Мухаммед коротко отсалютовал, топнув каблуками тяжелых башмаков о землю.
— Все в порядке, господин, — сказал он спокойным голосом.
Человек, даже не взглянув в его сторону, небрежным жестом предложил проходить, а сам внимательно посмотрел на Лзиза.
Азиз тоже осмотрел его. На нем были черные брюки, белая шелковая сорочка, легкий шерстяной пиджак с сине-черным абстрактным узором. Ладони маленькие, почти круглые, короткие пальцы, лишенные всякой растительности. На правой руке Плестел широкий золотой перстень с красным камнем. На мизинце длинный, сантиметра в два ноготь. Ступни ног маленькие, и тиснутые в узконосые туфли. Тонкие, словно нарисованные брови, карие глаза слегка навыкате, покрасневшие белки. Лоб прорезали глубокие морщины, черные волосы ниспадали на лоб. Он открыл толстогубый рот, и обнажились прокуренные зубы.
Странное лицо. Оно оставляло впечатление дисгармонии, несоответствия черт. Будто неудачно сложенная мозаика, отразившая аморфный характер — полуженский-полумужской или нечто среднее между человеком и животным.
Азиз слегка опешил от неожиданно приятного тембра его голоса, за которым, однако, угадывалось нечто жесткое.
— Доброе утро, Азиз.
— Доброе утро.
— Мы ведь уже встречались?
— Да. Когда меня допрашивали.
— Я, знаете ли, был восхищен вашими ответами. А с другой стороны, мне было вас жаль.
— Почему?
— Я уважаю людей с принципами. Но в то же время удивляюсь, почему вы так настойчиво боретесь за проигранное дело. Напрасно жертвуете собой.
— Почему вы решили, что это проигранное дело?
— А потому что вы и ваши товарищи ничего не измените.
— Все меняется.
— Не отрицаю. Действительно, все течет, все изменяется. Я имею в виду только то, что вы не сможете добиться тех изменений, к которым стремитесь.
— Почему же?
— Да потому что всех вас поймали. Ничего, кроме тюрьмы, а может быть... —он сделал паузу, — ...может быть, и смерти, вас не ожидает.
— Не думаю.
— Это вы так считаете, но я-то знаю больше. Я все о вас знаю. Игра закончена. Это все, конец.
— Есть вещи, которые не кончаются.
— Да? Ну например?
— Бесполезно объяснять. Вы все равно не поймете.
— Вы избегаете фактов. Почему бы не быть реалистом? Ну что вы сможете сделать? Даже ваших слов никто не услышит.
— Слова иногда имеют эхо.
— Эхо мимолетно. Оно тут же исчезает.
— Другие его подхватывают.
— Но других-то нет.
— Всегда будут другие.
— Похоже, что вы все еще не понимаете ситуации. Пройдемте со мной. Я хочу, чтобы вы встретились с одним из ваших друзей. Я дам вам возможность поговорить по душам. Когда-нибудь вы вспомните это и еще поблагодарите меня за заботу о вас.
Они вошли в дом, прошли по коридору, в конце которого за дверью оказался зал, украшенный цветами в бронзовых горшках, раскидистыми пальмами в кадках. В зале была дверь в другое помещение. Спутник Азиза положил руку на массивную бронзовую ручку, и дверь бесшумно раскрылась, откатившись по полозьям в стену. Азиз шагнул внутрь, а его провожатый остался снаружи. Дверь поползла обратно, закрывшись за ним.
Комната, в которой он очутился, была просторной. Высокие окна выходили на полукруглую террасу. В обстановке чувствовалась претензия на роскошь. Стены до половины были облицованы деревянными панелями, украшенными резьбой. Верхняя часть стен была выкрашена в цвет слоновой кости, более светлого оттенка ближе к потолку. На окнах тонкие занавески, колыхавшиеся от дуновений ветерка. С потолка свисала внушительная люстра из зеленоватого стекла.
