По утрам, когда он заходил к сыну, ему так и шибал в нос винный дух — будто в давильню входил, не в комнату. А у Малало иной раз даже голова начинала кружиться и спирало дыхание.
Это обстоятельство не на шутку заботило Годердзи. У него ведь обо всем были свои понятия, свои представления: «Здоровый человек, сколько бы он ни выпил, не должен такой винный дух испускать,— размышлял удрученный отец,— видать, здоровье у него пошатнулось, желудок подкачал... Эх, рано, рано он истрепался, бедняга. Так бывает, когда человек за славой да за именем погонится... от жадности все, от алчности, она и покоя нас лишает, как ржа, съедает все другие желания и стремления...»
И еще одно заботило Годердзи. Внимательный и наблюдательный отец не мог не заметить, а потом и узнать, что в исполкоме у Малхаза завелись какие-то подозрительные друзья-приятели. Часто они всей компанией куда-то исчезали. Правда, в ресторане их никто не видал, но тем хуже: ясно было, что Малхаз нашел какие-то норы.
Годердзи из старого опыта хорошо знал, что в исполкоме и взятки были в ходу. А устоит ли зампред перед этим искушением? Может, он теперь на все рукой махнул и только за деньгами гоняется?
Тяжело, ой как тяжело быть отцом такого вот взрослого сына!
Огорчений и неприятностей у Годердзи становилось все больше и больше.
Сначала его вконец доконали прокурор и народный контроль. Дня не проходило, чтобы они не напоминали ему о себе. То и дело заставляли писать объяснительные записки. Едва он приносил одну, тотчас требовали другую... За всю свою жизнь не приходилось ему столько писать!
В последнее время он стал помногу читать газеты. Чтение газет вошло у него в привычку. Каждую газету разворачивал с таким волнением и трепетом, словно ожидал там увидеть свидетельство своих неблаговидных поступков и стремился как можно быстрее прочесть это сам.
В ту же пору произошло нечто такое, что не только потрясло и заставило горько задуматься и без того удрученного обрушившимися на него бедами Годердзи, но и совершенно в ином свете представило ему единственного сына.
В один из вечеров к нему явился Исак.
В первое время после смещения Вахтанга Петровича Исак все еще продолжал работать на базе. Теперь там был, понятно, новый управляющий, которого Исак поминал только с проклятиями.
Годердзи на протяжении долгих лет так привык к постоянному общению с Исаком, что порой его охватывало неудержимое желание повидаться со своим злоязычным сотрудником и сотоварищем.
И когда Исак бесшумно, как умел он один, возник на пороге спальни Годердзи и остановился перед растянувшимся на тахте бывшим своим шефом, Годердзи откровенно обрадовался его появлению. «Немного отвлекусь,— подумал он,— узнаю новости, заодно и совета спрошу». Главный бухгалтер базы, как известно, был человеком умным и дальновидным. Однако Исак выглядел не только взволнованным, но и растерянным.
— Ты что, израильтянин или магометанин, отчего шапку не снимаешь, в дом ведь вошел, не на склад! И пальто сбрось,— полушутя полусердито обратился Годердзи к гостю и приподнялся на тахте.— У меня, дорогой мой Исак, в последнее время ноги стали болеть, так что ты не обижайся, я лежа буду с тобой разговаривать.
— Пустяки, дорогой начальник, что ты! Если хочешь, вверх ногами стой, я ведь поговорить с тобой пришел, мне не на ноги твои смотреть, а на лицо.
— Сядь туда вон, подальше, чесноком от тебя разит.
— Ого, ты это с каких же пор таким нежным стал? Разве запах чеснока — дурной запах?
— Дурной или хороший, не хочу его слышать, вот и все!
— Дорогой начальник, очень у меня к тебе конфиденциальное дело.
— Ты брось мне тут иностранными словами щеголять, говори нормально, по-грузински, и дурака не валяй! Тоже мне, кон-фи-ден-циально!..
— Дорогой начальник, важные новости должен я тебе сообщить, но — совершенно секретно! В одно ухо впусти, в другое выпусти, чтоб никому ни гугу!..
— Ладно уж, валяй!..
— Дело это касается твоего сына и дочки Вахтанга Петровича... У Годердзи зашлось сердце при упоминании о сыне и кровь метнулась в голову.
— Ты ведь знаешь, как я вас обоих люблю, уважаю,— воздевая руки, продолжал Исак,— потому я должен сказать правду...
