— Гм, и только? — спросил Годердзи, и радостная улыбка застыла у него на лице.
— Остальное выявится после, когда она начнет работать.
— Ах, когда начнет работать? — подчеркнуто повторил Годердзи.
— Ну да, отец, все проявляется в работе, разве ж ты этого не знаешь?
— Да, да, конечно, - поспешно согласился Годердзи и, не дожидаясь, пока сын поднимется на балкон, как-то сразу сникнув, вошел в дом.
Обедали молча, точно рассорившись друг с другом.
Отец все ждал, что сын поблагодарит его, подарит ему хоть немного тепла, но тщетно: Малхаз был занят едой, ел сосредоточенно и деловито и, но всей видимости, заговаривать не собирался.
Малало не выдержала этой напряженной тишины, быстро убрала со стола и сразу же спустилась в подвал. Это была многолетняя привычка: когда ее что-то беспокоило и тревожило, она уединялась в подвале, чтобы в одиночестве отдаться своим мыслям. Подвал у них был такой светлый, такой чистый и покойный, что Малало предпочитала его верхним утомительно парадным комнатам.
Окончательно потеряв надежду на то, что сын побеседует с ним за обедом, Годердзи, раздосадованный и понурый, тяжело поднялся и направился в спальню.
— Папа! — окликнул его Малхаз.
— Ну, что скажешь? — не оборачиваясь, отозвался Годердзи.
— Ты, вероятно, воображаешь, что я теперь буду носиться на этой машине взад и вперед но пыльным самебским улицам, распугивая местных старух?
— Как угодно, твое дело, не носись и никого не распугивай.
— Так для чего же ты ее купил? Кстати, а сколько все-таки она стоит?
— Дорого стоит. Понадобится — узнаешь.
— По-моему было бы лучше, если бы ты подарил эту машину Сандро Туреладзе...
- Кому?! - Годердзи, как ужаленный, обернулся к сыну, не в силах скрыть изумления.
— Заведующему отделом просвещения райисполкома,— четко выговаривая каждое слово, невозмутимо пояснил он.
— Это еще почему, разве мы ему что-нибудь задолжали?
ТЫ же видишь, четвертый месяц он меня за нос водит, каждый раз обещает устроить учителем в школу и посмеивается, а когда я говорю ему, до каких же пор мне без работы болтаться, он со своей тупой ухмылочкой отвечает, мол, твоему отцу не в тягость тебя содержать, он от этого не обеднеет, а если малость поднатужится, ничего от него не убудет. То, что ты меня содержишь, это, конечно, присказка, главное, он намекает на то, что тебе следует раскошелиться.
Годердзи стоял, оторопев, и осмысливал слова сына.
Действительно, как ему до сих пор не пришла в голову эта мысль?
Видно, он настолько был уверен в способностях и сноровке Малхаза, в том, что тот без чужой помощи получит все, чего вполне заслуживает, и все свои дела сам уладит, сам со всем справится, что даже не подумал пособить ему, а он, бедняга, оказывается, нуждается в помощи!..
Это была первая просьба Малхаза. Вернее, и просьба и в то же время не просьба, а вроде бы совет, но что совет был уместный и умный — Годердзи смекнул сразу.
Нет, не такая уж овечка Малхаз, он, оказывается, хорошо знает, что к чему в этой жизни. Правда, он не говорлив, слово молвит редко, да зато метко.
— Хорошо, сын мой, - ласково проговорил Годердзи. - как ты хочешь, так я и сделаю, сегодня же отправлю этому прохвосту машину, авось и вправду поможет...
У Годердзи непонятно почему потеплело на сердце.
В ту же ночь «Москвич» кизилового цвета переселился в другой двор, огороженный таким же высоким забором, и переменил своего владельца.
Не прошло и недели после этого «переселения», как Малхаза вызвали в самебское роно и назначили преподавателем истории в первую самебскую школу.
Годердзи даже не предполагал, что сын его окажется таким преданным своему делу, таким работящим и энергичным. Преподавание настолько увлекло его, что он ни о чем другом и не помнил.
Надо сказать, что молодой Зенклишвили обладал на редкость противоречивыми чертами и свойствами характера, что вызывало удивление у каждого, кто его знал.
Трудно было представить, что в одном человеке сочетаются столь противоположные стороны натуры.
Не менее удивительно было, что этот вечно пасмурный, молчаливый, замкнутый парень, склонный к уединению и размышлению, с большой охотой участвует в кутежах, устраиваемых в отчем доме.