У одной стены — большой камин из черного мрамора. На нем стояли серебряные чеканные кувшинчики персидской работы, на подставках — цветные картинки лошадей и охотничьих собак, фотографии мужчин в одежде для верховой езды. Возле камина были расставлены полукругом глубокие кресла с темно-зеленой обивкой. Посредине этого полукруга — овальный столик эбенового дерева с изящными резными ножками.
Возле противоположной стены находился большой стол с массивными, как стволы деревьев, ножками. По ту сторону стола — высокое вольтеровское кресло, а ближе к камину — несколько легких стульев, обитых коричневой кожей. На стене висел длинный меч в ножнах и старинный пистолет. На паркете лежал толстый персидский ковер, поглощавший звуки его шагов.
Войдя в комнату, Азиз услышал, как дверь за ним закрылась. Он оглянулся и обнаружил, что его провожатый за ним не последовал. Взгляд его несколько раз пробежал по комнате, останавливаясь на отдельных деталях интерьера. Он испытывал удивление, смешанное с любопытством. Азиз никак не ожидал очутиться в подобной обстановке после тюремной камеры. Только спустя некоторое время он заметил легкое движение в одном из кресел, стоявших возле камина.
В кресле неподвижно сидел человек. Азизу была видна его крупная голова и часть выпуклого лба. Он нерешительно шагнул вперед. Сердце вдруг заколотилось от радости.
-Хусейн! Ты?!
Молчание. Азиз торопливо подошел к креслу и остановился, жадно разглядывая сидевшего в нем человека. Нет, он не изменился внешне. Но что-то неуловимое в его облике заставило Азиза остановиться. Лицо чуть пополнело, да и фигура тоже. Нет, он определенно обрюзг, выглядит как корова, которую откармливают на убой. Карие глаза еще глубже ушли в глазницы и потеряли свой обычный блеск. Они наблюдали за ним со странным, незнакомым ему выражением. В них затаилась глубокая грусть. Так смотрит, наверно, утопающий с мольбой о спасении, когда его руки протянуты, чтобы ухватиться за былинку, за ветку, человеческую руку, за что угодно, а находят под пальцами пустоту. Но было еще в его лице что-то похожее на хитрость и ожесточенность затравленного зверя.
Когда Азиз подошел вплотную, Хусейн не сделал попытки встать или протянуть руку для приветствия. Азиз стоял в нерешительности, не зная, что предпринять дальше, как вдруг услышал шепот:
— Садись, Азиз...
Он развернул соседнее кресло так, чтобы видеть лицо Хусейна, и, опершись на подлокотники, медленно опустился, словно боясь какого-то подвоха.
— Что будешь пить?
Тон нейтральный, даже холодный. Все происходящее показалось Азизу до такой степени странным, нереальным, что он почувствовал легкое головокружение. Эта необычная комната среди тюремного окружения, Хусейн, непохожий на себя, обстановка таинственности. Что все это значит?
— Что пить будешь? — повторил Хусейн.
— Чай, — ответил он, словно в полусне.
Глинобитная хижина у самой дороги, что пролегает мимо деревушки. Внутри единственная жилая комната. Вдоль стены по всей ее длине тянется деревянная полка. На ней — керосинка, чайник, два ряда зеленоватых стаканчиков, жестянка с чаем и другая, побольше — с сахаром. Алюминиевые и деревянные подносы, потемневшие от частого пользования ложки, три медных кувшина с ручками для приготовления кофе, простенький кальян, состоящий из стеклянного сосуда, бамбуковой трубки и жестянки для табака. Снаружи вдоль стены глиняная скамейка, несколько шатких столиков и плетеных стульев, опасно кренившихся, когда на них садились.
Вокруг дома расставлены горшки, в которых произрастает какое-то невзрачное растение, но тут же и кусты жасмина, усеянные белыми цветами. Они карабкаются на стены хижины, на крышу, распространяя сладкий аромат в утреннем воздухе.