— Не скажешь — как пришел, так ни с чем и уйдешь, еще и пинок под зад схлопочешь,— попробовал пошутить Годердзи, а у самого в висках стучало.
Вероятно, произошло что-то очень значительное. Но что?!
— Не обижайся, если я твоего парня немного покритикую. Когда справедливость потребует, я и той женщины не пощажу. Правду-матку в глаза резать надо, а как же! Так вот, дорогой начальник, оказывается, твой парень втихомолку следил за Петровичевой дочкой. Видать, не имела она у него полного доверия, потому и следил. Что ж, женщина на то и женщина, что ей доверять нельзя. Да, и вот, оказывается, прознал твой сынок, что Лика с одним молодым парнем любовь крутит. Он, видишь ли, сын какого-то известного профессора и сам тоже профессор, в мединституте... Представь себе, они, оказывается, тайком встречались на чьей-то квартире. У этого баламута, оказывается, и жена есть, говорят, хорошая женщина, с ней он разводиться не собирается и от Лики не отстает. А она, Лика то есть, видать, втюрилась в этого мерзавца, потому тоже с ним не расстается! Такая вот история интересная получилась...
— Эхе-хе, поди теперь и говори, что Годердзи Зенклишвили глупый человек, ничего в людях не смыслит! Чуяло мое сердце, клянусь духом отца, чуяло, что эта девчонка не чистой воды...
— Да разве ж при такой мамочке может быть иначе! Ой, чтоб они обе в землю легли, обе! — раздалось из-за закрытой двери.
— Не волнуйся, это моя Малало,— успокоил Годердзи всполошившегося Исака.— Ты же знаешь, от женщины ничего не укроется. Да пусть слушает, бог с ней, в конце концов, родная мать, верно ведь? — примирительно вопросил он вскочившего с перепугу Дандлишвили и махнул ему рукой: — Садись, успокойся и продолжай.
Исак молча стал умоляюще жестикулировать — дескать, Малало чтоб меня не выдала.
— Не бойся,— скривился в красноречивой гримасе Годердзи,— из нее слова клещами никто не вытянет, не зря она дочь Каколы.
Годердзи давно привык, что жена подслушивала все его разговоры.
Этот метод узнавания секретов ни ему, ни ей не казался зазорным. Потому-то в зенклишвилевском доме ни одна дверь плотно не закрывалась. То муж подслушивал сплетни жениных товарок, то жена подслушивала беседы мужа с его гостями, а то оба они наблюдали и подсматривали за Малхазом. Все это даже вносило какое-то приятное разнообразие в замкнутую жизнь семьи. Ведь, несмотря на пышные кутежи и застолья, которые время от времени устраивались у Зенклишвили, дом их оставался закрытым. Друзей у них все-таки не было.
Годердзи отлично видел, что он отошел и от своих родственников, и от соседей, и к тем, высокопоставленным, тоже не пристал.
Ни они не приняли Зенклишвили, ни Зенклишвили их не приняли. Так вот и жили супруги, меж небом и землей зависли, и от ворон отстали, и к павам не пристали.
— ...Когда женщина брюки напялит и ляжки свои напоказ выставит, когда начнет брови выдергивать и щеки малевать, да еще табачищем вонять и водку хлестать что твой мужик, добра от нее не жди. Разве такая одним мужчиной удовольствуется? Ой, чтобы их землей засыпало, землей! Чтобы они в один день ноги вытянули! Пусть их господь бог накажет за то, что они моего мальчика с пути сбили!..
Годердзи видеть-то не видел через дверь, но мог бы голову под заклад отдать, что, извергая эти проклятия, Малало посылала в адрес Вахтанга Петровича характерный простонародный жест, означающий глубочайшее пренебрежение и презрение и еще разные, смотря по обстоятельствам, чувства, и воздевала очи горе, — дескать, «господи, поглядеть бы мне, как ты их накажешь!..».
Исак растерялся. Молчал, не зная, продолжать ли ему свой рассказ или нет. Никак он не предполагал, что Малало подслушивает, уверен был, что они одни, и на тебе!..
— Женщина, дай нам поговорить, отойди от этих дверей, займись своим делом!..
— Пожалуйста, вот, я ухожу, можно подумать, я без вас этого не узнаю! Ты погоди, я получше вас буду все знать!
Малало зашаркала чустами и хлопнула выходящей в галерею дверью. Но Годердзи мог поклясться, что его любопытная супруга снова стояла под дверью. Он знал, что, едва выйдя в галерею, она тотчас бесшумно вошла обратно через другую дверь и продолжала подслушивать.
