Несколько раз и на рассвете будили: дудукисты играли «Саари» — «Утреннюю зарю», зурна заливалась до тех пор, пока солнце не взошло,— только тогда унялись, угомонились.
Утренний завтрак,, который Сандра, согласно старинной пословице, «предпочитал приданому жены», сменялся полдником, полдник — обедом, обед — ужином, за ужином следовало новое, уже и вовсе безымянное застолье, и дни так бежали, так переплетались друг с другом, как побеги пышно разросшегося плюща.
Тостам не было конца. Поднимется, бывало, какой-нибудь юноша, овчар либо пастух, который за всю свою жизнь прочел от силы две-три книги, и пошла писать губерния! Так разливается, так растекается мыслью но древу, так замудрит, что и не поймешь, что же он хотел сказать, кого славословил, за кого, за что пил.
Бесконечные разговоры, от которых начинало ломить суставы, слабело тело и пухла голова, разговоры, вызывающие зевоту, вгоняющие в сон... Каждый присутствующий считал своим долгом что-нибудь сказать. И сказать не простое, не что-то там общеизвестное, но изречь нечто глубокомысленное, заковыристое, всем на удивление, нечто такое, что запало бы в душу слушателям и передавалось из уст в уста.
И были словесные ристания, были клятвы, исповеди, излияния чувств, покаяния, советы, наказы, поучения, и нравоучения, и, разумеется, признания в любви. Любви братской, дружеской, незыблемой, самоотверженной, которая должна была выстоять века и снизойти небесной благодатью на внуков и правнуков Сандры.
Как не похоже было все это на пиры, устраиваемые в отцовском доме под верховодством Вахтанга Петровича! Там тосты сменялись песнями, песни — плясками, пляски — остроумными рассказами и интересными беседами, за которыми на второй день обязательно следовало какое-то дело: кого-то снимали, кого-то назначали, кого-то перемещали, кого-то выгоняли... А здесь — пустая болтовня, разговоры беспредметные, безрезультатные, нудные...
В такие часы Малхаз хотел только одного: вскочить, разогнать всю эту гомонящую ораву, выгнать всех взашей, потом пройти на заветный балкон и до утра смотреть, смотреть в глубокий бархат черного, сверкающего мириадами звезд неба...
Смотреть до поры, пока не пробежит по телу легким ознобом предрассветный холодок, и не проберет до костей, и не поманит теплом мягкая постель...
Но и в постели не чувствовал себя вольготно молодой зять, и в постели не знал он отдыха.
Едва он гасил свет, Маринэ тотчас придвигалась к нему, начинала душить его своими объятиями, точно удав какой-то! Без конца она ластилась, льнула, донимала своей любовью. В жизни не встречал он женщины такой жадной, такой ненасытной на ласку. Правда, в первое время он и сам не давал покоя жене, но потом все получилось наоборот.
Это еще более охладило Малхаза. Бесцеремонность, беззастенчивость Маринэ постепенно отталкивали его, а она, напротив, все более распалялась. Видимо, долго сдерживаемые чувства сейчас хлынули потоком, найдя свое русло.
Но еще несноснее дочери оказался отец.
Сандра был человек смекалистый, с крестьянской хитринкой. Несколько десятков лет работы на посту председателя колхоза уверили его в собственном превосходстве и непогрешимости. Он так привык к беспрекословному подчинению окружающих, привык повелевать, распоряжаться и командовать, что, может, и незаметно для самого себя, постепенно утвердил служебные свои привычки и замашки в своей семье и обращался с домашними так, словно они были членами его колхоза.
Заполучив зятя, он и его сразу же втянул в сферу своего влияния, с той единственной разницей, что смотрел на Малхаза, как, скажем, на бригадира, а не на рядового колхозника.
Упрямый, своенравный и властный, он в то же время был очень отзывчив. А уж близкого всегда выручал, не бросал в беде, как бы ни злился на него, как бы ни гневался. Однако он при этом обладал редкой способностью довлеть и наседать на человека.
То, что Малхаз Зенклишвили стал его зятем, да еще поселился у него в доме, несказанно обрадовало Сандру. Чего греха таить, о таком зяте он и не мечтал.
Правда, дочь его считалась одной из самых видных невест в Самеба, и приданое богатое имела, и служебное положение хорошее, и собой была хороша, да только шепотки шли о ней по селу — шалава, мол, нагулялась в городе. Ее и осуждали, и побаивались такой невестки.
