» — и принялся излагать историю Гори, начиная с древнейших времен, когда в горийской крепости стоял греческий гарнизон и город назывался Тонтио, что по-древнегречески значит «осинник», «осиновый лес ».
Кита пытался было что-то пролепетать, но язык, как и тело, ему не повиновался. Густое и крепкое Годердзиево тавквери так его разобрало, что он.уже ничего не смыслил и не соображал. Сидел, опираясь локтями о стол, и отрывочно, неверным слабым голосом выводил старинную песню: «Го-ори, ты удалой вожак всей Карт-ли!»
Под конец, когда Кита совсем обмяк, Вахтанг Петрович мигнул Годердзи, что-то коротко бросил Бежико, и оба они, Годердзи и Бежико, бережно подхватили старика под руки, подняли из-за стола и вывели из зала.
Кое-как отволокли они его в гостевую комнату, служившую спальней для гостей, и уложили на тахту. Малало принесла таз и поставила у изголовья тахты, чтобы гостю не понадобилось вставать, на случай, ежели затошнит. Годердзи поставил на тумбочку бутылку боржоми и стакан.
Но в это время Кита неожиданно очнулся и снова взялся за свое.
— Послушай,— обратился он к Годердзи.— Как это ты накопил такое огромное состояние? И чего ты такого наворовал, чертов сын, что ты украл и сколько, что так разбогател?!
У Годердзи в последнее время появилась одна особенность: стоило с ним заговорить о чьем-нибудь богатстве, как у него портилось настроение. Но упаси бог, если заходила речь о нем самом! Тут уж у него буквально в глазах темнело, лицо начинало пылать, сердце бешено колотилось, а иногда и ноги подкашивались.
И сейчас с ним так случилось.
Он и Киту не хотел обидеть,— бывший плотогон никогда не терял врожденную вежливость,— но и выслушивать такие речи спокойно тоже не мог. Поэтому он попытался перевести разговор на другую тему.
— Я, глубокоуважаемый учитель Кита, давно вас знаю, и вообще... всегда... всегда...— в который уже раз начинал и так и не мог он договорить фразу.
Малало стояла подле, растерянная не меньше мужа.
Активнее всех старался унять Киту опять-таки Бежико Цквитинидзе. Завотделом агитации и пропаганды райкома стал урезонивать неугомонного старика, но не совсем удачно.
— Спи теперь, спи, батоно,— гурийским говорком мешая «ты» и «вы», увещевал он его, — не мучьте этих несчастных хозяев, кроме вас здесь еще сколько гостей! За всеми присмотреть надо...
— Ты, эй, братец, ты лучше за собой присмотри, а мы с ним без тебя разберемся, нашелся мне тут,— осадил его Кита и добавил по-русски: — Миравой пасредник... И вообще, кто ты такой, откуда ты взялся?
--- Вы, дорогой батоно Кита...— тут Бежико совершил непоправимую ошибку, произнеся имя на занадногрузинский лад с начальным простым «к» и с ударением на последнем слоге.
— Я тебе не «Кита», обормот ты, а Кита!~ взвился почтенный учитель.
— Не важно, Кита вы или Китэеа, но вы должны знать, что...
— Ты смотри на этого придурка! Мое имя вся Грузия знает, а он, невежа, называет меня черт знает как! — возмутился оскорбленный Кита.
— Вы должны знать, батоно Кита или батоно Кита, что... -не унимался вошедший в раж Бежико.
— Уберите от меня этого дурошлепа, чего он ко мне привязался, чего ему от меня надо? Или, может, он что-то путает, забыл, что я все тот же Кита Ларадзе и такое устрою, что мышиная нора раем ему покажется!..
— Вы должны знать, батоно Ки... Кита, поправился наконец Бежико, что мы боремся с культом личности, который царил тогда. Поэтому и вы не очень-то... не прикидывайтесь невинной овечкой, вы, батоно, прошу прощения, по вы...
В этот самый момент в комнату вошел Вахтанг Петрович. Увидев порядком захмелевшего Бежико в позе оратора, с воздетой кверху рукой, он обнял его за ПЛЕЧИ, ЛЕГОНЬКО подтолкнул в спину и выставил за дверь. Потом присел на краешек тахты, где возлежал буйный гость, и, обратив на него свой взор, долго и внимательно его рассматривал.
К тому времени последние всплески энергии упившегося учителя улеглись, и он успел погрузиться в сон.
