— Говоришь, не справляется с делами? — проговорил он и добавил опять по-русски: — Так, да? — Он подразумевал, конечно, председателя райисполкома.
— Э-эх,— махнул рукой Сандра,— он точно недодержанный сыр. Таких, как он, в наше время недоделанными называли, сырыми то есть, помнишь, нет? — Сандра заржал так, что в серванте раздвижные стекла тренькнули.
— А что, если мы и правда назначим его председателем райисполкома, а? — раздумчиво, по-русски же проговорил член бюро. На этот раз он имел в виду Малхаза.
— Хорошо будэт! Оч-чен хорошо будэт! — блеснул своим знанием русского языка и Сандра, захлопал в ладоши и потянулся целоваться с членом бюро. Потом сам же посмеялся над своим корявым русским, поддел в бок Малхаза и всучил ему гитару,— играй, мол.
Владимир Абибоевич был, так сказать, наследием старого состава бюро ЦК. Неоднократно проносился слух, что Абибоевича переводят на пенсию, но, очевидно, это было не таким-то легким делом. Далеко и глубоко пустил корни Абибоевич, крепко сидел...
И несмотря на то что прошло уже довольно много времени с тех пор, как состав бюро ЦК обновился, Владимир Абибоевич продолжал все так же неколебимо восседать в том же своем кресле, вершить судьбы людские и неустанно помогать «своим».
В Самебском районе таким «своим» у него был Сандра.
И не без оснований. В 30-е годы двое молодых парней-выдвиженцев, Абибоевич и Сандра, оказались вместе на каких-то двухгодичных курсах. Бедняка Абибоевича, можно сказать, кормил и поил Сандра, которому присылали недурное пропитание из деревни, во всяком случае, друзья никогда не знали недостатка в пшеничной муке и картошке, лобио и луке, сыре и меде.
После окончания этих курсов некоторое время они работали вместе в Хашурском районе землеустроителями и там продолжали
Оставаться друзьями. Теперь Абибоевич был силен, знатен, влиятелен, но Сандру не забывал и старой дружбы не порывал.
Со своей стороны и Сандра всячески старался ублажить Абибоевича и, надо признать, весьма преуспевал в этом. То и дело посылал он ему подношения и подарки.
Абибоевич любил кутежи и знал в них толк. «Что может быть лучше хорошего застолья!» — восклицал он обычно в порыве откровенности в узком дружеском кругу.
Потому в его доме то и дело накрывался стол. В каждый Новы и год, на Майские и Ноябрьские праздники, в дни именин самого Абибоевича и его супруги, в дни рождений детей и внуков, как правило, давались грандиозные званые обеды либо ужины, и если бы не щедрая рука Сандры, Абибоевичу трудно пришлось бы устраивать знаменитый «кутеж Ладо».
Поставку молочных поросят и филе молодой свиньи, выкормленных кукурузой черных кур-молодок, мяса лани и рыбы цоцхали из вод Куры Эдишерашвили по собственной воле взял на себя.
Кроме того, не проходило и недели, чтобы Сандра не отправил любезному другу два объемистых ящика яблок. Яблоки, разумеется, были все отборные, одно к одному, и, разумеется, лучших сортов: картлийская сахаристая и рассыпчатая антоновка, сладкий как мед шафран, сочные бродские с пикантной кислинкой, ароматный царский кальвиль, ранет, синап и бог знает еще какие. Грецкие орехи тоже входили в ассортимент поставок Сандры. Он присылал сухие, крупные, чистые орехи, и когда хозяйка отжимала ореховое масло для изысканных блюд — баже и сациви, оно поражало всех ароматом, вкусом и янтарным цветом.
— Ну как, молодой человек, хочешь быть председателем? — напрямик, без обиняков, вопросил Малхаза Владимир Абибоевич.
— Да не знаю... если смогу...— скромно потупясь, промямлил Малхаз и вдруг, подняв глаза, неожиданно смело в упор посмотрел на члена бюро.
Его ответ и этот взгляд явно не соответствовали друг другу.
— Сможет, ей-богу же, сможет! — поспешно заверил Абибоевича Сандра.
— Ну так считай себя уже председателем! — напыщенно произнес Владимир Абибоевич и покровительственно похлопал Малхаза по плечу.
— Дай бог тебе долгой жизни, твое слово, конечно, закон, настоящая, понимаешь, государственная печать, только первый секретарь на это не пойдет,— коварно поддел члена бюро Сандра.
— Как это не пойдет? — грозно свел брови Абибоевич.
— Не знаю,— пожав плечами, отвечал Сандра,— ты же знаешь его фокусы, он того лучше знает и, естественно, больше доверяет ему.