Сандра-то был уверен, что зятя он так или сяк заимеет, ибо считал, что на каждый горшок своя крышка найдется и на каждый товар — свой покупатель, но что его дочь встретит такого добропорядочного, покладистого парня, из такой приличной и, главное, состоятельной семьи, с такой завидной должностью, да еще собой пригожего,— этого он никак не ожидал.
Потому-то жениховство Малхаза окрылило его, и удачное устройство судьбы дочери он решил отметить «на высшем уровне».
За несколько дней до свадьбы он сказался на работе больным (благо все знали, что у него грыжа, единственная его болезнь) и сел на больничный. Дома он устроил целый «штаб», учредил «оперативный отряд» для подготовки к грандиозному свадебному пиру. Председатель колхоза был человек обстоятельный, масштабный и предприимчивый.
Одного из своих присных, дошлого и пронырливого хозяйственного работника, он отправил в Тбилиси за балыком, тешкой, черной и красной икрой. Ему же поручено было привезти оливки и маслины. Второго верного человека отрядил в верховья Арагви — за грузинской форелью, притом наказал ему меньше одного годори1 не привозить. С летних пастбищ были пригнаны две упитанные телки, в Гуджарети куплены десять поздних ягнят, осетинам из Летэти было заказано сварить осетинское пиво, а также напечь осетинское хачапури-хабизгини. Сыр-гуда привезли из Тушети. В Гардатэни был закуплен объемистый квеври2 прославленного белого вина атэнури, а в Хидистави — еще один квеври, так называемого царского красного.
Остальные припасы были самебские, а уж лучше, чем в Самеба, не сыскать было овощей, орехов и фруктов. Разумеется, не забыта была и рыба-цоцхали из вод благословенной матери-Куры: на рыбалку были отправлены два искусных рыбака под началом Сандалы, и рыбачили они целых три дня.
Ершистый был человек Сандра и заносчивый, во что бы то ни стало хотел подать гостям вино лучше Годердзиева тавквери и стол накрыть богаче, обильнее, чем у Годердзи накрывались.
1 Г о д о р и — плетеная корзина конической формы.
2 Квеври — зарытый в землю большой глиняный чан для вина.
Не зря старался Сандра — на свадебном пиру только птичьего молока не хватало...
Хотел Сандра дать щелчка свояку, да только свояк, собачья морда (так он его прозвал с первого же дня), будто назло, занемог и брякнулся в постель!
Три дня ходуном ходил дом Сандры. Кутили напропалую, да не просто кутили: приглашенные из Гори знаменитые певцы услаждали слух гостей благозвучными застольными и свадебными песнями, старинными песнопениями.
Цицишвилевские «Мравалжамиэри» и «Шэвкрат цитэли» разносились далеко-далеко, до самых триалетских теснин и берегов бурной Дзамы. Исполнение этих двух песен, особенно любимых в Самеба, хозяин поставил условием, и певцы, ничего не поделаешь, срочно разучили и включили их в репертуар.
Дудукистов привезли из Тбилиси — разве где-нибудь найдешь лучше! — хотя их приезд и влетел Сандре в хорошую копеечку.
Только Сандра с расходами не считался. «Более великого дня у меня не будет, - постановил он,— я-то ведь так и не удостоился свадьбы, и сам нищий был, и времена тогда были — унеси мое горе, потому сейчас я все вместе праздную — и свою несыгранную свадьбу, и свадьбу дочери».
В «оперативный отряд» он включил двух своих братьев и двух жениных, ближайшего соседа и одного родственника, проживавшего в Тбилиси. Всем шестерым он задал такого жару, так их загонял, всю душу вытряс.
На самой свадьбе тяжелее всех пришлось дорогому зятюшке,— Сандра ни на шаг его от себя не отпускал.
Стоило Малхазу хоть на короткое время отлучиться, выйти из-за стола, он тотчас его спрашивал, тотчас за ним посылал, велел привести сию же минуту и снова усаживал рядом с собой.
Малхаз должен был пить то, что пьет Сандра, из такого же сосуда, что и Сандра. А ведь для того, чтобы пить, как Сандра, надо было такой же винной бочкой быть, как он, а ему в целой Картли не сыскать было равного.