Годердзи и Малало с виноватым видом молча стояли перед секретарем райкома.
Малало казалась испуганной, у Годердзи лицо побагровело.
Вахтанг Петрович, верно, и вправду был сердцевед: подошел к Годердзи, потрепал его ласково но плечу, потом взял за руку, встряхнул и сказал:
— Что. старый речной волк, обидел тебя наш Кита? Ничего, надо его простить, он человек старого образца, эти люди все иным аршином меряют, к тому же — они последние могикане...
Что значит «могикане», Годердзи не знал, но уразумел одно: секретарь райкома хочет утешить его, приободрить.
— Да что ж, дорогой Вахтанг Петрович, - заговорил Годердзи, широко разводя в стороны свои ручищи.- Оно верно... Гостя и ублажить надо, и все ому простить. Иначе погрешишь против закона гостеприимства, а этого делать никак нельзя!..
— Правильно! Что ж, пошли-ка отсюда, «пока еще нам много-много тостов остается»,— протянул Вахтанг Петрович, на свой лад перефразируя стих Галактиона, и первым вышел из комнаты.
— Да здравствует наш великий тамада! - нечеловеческим голосом завопил Бежико при появлении секретаря. - Ваша-а-а! и тут же добавил: — Гаумарджос! -- И все присутствующие хором трижды прокричали: «джос! джос! джос!»1
Видимо, страсти, разгоревшиеся с появлением Киты, настроили Вахтанта Петровича на философский лад, и ему захотелось произвести архисерьезные теоретические выкладки. Философствование было его слабостью. Поднимая каждый очередной бокал, он произносил по крайней мере часовую речь и до того утомил пирующих, что даже резвый Бежико не выдержал — опустив кудлатую голову на край стола, довольно громко захрапел.
Единственным человеком, который с неослабным вниманием слушал утомительное краснобайство секретаря да еще вовремя поддакивал, хлопал в ладоши и с восторгом выпивал каждый очередной бокал,— единственным таким человеком был Малхаз.
На Малхазе не видно было и следов усталости. Он выглядел таким же оживленным, таким же трезвым, как и в начале пира.
Это обстоятельство, разумеется, не ускользнуло от внимания тамады. Потому с каждым тостом он переходил алаверды к Малхазу. Малхаз с готовностью и почтением принимал тост и с жаром его развивал, осушая бокал за бокалом: словом, он но ударил лицом в грязь - достойнейшим образом поддерживал тамаду.
Га у м а р д ж о с да здравствуем
Одним из последних тостов Вахтанга Петровича был тост за честных, порядочных людей.
Вот тут-то и отличился Малхаз. С достоинством, неторопливо поднялся он на ноги, попросил у тамады слово и заговорил таким громким голосом, что Бежико проснулся и протрезвел.
Годердзи и Малало с опаской глядели на сына.
Они и сами не отдавали себе отчета почему, но всякий раз, как речь заходила о честности и порядочности, неприятный холодок пробирал обоих.
- Я, как вы знаете, историк, и изучение моего предмета привело меня к одному заключению,— громко, внятно, спокойным, но значительным тоном заговорил Малхаз. Годердзи понравились первые же слова сына, и он стал внимательно прислушиваться. Я отчетливо увидел, что на каждом рубеже истории, то есть на каждом ее повороте, когда меняется уклад жизни и, стало быть, меняется мораль (ведь мораль, как известно, категория историческая), старшее и младшее поколения укоряют друг друга в падении морали!
Тут Малхаз умолк, налил себе боржоми и выпил. Он держался уверенно и солидно, словно деловой человек, привыкший выступать с важными докладами в высоком собрании, причем не перед старшими, а перед младшими своими коллегами.
Вахтанг Петрович, чуть склонив голову, слушал представительного молодого человека. Надо сказать, что секретарь чрезвычайно любил глубокомысленные тосты. «Люблю интеллектуальное застолье», не раз говаривал он и причислял себя к организаторам именно таких «интеллектуальных застолий», чем, по видимому, очень гордился.
Годердзи испытывал неясное ему самому чувство, похожее на радость. Если бы его спросили, он бы и сам не смог ответить, что это было - радость ли, гордость, удовлетворение ли, но что чувство было приятное, он четко ощущал. Подобное чувство овладевало им и прежде, но на сей раз оно было более осознанным.
