Отец ее, Сандра, чуть не самый известный человек во всем районе, и мать были Героями Социалистического Труда. Жили они зажиточно, в полном достатке.
Почетный человек был Сандра Эдишерашвили. Депутат Верховного Совета республики, Герой Соцтруда, вся грудь в орденах. Месяца не проходило, чтобы про него не писалось в газетах и не говорилось по телевидению.
Маринэ окончила Тбилисскую консерваторию и работала директором самебской музыкальной школы. Она была на два года старше Малхаза, но до сих пор все никак не могла найти подобающего жениха.
Услышав новость, Годердзи только руками развел и со вздохом проговорил:
— Что он творит, этот парень! С одной стороны, я тут в таком положении, с другой — Вахтанг Петрович все еще не переварил эту историю, и сам он тоже еще не знает, как пойдут его дела при новом начальстве, и на тебе, жениться, видите ли, надумал! Как говорится, свет переворачивался, а верблюд продолжал плясать. Так и он, пляшет, словно верблюд, сукин сын!
— Может быть, он потому на ней хочет жениться, что отец у нее влиятельный,— высказала предположение Малало. По всему видно было, что и новая невеста сына пришлась ей не по душе.
Слова Малало запали Годердзи в сердце.
«И правда,— подумал он,— может, именно потому Малхаз и затеял это дело? У него ведь мозги так устроены, что он зря, без своей выгоды, шагу не ступит».
— Послушай, может, ты бы узнала, чего мальчик хочет?
— Думаешь,- так это просто узнать?
— Непросто, знаю, потому тебе и говорю.
Однако, против ожиданий родителей, узнать, чего Малхаз хочет, оказалось не так-то трудно. Вернее, сам он открыл и свое желание, и цель.
Стояла отличная погода.
Небо было ясное и чистое. Ни облачка не омрачало небосвод.
Февраль подходил к концу. Солнце набирало силу. Снег стаял даже в тенистых низинах.
Ветки напитанных влагой деревьев потемнели, готовились к рождению почек.
В небе летали дрозды, рассевшиеся по плетням воробьи чирикали веселее, по-весеннему.
Скотину выпустили из хлевов в загоны. То и дело ревели быки, мычали коровы.
В чистом прозрачном воздухе звуки разносились далеко-далеко. Это тоже было признаком весны.
Где-то тарахтел трактор.
Со станции все еще холодный ветерок доносил свисток маневрового тепловоза.
На кухонный балкон Малало вынесла мангал, разожгла огонь и принялась опаливать свиную голову и ножки для маринада. Маринад этот, так называемый мужужи, был излюбленным кушаньем Годердзи. Бывая на базаре, он никогда не упускал случая купить свиную голову и ножки, если подворачивались, и даже зная, что дома они уже есть, все равно покупал и отсылал с кем-нибудь жене. И на этот раз вот прислал со сторожем.
У ворот раздались громкие голоса, веселый смех. Один голос Малало тотчас признала — это был голос сына. Давно не слышала его Малало таким веселым.
Она даже удивилась, оставила свое занятие, торопливо прошла на большой балкон и глянула оттуда во двор.
Малхаз, оживленный, раскрасневшийся, в пальто нараспашку, чуть не бегом направлялся к дому, увлекая под руку какую-то девушку.
Девушка, рослая и крупная, была без головного убора, в черной меховой шубе тоже нараспашку.
Малало бросились в глаза ее высоченный бюст и толстые колени, выглядывавшие из-под короткого платья. Высокие лакированные сапоги туго обтягивали массивные ноги. А шагала она так широко, что ей бы позавидовал хороший скороход.
«Где он выискал эту кобылу?» — с неудовольствием подумала Малало.
Малхаз, увидев стоявшую на балконе мать, весело окликнул ее:
— Мамочка, пожалуйста, спустись к нам сюда!
— Ой, да как же я спущусь, в шлепанцах-то...
— Нет, нет, не спускайтесь, тетушка Малало! — крикнула тут эта, толстоногая.
— Мамочка, если ты меня любишь!..— Малхаз скорчил точно такую просительную гримасу, как в детстве, и в знак мольбы двумя пальцами оттянул кожу на шее, под подбородком,— если любишь, мамочка!..
— Сейчас, сыночек, сейчас! — всполошилась мать и торопливо зашаркала по лестнице.
Внизу, возле лестницы, держась под руки, стояли ее сын с незнакомой гостьей.
Малхаз казался чуточку ниже нее. Она была крепко сбитая, ширококостая, в теле. Глаза такие же медовые, как и у Малало, и густые волосы тоже, как и у нее. Характерное для самебских женщин белокожее с правильными чертами лицо, на котором сейчас играл румянец. Незнакомка с улыбкой смотрела на Малало, а та от неожиданности так растерялась, что забыла и поприветствовать гостью.