— А что, разве мир на его доверии держится? — в голосе Абибоевича просквозило раздражение.
— Да, батоно Ладо,— вставил в свою очередь Малхаз,— вероятно, он будет против...
— Воспрепятствует, как сможет,— подтвердил Сандра.
— Пош-шел он к чертям! — вскричал разгоряченный вином Абибоевич и хватил кулаком но столу,— смотри ты на него!
— Очень уж он упрямый, милый мой Ладо, что ему взбредет в голову, то и делает. Намедни пристал ко мне в одну душу, хочешь не хочешь, на заречных полях сей только сою! А на кой шут мне соя, скажи на милость, и кто же тогда будет сеять пшеницу и кукурузу? И вообще, какое его собачье дело, что я буду сеять! Я председатель колхоза или он? Чего он лезет в мои дела?
— Ладно, ладно, я в этом разберусь! Пришлю комиссию, и посмотрим, как он тут будет выкаблучиваться! А теперь давайте-ка поднимемся на Ниши. Люблю я оттуда глядеть! «В небеса взлечу высоко, на подлунный мир взгляну...» — запел Абибоевич. У него был довольно приятный тенор, и он совсем недурно пел первым голосом.
Малхаз немедленно подхватил вторым голосом. Член бюро с удовлетворением обратил взор на молодого человека и запел громче.
— Сию минуту, Ладо-джан, сию минуту!..— вскочил Сандра.— Ради тебя, с твоим мужественным характером, с твоим умением работать, кутить, время проводить, с твоей добротой, широтой, с твоим умом, щедростью, ради тебя, любимый мой Ладо, я на все готов! — скороговоркой выпалил он и поспешно удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения.
Проворству и быстроте движений этого рослого, грузного и уже немолодого человека нельзя было не удивляться.
«Ниши» называлась древняя молельня, находившаяся на одном из отрогов Триалетского хребта. С гребня горы, где стояла молельня, открывался прекрасный вид на всю Срединную, или Внутреннюю, Картли. Сама молельня стояла чуть ниже по склону, в густом ельнике. Поблизости виднелась хижина, сложенная из крупных бревен и крытая дранкой. Пол в хижине был глинобитный, потолок — прокопченный очажным дымом.
— Люблю сидеть на таком полу! — не раз говаривал Владимир Абибоевич, когда поднимался сюда кутить, и похлопывал ладонью по утоптанному, твердому, как камень, глинозему.— На таком соханэ1 я вырос, все мое детство, зимой и летом, бегал я босиком по такому полу...
— А нынче и паркет ножки холодит небось, а? — подмигивая, похохатывал Сандра и осторожно, чтобы не пролить, наливал из бурдюка в небольшой рог вино.
1 Соханэ — земляной или глинобитный пол в нижнем этаже деревенского дома.
Вот здесь-то, в уединенном романтическом уголке, возле этой самой молельни и любил Владимир Абибоевич посидеть за чаркой со старым другом.
Маргалита заблаговременно укладывала в корзинки и сумки всевозможную снедь, и под вечер в субботу или воскресенье друзья отправлялись на Ниши, где в приятном времяпрепровождении оставались до утра понедельника.
Спал Абибоевич под открытым небом, на свежем воздухе. На раскладушке, на которую клались два тюфяка, спал он без просыпу до самого восхода солнца, укрывшись огромной буркой Сандры.
— Что поделаешь,— говорил обыкновенно Владимир Абибоевич,-— мой отец и дядя были скотоводы, детство и отрочество я провел на пастбищах. Спать под открытым небом для меня самое большое удовольствие. Утром открою глаза, и кажется, будто и сейчас я все тот же безусый и беззаботный парнишка...
Он был мечтательный человек, Абибоевич, и дружба с Сандрой, приятные часы, с ним проведенные, воодушевляли его, окрыляли его мечты.
Вскоре после той самой поездки на Ниши состоялась очередная сессия Самебского райсовета, на которой Малхаза Зенклишвили избрали председателем райисполкома, а его предшественник был переведен в Тбилиси заместителем директора по хозяйственной части одного из.научно-исследовательских институтов.
Первый секретарь райкома действительно воспротивился этому перемещению и пустил в ход все средства и способы, чтобы не допустить Малхаза до председательского кресла. Однако усилия его оказались напрасными — «сверху» категорически потребовали этого назначения.
Тогда первый секретарь разъярился и показал когти.
На пленуме райкома, который состоялся недели две спустя после созыва сессии, секретарь в своем выступлении яростно ополчился против обосновавшихся в районе комбинаторов и спекулянтов и одним из первых среди этих нарушителей социалистического образа жизни назвал Годердзи Зенклишвили.