...И вот как раз в моменты таких изменении законов морали, продолжал меж тем Малхаз, старшее поколение обычно обвиняет молодежь в падении морали, кричит о моральном разложении, в котором якобы повинны молодые.
«Гляди-ка на этого мерзавца, с любовью думал отец,— ишь как говорит, точно но писаному! Нет, клянусь памятью отца, верно он говорит. Покойный Какола только в том и упрекал меня, только и кричал, дескать, не сегодня завтра все вы честь-совесть вконец потеряете... будто я во всем был виноват».
Однако это совершенно естественно, продолжал Малхаз, именно мораль и является исторической категорией, что каждая конкретная эпоха оставляет на ней свой след, что-то прибавляет, что-то отсекает, какую то норму отвергает как устаревшую и уже нелепую, и порой узаконивает то. что в предыдущие эпохи показалось бы попросту неслыханным и неприемлемым.
Одним словом, каждая новая эпоха перечеркивает что-либо из прежних моральных норм, а взамен привносит новое и объявляет это новое каноном. Что и говорить, изменения происходят не сразу, не внезапно. Народ проявляет при этом большую осторожность и верность старому, однако схема, начертанная мною, неуклонно осуществляется. И хочешь ты того или нет, новое неизбежно побеждает старое, и, таким образом, та же участь постигает и нормы морали...
— Прекрасно! вставая и поднимая кверху указательный палец, многозначительно произнес Вахтанг Петрович.- Вот это и есть марксистская диалектика в действии! Бывает, человек знает марксизм, а вот применить его в конкретном случае не может. Наш дорогой хозяин подал нам великолепный пример того, как надо его применять. Мы вас слушаем, батоно Малхаз, продолжайте!
Он снова уселся и в знак усиленного внимания оперся подбородком на согнутые в локтях руки, приготовившись слушать.
Годердзи же от удивления разинул рот: он впервые в жизни услышал, что его сына назвали «батоно», да еще кто! - сам первый секретарь.
То, что я сказал сейчас, всем в той или иной степени известно, продолжал Малхаз, - я Америку открывать не собираюсь... Э, нет, не совсем так обстоит дело,— вмешался завотделом аштации и пропаганды, - не умаляй, пожалуйста, себя. Ты очень здорово развил интересное теоретическое положение и дал ему очень точную интерпретацию... Бежико, заметив, что секретаря заинтересовали разглагольствования Малхаза, по торопился выразить одобрение.
Такая уж была у него привычка: если секретарю что либо нравилось, он торопился его поддержать, тем более в идеологических вопросах, где Бежико считал себя докой, во всяком случае, в масштабах Самеба.
- Но я хочу сказать нечто такое, чего вы не услышите на специальных курсах и не прочтете в трудах. Вели мораль категория переменная, следовательно, и понятие совести относительно и также весьма переменно. Исходя из этого, постоянно меняются и понятия - порядочность и порядочный человек, за которого только что выпил наш многоуважаемый тамада. Сегодня этот порядочны к человек уже не тот, каким был вчера, а завтра уже не будет таким, какой есть сегодня. Вот в чем суть диалектики, и именно это является залогом развития...
-- И отрицанием отрицания! вскричал Бежико,— Именно отрицание отрицания есть душа и сердце марксистской диалектики! - И завотделом агитации и пропаганды обвел присутствующих своими желтоватыми ястребиными глазами.
Каким предстает перед нами в свете этой всесильной внутренней диалектики понятие порядочного человека? не реагируя на не вполне понятный комментарий, задал вопрос Малхаз и многозначительно умолк.
— Ого, это весьма и весьма интересный вопрос,— глубокомысленно проговорил секретарь райкома.
— И весьма и весьма практический! — добавил в свою очередь Вежи ко.
Вот сейчас только батони Кита упрекал нас в ослаблении морали...
И в этот миг произошло поразительное: едва Малхаз произнес имя Киты, высокие двери столовой со стуком распахнулись, и на пороге появился Кита Дарадзе. Он стоял так же затенив глаза ладонью и так же разглядывая сидящих за столом, как и в первый раз.
Воцарилось гробовое молчание. Вот уж чего никто не ожидал!
Вахтанг Петрович вскочил, как ошпаренный.
— Пожалуйте, батоно Кита, ваш бокал ожидает вас!
— Он-то ожидает, а вы не ждали! Подумали, вот, напоили мы старика, да не тут-то было, Кита не из таковских! Я снова здесь, с вами, черт вас всех побери! - с этими словами Кита прошествовал к столу и уселся на свое место.
