате вдруг наступила могильная тишина.
Все взоры обратились на стоявшего в дверях седовласого благообразного старика.
А он, словно бы нарочно продлевая шок, вызванный своим появлением, продолжал, все так же прислонив ладонь ко лбу, обозревать комнату. Из-за его спины виднелось растерянное лицо Малало.
Вахтанг Петрович вскочил, твердым шагом направился к вошедшему.
Кита же в это время зычным, не соответствующим его тщедушному сложению и преклонным годам голосом возгласил:
— Мой нижайший привет высокому собранию! — поднял кверху правую руку, помахал ею, потом поднес ее ко лбу так, как салютуют пионеры, и именно в тот момент, когда Вахтанг Петрович подошел, дабы поприветствовать его, ветхий старичок с несвойственной его возрасту стремительностью ринулся к столу, обошел его с другой стороны, чтобы разминуться с секретарем, не ожидая приглашения выдвинул свободный стул, уселся и начал протирать серебряную вилку бумажной салфеткой.
Все молчали, словно в рот воды набрав, и глядели на нежданного гостя.
А тот восседал как ни в чем не бывало и усердно протирал вилку, а потом и нож.
Обескураженный Вахтанг Петрович остановился на полдороге. В растерянности он никак не мог решить, следовать ли за щуплым старичком или вернуться на свое место, В конце концов он обошел стол, остановился за спиной Киты и, склонившись к его уху, негромко, но внятно и учтиво проговорил:
— Мы к вашим услугам, батоно Кита!
— Ох, да и ты, оказывается, здесь? — удивился Кита, будто до сих нор его не видел, и, продолжая сидеть, протянул ему руку, словно нищему мелкую монетку подал.
В комнате стояла такая тишина, что муха пролети — слышно было бы. Даже Вежико Цквитинидзе и тот звука не произносил и с любопытством созерцал почти легендарного Киту Ларадзе.
Кита Ларадзе,— это имя было известно всей Грузии...
А уж в Картли оно всех приводило в трепет.
«Учитель Кита», как обыкновенно его называли, был сыном меджврисхевского священника и учился в Горийской духовной семинарии одновременно со Сталиным, но был пятью годами младше него и на три класса ниже.
Ларадзе и Джугашвили в Гори жили по соседству, и Сталин с детства хорошо знал Киту.
После Отечественной войны Киту но крайней мере пять раз вызывали в Кремль, где он беседовал со Сталиным. О содержании этих бесед Кита никому не рассказывал, хотя каждый раз, когда он встречался с кем-нибудь в тесном кругу, все его умоляли рассказать хоть что-нибудь.
Для ответственных работников имя Киты было все равно что пугало. «Чтоб тебе с Кита Ларадзе дело вести» — это пожелание произносилось подобно проклятью.
Особенно свирепствовал Кита в своем родном районе, соседнем с Самебским. Тамошним райкомовским и райисполкомовским работникам житья от него не было.
Достаточно было какого-нибудь пустяка, и Кита уже мчался в Тбилиси жаловаться в Центральный Комитет. Если, паче чаяния, и там он не добивался успеха, тогда уж писал прямо в Кремль, и горе тому, кого Кита обвинял в своих «докладных записках».
После смерти Сталина Кита немного приутих, осел, боевого задора у него поубавилось, но для некоторых он продолжал оставаться все такой же страшной личностью.
И вот теперь все молча взирали на тщедушного узкоплечего старика с браво торчащими усами, облаченного в изрядно поношенный серый костюм.
А он, нимало не смущаясь, будто он тут не нежданный и случайный, а самый что ни есть главный и важный гость, восседал с независимым видом, сверля своими серыми глазками окружающих, и с аппетитом уничтожал кусок белого индюшиного мяса.
Годердзи улучил момент и сердито прошипел Малало:
— Какого черта ты его привела, не могла сказать, что нет меня дома?
— Да как же, так он тебе и поверит! Сказала я, но с ним разве сладишь? Весь дом обошел, ровно сыщик, а потом сюда ввалился.