Исак минуту-другую сидел, не дыша и прислушиваясь. Убедившись, что Малало ушла, он тихонько продолжал, вытянув шею:
— Сынок твой оказался настоящим разведчиком.— Исак так произнес эту фразу, что не понять было, порицает он Малхаза или одобряет.— Ты знаешь, что он сделал? Он познакомился с одной лаборанткой с Ликиной кафедры, втерся к ней в доверие, подружился. Известно, женщина женщине первый враг, и лаборантка эта все как на духу выложила Малхазу, ничего не упустила.
Тогда твой сынок устроил засаду там, где влюбленные встречались. Нет, ты мне скажи: он ли не разведчик? И в самый тот час, когда молодой профессор и Петровичева дочка друг с другом миловались, твой Малхаз ворвался в комнату и застукал их на месте преступления, так, в чем мама родила, и застиг обоих... Нет, ты скажи, надо ведь все так устроить, а? И рассчитать надо! Нет, брат, он настоящий разведчик! Да... значит, ворвался да и отдубасил как следует своего обидчика, и распрекрасной Лике пара-другая оплеух досталась. А сам хлопнул дверью и ушел. Потом позвонил Вахтангу Петровичу по телефону, я, мол, на твоей дочери не женюсь, так и так оно все было. Если не веришь, вот тебе их адресок, пойди и на месте узнай.
Вахтанг Петрович сам-то не пошел, а жену послал-таки, и жена его вправду все как есть узнала...
— Жена, тоже мне, будто жена чем-нибудь лучше его потаскухи дочери,— раздался из-за двери голос.
Исак подскочил как ужаленный.
— Слушай, она опять там! — с укором обратился он к Годердзи.
— Садись, садись, ее сейчас палкой оттуда не прогонишь,— успокоил гостя Зенклишвили.
— Ну вот, теперь Вахтанг Петрович меня послом к тебе отправил...
— Если и ты не такой же разбойник, зачем от этого скаженного послом идешь? — раздалось из-за двери.
— Да ты что говоришь?! Почему я разбойник, человек попросил меня, как не исполнить такую просьбу?
— О том и говорю, что такую просьбу незачем исполнять! — рассердилась хозяйка.
— Малало, ты не слышишь, я велел тебе уйти от дверей и не вмешиваться в мужские разговоры!
— Что значит «не вмешиваться»! Что ж это, ты для меня посторонний? Или Малхаз?
— Дай нам поговорить, черт тебя дери! — заорал потерявший терпение Годердзи и в гневе хватил кулаком по стене.
За дверью воцарилась тишина. Гнева Годердзи и Малало побаивалась.
— Чего ему от меня надо? Зачем тебя послал? — Годердзи устремил на Исака дикие глаза.
— Ежели не хочет, пусть, говорит, не женится, только пусть не позорит... Пусть не разглашает на весь свет, чтобы мои враги не торжествовали и не злорадствовали, я-то для него, кроме хорошего, ничего не делал, ради моего уважения эту мою последнюю просьбу пусть исполнит.
Исак уставился на Годердзи. А Годердзи молчал, видимо, обдумывал услышанное.
За дверью тоже молчали.
— Все, что они на обрученье принесли, все сполна верну, говорит, только пусть не губит дочь, молодая да дурная, соблазнил ее этот мерзавец, говорит. И подарки обручальные верну, будто ничего промеж нас и не было.
В комнате опять наступила тишина.
Годердзи, мрачный, насупленный сидел в любимой позе: упираясь локтями в колени и свесив переплетенные пальцами кисти рук.
— Я со своей стороны тоже это советую,— вкрадчиво продолжал Исак.— Вахтанг Петрович, как бы ни было, все же Вахтанг Петрович! Правда, отсюда его турнули, но все равно, сила за ним большая, это тебе не какая-то мелкая сошка. При желании он и твоему сыну, и тебе порядком навредить может. Ты же знаешь, что такое товарищество. У него кругом друзья-товарищи, они тебя в оборот возьмут, вконец изведут, час своего рождения проклинать станешь.
— Хорошо, я согласен. Пусть вернет залог.
— А за квартиру деньги? Почему они должны прикарманить эти деньги? — взбунтовался голос за дверью.
— Деньги за квартиру? — живо отозвался Исак и, по обыкновению вытянув шею, обернулся к двери так, словно непрошеная собеседница стояла перед ним. — Деньги за квартиру я, говорит, целиком внес в кооператив, не вынуждайте обратно забирать. Мы, говорит, зря потеряем первосортную квартиру, лучше, говорит, немного повремените, дайте мне опомниться, в себя прийти, и я, говорит, верну всю сумму сполна.