Так выглядела маленькая чайхана Бадави, которую деревенские жители называли "кофейня Бадави" или просто "Бадави" по имени ее хозяина — тощего высокого молодого человека. Одежда на нем всегда одинаковая: расшитая такия на голове, белая галабея, шлепанцы с загнутыми кверху носами. Ходил он прихрамывая, с тех пор как в юности его сбил автомобиль на той самой извилистой дороге, которая делала зигзаг к его чайхане.
Бадави славился в деревне своей осведомленностью. Он знал больше других о событиях в мире и о любых мелочах, происходивших в их деревне Багории. Прибывает кто-нибудь из Каира или другого города в их деревушку — непременно заглянет к Бадави, пусть ненадолго — отдохнуть и выпить стакан чая, прежде чем отправиться дальше. Частенько наведывался сюда государственный чиновник навестить своих родных. Он привозил много разных историй и новостей о том, что творилось в мире; находившемся где-то необозримо далеко от деревни. А то приедет студент на летние каникулы — тоже новости. Встречались у Бадави и те, кто ездил в уездный или губернский город по делам. Были и такие, что каждый день отправлялись в уезд на работу. И местные феллахи по пути с поля или на полевые работы заглядывали в кофейню. Приходили сюда, чтобы отдохнуть от повседневных забот. Пили густой, как сироп, чай, черный кофе, заваренный с парой зернышек кардамона. По утрам вдыхали чистый аромат жасмина, вечером наслаждались свежим ветерком, зрелищем пылающего на небосклоне роскошного заката — расплавленной бронзы и меди.
Сидели и говорили — всегда громко. Бадави прислушивался, цепкая память его ничего не упускала. Конечно, от него требовали мелких услуг, и он их исполнял с неизменной предупредительностью. Нередко он посылал своего маленького сынишку выполнять поручения: "Самир! Сбегай за медовым табаком для дяди Рамадана". "Самир, сынок, сбегай посмотри — дядя Рашид дома? Если дома, скажи ему, что шейх Али Радван ждет его у Бадави". "Самир! Отнеси-ка этот пакет к дяде Гобе". Весь день не знали покоя ноги маленького Самира, бегавшего с поручениями то туда, то сюда. "Бадави" был своего рода промежуточной станцией, через которую проходили все. Люди оставляли здесь пакеты и корзины разных видов и размеров, иногда ненадолго, иногда на несколько дней, пока их владельцы не заберут их или не пошлют кого-нибудь принести эти посылки.
Часто захаживал к Бадави и Азиз. Рано поутру сидел здесь за столиком и пил янтарного цвета чай, который Бадави готовил специально по его вкусу. Они тихо переговаривались о событиях в мире, о видах на урожай хлопка, о заботах феллахов, о новостях с фронтов, о Сталинграде и Гитлере.
В то утро были иные дела. Хусейн приехал вместе с ним из Каира, чтобы провести каникулы в их деревне. Заодно собирался повторить материалы по конспектам, позаниматься. Но бблыпую часть времени они проводили, гуляя по берегу реки и обсуждая новые идеи, которые занимали их головы, идеи, совершенно далекие от паразитологии, микробов и лекарств.
Они сидели за столиком, углубившись в разговор, со стаканчиками горячего чая в руках, от которых струйками вился нар.
— Ты, Азиз, я вижу, по-прежнему погружен в свой собст-•енный мир. Вглядываешься в раскрытый череп, изучаешь...
Все так же, как и в день нашей первой встречи. Помнишь?
— Помню, как же...
— Живешь ты по-прежнему в мире мертвых...
— Ошибаешься, Хусейн. Это совсем не мертвые вещи. Что может быть более живым, чем познание того, как действует человеческое тело и мозг? Как излечивать их от болезней, предупреждать заболевания?
— Но какая польза от этого стране, которая ничего, кроме унижения, не знает?
— Что ж, люди и в униженных странах болеют.
— Ну да. И ваше высочество будет тут как тут, чтобы лечить их?
— Постараюсь.
— А на тяжелые башмаки, которые топчут наши шеи, наплевать?