— Оэ-э!.. - с неудовольствием протянул Годердзи.
В это самое время Кита поднялся на ноги, отер лицо белоснежной крахмальной салфеткой, подкрутил кончики усов, обвел своими глазами-гвоздиками присутствующих и, удостоверившись, что весь стол внемлет ему, громко и внятно, отчеканивая слоги, словно объясняя урок деревенским ребятишкам, слегка склонив голову на бок, заговорил:
— Когда меня вызвали на встречу со Сталиным осенью 1949 года — это была наша третья встреча после войны,- этот великий человек спросил меня в который уже раз: ну, дорогой Кита, как живет
ваше крестьянство? Я ответил: мой дорогой Сосо, говорю, пока-то очень туго живет наше крестьянство. Опечалился великий человек и сказал так: я знаю, мой Кита, знаю, но что поделаешь, ведь какое огромное государство надо нам восстанавливать!..
Ежели бы я тогда видел эту семью, я бы взял и сказал ему прямо, как я умею: Сосо-джан, у нас возродились капиталисты!..
— Как нам это следует понимать, батоно Кита? —- не вытерпел Бежико Цквитинидзе.
— Так надо понимать, как я сказал,— отрезал Кита.
— Вы сейчас изволите говорить такое, батоно Кита, что ни один из сидящих здесь не сможет с вами согласиться, ибо пока ничего подобного не зафиксировано ни в одном партийном документе.
— И-их, напугал больно! Не согласишься, и шут с тобой. Я говорю то, что вижу и в чем уверен, и говорю прямо, без обиняков. А вам предоставляю юлить и изворачиваться и ложные протоколы составлять.
Годердзи смотрел на него с опаской.
У Малало вытянулось лицо.
Вахтанг Петрович, нахмурившись, нервно курил сигарету и очень настороженно поглядывал на подогретого вином тщедушного старичка с вызывающе торчащими усами, который грозно озирал присутствующих.
— У меня в доме, знаете, крыша прохудилась, и дождь проникает внутрь. Я — я, народный учитель Грузии, персональный пенсионер всесоюзного значения, член партии с 1920 года и — личный друг Сталина! — так вот, я не могу достать для своей крыши шифер и приехал теперь к вам, в Самеба, за этим самым проклятым-распроклятым шифером. Мне сказали, что если где и достанешь, так только на тамошнем складе, а больше нигде! Но когда я вошел в этот дом, у меня, знаете, в глазах потемнело...
— Хорошо бы, если б правда у тебя в глазах потемнело,— тихонько проговорил Бежико и в поисках одобрения глянул на секретаря, но Вахтангу Петровичу было не до его шуток, он с сосредоточенным видом слушал разгорячившегося Киту.
А тот все больше входил в раж.
— Да, да, в глазах потемнело! Такой роскоши я и в самом Кремле не видывал... Хо-хо-хо, какое богатство я тут обнаружил, какую роскошь!..
— Что все же вы такое увидели, батоно? — Бежико, не выдержав более, вскочил. Вид у него был очень боевой.
— Ты, вероятно, слышал, что нахального цыпленка лиса первым съест? Как бы и с тобой того не приключилось. Сядь и молчи,— отбрил его Кита.
— Глубокоуважаемый товарищ Ларадзе,— Бежико проглотил слюну, видно, от возмущения у него в горле пересохло.— Вы здесь не ведите сомнительную агитацию и вообще знайте, что сейчас не то время, когда даже ложь ваша проходила...
— Мою ложь пока никто не слышал, а моя правда и раньше проходила и сейчас хорошо пройдет... Так вот, значит, я вам говорю, что глаза мои увидели такое богатство в доме этого... как его... я забыл, дружище, как, бишь, тебя зовут?
— Гостю не подобает забывать имя хозяина, дядюшка, его хлеб-соль кушать изволите, его вино пить...— заметил Бежико, но так, чтобы Кита не обязательно услышал.