Годердзи прекрасно видел, что его сын стремится привлечь к себе внимание Вахтанга Петровича. Во время пиров Малхаз всегда крутился возле секретаря и место за столом выбирал тоже поближе к нему. Но сын тщательно скрывал зто свое тяготение и делал вид, что районное начальство его нисколько не интересует. Он, видимо, и не подозревал, что отец давно все заметил.
Поведение Малхаза крайне удивляло Годердзи, обостряло его подозрительность и настороженность.
«Что ему надо, интересно знать? размышлял он. - И отчего он не говорит мне, если ему что-то нужно, ведь мне проще будет это сделать?»
После своего странного открытия Годердзи еще более усилил тайное наблюдение за «единственным наследником» (как шутливо называл Малхаза), который так не походил на своих деревенских сверстников и мечты и стремления которого отец никак не мог постичь. Поэтому, где бы Годердзи ни находился и чем бы ни был занят, один глаз и одно ухо его были прикованы к сыну.
Интерес к деревне у Малхаза все более и более усиливался, вероятно, еще и потому, что он не смог закрепиться в городе.
Правда, он с отличием окончил университет, однако с поступлением в аспирантуру дело не выгорело: в первый год он сдавал не по специальности, и ему предпочли другого, по профилю.
Так разбилась его главная мечта.
После того он пытался устроиться лаборантом на кафедру истории, но и тут его постигла неудача вакантное место заняла профессорская дочка. Теперь все надежды на устройство в аспирантуру он перенес на следующий год.
И вот как раз в ту пору он познакомился с Вахтангом Петровичем.
В один из приездов в Самеба (тогда Малхаз служил переводчиком в министерстве) в новом отцовском доме его встретила веселая хмельная компания.
Гости шумно приветствовали единственного продолжателя славного рода Зенклишвили, и Вахтанг Петрович (который в тот раз, как, впрочем, и всегда, был тамадой) так стал его расхваливать и возносить, что, с одной стороны, невероятно растрогал отца, а с другой - еще более подогрел щекотавшую сына гордость.
Тот вечер и по сей день не стерся в памяти Годердзи. Он сидел, слушал и ушам своим не верил: вот, оказывается, как здорово играет на гитаре его сын, как замечательно поет! Вот это да!
Когда Малхаз кончил петь, гости в полнейшем восторге взахлеб стали хвалить его, целовали, поднимали тосты в его честь, крича во всю глотку «зкстра! экстра!..».
Вахтанга Петровича Малхаз видел и раньше. Первый раз это было тогда, когда отец, в ознаменование окончания им университета, закатил грандиозный КУТЕЖ и вместе С другими знатными людьми Самеба пригласил и Вахтанга Петровича.
В тот первый раз Малхаз НЕ проявил особого интереса к Вахтангу Петровичу, напротив, ОТНЕССЯ К нему с какой-то враждебной иронией и вообще ВЕЛ СЕБЯ вызывающе: переманил и усадил рядом с собой кокетливую и смазливую учительницу Марику, даму сердца Вахтанга Петровича, и ВЕСЬ ВЕЧЕР открыто ухаживал за НЕЙ.
Казалось, Малхаз стремился публично поиздеваться над первым секретарем.
Вахтанг Петрович, надо отдать ему ДОЛЖНОЕ, был ЧЕЛОВЕКОМ тактичным и старался делать вид, что НИЧЕГО НЕ замечает, но временами с тайным беспокойством поглядывал на ОЖИВЛЕННО воркующую пару. Он ХОТЕЛ встретиться глазами с Марикой и взглядом приказать еЙ вернуться к нему.
Однако упорное ухаживание Малхаза увлекло и Марику. Возможно, ей просто хотелось раззадорить секретаря: известно ведь, что женщина всегда рада пробудить ревность мужчины, который ей небезразличен. А возможно, у засидевшейся в девицах подруги секретаря зародились и иные соображения: ведь Малхаз был завидным женихом, а Вахтанг Петрович при всех его достоинствах мог оставаться только любовником.
Первый секретарь ничем не проявлял, что он оскорблен. Он продолжал вести стол с присущими ему блеском и удалью.
Каждый тост тамада произносил, поднимаясь на ноги, и говорил так витиевато и так долго, что за это время можно было успеть выспаться. При этом он не сводил глаз с флиртующей пары. Иной раз он поглядывал на них с такой улыбкой, будто хотел сказать: «Эй, Малхаз, желторотый слюнтяй, ты мне совершенно не опасен! Эта госпожа, сколько бы она ни кокетничала с тобой, все равно спать пойдет со мной, а тебя оставит с носом. Женщина силу любит. У меня есть именно та сила, которой не хватает тебе, потому что ты пока — малосольный огурчик и ничего больше. Птенец, знаешь ли ты, с кем тягаешься?..»