Но самым неприятным в сидении рядом с Сандрой было то, что, войдя в азарт кутежа, он обычно лез целоваться. Захмелев, он начинал обнимать и лобызать в губы сидевших ошуюю и одесную от него и не давал несчастным покоя до самого конца застолья. В знак горячей любви и дружбы он то и дело прижимал их к своей могучей груди, едва не сворачивал им шеи, громко, со смаком, чмокал то одного, то другого. А в ручищах была у него такая сила, что он буйвола бы играючи задушил...
Из-за этого сидеть рядом с ним все старательно избегали. Обычно, узнав, что на кутеже будет присутствовать Сандра, каждый заблаговременно старался занять место подальше от тамады (если Сандра присутствовал за столом, разве уступил бы он кому-нибудь тамадовство!). И горе тому, кого он избирал своей жертвой— иначе говоря, хотел упоить!..
И вот в течение целых двух недель свадьбы мишенью Сандры оказался Малхаз, и он до того измотал, до того задергал зятя своей любовью и вниманием, требованиями пить с ним наравне, что бедный Малхаз стал все равно как тряпичная кукла,— Сандра, точно паук, высосал из него все силы.
Малхаз никогда не отличался шустростью. Медлительный и степенный, он не любил спешки и не умел торопиться, а уж затруднение какое-нибудь или волнение еще более замедляли его мысль и пульс.
За свадебным столом ему пришлось как никогда тяжко, и он покорился тестю, послушно следовал его воле.
Хотя он и знал про себя, что вся эта кутерьма — дело временное, настанет час, и он несомненно оборвет поводья Сандры, как ранее разорвал цепи Вахтанга Петровича. Но пока что далеко было до желанной свободы, и семейка Эдишерашвили, вернее, двое ее представителей доканывали его.
Днем папочка покоя не давал, ночью — дочка.
Единственной отрадой и отдохновением молодого зятя стало сидеть на своем балконе и глядеть на расстилающийся перед ним ландшафт.
До сих пор Малхаз и представить себе не мог, что Самеба так красиво и что есть в нем такой божественный уголок, как Кошкеби (Эдишерашвили жили в этом районе). Отсюда открывался совершенно неповторимый вид на северные склоны Триалетского хребта с рассыпанными в зелени селами и деревнями, с сизыми ущельями, с темно-синими лесами, по которым, подобно белым шнуркам, прихотливо извиваясь, бежали горные тропинки.
С этого балкона открывался вид на всю юго-западную часть Самеба, вплоть до самого Летэти.
Местность эта особенно изобиловала зеленью. Глаз не оторвать было от изумрудных виноградников, пышных плодовых садов, волнующихся под легким ветерком тучных нив. Каких только тонов и оттенков зеленого здесь не было!
И сидел Малхаз часами, сидел неподвижно на парусиновом складном стульчике ,и точно завороженный неотрывно глядел на неповторимо прекрасный пейзаж, на все эти склоны, вершины, изломы гор...
Он постепенно убеждался, что лишь сейчас, когда через несколько лет ему исполнится уже сорок, он познал подлинную любовь к природе, и именно здесь, на балконе Сандры, впервые открылась ему красота и прелесть родного края.
Но и здесь не давали ему покоя! Время от времени, когда Сандра хватался зятя, он присылал за ним кого-нибудь из близких, а то и сам притопывал. Войдет, грохоча сапожищами, раскинет длиннющие свои руки и, дико выкатывая глаза, гаркнет:
— Эгей, зятюшка! Да что ты за нелюдим такой? Тебя, понимаешь, гости заждались, а ты сидишь здесь бирюк бирюком и в ус не дуешь! Какой такой ты философ или живописец выискался и что ты там углядел? Только зря глаза пялишь, будто отродясь не видал травы и деревьев! Коли так это мило твоей душе, запишу я тебя в бригаду полевых сторожей, и сиди себе на зеленой травке под зелеными деревцами! Хо-хо-хо,— гоготал он, довольный своим остроумием.— Вставай, брат, вставай, Никала наш пожаловал с семейством, с материнской стороны только они одни и остались у меня. Обидится ведь, ежели не почтим его как подобает, не упоим стервеца!
Как ни пытался зять отнекиваться, отговариваться, спасения не было — Сандра все одно уводил его с собой.
Никакого сладу не было с этим человеком.
Ступив на порог гостиной, он, словно через поле, орал ражим голосом:
— Радуйся, очаг, ослепни, враг, а вот и мой зятюшка-свет! Ну, каков молодец, а? На шею его поглядите, на шею да на плечи богатырские, ишь, ведь громила-парень, а? А то как же, черти полосатые, Сандра да не нашел бы доброго зятя? Эгей, сукины дети, пейте, пейте за здоровье моего зятя! — И — еще оглушительнее: — Свадьба у нас, братцы, свадьба! Гуляем!