— Не мое это дело, понимаешь? У каждого своя функция в жизни. Моя, например, — лечить больных людей. Твоя, видимо, — возглавлять демонстрации.
— Уф-ф... Ну, ты, брат, непробиваем...
— Да нет, я вовсе не такой дубоголовый, как ты думаешь. Просто я должен быть уверен в правильности того, что делаю. Вот ты, например, убежден в том, что твое дело — правое.
— Разумеется.
— И с каких пор?
— Да так... месяца три или четыре уже*.
— И твои убеждения так быстро созрели?
— Быстро? Это почему же быстро? Дело тут не во времени, а в способности видеть, что происходит вокруг, усваивать новые идеи.
— Ну и что же это за новые идеи?
— Прежде всего научный подход в изучении нашего общества.
— Ого! Громко сказано, Хусейн. Смысл, правда, мне не совсем понятен. И ты что же, за такое короткое время сумел постигнуть законы развития нашего общества?
— Слушай, ты, право, утомителен. Я живу событиями, реагирую на них, понимаешь? Живу в гуще людей, которые мыслят по-новому. Читал литературу, которая открыла такие горизонты, о которых я раньше и не подозревал. Все это формировало мое мировоззрение, пока ты сидел, уставившись во вскрытую черепную коробку.
— Может быть, и так. Только мне кажется, что эта перемена в тебе что-то слишком быстро произошла. Складывается впечатление, что ты несешься на гребне волны, не осознавая в достаточной мере серьезность ситуации.
— Молодежь должна быть в авангарде.
— Я тоже хочу быть в авангарде.
— В каком?
— На передовой линии медицины.
— М-да... весьма ограниченные амбиции.
— Ограниченные?! Да ты что, считаешь, что легко стать целителем в полном смысле этого слова? Не ремесленником, а настоящим врачом!
— Я вижу, с тобой бесполезно спорить. Твои устремления сиюминутны и эгоистичны, а мои обращены в будущее.
— Короче, чего ты от меня хочешь?
— Я хочу просто свести тебя с некоторыми из моих друзей и дать тебе кое-какие книги, которые, считаю, ты должен прочесть.
— У меня со временем туговато. Но читать я люблю.
— Тогда договорились. Когда вернешься в Каир, я дам тебе книги.
Азиз задумался. Пока они говорили, Бадави подошел и остановился поблизости, выжидающе глядя на них.
— Тебе что-нибудь нужно, Бадави?
— У моей дочки понос, доктор. Не дадите какое-нибудь лекарство?
— Пришли ко мне Самира днем. У меня есть для нее хорошее средство. На коробочке напишу, как принимать. У вас кто-нибудь умеет читать?
— Да, доктор. Сынок моей сестры в школу ходит, он прочтет. Азиз поднялся и протянул ему пять пиастров.
— Не надо, бей.
— Ладно, ладно, возьми, Бадави. Спасибо...
Они медленно шли длинной извилистой дорогой, которая вела к дому. Вначале она была совсем узкой, протискивалась между плетней по обеим сторонам, извиваясь узкой полосой через апельсиновый сад, и больше чем двум пешеходам было не разойтись. Потом стала пошире, огибая мельницу. На площадке перед мельницей сидела группа женщин в черных покрывалах, которые громко разговаривали между собой, перекрывая грохот мельничного жернова. Возле них стояли большие корзины с зерном. Дальше дорога шла мимо водяного насоса. Вокруг него суетились дети, они наливали в жестянки и глиняные плошки воду и подбрасывали их вверх с веселым смехом. Из-под длинных пестрых платьев девочек мелькали голые пятки. Когда два молодых человека проходили мимо них, они смутились и притихли.