С крамольной пары не сводил глаз и Годердзи.
У него сердце лопалось от злости, и единственное, чего он жаждал, это вскочить, схватить своего оболтуса сына за шиворот, встряхнуть его, как мешок, и швырнуть куда-нибудь в угол, а эту Марику, учителку, сперва оттаскать за патлы, потом спустить кувырком с лестницы и вслед обложить ее своим знаменитым, на изумление крепким шестиэтажным матом.
«Неужто на свете женщины перевелись, что этот паскудник за чужой шлюхой увивается? — в бешенстве думал Годердзи.— Ишь, обнаглел-то как, на избранницу первого секретаря полез! Или он думает, что это ему простится? Ты, братец, укатишь в Тбилиси, а все шишки на меня посыплются!»
Но неожиданно начавшийся «роман» оборвался так же неожиданно.
Посреди всеобщего веселья Малхаз куда-то испарился, бросив разгоряченную вином Марику на попечение подвыпивших сотрапезников.
Марика сперва загрустила и потухла, но потом, слегка поколебавшись, встала и без лишних церемоний подсела обратно к тамаде.
Все воочию увидели, что Вахтангу Петровичу это доставило явное удовольствие.
Непонятное исчезновение сына окончательно разъярило Годердзи. Он и сам не ожидал, что бесславное бегство Малхаза с «поля битвы» так заденет его за живое. Честно говоря, этому бесславному бегству сына он предпочел бы обрести в лице секретаря ярого врага. Оказывается, иной раз гордыня превыше всякой выгоды!..
«Сукин ты сын,— думал Годердзи,— куда же ты лез, ежели сил не имел? Куда тыркался, как слепой щенок? А теперь получи лось, что и этот человек зло затаил, и ты сам ничего не добился, с полдороги сбежал!.. Ну и счастье же у меня! Ежели ты во всем такой размазня, одна ученость тебе не поможет, дурень несчастный!..»
Ко второй встрече сына с Вахтангом Петровичем Годердзи готовился с волнением и беспокойством, опасался, как бы секретарь не попомнил былой обиды. Новая стычка, возможно, окончательно бы развела их в стороны и сделала бы непримиримыми врагами.
Но первое же слово тамады сразу его успокоило. Не зря, видно, считался Вахтанг Петрович многоопытным прозорливым человеком. Он так расхвалил подоспевшего к застолью Малхаза, что стоявшая под дверью Малало то и дело утирала слезы концом своей новой, модной шали.
В тот вечер Малхаз вел себя совершенно по-другому: засматривал секретарю в глаза, не упускал возможности с ним заговорить. Когда Петрович провозгласил тост за него, Малхаз в подобающий момент встал, подошел к нему с полным бокалом в руках и с превеликой почтительностью возблагодарил за честь.
Бежико Цквитинидзе, сидевший близ секретаря, потеснил гостей, освободил место и усадил Малхаза рядом с Вахтангом Петровичем.
Секретарь и Малхаз тотчас завязали оживленную беседу. К радости Годердзи, они так расщебетались, казалось, закадычные друзья встретились после долгой разлуки.
Вот тогда Малхаз и показал себя, развернулся вовсю: потребовал соседскую гитару, ударил по струнам и пошел их перебирать, да запел-зажурчал и до того очаровал Вахтанга Петровича, что тот обнял его, привлек к себе, облобызал и уже весь вечер от себя не отпускал.
Третья встреча Малхаза с Вахтангом Петровичем оказалась для Годердзи особо памятной. Тогда Малхаз уже преподавал в самебской школе.
...За столом сидело всего несколько человек.
Огромная столовая была празднично освещена.
Петрович тамадовствовал с жаром, с пылом, провозглашал тост за тостом и каждый бокал осушал конечно же до дна.
Малхаз и на этот раз сидел с ним рядом и так блистательно развивал каждый его тост, так согласно ему подпевал, можно было подумать, что этот обильный стол накрыт лишь для того, чтобы оба они изощрялись в краснобайстве.
Малало в кухне пекла картлийскую каду - со сладкой сердцевиной. Как-то однажды, на свою беду, она поднесла секретарю эту каду. Вахтангу Петровичу до того понравилось яство, что после того всякий раз, бывая у них, он только каду и требовал. Бедная Малало вынуждена была часами простаивать над раскаленной плитой, чтобы побаловать дорогого гостя.