— Мама, неужели ты не узнаешь Маринэ, дочку Сандры? — Малхаз одной рукой обнял мать за талию и заглянул ей в глаза.
— Ой, чтоб я ослепла, и впрямь ведь не узнала! Поди ко мне, дочка, дай мне тебя обнять! Ты так изменилась да так похорошела, куда же узнать, совсем и не узнаешь! — Малало обняла ее, троекратно поцеловала, потом рукой отстранила от себя и пристально на нее поглядела.— Да разве тебя не Лолой звали? — удивленно спросила вдруг она.
— Ага, Лолой, а теперь Маринэ зовут - с легким кокетством Ютветила гостья и громко рассмеялась.
— Это как же? — изумилась Малало.
— Она переменила имя,— пояснил матери Малхаз.
— Я все-таки буду звать тебя Лолой, так уж я привыкла,— заявила Малало.
— Ну что ты, мама,— вмешался Малхаз.— Как ей самой больше нравится, так и называй.
— А чем плохое имя Лола? — не унималась Малало.
— Ах, мама,— Малхаз скривил губы в точности так, как Годердзи,— нельзя же из-за всего спорить? Говорят, зови ее Маринэ, что тебе от этого?
— Не понимаю я, как человек имя меняет! Имя свое до гробовой доски носить надо. Иначе какое же это имя?
— Не обижайся, Маринэ, ты ведь знаешь, как старые люди упрямы,— извинился за мать Малхаз. И, взяв под руку гостью, повел ее вверх по лестнице. На мать и не глянул.
Малало быстро накрыла сладкий стол — подала свою знаменитую каду, медовую халву, хранящийся в опилках виноград, да такой, точно только что из виноградника, и в хрустальном высоком графине — алое тавквери. Подала — и хотела было выйти, оставить их одних, но Малхаз воспротивился, не отпустил мать, усадил рядом и сказал, что должен сообщить ей важную новость.
Оба они, и Малхаз и Маринэ, были очень оживлены. Маринэ громко хохотала, ее высокая грудь при этом сотрясалась. И весь облик, и смех ее были грубоваты. Разговаривала она тоже громко, как бы выкрикивая слова.
Малало не подавала виду, однако чувствовала себя обиженной: и сын, и гостья не обращали на нее ни малейшего внимания и вели себя так, словно ее и вовсе здесь не было.
«Глядите-ка,— думала Малало,— какая, оказывается, бесстыдница, ишь, гогочет, хоть тебе что, да как нагло держится! Ой, чтоб тебе лопнуть!»
Она мысленно сравнивала Лику и Маринэ. Правда, ни одна, ни другая не были ей по душе, но теперь, на фоне Маринэ, Лика казалась куда более приятной. Дочка Петровича все-таки обладала определенным обаянием. Несмотря на свою взбалмошность и капризность, она выглядела симпатичнее, нежнее и приветливей.
А эта была по-деревенски груба и манерами, и внешностью, словно фигурка, грубо вытесанная из бревна.
«Такие, как она, из твоего же дома тебя выставят да и бровью не поведут. Правда, в ней сильно чувствуется наше, самебское,— размышляла Малало,— но, видать, в городе нахальства она понабралась. Ведет себя так, будто лучше нее в целом свете нет. Подумаешь, директор музыкальной школы... царицей себя мнит... Охо-хо, солоно мне придется с такой невесткой! Может, через нее раньше времени в могилу сойду. У такой кобылы и сердце кобылье будет, и лягнет тебя, как кобыла...»
С той поры Малало так и прозвала Маринэ и никаких, иначе в мыслях своих ее не поминала.
Находиться с ними Малало становилось невмоготу. Несколько раз она решала уйти. Но как только порывалась встать, Малхаз хватал ее за руку и усаживал обратно.
Малало сделала одно немаловажное наблюдение: если прежде, бывая с Ликой, Малхаз суетился, всячески старался ей угодить, завоевать ее расположение, то теперь дело обстояло иначе. Правда, Малхаз, конечно, проявлял явное внимание к дочери председателя, однако тут уж не Малхаз изощрялся, а, наоборот, Маринэ перед ним распиналась.
Малало смотрела и сравнивала поведение бывшей невесты и нынешней, и постепенно убеждалась, что нынешняя куда более стремится привлечь к себе ее сына, чем прежняя.
Малхаз тоже, конечно, понимал это, и его очень радовало откровенное стремление Маринэ к нему.
— Мама,— изменившимся голосом произнес вдруг Малхаз, встал и, взяв за руку Маринэ, заставил и ее встать.
Малало в смутной тревоге посмотрела на них, и сердце у нее екнуло.
Да, она не ошибалась!..
И тут Малхаз окончательно развеял возможность всякого сомнения:
— Мама, мы с Маринэ решили пожениться, благослови нас!.. В голосе его звучали и торжественность, и в то же время робость.