Выступление это, подобно разрыву бомбы, всполошило весь Самебский район.
Люди ни о чем другом больше не говорили...
У всех на устах только и было, что обличительный доклад первого секретаря, в котором проработали Годердзи, и повышение его сына.
Тут же поползли слушки, что и сам Малхаз сторонник снятия отца с должности директора кирпичного завода и перевода на пенсию по старости. Сын, мол, не только не защитил отца, но наоборот, по сути, он был с теми, кто осуждал его и требовал его освобождения.
— Если все этим кончится, они еще спасибо должны сказать,— с сомнением покачивали головой одни.
— Неужто он думает таким образом свет переделать? — иронизировали по поводу секретаря другие.
— Нашли козла отпущения! Кто другой столько сил и труда положил на строительство этого завода? — защищали Годердзи его сторонники.
— Так ему и надо! Жрал, жрал, пока не лопнул. Поделом ему! — злорадствовали недоброжелатели.
Как только кончился пленум, на второй же день, Малхаз и Марина навестили Годердзи.
Малхаз торопился первым сообщить отцу неприятную весть, чтобы как-то смягчить удар. Но Годердзи уже обо всем знал.
В дверях их встретила Малало. Лицо ее было понурым, глаза утратили обычный блеск и живость.
Маринэ обняла свекровь и как брякнет:
— Мама Малало, мы и поздравляем тебя, и соболезнуем...
— Ты что мелешь, Маринэ,— резко оборвала ее Малало,— соболезнуйте моему врагу! У нас, слава тебе господи, ничего такого не случилось, чтобы соболезновать!
— Правильно, такого ничего, наоборот, может, оно и лучше... Отец отдохнет, здоровье свое подправит,— поддержал мать Малхаз.
— Э-эх,— махнула рукой Малало,— утешение тогда имеет силу, когда впереди и вправду что-то светит. А мне и моему мужу ничего уже не светит, только четыре доски. Были бы вы здоровы и благополучны, а мы...
Малхаз вошел в спальню к отцу так, будто входил в клетку к разъяренному льву.
Огромное тело Годердзи занимало чуть не всю кровать. Он не брился несколько дней и оброс седой бородой, которая еще больше старила его. Глаза глядели печально, вместо обычного румянца бледность покрывала его все еще красивое мужественное лицо. Весь его вид говорил о том, что жизнь пошла под уклон...
— Здравствуй, председатель,— первым приветствовал сына Годердзи и натянуто улыбнулся.
— Здравствуй, папа! Как ты себя чувствуешь, надеюсь, тебя не испугала болезнь?
— И пленум райкома,— вроде как в шутку добавила Маринэ.
— Э-эх, я бы удивился, ежели что хорошее со мной бы приключилось, а худому дивиться нечего,— пробурчал Годердзи и обратился к жене: — Ты бы хоть фрукты принесла, что ли!.. И вина прихвати. Поздравлю сына с председательством. Его повышение и мой уход на пенсию в одном стакане умещу, одно другое уравновешивает, не так ли, невестушка?
— Нет, папа Годердзи, радость немножко перетягивает.
— Радость перетягивает? А я-то думал, что наоборот. Ведь вам, как вы говорите, «база» нужна, а на пенсии далеко не уедешь.
— Что вы оплакиваете этот завод? Это его печи вас до постели довели, сердце испортили. Какое время вам работать! Сидите себе дома и отдыхайте, а мы, насколько сможем, будем о вас заботиться, чего ж еще! — затараторила Маринэ и сияющими глазами все на мужа поглядывала, искала одобрения.
— Насколько сможете, да? Значит, в руки вам смотреть, когда соизволите помочь?..
— Отчего же нам в руки смотреть. Как я знаю, у вас в том нужды нет. Худо-бедно, а старость-то свою вы обеспечили, уж столько-то у вас наберется,— с лукавой улыбкой парировала Маринэ.
— Ай да молодец, невестушка, никак, ты, оказывается, мои дела лучше моего знаешь,— с усмешкой сказал Годердзи и перевел взгляд на сына: что он-то скажет.
А сын молчал, не желал, видно, разговоры вести. Сидел, переплетя пальцы рук и уставившись на носки своих штиблет. Но, почувствовав тяжелый пристальный взгляд отца, поднял на него глаза.
— Отец, а ты не хотел бы лечь в больницу? — заговорил-таки он.
— Да что ты, мальчик, зачем мне больница! Лучше я здесь помру, чем там лежать буду.