Годердзи, конечно, сидел с гостями, но как заботливый хозяин время от времени выходил из-за стола, чтобы велеть подать какое-либо блюдо и наполнить высокогорлые кувшины собственноручно выделанным тавквери.
Он неоднократно бросал строгие взгляды на сына, который настолько обнаглел, что сидел, точно заморский гость, развалившись, не обращая никакого внимания на отца, беспрестанно сновавшего вниз по лестнице в марани и обратно.
Малхаз вел себя так не впервые. Отец и раньше обращал внимание на его возмутительное для человека, воспитанного в древних грузинских традициях, поведение.
Наконец, в очередной раз поднявшись из марани, Годердзи вышел из терпения и вознамерился образумить сына, научить уму-разуму, коли сам не понимает:
-Эй ты, парень, - нарочно по-крестьянски грубо окликнул он разливавшегося соловьем сына.— Развалился, что твои Мухран-батони и не видишь, что на столе вина недохват! Я, братец мой, в твои годы волчком вертелся. А ну, живо, принеси вина! Он всучил ему порожние кувшины.
Малхаз не оскорбился, не обиделся (а может, сделал вид, что не обиделся), проворно вскочил, подхватил два кувшина и стремглав выбежал из столовой. Через короткое время он запыхавшись вбежал обратно, держа кувшины высоко на вытянутых кверху руках, как делал обычно отец, и зычно гаркнул на манер тифлисских карачохели:
- Привет честной компании! и сам же первый захохотал.
Все это он проделал с таким шиком, что даже Годердзи сменил гнев на милость и удовлетворенно улыбнулся в густые усы.
На возглас Малхаза тотчас откликнулся Вахтанг Петрович. С завидным проворством вскочил он на ноги, залихватски выхватил у Малхаза оба кувшина и еще громче вскричал: Да здравствует компания!
- Да здравствует, ваша, ваша, ваша! — таким хриплым голосом возопил Бежико Цквитинидзе, точно ему нож в глотку всадили.
Тамада и Малхаз долго смеялись, похохатывали, потом снова уселись рядком и возобновили прерванную беседу.
Но теперь Малхаз вел себя иначе: следил, чтоб кувшины и графины не пустели, и как только вино подходило к концу, тотчас бежал в марани. Отцовское назидание явно возымело действие.
Пиршество приближалось к концу, когда отец и сын столкнулись друг с другом в марани.
Годердзи не был завистливым человеком.
Тем более не мог бы он завидовать собственному сыну, но в последнее время, наблюдая происходящее, он с неудовольствием замечал подчеркнутое внимание секретаря райкома к Малхазу.
Видно, деньги порядком испортили Годердзи - управляющий базой ни во что не ставил того, кто не умел их «добывать».
«Молодо-зелено, что с него требовать,- не раз думал он о сыне.— Кроме стипендии, ничего не имел. Он деньгам и цены то не знает. Сырой еще, как недозрелый сыр, несмышленыш... Болтовня — одно, дело — другое... Вот женится, наденет ярмо, тогда и поглядим, на сколько его задора хватит».
Особенно было обидно Годердзи, что в последнее время секретарь райкома ни разу не заговаривал с ним о серьезных делах. Если они беседовали, так лишь о приобретении и сбыте леса, либо о выделывании вина, или же о каких-то там блюдах.
А с Малхазом, все еще пребывающем на отцовском содержании и пока ни в чем себя не проявившем, он вел куда какие серьезные разговоры, да так неторопливо, степенно, можно было подумать, что он только с помощью Малхаза и вершит государственные дела. О чем он с тобой говорит, этот наш вертихвост? - с насмешливой улыбкой спросил однажды Годердзи сына, уже не скрывая своего нового отношения к секретарю райкома.
От восхищения и почтения, которые столь недавно питал Годердзи к Вахтангу Петровичу, мало что сохранилось, хотя былое уважение и затаенный страх пока все еще были сильны.
Какой вертихвост? - приподнял густые брови Малхаз. А твой Вахтанг Петрович. Кто тут у нас другой вертихвост? - разозлился почему-то Годердзи.
- Он больше твой, чем мой, не ты ли меня с ним познакомил?
- Выходит, ты и не догадался, о ком я спрашиваю, когда я его вертихвостом обозвал?
Нет, конечно, я подумал, ты о Бежико говоришь, с деланной наивностью сказал Малхаз, еще раз поддев отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51