Друзья шли молча, погруженные в размышления о состоявшемся между ними разговоре и не замечая ничего вокруг, пока не очутились на главной улице деревни. Ряды глиняных хижин и заборов, смыкавшихся один с другим, раскрытые двери, ведущие куда-то вниз, в темень пещер. Кое-где кучи навоза. Деревенские детишки запускали, сидя на корточках, руки в ЭТИ кучи, копались в них в поисках чего-то, лепили шарики из навоза. Время от времени они вскакивали и начинали носиться взад-вперед, сопровождаемые черными роями мух. Запахом хозяйственного мыла и пищевых отходов несло от застойных луж у дверей домов, куда хозяйки сливали помои. Куры неуклюже шарахались из-под ног прохожих. С глупым самодовольством чинно шествовали утки. Несчастные запаршивевшие собаки то лаяли с преувеличенной яростью, то умоляюще смотрели на прохожих. Возле некоторых домов сидели старухи. Их плотно сжатые рты были похожи на кошельки, в которых уже давно пусто. Маленькие хитрые глазки часто моргали, пытаясь ничего не упустить. Встречные мужчины поднимали руки в приветственном жесте:
— Мир вам, милость аллаха и его благословение.
Азиз, шагая по знакомой улице мимо людей, животных, внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг него, как зритель и как исследователь, фиксируя малейшие детали — как непрерывно работающий киносъемочный аппарат с его лишенным эмоций объективом. Он смотрел на бледные, сморщенные лица с тем же выражением, с каким осматривал внутренности трупа в анатомичке. Непривлекательность окружающего мира вызывала в нем лишь отвращение. Когда приятели подошли к большим воротам, запертым на массивный засов, Азиз вздохнул с облегчением. Постучал кулаком и крикнул:
— Откройте, дядя Абдалла!
Ворота отворились со скрипом, и перед ними предстал седовласый старик. Он был одет в рваную галабею, подпоясанную обрывком джутовой веревки, голову покрывал грязный тюрбан.
За воротами начиналась длинная дорожка, вдоль которой тянулась низкая ограда из кизяков и кольев, обвитых плющом. За оградой виднелось небольшое поле кормовой травы. Ветер пробегал по нему зелеными волнами и застревал в ветвях деревьев дикого инжира. Стволы их были похожи на мускулистые кряжи, прочно стоящие на этой испокон веков принадлежащей им земле.
Азиз и Хусейн медленно шли по дорожке, иногда останавливаясь, чтобы сорвать цветок жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Все в порядке, господин, — сказал он спокойным голосом.
Человек, даже не взглянув в его сторону, небрежным жестом предложил проходить, а сам внимательно посмотрел на Лзиза.
Азиз тоже осмотрел его. На нем были черные брюки, белая шелковая сорочка, легкий шерстяной пиджак с сине-черным абстрактным узором. Ладони маленькие, почти круглые, короткие пальцы, лишенные всякой растительности. На правой руке Плестел широкий золотой перстень с красным камнем. На мизинце длинный, сантиметра в два ноготь. Ступни ног маленькие, и тиснутые в узконосые туфли. Тонкие, словно нарисованные брови, карие глаза слегка навыкате, покрасневшие белки. Лоб прорезали глубокие морщины, черные волосы ниспадали на лоб. Он открыл толстогубый рот, и обнажились прокуренные зубы.
Странное лицо. Оно оставляло впечатление дисгармонии, несоответствия черт. Будто неудачно сложенная мозаика, отразившая аморфный характер — полуженский-полумужской или нечто среднее между человеком и животным.
Азиз слегка опешил от неожиданно приятного тембра его голоса, за которым, однако, угадывалось нечто жесткое.
— Доброе утро, Азиз.
— Доброе утро.
— Мы ведь уже встречались?
— Да. Когда меня допрашивали.
— Я, знаете ли, был восхищен вашими ответами. А с другой стороны, мне было вас жаль.
— Почему?
— Я уважаю людей с принципами. Но в то же время удивляюсь, почему вы так настойчиво боретесь за проигранное дело. Напрасно жертвуете собой.
— Почему вы решили, что это проигранное дело?
— А потому что вы и ваши товарищи ничего не измените.
— Все меняется.