— Это очень приятно, батоно Кита, очень! — приветственно распахивая объятия, воскликнул Вежико. - Вез вас мы были как рыбы без воды!..
— Охо-хо-хо, какой ты, должно быть, пройдоха...— покачал головой Кита и вонзил в Бежико свои мышиные глазки.
— Простите, — довольно строго и официально произнес Вахтанг Петрович,- я забыл представить вам заведующего отделом агитации и пропаганды нашего райкома товарища Бежико Раждэновича Цквитинидзе.
Ну, ладно, ладно, больше я ничего не скажу. - Кита понял движение души секретаря и, ухватив вилкой аппетитную поросячью ляжку с поджаристой румяной корочкой, перетащил ее к себе на тарелку.
— Я очень люблю, когда вместе с другими меня слушает тот, с кем я спорю. Заочный спор дело трудное, потому что в этом случае как бы наносишь удар ножом в спину, а по законам мужества бороться с противником нужно лицом к лицу... продолжая сохранять достоинство, веско и убежденно продолжал свой тост Малхаз.
Однако Кита прервал его.
По твоему разумению выходит, что если ты оказался хитрее противника, если обошел его сзади и нанес удар оттуда, откуда он того не ждет, это нечестно! Кажется, ты так сказал, не правда ли? - ринулся в бой Кита.
— Нет, батоно Кита, военное искусство одно дело, а спор двух человек другое. }{ хочу поспорить с вами, вернее, с вашими взглядами...
- Ого, это что за такой боевой петушок выискался? Я пока и рта не раскрывал, а ты уже в спор со мной рвешься? Кто этот юноша? осведомился Кита, обращаясь к присутствующим.
- Это мой сын, ответил ему Годердзи, и непонятно было, стыдится ли он сына или гордится им. Он только что закончил исторический факультет, и теперь ему не терпится...— Годердзи улыбнулся.
— Ну, в таком случае говори, может статься, и скажешь что-нибудь толковое. Хотя мы не избалованы нашими историками. Они все больше ругают старое. Если их послушать, так в Грузии, кроме измен и предательств, ничего и не происходило. Если это действительно так, каким образом мы дожили до сей поры, как сохранили нашу землю, нашу веру, государственность, нацию, язык, культуру?! Как устояли перед врагом, который терзал нас со всех сторон? Эх, рано, рано сошел в могилу великий человек, не успел образумить этих молодчиков!..
— Я говорил о том, батоно Кита, что понятие порядочного человека всегда было величиной переменной, оно и сейчас претерпевает изменения, и смысл этого понятия вчера был один, а сегодня стал /другим...
— Чего, чего?! Что за ересь порет этот юноша? Из его слов следует, что совесть, порядочность Ильи Чавчавадзе, Важа Пшавела, Ивана Джавахишвили нынче непригодны, что мы должны следовать иным законам чести и порядочности? А ежели сегодняшние законы чести мы объявим истинными, значит, получается, что наши великие предки были бесчестными и непорядочными?! Разумеется, по твоим меркам они непорядочные! Так ведь? Слово не воробей, юноша, вылетит — не поймаешь! — Кита вскочил и стоял, нахохлившись, охваченный боевым пылом.
— Батоно Кита,— вмешался тамада,- здесь у нас не диспут, мы сидим за достойным столом, провозглашаем достойные тосты. Батони Малхаз попросил у меня слова, и я дал ему слово. Если вам понравится то, что он говорит,— хорошо, а нет - воля ваша, не пейте, не поддерживайте его тост. Но мешать ему вы не имеете права. Тост принадлежит ему, и он волен говорить, что хочет. Это ведь не какая-нибудь непреложная истина, а обыкновенный застольный тост...
Умел Вахтанг Петрович заставить противника замолчать, опытный был работник! Еще юношей он успел застать диспуты в комсомольских и партийных уездных организациях, которые велись вплоть до середины тридцатых годов. Там он прошел хорошую школу, поднаторел в ведении всяких споров.
Но и Кита умел отстаивать свое. А секретарей на своем веку он видел-перевидел, потому не особенно с ними церемонился.
— Получается, ты меня учишь, как надо за столом сидеть и как себя вести,— грозно проговорил он.
Вахтанг Петрович сразу пошел на попятный. Он смекнул, что настырный старик (к тому же во хмелю) может здорово начудить.