Годердзи звука не издавал. За дверью — тоже тишина. Заговорил Исак:
— Поверь ты ему, знаешь ведь, Вахтанг Петрович слово свое держит, он порядочный человек. Такому можно довериться.
— Да, да, как же, порядочный! — нараспев, с издевкой, повторили за дверью.
— Ладно, так и быть. Обожду. В конце концов, если мы уж вовсе не станем доверять друг другу, как жить тогда на этой грешной земле?..
Исак возвращался от Зенклишвили довольный и слегка под хмельком. Он и поручение Вахтанга Петровича выполнил, и Годердзи умиротворил. Мир и согласие во всех случаях лучше скандалов и свар, считал главный бухгалтер.
Не приведи господи, конечно, а то Вахтанг Петрович при желании и бывшего управляющего базой, и главного бухгалтера в два счета в каталажку засадит!.. Он-то ведь все знает! Настрочит кому следует письмишко, анонимное, вестимо, и прости-прощай тихая жизнь! Закрутится чертова карусель, все дела раскопают, на свет божий выволокут, все соки выжмут, все жилы повытягивают, так тебя отделают, что и имя свое позабудешь...
Больше всего предусмотрительный бухгалтер боялся именно такого оборота, и дай бог здоровья Годердзи Зенклишвили, что он сразу смекнул, откуда грозит смертельная опасность. А что Вахтанг Петрович мог своим врагам гибельные «ситуации» подстраивать, Исак Дандлишвили знал лучше всех.
Всякий раз, когда Годердзи казалось, что вот наконец выплыл он из бурного водоворота, именно тогда обрушивались на него либо прокурор и следователь, либо народный контроль со своими ревизорами.
Они выкапывали давным-давно забытые события и факты, чего только не требовали вспомнить: в такое-то время кому ты отдал такие-то стройматериалы, сколько за них получил, где и когда добыл эти материалы да в каком количестве...
И не соображали, что если бы так легко было запомнить все это, к чему тогда он заводил бы бухгалтерию и для чего бы ему нужен был бухгалтер!
Единственное, что вроде бы образовалось и устоялось, это дела Малхаза.
С той поры как Малхаз избавился от назойливой дочки Вахтанга Петровича, он заметно успокоился, повеселел, вернулся к своему привычному размеренному образу жизни. Теперь он не пил, к работе относился со свойственным ему усердием, благодаря чему приобрел доброе имя и на новом месте.
И новое руководство района благожелательно взирало на энергичного и образованного заместителя председателя райсовета, несмотря на то что дела его отца были все так же плохи.
Правда, Малхаз уже не выступал на собраниях и совещаниях с былым апломбом и негативные явления не критиковал более с прежним жаром. После столкновения с урбнисцами он стал более осторожным, более гибким, но тем не менее в Самеба все знали, что Малхаз — активный сторонник борьбы с негативными явлениями, непрестанно проповедующий необходимость их искоренения.
Годердзи остро переживал, что сын, несмотря на некоторую благодатную перемену, продолжал сторониться родителей и дом оставался для него чужим. К тому же возникло одно щекотливое обстоятельство, неприятно удивившее Годердзи.
Именно в ту пору до Малало и Годердзи дошел распространившийся в Самеба слух о том, что Малхаз женится на дочери председателя колхоза, Сандры Эдишерашвили.
Не понравилось это дело Годердзи: дочь Эдишерашвили, как поговаривали, была девица не только бойкая, но и хорошо погулявшая. Правда, Эдишерашвили были люди уважаемые, да и Маринэ — дочка, значит,— собой была хороша, но как ни верти, а все же, верно, не зря говорится, что дыма без огня не бывает...
Но при всем этом Маринэ Эдишерашвили была истинной дочерью Самеба. Каштановые волосы пышной гривой лежали на сильных ее плечах. Белокожее лицо с крупными красивыми чертами освещали большие лучистые медовые глаза. Походка у нее была горделивая, она ходила, чуть склонив голову набок, отчего на шее под подбородком образовывалась небольшая складочка, и эта вот чуть склоненная набок голова и складочка на шее делали ее похожей на птичку.
И хотя она была в том возрасте, когда женщина начинает полнеть, на ее высокую грудь и крутые бедра заглядывались не только молодые неженатые парни, а и у степенных мужчин шеи набок сворачивались.