— Я не о нашей больнице говорю, я устрою тебя в больницу четвертого управления, в Тбилиси.
— Пусть черт их заберет, эти больницы, и тбилисскую и нашу. Полежу еще немного, а на той неделе непременно встану. Пусть врачи хоть перевернутся, а я все-таки встану. Я сам знаю, как мне лучше...
— Зачем вставать? На работу идти вам не надо, на собрания тоже. Лежите себе и выздоравливайте спокойно,— рассудила Маринэ и опять обернулась к мужу.
Годердзи так на нее глянул, что после того она сидела тихо, будто воды в рот набрала. А улучив подходящий момент, встала и последовала за свекровью в соседнюю комнату.
Отец и сын оказались одни.
— Слушай, мальчик,— заговорил Годердзи доверительно.— Будь настороже, как бы эти мерзавцы до тюрьмы меня не довели! Ежели что заприметишь, тотчас дай мне знать, я что-нибудь предприму.
— Да если и так, что ты предпримешь? — усмехнулся Малхаз.
— Попытка не пытка, а в беде человек чего не придумает,— уклонился от ответа Годердзи.
— По-моему, этого тебе бояться нечего, твое дело не такое. Но одно должен сказать: открыто я за тебя заступиться не могу. А потихоньку все, что смогу, сделаю.
— Потихоньку, да? — саркастически усмехнулся Годердзи.
— Ну да, а как же ты хочешь? Чтобы я стал им доказывать, дескать, отец мой ни в чем не виноват, он агнец небесный, оставьте его в покое?
— Этого я тебе не говорю,— Годердзи хотел что-то еще сказать, но, видно раздумал и махнул рукой: — Эх, пустой разговор!
— Не бойся, ничего страшного нет,— утешил его сын.
— Что есть — опять через тебя есть...— медленно проговор Годердзи.
— Вот тебе и на!.. Да как же так? — обиделся сын.
— А так! Первый секретарь не желал, чтобы ты председателем сел. И когда тебя этот... Сандра твой все же протащил силком, он, недолго думая, мне подставил ножку: через меня тебе решил дело испортить. Сын антипода,— вона, откуда обошел! А во всем этом кто пострадал? Когда человека на пленуме проработают, дескать, такой да разэтакий, тут уж ему хода нет, шабаш!
— Получается, отец, что мы с тобой друг другу мешаем, так?
— Не мы друг другу мешаем, а этот вот дом и имущество обоим нам мешает.
— Чего? — то ли вправду не понял Малхаз, то ли вид такой принял. Но в голосе его просквозило смятение.
— Того, что через этот дом и через это имущество все наши беды и несчастья. Был бы я осторожнее, осмотрительнее, комар носа не подточил бы, а теперь эта вот громадина,— он обвел рукой вокруг,— всем в глаза лезет, покоя не дает.
— Нет, это ни при чем,— возразил сын.
— А что же «при чем»?
— Твое прошлое, отец. Мама всегда тебе говорила: хватит, не зарывайся, знай меру, одолей алчность свою,— надо было ее слушать. Послушался бы, и ничего бы не случилось.
— Ежели бы алчность вовремя одолел, верно? — многозначительно вопросил Годердзи.
— Да,, алчность.
— А разве так легко ее одолеть? И если легко, отчего же ты не одолел?
— Мне-то что одолевать, какую такую алчность ты за мной замечаешь? — удивился Малхаз.
— Такую. Должности все ищешь, как бы повыше. Это, знаешь, еще страшнее алчность!
— Эх, отец, отец! Мы попросту не понимаем друг друга!
— Если бы только это...
— Поэтому причину наших противоречий или нашего разлада надо искать не вне нас, как делаешь ты, а в нас самих, в тебе самом, не в этом доме и имуществе и тому подобном...
— Да пропади оно все пропадом! Если уж на то пойдет, возьму и отдам им все к черту, передам все государству, и конец!
В глазах Малхаза промелькнул испуг.
— Что передашь, папа?..— тихим голосом спросил он, вытягивая шею.
— Да все, что имею. Тебе это уже не нужно, на своих ногах стоишь, а я ради этого в тюрьму не хочу идти. И если правду сказать, дело не только в том, что я боюсь, нет, совесть меня мучит, видно, что-то я не соразмерил, перегнул... Ну и вот, теперь надо вернуть кесарево кесарю. II я вздохну, и другим дам отдохнуть...
— А я? Меня ты на пустом месте оставляешь?
— Что ж поделать! Ты сам того пожелал. Пинком оттолкну все, мною нажитое, о!делился от меня, на стороне обосновался А чего сам человек не захочет, не дай ему того господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51