От Сандровых воплей у Малхаза барабанные перепонки лопались, а что делать, когда тесть дохнуть не дает, от себя не отпускает. Сидеть с ним рядом было все равно что с палящей пушкой, так он орал, так грохотал, хоть уши затыкай.
Однако по всему было видно, что Сандра жил по пословице: делу —время, потехе — час. Руководитель он был разумный, хозяин рачительный. За короткое время Малхаз нагляделся, с каким почтением и доверием относились к его тестю самебцы.
Это при Сандре расцвел и разбогател самебский колхоз, до него отсталый и бедный. Это Сандра вывел колхоз в миллионеры, благодаря Сандре получил он несколько высоких наград.
В работе председатель был строг и требователен до крайности. Ни себе потачки не давал, ни другим. Ради общего дела не боялся и врагов нажить. Вместе с тем, несмотря на внешнюю грубость и неотесанность, на весь его упрямый и буйный нрав, сердце у него было, как говорили односельчане, доброе. К его достоинствам надо причислить и умение вовремя отступить, одуматься, осознать свою ошибку. Видно, за все это и любили его в Самеба. А то, что он о своем благе заботился, себя никогда не забывал,— вот тебе и на, да разве на его месте кто другой иначе бы поступил? Что же до анонимок, так они на кого хочешь могли писаться, и писались, верно: небось у каждого имелись недоброжелатели и враги, не только у Сандры!.. Так рассуждали самебцы и, оправдывая своего председателя, послушно повиновались ему.
А какой щедрый и отзывчивый был Сандра, как умел поддержать человека в трудную минуту! Что и говорить, мало какой председатель колхоза так заботился о своих односельчанах, так покровительствовал им, как Сандра.
Жил он богато, зажиточно, и дом его славился гостеприимством и хлебосольством. «Теперь, дорогие братья мои,— говаривал он часто,— не время враждовать и ссориться. Прошли те времена. Теперь надобно нам жить в мире и согласии. Тем и общему делу подсобим, и нам самим больше пользы будет». Самебцы полностью разделяли эту его точку зрения, и главенство Сандры в Самеба было прочно и устойчиво.
Позиции его не пошатнула даже смена районного руководства. Да и что удивительного: колхоз у него как часы работал, сам он был неутомимый труженик, инициативный, опытный, тбилисское руководство к нему благоволило, самебцы стояли за него горой. Чего же еще надо было, чтобы председатель колхоза чувствовал себя уверенно и спокойно и мог повеселиться от души на свадьбе единственной дочери!
Сандра Сандрой, но истинной главой семьи Эдишерашвили была все-таки Маргалита, его супруга. Тихая, немногословная и добрая, она была подлинным ангелом-хранителем дома.
Маргалита была дочерью коренных обитателей Самеба — Роинашвили и очень гордилась своим происхождением.
Невысокая, худощавая, с худым лицом и по-детски маленькими ручками, Маргалита едва достигала груди своего богатыря-мужа. Украшением всего ее облика были большие лучистые и, разумеется, медовые, как у истинных самебских женщин, глаза.
Да, Маргалита Роинашвили была маленькой, невысокой и хрупкой на вид, но в работе ей равной не было. Во всем Самеба вряд ли у кого набралась бы такая уйма дел, как у Маргалиты, жены Сандры.
Судите сами: в колхозе она работала звеньевой, и работала отлично. Звено овощеводов, которым руководила Маргалита, было показательным во-всей Картли, не однажды заслуживали они одобрение на различных республиканских форумах, выставках, сходах колхозников. Дома все хозяйственные дела и хлопоты лежали целиком и полностью на ней же, и тут у нее царил полный порядок. Все диву давались, когда и как она все это успевает.
Маргалита не только прекрасно справлялась со своими многочисленными обязанностями —- она никогда не жаловалась и не сетовала. Вставала до свету, ложилась позже всех. Весь день крутилась юлой, и, за что бы ни бралась, любое дело у нее спорилось. Ее прозвали «червонным золотом», уважали, а многие и завидовали ей.