Она была единственной дочерью и очень балованной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Это обстоятельство не на шутку заботило Годердзи. У него ведь обо всем были свои понятия, свои представления: «Здоровый человек, сколько бы он ни выпил, не должен такой винный дух испускать,— размышлял удрученный отец,— видать, здоровье у него пошатнулось, желудок подкачал... Эх, рано, рано он истрепался, бедняга. Так бывает, когда человек за славой да за именем погонится... от жадности все, от алчности, она и покоя нас лишает, как ржа, съедает все другие желания и стремления...»
И еще одно заботило Годердзи. Внимательный и наблюдательный отец не мог не заметить, а потом и узнать, что в исполкоме у Малхаза завелись какие-то подозрительные друзья-приятели. Часто они всей компанией куда-то исчезали. Правда, в ресторане их никто не видал, но тем хуже: ясно было, что Малхаз нашел какие-то норы.
Годердзи из старого опыта хорошо знал, что в исполкоме и взятки были в ходу. А устоит ли зампред перед этим искушением? Может, он теперь на все рукой махнул и только за деньгами гоняется?
Тяжело, ой как тяжело быть отцом такого вот взрослого сына!
Огорчений и неприятностей у Годердзи становилось все больше и больше.
Сначала его вконец доконали прокурор и народный контроль. Дня не проходило, чтобы они не напоминали ему о себе. То и дело заставляли писать объяснительные записки. Едва он приносил одну, тотчас требовали другую... За всю свою жизнь не приходилось ему столько писать!
В последнее время он стал помногу читать газеты. Чтение газет вошло у него в привычку. Каждую газету разворачивал с таким волнением и трепетом, словно ожидал там увидеть свидетельство своих неблаговидных поступков и стремился как можно быстрее прочесть это сам.
В ту же пору произошло нечто такое, что не только потрясло и заставило горько задуматься и без того удрученного обрушившимися на него бедами Годердзи, но и совершенно в ином свете представило ему единственного сына.
В один из вечеров к нему явился Исак.
В первое время после смещения Вахтанга Петровича Исак все еще продолжал работать на базе. Теперь там был, понятно, новый управляющий, которого Исак поминал только с проклятиями.
Годердзи на протяжении долгих лет так привык к постоянному общению с Исаком, что порой его охватывало неудержимое желание повидаться со своим злоязычным сотрудником и сотоварищем.
И когда Исак бесшумно, как умел он один, возник на пороге спальни Годердзи и остановился перед растянувшимся на тахте бывшим своим шефом, Годердзи откровенно обрадовался его появлению. «Немного отвлекусь,— подумал он,— узнаю новости, заодно и совета спрошу». Главный бухгалтер базы, как известно, был человеком умным и дальновидным. Однако Исак выглядел не только взволнованным, но и растерянным.
— Ты что, израильтянин или магометанин, отчего шапку не снимаешь, в дом ведь вошел, не на склад! И пальто сбрось,— полушутя полусердито обратился Годердзи к гостю и приподнялся на тахте.— У меня, дорогой мой Исак, в последнее время ноги стали болеть, так что ты не обижайся, я лежа буду с тобой разговаривать.
— Пустяки, дорогой начальник, что ты! Если хочешь, вверх ногами стой, я ведь поговорить с тобой пришел, мне не на ноги твои смотреть, а на лицо.
— Сядь туда вон, подальше, чесноком от тебя разит.
— Ого, ты это с каких же пор таким нежным стал? Разве запах чеснока — дурной запах?
— Дурной или хороший, не хочу его слышать, вот и все!
— Дорогой начальник, очень у меня к тебе конфиденциальное дело.
— Ты брось мне тут иностранными словами щеголять, говори нормально, по-грузински, и дурака не валяй! Тоже мне, кон-фи-ден-циально!..
— Дорогой начальник, важные новости должен я тебе сообщить, но — совершенно секретно! В одно ухо впусти, в другое выпусти, чтоб никому ни гугу!..
— Ладно уж, валяй!..
— Дело это касается твоего сына и дочки Вахтанга Петровича... У Годердзи зашлось сердце при упоминании о сыне и кровь метнулась в голову.
— Ты ведь знаешь, как я вас обоих люблю, уважаю,— воздевая руки, продолжал Исак,— потому я должен сказать правду...
— Не скажешь — как пришел, так ни с чем и уйдешь, еще и пинок под зад схлопочешь,— попробовал пошутить Годердзи, а у самого в висках стучало.