— Не отрицаю. Действительно, все течет, все изменяется. Я имею в виду только то, что вы не сможете добиться тех изменений, к которым стремитесь.
— Почему же?
— Да потому что всех вас поймали. Ничего, кроме тюрьмы, а может быть... —он сделал паузу, — ...может быть, и смерти, вас не ожидает.
— Не думаю.
— Это вы так считаете, но я-то знаю больше. Я все о вас знаю. Игра закончена. Это все, конец.
— Есть вещи, которые не кончаются.
— Да? Ну например?
— Бесполезно объяснять. Вы все равно не поймете.
— Вы избегаете фактов. Почему бы не быть реалистом? Ну что вы сможете сделать? Даже ваших слов никто не услышит.
— Слова иногда имеют эхо.
— Эхо мимолетно. Оно тут же исчезает.
— Другие его подхватывают.
— Но других-то нет.
— Всегда будут другие.
— Похоже, что вы все еще не понимаете ситуации. Пройдемте со мной. Я хочу, чтобы вы встретились с одним из ваших друзей. Я дам вам возможность поговорить по душам. Когда-нибудь вы вспомните это и еще поблагодарите меня за заботу о вас.
Они вошли в дом, прошли по коридору, в конце которого за дверью оказался зал, украшенный цветами в бронзовых горшках, раскидистыми пальмами в кадках. В зале была дверь в другое помещение. Спутник Азиза положил руку на массивную бронзовую ручку, и дверь бесшумно раскрылась, откатившись по полозьям в стену. Азиз шагнул внутрь, а его провожатый остался снаружи. Дверь поползла обратно, закрывшись за ним.
Комната, в которой он очутился, была просторной. Высокие окна выходили на полукруглую террасу. В обстановке чувствовалась претензия на роскошь. Стены до половины были облицованы деревянными панелями, украшенными резьбой. Верхняя часть стен была выкрашена в цвет слоновой кости, более светлого оттенка ближе к потолку. На окнах тонкие занавески, колыхавшиеся от дуновений ветерка. С потолка свисала внушительная люстра из зеленоватого стекла.
У одной стены — большой камин из черного мрамора. На нем стояли серебряные чеканные кувшинчики персидской работы, на подставках — цветные картинки лошадей и охотничьих собак, фотографии мужчин в одежде для верховой езды. Возле камина были расставлены полукругом глубокие кресла с темно-зеленой обивкой. Посредине этого полукруга — овальный столик эбенового дерева с изящными резными ножками.
Возле противоположной стены находился большой стол с массивными, как стволы деревьев, ножками. По ту сторону стола — высокое вольтеровское кресло, а ближе к камину — несколько легких стульев, обитых коричневой кожей. На стене висел длинный меч в ножнах и старинный пистолет. На паркете лежал толстый персидский ковер, поглощавший звуки его шагов.
Войдя в комнату, Азиз услышал, как дверь за ним закрылась. Он оглянулся и обнаружил, что его провожатый за ним не последовал. Взгляд его несколько раз пробежал по комнате, останавливаясь на отдельных деталях интерьера. Он испытывал удивление, смешанное с любопытством. Азиз никак не ожидал очутиться в подобной обстановке после тюремной камеры. Только спустя некоторое время он заметил легкое движение в одном из кресел, стоявших возле камина.
В кресле неподвижно сидел человек. Азизу была видна его крупная голова и часть выпуклого лба. Он нерешительно шагнул вперед. Сердце вдруг заколотилось от радости.
-Хусейн! Ты?!
Молчание. Азиз торопливо подошел к креслу и остановился, жадно разглядывая сидевшего в нем человека. Нет, он не изменился внешне. Но что-то неуловимое в его облике заставило Азиза остановиться. Лицо чуть пополнело, да и фигура тоже. Нет, он определенно обрюзг, выглядит как корова, которую откармливают на убой. Карие глаза еще глубже ушли в глазницы и потеряли свой обычный блеск. Они наблюдали за ним со странным, незнакомым ему выражением. В них затаилась глубокая грусть. Так смотрит, наверно, утопающий с мольбой о спасении, когда его руки протянуты, чтобы ухватиться за былинку, за ветку, человеческую руку, за что угодно, а находят под пальцами пустоту. Но было еще в его лице что-то похожее на хитрость и ожесточенность затравленного зверя.