Если Сандра начинал бушевать, орать своим громоподобным голосом и размахивать огромными ручищами, точно ветряная мельница крыльями, Маргалите достаточно было глянуть на него исподлобья, чтобы заставить умолкнуть и утихомириться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Утренний завтрак,, который Сандра, согласно старинной пословице, «предпочитал приданому жены», сменялся полдником, полдник — обедом, обед — ужином, за ужином следовало новое, уже и вовсе безымянное застолье, и дни так бежали, так переплетались друг с другом, как побеги пышно разросшегося плюща.
Тостам не было конца. Поднимется, бывало, какой-нибудь юноша, овчар либо пастух, который за всю свою жизнь прочел от силы две-три книги, и пошла писать губерния! Так разливается, так растекается мыслью но древу, так замудрит, что и не поймешь, что же он хотел сказать, кого славословил, за кого, за что пил.
Бесконечные разговоры, от которых начинало ломить суставы, слабело тело и пухла голова, разговоры, вызывающие зевоту, вгоняющие в сон... Каждый присутствующий считал своим долгом что-нибудь сказать. И сказать не простое, не что-то там общеизвестное, но изречь нечто глубокомысленное, заковыристое, всем на удивление, нечто такое, что запало бы в душу слушателям и передавалось из уст в уста.
И были словесные ристания, были клятвы, исповеди, излияния чувств, покаяния, советы, наказы, поучения, и нравоучения, и, разумеется, признания в любви. Любви братской, дружеской, незыблемой, самоотверженной, которая должна была выстоять века и снизойти небесной благодатью на внуков и правнуков Сандры.
Как не похоже было все это на пиры, устраиваемые в отцовском доме под верховодством Вахтанга Петровича! Там тосты сменялись песнями, песни — плясками, пляски — остроумными рассказами и интересными беседами, за которыми на второй день обязательно следовало какое-то дело: кого-то снимали, кого-то назначали, кого-то перемещали, кого-то выгоняли... А здесь — пустая болтовня, разговоры беспредметные, безрезультатные, нудные...
В такие часы Малхаз хотел только одного: вскочить, разогнать всю эту гомонящую ораву, выгнать всех взашей, потом пройти на заветный балкон и до утра смотреть, смотреть в глубокий бархат черного, сверкающего мириадами звезд неба...
Смотреть до поры, пока не пробежит по телу легким ознобом предрассветный холодок, и не проберет до костей, и не поманит теплом мягкая постель...
Но и в постели не чувствовал себя вольготно молодой зять, и в постели не знал он отдыха.
Едва он гасил свет, Маринэ тотчас придвигалась к нему, начинала душить его своими объятиями, точно удав какой-то! Без конца она ластилась, льнула, донимала своей любовью. В жизни не встречал он женщины такой жадной, такой ненасытной на ласку. Правда, в первое время он и сам не давал покоя жене, но потом все получилось наоборот.
Это еще более охладило Малхаза. Бесцеремонность, беззастенчивость Маринэ постепенно отталкивали его, а она, напротив, все более распалялась. Видимо, долго сдерживаемые чувства сейчас хлынули потоком, найдя свое русло.
Но еще несноснее дочери оказался отец.
Сандра был человек смекалистый, с крестьянской хитринкой. Несколько десятков лет работы на посту председателя колхоза уверили его в собственном превосходстве и непогрешимости. Он так привык к беспрекословному подчинению окружающих, привык повелевать, распоряжаться и командовать, что, может, и незаметно для самого себя, постепенно утвердил служебные свои привычки и замашки в своей семье и обращался с домашними так, словно они были членами его колхоза.
Заполучив зятя, он и его сразу же втянул в сферу своего влияния, с той единственной разницей, что смотрел на Малхаза, как, скажем, на бригадира, а не на рядового колхозника.
Упрямый, своенравный и властный, он в то же время был очень отзывчив. А уж близкого всегда выручал, не бросал в беде, как бы ни злился на него, как бы ни гневался. Однако он при этом обладал редкой способностью довлеть и наседать на человека.
То, что Малхаз Зенклишвили стал его зятем, да еще поселился у него в доме, несказанно обрадовало Сандру. Чего греха таить, о таком зяте он и не мечтал.
Правда, дочь его считалась одной из самых видных невест в Самеба, и приданое богатое имела, и служебное положение хорошее, и собой была хороша, да только шепотки шли о ней по селу — шалава, мол, нагулялась в городе. Ее и осуждали, и побаивались такой невестки.