Вероятно, произошло что-то очень значительное. Но что?!
— Не обижайся, если я твоего парня немного покритикую. Когда справедливость потребует, я и той женщины не пощажу. Правду-матку в глаза резать надо, а как же! Так вот, дорогой начальник, оказывается, твой парень втихомолку следил за Петровичевой дочкой. Видать, не имела она у него полного доверия, потому и следил. Что ж, женщина на то и женщина, что ей доверять нельзя. Да, и вот, оказывается, прознал твой сынок, что Лика с одним молодым парнем любовь крутит. Он, видишь ли, сын какого-то известного профессора и сам тоже профессор, в мединституте... Представь себе, они, оказывается, тайком встречались на чьей-то квартире. У этого баламута, оказывается, и жена есть, говорят, хорошая женщина, с ней он разводиться не собирается и от Лики не отстает. А она, Лика то есть, видать, втюрилась в этого мерзавца, потому тоже с ним не расстается! Такая вот история интересная получилась...
— Эхе-хе, поди теперь и говори, что Годердзи Зенклишвили глупый человек, ничего в людях не смыслит! Чуяло мое сердце, клянусь духом отца, чуяло, что эта девчонка не чистой воды...
— Да разве ж при такой мамочке может быть иначе! Ой, чтоб они обе в землю легли, обе! — раздалось из-за закрытой двери.
— Не волнуйся, это моя Малало,— успокоил Годердзи всполошившегося Исака.— Ты же знаешь, от женщины ничего не укроется. Да пусть слушает, бог с ней, в конце концов, родная мать, верно ведь? — примирительно вопросил он вскочившего с перепугу Дандлишвили и махнул ему рукой: — Садись, успокойся и продолжай.
Исак молча стал умоляюще жестикулировать — дескать, Малало чтоб меня не выдала.
— Не бойся,— скривился в красноречивой гримасе Годердзи,— из нее слова клещами никто не вытянет, не зря она дочь Каколы.
Годердзи давно привык, что жена подслушивала все его разговоры.
Этот метод узнавания секретов ни ему, ни ей не казался зазорным. Потому-то в зенклишвилевском доме ни одна дверь плотно не закрывалась. То муж подслушивал сплетни жениных товарок, то жена подслушивала беседы мужа с его гостями, а то оба они наблюдали и подсматривали за Малхазом. Все это даже вносило какое-то приятное разнообразие в замкнутую жизнь семьи. Ведь, несмотря на пышные кутежи и застолья, которые время от времени устраивались у Зенклишвили, дом их оставался закрытым. Друзей у них все-таки не было.
Годердзи отлично видел, что он отошел и от своих родственников, и от соседей, и к тем, высокопоставленным, тоже не пристал.
Ни они не приняли Зенклишвили, ни Зенклишвили их не приняли. Так вот и жили супруги, меж небом и землей зависли, и от ворон отстали, и к павам не пристали.
— ...Когда женщина брюки напялит и ляжки свои напоказ выставит, когда начнет брови выдергивать и щеки малевать, да еще табачищем вонять и водку хлестать что твой мужик, добра от нее не жди. Разве такая одним мужчиной удовольствуется? Ой, чтобы их землей засыпало, землей! Чтобы они в один день ноги вытянули! Пусть их господь бог накажет за то, что они моего мальчика с пути сбили!..
Годердзи видеть-то не видел через дверь, но мог бы голову под заклад отдать, что, извергая эти проклятия, Малало посылала в адрес Вахтанга Петровича характерный простонародный жест, означающий глубочайшее пренебрежение и презрение и еще разные, смотря по обстоятельствам, чувства, и воздевала очи горе, — дескать, «господи, поглядеть бы мне, как ты их накажешь!..».
Исак растерялся. Молчал, не зная, продолжать ли ему свой рассказ или нет. Никак он не предполагал, что Малало подслушивает, уверен был, что они одни, и на тебе!..
— Женщина, дай нам поговорить, отойди от этих дверей, займись своим делом!..
— Пожалуйста, вот, я ухожу, можно подумать, я без вас этого не узнаю! Ты погоди, я получше вас буду все знать!
Малало зашаркала чустами и хлопнула выходящей в галерею дверью. Но Годердзи мог поклясться, что его любопытная супруга снова стояла под дверью. Он знал, что, едва выйдя в галерею, она тотчас бесшумно вошла обратно через другую дверь и продолжала подслушивать.