— Прошу прощения, батоно Кита. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Извините, если что не так получилось... Я просто хотел напомнить моим сотрапезникам их права и обязанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Кита пытался было что-то пролепетать, но язык, как и тело, ему не повиновался. Густое и крепкое Годердзиево тавквери так его разобрало, что он.уже ничего не смыслил и не соображал. Сидел, опираясь локтями о стол, и отрывочно, неверным слабым голосом выводил старинную песню: «Го-ори, ты удалой вожак всей Карт-ли!»
Под конец, когда Кита совсем обмяк, Вахтанг Петрович мигнул Годердзи, что-то коротко бросил Бежико, и оба они, Годердзи и Бежико, бережно подхватили старика под руки, подняли из-за стола и вывели из зала.
Кое-как отволокли они его в гостевую комнату, служившую спальней для гостей, и уложили на тахту. Малало принесла таз и поставила у изголовья тахты, чтобы гостю не понадобилось вставать, на случай, ежели затошнит. Годердзи поставил на тумбочку бутылку боржоми и стакан.
Но в это время Кита неожиданно очнулся и снова взялся за свое.
— Послушай,— обратился он к Годердзи.— Как это ты накопил такое огромное состояние? И чего ты такого наворовал, чертов сын, что ты украл и сколько, что так разбогател?!
У Годердзи в последнее время появилась одна особенность: стоило с ним заговорить о чьем-нибудь богатстве, как у него портилось настроение. Но упаси бог, если заходила речь о нем самом! Тут уж у него буквально в глазах темнело, лицо начинало пылать, сердце бешено колотилось, а иногда и ноги подкашивались.
И сейчас с ним так случилось.
Он и Киту не хотел обидеть,— бывший плотогон никогда не терял врожденную вежливость,— но и выслушивать такие речи спокойно тоже не мог. Поэтому он попытался перевести разговор на другую тему.
— Я, глубокоуважаемый учитель Кита, давно вас знаю, и вообще... всегда... всегда...— в который уже раз начинал и так и не мог он договорить фразу.
Малало стояла подле, растерянная не меньше мужа.
Активнее всех старался унять Киту опять-таки Бежико Цквитинидзе. Завотделом агитации и пропаганды райкома стал урезонивать неугомонного старика, но не совсем удачно.
— Спи теперь, спи, батоно,— гурийским говорком мешая «ты» и «вы», увещевал он его, — не мучьте этих несчастных хозяев, кроме вас здесь еще сколько гостей! За всеми присмотреть надо...
— Ты, эй, братец, ты лучше за собой присмотри, а мы с ним без тебя разберемся, нашелся мне тут,— осадил его Кита и добавил по-русски: — Миравой пасредник... И вообще, кто ты такой, откуда ты взялся?
--- Вы, дорогой батоно Кита...— тут Бежико совершил непоправимую ошибку, произнеся имя на занадногрузинский лад с начальным простым «к» и с ударением на последнем слоге.
— Я тебе не «Кита», обормот ты, а Кита!~ взвился почтенный учитель.
— Не важно, Кита вы или Китэеа, но вы должны знать, что...
— Ты смотри на этого придурка! Мое имя вся Грузия знает, а он, невежа, называет меня черт знает как! — возмутился оскорбленный Кита.
— Вы должны знать, батоно Кита или батоно Кита, что... -не унимался вошедший в раж Бежико.
— Уберите от меня этого дурошлепа, чего он ко мне привязался, чего ему от меня надо? Или, может, он что-то путает, забыл, что я все тот же Кита Ларадзе и такое устрою, что мышиная нора раем ему покажется!..
— Вы должны знать, батоно Ки... Кита, поправился наконец Бежико, что мы боремся с культом личности, который царил тогда. Поэтому и вы не очень-то... не прикидывайтесь невинной овечкой, вы, батоно, прошу прощения, по вы...
В этот самый момент в комнату вошел Вахтанг Петрович. Увидев порядком захмелевшего Бежико в позе оратора, с воздетой кверху рукой, он обнял его за ПЛЕЧИ, ЛЕГОНЬКО подтолкнул в спину и выставил за дверь. Потом присел на краешек тахты, где возлежал буйный гость, и, обратив на него свой взор, долго и внимательно его рассматривал.
К тому времени последние всплески энергии упившегося учителя улеглись, и он успел погрузиться в сон.
Годердзи и Малало с виноватым видом молча стояли перед секретарем райкома.