Сандра-то был уверен, что зятя он так или сяк заимеет, ибо считал, что на каждый горшок своя крышка найдется и на каждый товар — свой покупатель, но что его дочь встретит такого добропорядочного, покладистого парня, из такой приличной и, главное, состоятельной семьи, с такой завидной должностью, да еще собой пригожего,— этого он никак не ожидал.
Потому-то жениховство Малхаза окрылило его, и удачное устройство судьбы дочери он решил отметить «на высшем уровне».
За несколько дней до свадьбы он сказался на работе больным (благо все знали, что у него грыжа, единственная его болезнь) и сел на больничный. Дома он устроил целый «штаб», учредил «оперативный отряд» для подготовки к грандиозному свадебному пиру. Председатель колхоза был человек обстоятельный, масштабный и предприимчивый.
Одного из своих присных, дошлого и пронырливого хозяйственного работника, он отправил в Тбилиси за балыком, тешкой, черной и красной икрой. Ему же поручено было привезти оливки и маслины. Второго верного человека отрядил в верховья Арагви — за грузинской форелью, притом наказал ему меньше одного годори1 не привозить. С летних пастбищ были пригнаны две упитанные телки, в Гуджарети куплены десять поздних ягнят, осетинам из Летэти было заказано сварить осетинское пиво, а также напечь осетинское хачапури-хабизгини. Сыр-гуда привезли из Тушети. В Гардатэни был закуплен объемистый квеври2 прославленного белого вина атэнури, а в Хидистави — еще один квеври, так называемого царского красного.
Остальные припасы были самебские, а уж лучше, чем в Самеба, не сыскать было овощей, орехов и фруктов. Разумеется, не забыта была и рыба-цоцхали из вод благословенной матери-Куры: на рыбалку были отправлены два искусных рыбака под началом Сандалы, и рыбачили они целых три дня.
Ершистый был человек Сандра и заносчивый, во что бы то ни стало хотел подать гостям вино лучше Годердзиева тавквери и стол накрыть богаче, обильнее, чем у Годердзи накрывались.
1 Г о д о р и — плетеная корзина конической формы.
2 Квеври — зарытый в землю большой глиняный чан для вина.
Не зря старался Сандра — на свадебном пиру только птичьего молока не хватало...
Хотел Сандра дать щелчка свояку, да только свояк, собачья морда (так он его прозвал с первого же дня), будто назло, занемог и брякнулся в постель!
Три дня ходуном ходил дом Сандры. Кутили напропалую, да не просто кутили: приглашенные из Гори знаменитые певцы услаждали слух гостей благозвучными застольными и свадебными песнями, старинными песнопениями.
Цицишвилевские «Мравалжамиэри» и «Шэвкрат цитэли» разносились далеко-далеко, до самых триалетских теснин и берегов бурной Дзамы. Исполнение этих двух песен, особенно любимых в Самеба, хозяин поставил условием, и певцы, ничего не поделаешь, срочно разучили и включили их в репертуар.
Дудукистов привезли из Тбилиси — разве где-нибудь найдешь лучше! — хотя их приезд и влетел Сандре в хорошую копеечку.
Только Сандра с расходами не считался. «Более великого дня у меня не будет, - постановил он,— я-то ведь так и не удостоился свадьбы, и сам нищий был, и времена тогда были — унеси мое горе, потому сейчас я все вместе праздную — и свою несыгранную свадьбу, и свадьбу дочери».
В «оперативный отряд» он включил двух своих братьев и двух жениных, ближайшего соседа и одного родственника, проживавшего в Тбилиси. Всем шестерым он задал такого жару, так их загонял, всю душу вытряс.
На самой свадьбе тяжелее всех пришлось дорогому зятюшке,— Сандра ни на шаг его от себя не отпускал.
Стоило Малхазу хоть на короткое время отлучиться, выйти из-за стола, он тотчас его спрашивал, тотчас за ним посылал, велел привести сию же минуту и снова усаживал рядом с собой.
Малхаз должен был пить то, что пьет Сандра, из такого же сосуда, что и Сандра. А ведь для того, чтобы пить, как Сандра, надо было такой же винной бочкой быть, как он, а ему в целой Картли не сыскать было равного.
Но самым неприятным в сидении рядом с Сандрой было то, что, войдя в азарт кутежа, он обычно лез целоваться. Захмелев, он начинал обнимать и лобызать в губы сидевших ошуюю и одесную от него и не давал несчастным покоя до самого конца застолья. В знак горячей любви и дружбы он то и дело прижимал их к своей могучей груди, едва не сворачивал им шеи, громко, со смаком, чмокал то одного, то другого. А в ручищах была у него такая сила, что он буйвола бы играючи задушил...