Исак минуту-другую сидел, не дыша и прислушиваясь. Убедившись, что Малало ушла, он тихонько продолжал, вытянув шею:
— Сынок твой оказался настоящим разведчиком.— Исак так произнес эту фразу, что не понять было, порицает он Малхаза или одобряет.— Ты знаешь, что он сделал? Он познакомился с одной лаборанткой с Ликиной кафедры, втерся к ней в доверие, подружился. Известно, женщина женщине первый враг, и лаборантка эта все как на духу выложила Малхазу, ничего не упустила.
Тогда твой сынок устроил засаду там, где влюбленные встречались. Нет, ты мне скажи: он ли не разведчик? И в самый тот час, когда молодой профессор и Петровичева дочка друг с другом миловались, твой Малхаз ворвался в комнату и застукал их на месте преступления, так, в чем мама родила, и застиг обоих... Нет, ты скажи, надо ведь все так устроить, а? И рассчитать надо! Нет, брат, он настоящий разведчик! Да... значит, ворвался да и отдубасил как следует своего обидчика, и распрекрасной Лике пара-другая оплеух досталась. А сам хлопнул дверью и ушел. Потом позвонил Вахтангу Петровичу по телефону, я, мол, на твоей дочери не женюсь, так и так оно все было. Если не веришь, вот тебе их адресок, пойди и на месте узнай.
Вахтанг Петрович сам-то не пошел, а жену послал-таки, и жена его вправду все как есть узнала...
— Жена, тоже мне, будто жена чем-нибудь лучше его потаскухи дочери,— раздался из-за двери голос.
Исак подскочил как ужаленный.
— Слушай, она опять там! — с укором обратился он к Годердзи.
— Садись, садись, ее сейчас палкой оттуда не прогонишь,— успокоил гостя Зенклишвили.
— Ну вот, теперь Вахтанг Петрович меня послом к тебе отправил...
— Если и ты не такой же разбойник, зачем от этого скаженного послом идешь? — раздалось из-за двери.
— Да ты что говоришь?! Почему я разбойник, человек попросил меня, как не исполнить такую просьбу?
— О том и говорю, что такую просьбу незачем исполнять! — рассердилась хозяйка.
— Малало, ты не слышишь, я велел тебе уйти от дверей и не вмешиваться в мужские разговоры!
— Что значит «не вмешиваться»! Что ж это, ты для меня посторонний? Или Малхаз?
— Дай нам поговорить, черт тебя дери! — заорал потерявший терпение Годердзи и в гневе хватил кулаком по стене.
За дверью воцарилась тишина. Гнева Годердзи и Малало побаивалась.
— Чего ему от меня надо? Зачем тебя послал? — Годердзи устремил на Исака дикие глаза.
— Ежели не хочет, пусть, говорит, не женится, только пусть не позорит... Пусть не разглашает на весь свет, чтобы мои враги не торжествовали и не злорадствовали, я-то для него, кроме хорошего, ничего не делал, ради моего уважения эту мою последнюю просьбу пусть исполнит.
Исак уставился на Годердзи. А Годердзи молчал, видимо, обдумывал услышанное.
За дверью тоже молчали.
— Все, что они на обрученье принесли, все сполна верну, говорит, только пусть не губит дочь, молодая да дурная, соблазнил ее этот мерзавец, говорит. И подарки обручальные верну, будто ничего промеж нас и не было.
В комнате опять наступила тишина.
Годердзи, мрачный, насупленный сидел в любимой позе: упираясь локтями в колени и свесив переплетенные пальцами кисти рук.
— Я со своей стороны тоже это советую,— вкрадчиво продолжал Исак.— Вахтанг Петрович, как бы ни было, все же Вахтанг Петрович! Правда, отсюда его турнули, но все равно, сила за ним большая, это тебе не какая-то мелкая сошка. При желании он и твоему сыну, и тебе порядком навредить может. Ты же знаешь, что такое товарищество. У него кругом друзья-товарищи, они тебя в оборот возьмут, вконец изведут, час своего рождения проклинать станешь.
— Хорошо, я согласен. Пусть вернет залог.
— А за квартиру деньги? Почему они должны прикарманить эти деньги? — взбунтовался голос за дверью.
— Деньги за квартиру? — живо отозвался Исак и, по обыкновению вытянув шею, обернулся к двери так, словно непрошеная собеседница стояла перед ним. — Деньги за квартиру я, говорит, целиком внес в кооператив, не вынуждайте обратно забирать. Мы, говорит, зря потеряем первосортную квартиру, лучше, говорит, немного повремените, дайте мне опомниться, в себя прийти, и я, говорит, верну всю сумму сполна.