— Ой! — Малало хлопнула себя рукой по щеке и застыла. Впоследствии, всякий раз, когда она вспоминала эти минуты, ей становилось неловко, и она думала: «Чего это я одеревенела тогда, ведь знала, наперед знала, что он мне скажет». Но то, первое известие, которое она услышала из уст сына, прозвучало для нее как первый удар грома.
— Что, тетушка Малало, может, вы не рады тому, что я войду в вашу семью? — испытующе, словно судья подсудимого, спросила Маринэ.
— Ой, да что это ты говоришь, моя девочка! — возразила Малало, только понять нельзя было, искренне или нет.— И я, и мой муж рады той, которую наш сын выберет! Просто я растерялась, так это неожиданно, а то... Пусть счастливой будет твоя нога в нашем доме, обоих вас благословляю...
Малало подошла к будущей невестке, обвила рукой ее талию, привлекла к себе и трижды крест-накрест поцеловала.
А Маринэ-то, Маринэ! Вместо того, чтобы поцелуем ответить на поцелуи, она ржала, словно ее кто под мышками щекотал, и только подставляла Малало свои красные щеки.
— Ты от души нас благословляешь, тетушка Малало? — в упор спросила вдруг она с лукавой улыбкой.
— Ой, пусть солнце для меня померкнет, что ты такое говоришь, Маринэ! Да как же я могу сына благословить, если не от души? А ты — МОЕГО сына избранница! Да пусть даже он уродку из уродок бы привел, я и тогда слова против не сказала бы! Уж на это еГО воля...
Малало НЕ могла скрыть обиды, вызванной испытующими вопросами будущей НЕВЕСТКИ. Глаза у НЕЕ сузились в ЩЕЛОЧКИ, брови вздернулись, и дышала она прерывисто.
Маринэ смекнула, что переборщила. И, чтобы загладить НЕЛОВкость, схватила будущую свекровь в объятия и давай ее расцеловывать. Исцеловала, исчмокала всю, да так звучно, с шумом, казалось, бумажные хлопушки лопаются.
Малало выглядела растерянно Стояла потупив голову и концами головного платка утирала СЛЕЗЫ.
— Это от радости,— пояснила она, чтобы Маринэ НЕ обиделась, и улыбнулась, но улыбка-то получилась нерадостная.
Маринэ сейчас ЖЕ освоилась и начала располагаться: маленький столик, уставленный сладостями и вином, подтащила к тахте, стянула с ног свои лакированные сапоги, забралась на тахту и устроилась поуютнее, обложившись подушками. ЕЕ МЯСИСТЫЕ КОЛЕНИ, обтянутые СВЕТЛЫМИ чулками, вызывающе торчали из-под куцего платья.
Малало НЕВМОЧЬ было созерцать эту непристойную наготу, она вынесла из СОСЕДНЕЙ комнаты шаль собственной вязки и прикрыла ноги очередной НЕВЕСТКИ.
— Спасибо, тетушка, как ты угадала, что МНЕ холодно? — оживилась Маринэ.
Малало с ТЯЖЕЛЫМ сердцем вышла из комнаты.
Она была в таком СМЯТЕНИИ, ЧТО никак НЕ могла успокоиться, чтобы ВСЕ как СЛЕДУЕТ обдумать. Лицо горело, сердце словно что-то сжимало, а в ушах звучал по-мужски громкий, беззастенчивый хохот Маринэ.
Вот уж ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, из огня да в полымя!
ПОСЛЕ истории с Ликой избавиться еЩЕ И ОТ Маринэ — это было бы слишком, люди стали бы бог знает что говорить, на ВЕСЬ СВЕТ бы их ославили. Если бы НЕ это, Малало, уж будьте уверены, шарахнула бы отсюда нахальную девку! Вошла к ним в дом, словно в свой директорский кабинет в музыкальной ШКОЛЕ, И разговаривает с НЕЙ, с Малало, как с уборщицей!
— Чтоб ТЕБЯ разорвало, и того, кто ТЕБЯ выбрал, ТОЖЕ! — пробурчала Малало и с таким отчаянием махнула рукой, точно прощалась со ВСЕЙ СВОЕЙ будущей жизнью.
А Маринэ и Малхаз в это время о ЧЕМ-ТО ОЖЕСТОЧЕННО спорили. Они так яростно налетали друг на друга, что можно было подумать: ссорятся. Малало НЕСКОЛЬКО раз даже заглядывала в дверную ЩЕЛЬ — НЕ ссорятся ли они вправду, но опасения ее оказались напрасными.
Маринэ сидела и НЕ думала уходить — до самой полуночи досидела. Тут только Малхаз ПОШЕЛ провожать ее ДО дому.