Из-за этого сидеть рядом с ним все старательно избегали. Обычно, узнав, что на кутеже будет присутствовать Сандра, каждый заблаговременно старался занять место подальше от тамады (если Сандра присутствовал за столом, разве уступил бы он кому-нибудь тамадовство!). И горе тому, кого он избирал своей жертвой— иначе говоря, хотел упоить!..
И вот в течение целых двух недель свадьбы мишенью Сандры оказался Малхаз, и он до того измотал, до того задергал зятя своей любовью и вниманием, требованиями пить с ним наравне, что бедный Малхаз стал все равно как тряпичная кукла,— Сандра, точно паук, высосал из него все силы.
Малхаз никогда не отличался шустростью. Медлительный и степенный, он не любил спешки и не умел торопиться, а уж затруднение какое-нибудь или волнение еще более замедляли его мысль и пульс.
За свадебным столом ему пришлось как никогда тяжко, и он покорился тестю, послушно следовал его воле.
Хотя он и знал про себя, что вся эта кутерьма — дело временное, настанет час, и он несомненно оборвет поводья Сандры, как ранее разорвал цепи Вахтанга Петровича. Но пока что далеко было до желанной свободы, и семейка Эдишерашвили, вернее, двое ее представителей доканывали его.
Днем папочка покоя не давал, ночью — дочка.
Единственной отрадой и отдохновением молодого зятя стало сидеть на своем балконе и глядеть на расстилающийся перед ним ландшафт.
До сих пор Малхаз и представить себе не мог, что Самеба так красиво и что есть в нем такой божественный уголок, как Кошкеби (Эдишерашвили жили в этом районе). Отсюда открывался совершенно неповторимый вид на северные склоны Триалетского хребта с рассыпанными в зелени селами и деревнями, с сизыми ущельями, с темно-синими лесами, по которым, подобно белым шнуркам, прихотливо извиваясь, бежали горные тропинки.
С этого балкона открывался вид на всю юго-западную часть Самеба, вплоть до самого Летэти.
Местность эта особенно изобиловала зеленью. Глаз не оторвать было от изумрудных виноградников, пышных плодовых садов, волнующихся под легким ветерком тучных нив. Каких только тонов и оттенков зеленого здесь не было!
И сидел Малхаз часами, сидел неподвижно на парусиновом складном стульчике ,и точно завороженный неотрывно глядел на неповторимо прекрасный пейзаж, на все эти склоны, вершины, изломы гор...
Он постепенно убеждался, что лишь сейчас, когда через несколько лет ему исполнится уже сорок, он познал подлинную любовь к природе, и именно здесь, на балконе Сандры, впервые открылась ему красота и прелесть родного края.
Но и здесь не давали ему покоя! Время от времени, когда Сандра хватался зятя, он присылал за ним кого-нибудь из близких, а то и сам притопывал. Войдет, грохоча сапожищами, раскинет длиннющие свои руки и, дико выкатывая глаза, гаркнет:
— Эгей, зятюшка! Да что ты за нелюдим такой? Тебя, понимаешь, гости заждались, а ты сидишь здесь бирюк бирюком и в ус не дуешь! Какой такой ты философ или живописец выискался и что ты там углядел? Только зря глаза пялишь, будто отродясь не видал травы и деревьев! Коли так это мило твоей душе, запишу я тебя в бригаду полевых сторожей, и сиди себе на зеленой травке под зелеными деревцами! Хо-хо-хо,— гоготал он, довольный своим остроумием.— Вставай, брат, вставай, Никала наш пожаловал с семейством, с материнской стороны только они одни и остались у меня. Обидится ведь, ежели не почтим его как подобает, не упоим стервеца!
Как ни пытался зять отнекиваться, отговариваться, спасения не было — Сандра все одно уводил его с собой.
Никакого сладу не было с этим человеком.
Ступив на порог гостиной, он, словно через поле, орал ражим голосом:
— Радуйся, очаг, ослепни, враг, а вот и мой зятюшка-свет! Ну, каков молодец, а? На шею его поглядите, на шею да на плечи богатырские, ишь, ведь громила-парень, а? А то как же, черти полосатые, Сандра да не нашел бы доброго зятя? Эгей, сукины дети, пейте, пейте за здоровье моего зятя! — И — еще оглушительнее: — Свадьба у нас, братцы, свадьба! Гуляем!