Когда Азиз подошел вплотную, Хусейн не сделал попытки встать или протянуть руку для приветствия. Азиз стоял в нерешительности, не зная, что предпринять дальше, как вдруг услышал шепот:
— Садись, Азиз...
Он развернул соседнее кресло так, чтобы видеть лицо Хусейна, и, опершись на подлокотники, медленно опустился, словно боясь какого-то подвоха.
— Что будешь пить?
Тон нейтральный, даже холодный. Все происходящее показалось Азизу до такой степени странным, нереальным, что он почувствовал легкое головокружение. Эта необычная комната среди тюремного окружения, Хусейн, непохожий на себя, обстановка таинственности. Что все это значит?
— Что пить будешь? — повторил Хусейн.
— Чай, — ответил он, словно в полусне.
Глинобитная хижина у самой дороги, что пролегает мимо деревушки. Внутри единственная жилая комната. Вдоль стены по всей ее длине тянется деревянная полка. На ней — керосинка, чайник, два ряда зеленоватых стаканчиков, жестянка с чаем и другая, побольше — с сахаром. Алюминиевые и деревянные подносы, потемневшие от частого пользования ложки, три медных кувшина с ручками для приготовления кофе, простенький кальян, состоящий из стеклянного сосуда, бамбуковой трубки и жестянки для табака. Снаружи вдоль стены глиняная скамейка, несколько шатких столиков и плетеных стульев, опасно кренившихся, когда на них садились.
Вокруг дома расставлены горшки, в которых произрастает какое-то невзрачное растение, но тут же и кусты жасмина, усеянные белыми цветами. Они карабкаются на стены хижины, на крышу, распространяя сладкий аромат в утреннем воздухе.
Так выглядела маленькая чайхана Бадави, которую деревенские жители называли "кофейня Бадави" или просто "Бадави" по имени ее хозяина — тощего высокого молодого человека. Одежда на нем всегда одинаковая: расшитая такия на голове, белая галабея, шлепанцы с загнутыми кверху носами. Ходил он прихрамывая, с тех пор как в юности его сбил автомобиль на той самой извилистой дороге, которая делала зигзаг к его чайхане.
Бадави славился в деревне своей осведомленностью. Он знал больше других о событиях в мире и о любых мелочах, происходивших в их деревне Багории. Прибывает кто-нибудь из Каира или другого города в их деревушку — непременно заглянет к Бадави, пусть ненадолго — отдохнуть и выпить стакан чая, прежде чем отправиться дальше. Частенько наведывался сюда государственный чиновник навестить своих родных. Он привозил много разных историй и новостей о том, что творилось в мире; находившемся где-то необозримо далеко от деревни. А то приедет студент на летние каникулы — тоже новости. Встречались у Бадави и те, кто ездил в уездный или губернский город по делам. Были и такие, что каждый день отправлялись в уезд на работу. И местные феллахи по пути с поля или на полевые работы заглядывали в кофейню. Приходили сюда, чтобы отдохнуть от повседневных забот. Пили густой, как сироп, чай, черный кофе, заваренный с парой зернышек кардамона. По утрам вдыхали чистый аромат жасмина, вечером наслаждались свежим ветерком, зрелищем пылающего на небосклоне роскошного заката — расплавленной бронзы и меди.