— Годердзи меня зовут, дядя Кита, неужто вы меня не помните, сколько раз я на своем плоту переправлял вас и в Гори и в Тбилиси...
Кита внимательно посмотрел на Годердзи, но, видимо, не припомнил его.
— Да, так я говорил,— продолжил он вновь,— что в доме этого... да как тебя зовут, наконец, скажешь ты или нет?
— Годердзи, Годердзи,— зашумели со всех сторон. Секретарь райкома, видимо, счел своевременным вмешаться в дело и поднялся.
— Батоно Кита,— тоном, не допускающим возражений, заговорил он.— Согласно законам грузинского стола, сперва мы должны выпить приветственный тост за шэмосцрэбули — подоспевшего гостя, то есть за вас, а потом уже вам надлежит произнести тост за семью, в которую вошли, и за участников застолья, поэтому разрешите мне...
— Погоди ты, погоди,— махнул на него рукой Кита,— сперва я свое скажу, а уж после ты говори...
Но Вахтанг Петрович стремился именно к тому, чтобы не дать возможности этому беспокойному и упрямому старику говорить. И добился-таки своего. Он искусно заставил Киту умолкнуть, усадил на место и произнес такой тост в его честь, что камни и те расплакались бы от умиления, и Кита... тоже расплакался.
И опять оставалось только поражаться, откуда знал Вахтанг Петрович столько о самом Ките и его семинарских товарищах или о его последующей жизни. Он напомнил ему какие-то подробности, да так расписал, так возвеличил его личность, так взволновал старого учителя, что тот только слезы утирал и все твердил: ах, если бы такой секретарь да в моем районе, ни о чем бы я тогда не тужил!
Однако тамада на этом не остановился: когда Кита, осушив глаза, попросил разрешения произнести благодарственный тост, Вахтанг Петрович вскочил и во весь голос крикнул:
— Выпьем, товарищи, все как один, за вечную память великого Сталина! Бессмертно имя его! Правда, в последние годы мы его критикуем, и, надо признать, заслуженно, однако величие этого человека отрицать никто не может!
Кита тут же схватил огромный рог и, ко всеобщему удивлению, до дна выпил его.
Однако он обманулся — выпил раньше времени, ибо Вахтанг Петрович умолк для того лишь, чтобы перевести дух, после чего произнес длинную речь.
Он детально охарактеризовал деятельность Сталина, говорил о его громадных заслугах и достоинствах, пересказал всю его жизнь, начиная с ранней юности и кончая послевоенным периодом. В соответствующих местах вставлял отрывки из поэмы Георгия Леонидзе и в конце концов до того растрогал Киту, что совершенно умиленный и очарованный старик облобызал секретаря райкома и клялся, что обязательно расскажет о нем в Кремле (это уж, конечно, по старой памяти).
После Вахтанга Петровича слово опять попросил Кита. Тамада потребовал поднести ему особый кубок, но Кита заупрямился, дескать, я уже выпил.
— А если вы уже выпили, чего же вы еще хотите? — начал интриговать Вахтанг Петрович и безапелляционно заявил: — Если вы произносите тост, обязаны и выпить. У нас такой закон! Иначе и нам не пристало, и недостойно того человека, за память которого вы желаете выпить.
Кита, устав от споров и пререканий, оглушенный огромным рогом, махнул рукой, плюхнулся на свое место и разворчался. Но тамада не дал ему особенно хорохориться, взял в руки еще более объемистый рог и провозгласил тост за здоровье грузинских деятелей просвещения в лице Киты.
Кита снова расцвел, вскочил на нетвердые уже ноги, и, когда Вахтанг Петрович наконец-таки завершил свой длинный витиеватый спич, захмелевший старик хотел что-то сказать, но его вконец одолело вино, язык у него стал заплетаться, и он рухнул на стул.
Тамада, видимо, твердо решил окончательно его скосить, поэтому он снова предложил тост — на этот раз «За наших ближайших соседей, за Гори, да здравствует орлиное гнездо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51