Годердзи звука не издавал. За дверью — тоже тишина. Заговорил Исак:
— Поверь ты ему, знаешь ведь, Вахтанг Петрович слово свое держит, он порядочный человек. Такому можно довериться.
— Да, да, как же, порядочный! — нараспев, с издевкой, повторили за дверью.
— Ладно, так и быть. Обожду. В конце концов, если мы уж вовсе не станем доверять друг другу, как жить тогда на этой грешной земле?..
Исак возвращался от Зенклишвили довольный и слегка под хмельком. Он и поручение Вахтанга Петровича выполнил, и Годердзи умиротворил. Мир и согласие во всех случаях лучше скандалов и свар, считал главный бухгалтер.
Не приведи господи, конечно, а то Вахтанг Петрович при желании и бывшего управляющего базой, и главного бухгалтера в два счета в каталажку засадит!.. Он-то ведь все знает! Настрочит кому следует письмишко, анонимное, вестимо, и прости-прощай тихая жизнь! Закрутится чертова карусель, все дела раскопают, на свет божий выволокут, все соки выжмут, все жилы повытягивают, так тебя отделают, что и имя свое позабудешь...
Больше всего предусмотрительный бухгалтер боялся именно такого оборота, и дай бог здоровья Годердзи Зенклишвили, что он сразу смекнул, откуда грозит смертельная опасность. А что Вахтанг Петрович мог своим врагам гибельные «ситуации» подстраивать, Исак Дандлишвили знал лучше всех.
Всякий раз, когда Годердзи казалось, что вот наконец выплыл он из бурного водоворота, именно тогда обрушивались на него либо прокурор и следователь, либо народный контроль со своими ревизорами.
Они выкапывали давным-давно забытые события и факты, чего только не требовали вспомнить: в такое-то время кому ты отдал такие-то стройматериалы, сколько за них получил, где и когда добыл эти материалы да в каком количестве...
И не соображали, что если бы так легко было запомнить все это, к чему тогда он заводил бы бухгалтерию и для чего бы ему нужен был бухгалтер!
Единственное, что вроде бы образовалось и устоялось, это дела Малхаза.
С той поры как Малхаз избавился от назойливой дочки Вахтанга Петровича, он заметно успокоился, повеселел, вернулся к своему привычному размеренному образу жизни. Теперь он не пил, к работе относился со свойственным ему усердием, благодаря чему приобрел доброе имя и на новом месте.
И новое руководство района благожелательно взирало на энергичного и образованного заместителя председателя райсовета, несмотря на то что дела его отца были все так же плохи.
Правда, Малхаз уже не выступал на собраниях и совещаниях с былым апломбом и негативные явления не критиковал более с прежним жаром. После столкновения с урбнисцами он стал более осторожным, более гибким, но тем не менее в Самеба все знали, что Малхаз — активный сторонник борьбы с негативными явлениями, непрестанно проповедующий необходимость их искоренения.
Годердзи остро переживал, что сын, несмотря на некоторую благодатную перемену, продолжал сторониться родителей и дом оставался для него чужим. К тому же возникло одно щекотливое обстоятельство, неприятно удивившее Годердзи.
Именно в ту пору до Малало и Годердзи дошел распространившийся в Самеба слух о том, что Малхаз женится на дочери председателя колхоза, Сандры Эдишерашвили.
Не понравилось это дело Годердзи: дочь Эдишерашвили, как поговаривали, была девица не только бойкая, но и хорошо погулявшая. Правда, Эдишерашвили были люди уважаемые, да и Маринэ — дочка, значит,— собой была хороша, но как ни верти, а все же, верно, не зря говорится, что дыма без огня не бывает...
Но при всем этом Маринэ Эдишерашвили была истинной дочерью Самеба. Каштановые волосы пышной гривой лежали на сильных ее плечах. Белокожее лицо с крупными красивыми чертами освещали большие лучистые медовые глаза. Походка у нее была горделивая, она ходила, чуть склонив голову набок, отчего на шее под подбородком образовывалась небольшая складочка, и эта вот чуть склоненная набок голова и складочка на шее делали ее похожей на птичку.
И хотя она была в том возрасте, когда женщина начинает полнеть, на ее высокую грудь и крутые бедра заглядывались не только молодые неженатые парни, а и у степенных мужчин шеи набок сворачивались.
Она была единственной дочерью и очень балованной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51