Малало казалась испуганной, у Годердзи лицо побагровело.
Вахтанг Петрович, верно, и вправду был сердцевед: подошел к Годердзи, потрепал его ласково но плечу, потом взял за руку, встряхнул и сказал:
— Что. старый речной волк, обидел тебя наш Кита? Ничего, надо его простить, он человек старого образца, эти люди все иным аршином меряют, к тому же — они последние могикане...
Что значит «могикане», Годердзи не знал, но уразумел одно: секретарь райкома хочет утешить его, приободрить.
— Да что ж, дорогой Вахтанг Петрович, - заговорил Годердзи, широко разводя в стороны свои ручищи.- Оно верно... Гостя и ублажить надо, и все ому простить. Иначе погрешишь против закона гостеприимства, а этого делать никак нельзя!..
— Правильно! Что ж, пошли-ка отсюда, «пока еще нам много-много тостов остается»,— протянул Вахтанг Петрович, на свой лад перефразируя стих Галактиона, и первым вышел из комнаты.
— Да здравствует наш великий тамада! - нечеловеческим голосом завопил Бежико при появлении секретаря. - Ваша-а-а! и тут же добавил: — Гаумарджос! -- И все присутствующие хором трижды прокричали: «джос! джос! джос!»1
Видимо, страсти, разгоревшиеся с появлением Киты, настроили Вахтанта Петровича на философский лад, и ему захотелось произвести архисерьезные теоретические выкладки. Философствование было его слабостью. Поднимая каждый очередной бокал, он произносил по крайней мере часовую речь и до того утомил пирующих, что даже резвый Бежико не выдержал — опустив кудлатую голову на край стола, довольно громко захрапел.
Единственным человеком, который с неослабным вниманием слушал утомительное краснобайство секретаря да еще вовремя поддакивал, хлопал в ладоши и с восторгом выпивал каждый очередной бокал,— единственным таким человеком был Малхаз.
На Малхазе не видно было и следов усталости. Он выглядел таким же оживленным, таким же трезвым, как и в начале пира.
Это обстоятельство, разумеется, не ускользнуло от внимания тамады. Потому с каждым тостом он переходил алаверды к Малхазу. Малхаз с готовностью и почтением принимал тост и с жаром его развивал, осушая бокал за бокалом: словом, он но ударил лицом в грязь - достойнейшим образом поддерживал тамаду.
Га у м а р д ж о с да здравствуем
Одним из последних тостов Вахтанга Петровича был тост за честных, порядочных людей.
Вот тут-то и отличился Малхаз. С достоинством, неторопливо поднялся он на ноги, попросил у тамады слово и заговорил таким громким голосом, что Бежико проснулся и протрезвел.
Годердзи и Малало с опаской глядели на сына.
Они и сами не отдавали себе отчета почему, но всякий раз, как речь заходила о честности и порядочности, неприятный холодок пробирал обоих.
- Я, как вы знаете, историк, и изучение моего предмета привело меня к одному заключению,— громко, внятно, спокойным, но значительным тоном заговорил Малхаз. Годердзи понравились первые же слова сына, и он стал внимательно прислушиваться. Я отчетливо увидел, что на каждом рубеже истории, то есть на каждом ее повороте, когда меняется уклад жизни и, стало быть, меняется мораль (ведь мораль, как известно, категория историческая), старшее и младшее поколения укоряют друг друга в падении морали!
Тут Малхаз умолк, налил себе боржоми и выпил. Он держался уверенно и солидно, словно деловой человек, привыкший выступать с важными докладами в высоком собрании, причем не перед старшими, а перед младшими своими коллегами.
Вахтанг Петрович, чуть склонив голову, слушал представительного молодого человека. Надо сказать, что секретарь чрезвычайно любил глубокомысленные тосты. «Люблю интеллектуальное застолье», не раз говаривал он и причислял себя к организаторам именно таких «интеллектуальных застолий», чем, по видимому, очень гордился.
Годердзи испытывал неясное ему самому чувство, похожее на радость. Если бы его спросили, он бы и сам не смог ответить, что это было - радость ли, гордость, удовлетворение ли, но что чувство было приятное, он четко ощущал. Подобное чувство овладевало им и прежде, но на сей раз оно было более осознанным.
...И вот как раз в моменты таких изменении законов морали, продолжал меж тем Малхаз, старшее поколение обычно обвиняет молодежь в падении морали, кричит о моральном разложении, в котором якобы повинны молодые.