От Сандровых воплей у Малхаза барабанные перепонки лопались, а что делать, когда тесть дохнуть не дает, от себя не отпускает. Сидеть с ним рядом было все равно что с палящей пушкой, так он орал, так грохотал, хоть уши затыкай.
Однако по всему было видно, что Сандра жил по пословице: делу —время, потехе — час. Руководитель он был разумный, хозяин рачительный. За короткое время Малхаз нагляделся, с каким почтением и доверием относились к его тестю самебцы.
Это при Сандре расцвел и разбогател самебский колхоз, до него отсталый и бедный. Это Сандра вывел колхоз в миллионеры, благодаря Сандре получил он несколько высоких наград.
В работе председатель был строг и требователен до крайности. Ни себе потачки не давал, ни другим. Ради общего дела не боялся и врагов нажить. Вместе с тем, несмотря на внешнюю грубость и неотесанность, на весь его упрямый и буйный нрав, сердце у него было, как говорили односельчане, доброе. К его достоинствам надо причислить и умение вовремя отступить, одуматься, осознать свою ошибку. Видно, за все это и любили его в Самеба. А то, что он о своем благе заботился, себя никогда не забывал,— вот тебе и на, да разве на его месте кто другой иначе бы поступил? Что же до анонимок, так они на кого хочешь могли писаться, и писались, верно: небось у каждого имелись недоброжелатели и враги, не только у Сандры!.. Так рассуждали самебцы и, оправдывая своего председателя, послушно повиновались ему.
А какой щедрый и отзывчивый был Сандра, как умел поддержать человека в трудную минуту! Что и говорить, мало какой председатель колхоза так заботился о своих односельчанах, так покровительствовал им, как Сандра.
Жил он богато, зажиточно, и дом его славился гостеприимством и хлебосольством. «Теперь, дорогие братья мои,— говаривал он часто,— не время враждовать и ссориться. Прошли те времена. Теперь надобно нам жить в мире и согласии. Тем и общему делу подсобим, и нам самим больше пользы будет». Самебцы полностью разделяли эту его точку зрения, и главенство Сандры в Самеба было прочно и устойчиво.
Позиции его не пошатнула даже смена районного руководства. Да и что удивительного: колхоз у него как часы работал, сам он был неутомимый труженик, инициативный, опытный, тбилисское руководство к нему благоволило, самебцы стояли за него горой. Чего же еще надо было, чтобы председатель колхоза чувствовал себя уверенно и спокойно и мог повеселиться от души на свадьбе единственной дочери!
Сандра Сандрой, но истинной главой семьи Эдишерашвили была все-таки Маргалита, его супруга. Тихая, немногословная и добрая, она была подлинным ангелом-хранителем дома.
Маргалита была дочерью коренных обитателей Самеба — Роинашвили и очень гордилась своим происхождением.
Невысокая, худощавая, с худым лицом и по-детски маленькими ручками, Маргалита едва достигала груди своего богатыря-мужа. Украшением всего ее облика были большие лучистые и, разумеется, медовые, как у истинных самебских женщин, глаза.
Да, Маргалита Роинашвили была маленькой, невысокой и хрупкой на вид, но в работе ей равной не было. Во всем Самеба вряд ли у кого набралась бы такая уйма дел, как у Маргалиты, жены Сандры.
Судите сами: в колхозе она работала звеньевой, и работала отлично. Звено овощеводов, которым руководила Маргалита, было показательным во-всей Картли, не однажды заслуживали они одобрение на различных республиканских форумах, выставках, сходах колхозников. Дома все хозяйственные дела и хлопоты лежали целиком и полностью на ней же, и тут у нее царил полный порядок. Все диву давались, когда и как она все это успевает.
Маргалита не только прекрасно справлялась со своими многочисленными обязанностями —- она никогда не жаловалась и не сетовала. Вставала до свету, ложилась позже всех. Весь день крутилась юлой, и, за что бы ни бралась, любое дело у нее спорилось. Ее прозвали «червонным золотом», уважали, а многие и завидовали ей.
Если Сандра начинал бушевать, орать своим громоподобным голосом и размахивать огромными ручищами, точно ветряная мельница крыльями, Маргалите достаточно было глянуть на него исподлобья, чтобы заставить умолкнуть и утихомириться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51