Когда он вернулся, мать была уже в ПОСТЕЛИ. Лежала, укрывшись одеялом с головой, не шевелясь, и он решил, что она спит.
Но разве могла она уснуть?
Сердце у нее огнем горело. Даже с мужем не могла она поделиться своими переживаниями. Боялась, вдруг он воспрепятствует выбору сына, а это тоже было бы плохо. Говорить с Малхазом не имело смысла, она хорошо знала, что сын от своего решения не отступится.
Потому-то она и уклонилась от возможного разговора, потому и притворилась спящей. Впервые Малало не захотела объяснения с сыном и прибегла к такому обману.
Годердзи пришел домой за полночь.
Вроде бы трезвый пришел, хотя, по расчетам Малало, он должен был быть изрядно выпившим.
В последнее время, именно с той поры, как его стали таскать по прокуратурам да народным контролям, Годердзи замечал за собой одну странность: сколько бы он ни выпил, вино его не брало. Иной раз ему страстно хотелось напиться допьяна, и пил он помногу, много больше против обычного, но голова оставалась ясной.
Словно прокляли его или заговорили — не пьянел, и все!
Эта непостижимая трезвость порядком мучила Годердзи.
Он буквально завидовал тем, кто мог напиваться до бессознательного состояния. Как, например, этот олух Баграт. Да не олух, а очень даже себе на уме был Баграт, ей-богу! Накормит своих овчарок, и шабаш! Ни забот, ни раздумий, ни тревог. Поставит перед собой бутылочку чистой виноградной водки двойного перегона, и потихонечку, полегонечку до самого донышка дойдет, а потом тут же завалится на тахту, тулупчиком накроется и заснет так, что пушками его не разбудишь. Так до самого утра и дрыхнет без задних ног, с боку на бок и то не перевернется. Ни о сыне мысль его не гложет, ни о доме, ни об имуществе...
Малало в ту ночь ни звука не проронила. Но наутро Годердзи только глаза открыл, Малало тут как тут, сразу его оглоушила. Она села на постели и заговорила с раздражением:
— Ты вот все дни болтаешься невесть где, а на нас опять бог разгневался.
— Это по каким же таким признакам ты решила?
— Твой сын новую невесту нашел. Только и эта, как и прежняя, никуда не годится...
Годердзи аж подскочил, повернулся и сел, уставившись на жену.
— Кто она? — кое-как выговорил он наконец.
— Кто? Гм... Сандры дочка, которую раньше Лолой звали, а теперь она себя Маринэ величает.
— Директор музыкальной школы? — быстро спросил Годердзи и стукнул себя по колену. Новость сразила его, словно он впервые это услышал.
— Во-о, во, именно, она самая.
Годердзи снова стукнул себя по колену. Молчал горестно, словно его известили о смерти близкого человека.
— Она, видать, так в него вцепилась, что от нее уж мы не избавимся,— качая головой, раздумчиво проговорила Малало.
— Чуяло мое сердце! Мне раза два говорили про них, но вроде как сплетню, слух... И я не поверил. Подумал даже, что навряд ли после Лики он на эту корову польстится, ан нет, ошибся я! Или он воображает, что ее красные щеки так всю жизнь и будут лосниться? Эхе-хе, ежели бы женщина только этим ценилась, выбирать куда как просто было бы! И чем мы провинились, что для нас ни одной приличной девушки не нашлось!..
— Ты случайно ничего не слыхал об этой?..— несмело спросила Малало.
— Слыхал, слыхал. Оказывается, разведенная, только они скрывают.
— Ой, мамочки! За кем же она была?
— Почем я знаю, за каким-то бездельником горожанином. Говорят, студент, ее же сокурсник. Прощелыга, каких мало, сперва, говорят, добивался ее, проходу не давал, а после жениться не хотел.
— Ой, ой, я-то сразу увидела, какого она поля ягода!
— Что ты увидела, делу не помогает. Это твой дурень сын должен был увидеть. Он женится, не мы!
— Да он до того мозги потерял, до того обалдел, все равно что слепой, перед ним хоть буйволицу поставь, она ему девкой покажется, чтоб его разорвало!
— И чего он как с цепи сорвался! Мы и от Петровичевой красавицы-то не совсем избавились, а этот болван уже в новых сетях запутался!
— Охо-хо-хо, как они взовьются, когда узнают, что он женится!
— Меня тут такой водоворот крутит, врагу не пожелаешь, что ни день допросы устраивают, можно подумать, я человека убил. Говорю: чего вы от меня хотите? У вас я ничего не крал, вреда никому не делал и государству убытка не причинял, что же вам нужно? Чего вы ко мне привязались? Да кто тебя слушает! Откуда, говорят, сколько, как, по какой цене да когда было, с чьей помощью, кому ты помог да почему они тебе помогли,— ничто другое их не интересует!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51