«Гляди-ка на этого мерзавца, с любовью думал отец,— ишь как говорит, точно но писаному! Нет, клянусь памятью отца, верно он говорит. Покойный Какола только в том и упрекал меня, только и кричал, дескать, не сегодня завтра все вы честь-совесть вконец потеряете... будто я во всем был виноват».
Однако это совершенно естественно, продолжал Малхаз, именно мораль и является исторической категорией, что каждая конкретная эпоха оставляет на ней свой след, что-то прибавляет, что-то отсекает, какую то норму отвергает как устаревшую и уже нелепую, и порой узаконивает то. что в предыдущие эпохи показалось бы попросту неслыханным и неприемлемым.
Одним словом, каждая новая эпоха перечеркивает что-либо из прежних моральных норм, а взамен привносит новое и объявляет это новое каноном. Что и говорить, изменения происходят не сразу, не внезапно. Народ проявляет при этом большую осторожность и верность старому, однако схема, начертанная мною, неуклонно осуществляется. И хочешь ты того или нет, новое неизбежно побеждает старое, и, таким образом, та же участь постигает и нормы морали...
— Прекрасно! вставая и поднимая кверху указательный палец, многозначительно произнес Вахтанг Петрович.- Вот это и есть марксистская диалектика в действии! Бывает, человек знает марксизм, а вот применить его в конкретном случае не может. Наш дорогой хозяин подал нам великолепный пример того, как надо его применять. Мы вас слушаем, батоно Малхаз, продолжайте!
Он снова уселся и в знак усиленного внимания оперся подбородком на согнутые в локтях руки, приготовившись слушать.
Годердзи же от удивления разинул рот: он впервые в жизни услышал, что его сына назвали «батоно», да еще кто! - сам первый секретарь.
То, что я сказал сейчас, всем в той или иной степени известно, продолжал Малхаз, - я Америку открывать не собираюсь... Э, нет, не совсем так обстоит дело,— вмешался завотделом аштации и пропаганды, - не умаляй, пожалуйста, себя. Ты очень здорово развил интересное теоретическое положение и дал ему очень точную интерпретацию... Бежико, заметив, что секретаря заинтересовали разглагольствования Малхаза, по торопился выразить одобрение.
Такая уж была у него привычка: если секретарю что либо нравилось, он торопился его поддержать, тем более в идеологических вопросах, где Бежико считал себя докой, во всяком случае, в масштабах Самеба.
- Но я хочу сказать нечто такое, чего вы не услышите на специальных курсах и не прочтете в трудах. Вели мораль категория переменная, следовательно, и понятие совести относительно и также весьма переменно. Исходя из этого, постоянно меняются и понятия - порядочность и порядочный человек, за которого только что выпил наш многоуважаемый тамада. Сегодня этот порядочны к человек уже не тот, каким был вчера, а завтра уже не будет таким, какой есть сегодня. Вот в чем суть диалектики, и именно это является залогом развития...
-- И отрицанием отрицания! вскричал Бежико,— Именно отрицание отрицания есть душа и сердце марксистской диалектики! - И завотделом агитации и пропаганды обвел присутствующих своими желтоватыми ястребиными глазами.
Каким предстает перед нами в свете этой всесильной внутренней диалектики понятие порядочного человека? не реагируя на не вполне понятный комментарий, задал вопрос Малхаз и многозначительно умолк.
— Ого, это весьма и весьма интересный вопрос,— глубокомысленно проговорил секретарь райкома.
— И весьма и весьма практический! — добавил в свою очередь Вежи ко.
Вот сейчас только батони Кита упрекал нас в ослаблении морали...
И в этот миг произошло поразительное: едва Малхаз произнес имя Киты, высокие двери столовой со стуком распахнулись, и на пороге появился Кита Дарадзе. Он стоял так же затенив глаза ладонью и так же разглядывая сидящих за столом, как и в первый раз.
Воцарилось гробовое молчание. Вот уж чего никто не ожидал!
Вахтанг Петрович вскочил, как ошпаренный.
— Пожалуйте, батоно Кита, ваш бокал ожидает вас!
— Он-то ожидает, а вы не ждали! Подумали, вот, напоили мы старика, да не тут-то было, Кита не из таковских! Я снова здесь, с вами, черт вас всех побери! - с этими словами Кита прошествовал к столу и уселся на свое место.
— Это очень приятно, батоно Кита, очень! — приветственно распахивая объятия, воскликнул Вежико. - Вез вас мы были как рыбы без воды!..
— Охо-хо-хо, какой ты, должно быть, пройдоха...— покачал головой Кита и вонзил в Бежико свои мышиные глазки.
— Простите, — довольно строго и официально произнес Вахтанг Петрович,- я забыл представить вам заведующего отделом агитации и пропаганды нашего райкома товарища Бежико Раждэновича Цквитинидзе.
Ну, ладно, ладно, больше я ничего не скажу. - Кита понял движение души секретаря и, ухватив вилкой аппетитную поросячью ляжку с поджаристой румяной корочкой, перетащил ее к себе на тарелку.
— Я очень люблю, когда вместе с другими меня слушает тот, с кем я спорю. Заочный спор дело трудное, потому что в этом случае как бы наносишь удар ножом в спину, а по законам мужества бороться с противником нужно лицом к лицу... продолжая сохранять достоинство, веско и убежденно продолжал свой тост Малхаз.
Однако Кита прервал его.
По твоему разумению выходит, что если ты оказался хитрее противника, если обошел его сзади и нанес удар оттуда, откуда он того не ждет, это нечестно! Кажется, ты так сказал, не правда ли? - ринулся в бой Кита.
— Нет, батоно Кита, военное искусство одно дело, а спор двух человек другое. }{ хочу поспорить с вами, вернее, с вашими взглядами...
- Ого, это что за такой боевой петушок выискался? Я пока и рта не раскрывал, а ты уже в спор со мной рвешься? Кто этот юноша? осведомился Кита, обращаясь к присутствующим.
- Это мой сын, ответил ему Годердзи, и непонятно было, стыдится ли он сына или гордится им. Он только что закончил исторический факультет, и теперь ему не терпится...— Годердзи улыбнулся.
— Ну, в таком случае говори, может статься, и скажешь что-нибудь толковое. Хотя мы не избалованы нашими историками. Они все больше ругают старое. Если их послушать, так в Грузии, кроме измен и предательств, ничего и не происходило. Если это действительно так, каким образом мы дожили до сей поры, как сохранили нашу землю, нашу веру, государственность, нацию, язык, культуру?! Как устояли перед врагом, который терзал нас со всех сторон? Эх, рано, рано сошел в могилу великий человек, не успел образумить этих молодчиков!..
— Я говорил о том, батоно Кита, что понятие порядочного человека всегда было величиной переменной, оно и сейчас претерпевает изменения, и смысл этого понятия вчера был один, а сегодня стал /другим...
— Чего, чего?! Что за ересь порет этот юноша? Из его слов следует, что совесть, порядочность Ильи Чавчавадзе, Важа Пшавела, Ивана Джавахишвили нынче непригодны, что мы должны следовать иным законам чести и порядочности? А ежели сегодняшние законы чести мы объявим истинными, значит, получается, что наши великие предки были бесчестными и непорядочными?! Разумеется, по твоим меркам они непорядочные! Так ведь? Слово не воробей, юноша, вылетит — не поймаешь! — Кита вскочил и стоял, нахохлившись, охваченный боевым пылом.
— Батоно Кита,— вмешался тамада,- здесь у нас не диспут, мы сидим за достойным столом, провозглашаем достойные тосты. Батони Малхаз попросил у меня слова, и я дал ему слово. Если вам понравится то, что он говорит,— хорошо, а нет - воля ваша, не пейте, не поддерживайте его тост. Но мешать ему вы не имеете права. Тост принадлежит ему, и он волен говорить, что хочет. Это ведь не какая-нибудь непреложная истина, а обыкновенный застольный тост...
Умел Вахтанг Петрович заставить противника замолчать, опытный был работник! Еще юношей он успел застать диспуты в комсомольских и партийных уездных организациях, которые велись вплоть до середины тридцатых годов. Там он прошел хорошую школу, поднаторел в ведении всяких споров.
Но и Кита умел отстаивать свое. А секретарей на своем веку он видел-перевидел, потому не особенно с ними церемонился.
— Получается, ты меня учишь, как надо за столом сидеть и как себя вести,— грозно проговорил он.
Вахтанг Петрович сразу пошел на попятный. Он смекнул, что настырный старик (к тому же во хмелю) может здорово начудить.
— Прошу прощения, батоно Кита. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Извините, если что не так получилось... Я просто хотел напомнить моим сотрапезникам их права и обязанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51