Сидели и говорили — всегда громко. Бадави прислушивался, цепкая память его ничего не упускала. Конечно, от него требовали мелких услуг, и он их исполнял с неизменной предупредительностью. Нередко он посылал своего маленького сынишку выполнять поручения: "Самир! Сбегай за медовым табаком для дяди Рамадана". "Самир, сынок, сбегай посмотри — дядя Рашид дома? Если дома, скажи ему, что шейх Али Радван ждет его у Бадави". "Самир! Отнеси-ка этот пакет к дяде Гобе". Весь день не знали покоя ноги маленького Самира, бегавшего с поручениями то туда, то сюда. "Бадави" был своего рода промежуточной станцией, через которую проходили все. Люди оставляли здесь пакеты и корзины разных видов и размеров, иногда ненадолго, иногда на несколько дней, пока их владельцы не заберут их или не пошлют кого-нибудь принести эти посылки.
Часто захаживал к Бадави и Азиз. Рано поутру сидел здесь за столиком и пил янтарного цвета чай, который Бадави готовил специально по его вкусу. Они тихо переговаривались о событиях в мире, о видах на урожай хлопка, о заботах феллахов, о новостях с фронтов, о Сталинграде и Гитлере.
В то утро были иные дела. Хусейн приехал вместе с ним из Каира, чтобы провести каникулы в их деревне. Заодно собирался повторить материалы по конспектам, позаниматься. Но бблыпую часть времени они проводили, гуляя по берегу реки и обсуждая новые идеи, которые занимали их головы, идеи, совершенно далекие от паразитологии, микробов и лекарств.
Они сидели за столиком, углубившись в разговор, со стаканчиками горячего чая в руках, от которых струйками вился нар.
— Ты, Азиз, я вижу, по-прежнему погружен в свой собст-•енный мир. Вглядываешься в раскрытый череп, изучаешь...
Все так же, как и в день нашей первой встречи. Помнишь?
— Помню, как же...
— Живешь ты по-прежнему в мире мертвых...
— Ошибаешься, Хусейн. Это совсем не мертвые вещи. Что может быть более живым, чем познание того, как действует человеческое тело и мозг? Как излечивать их от болезней, предупреждать заболевания?
— Но какая польза от этого стране, которая ничего, кроме унижения, не знает?
— Что ж, люди и в униженных странах болеют.
— Ну да. И ваше высочество будет тут как тут, чтобы лечить их?
— Постараюсь.
— А на тяжелые башмаки, которые топчут наши шеи, наплевать?
— Не мое это дело, понимаешь? У каждого своя функция в жизни. Моя, например, — лечить больных людей. Твоя, видимо, — возглавлять демонстрации.
— Уф-ф... Ну, ты, брат, непробиваем...
— Да нет, я вовсе не такой дубоголовый, как ты думаешь. Просто я должен быть уверен в правильности того, что делаю. Вот ты, например, убежден в том, что твое дело — правое.
— Разумеется.
— И с каких пор?
— Да так... месяца три или четыре уже*.
— И твои убеждения так быстро созрели?
— Быстро? Это почему же быстро? Дело тут не во времени, а в способности видеть, что происходит вокруг, усваивать новые идеи.
— Ну и что же это за новые идеи?
— Прежде всего научный подход в изучении нашего общества.
— Ого! Громко сказано, Хусейн. Смысл, правда, мне не совсем понятен. И ты что же, за такое короткое время сумел постигнуть законы развития нашего общества?
— Слушай, ты, право, утомителен. Я живу событиями, реагирую на них, понимаешь? Живу в гуще людей, которые мыслят по-новому. Читал литературу, которая открыла такие горизонты, о которых я раньше и не подозревал. Все это формировало мое мировоззрение, пока ты сидел, уставившись во вскрытую черепную коробку.
— Может быть, и так. Только мне кажется, что эта перемена в тебе что-то слишком быстро произошла. Складывается впечатление, что ты несешься на гребне волны, не осознавая в достаточной мере серьезность ситуации.
— Молодежь должна быть в авангарде.
— Я тоже хочу быть в авангарде.
— В каком?
— На передовой линии медицины.
— М-да... весьма ограниченные амбиции.
— Ограниченные?! Да ты что, считаешь, что легко стать целителем в полном смысле этого слова? Не ремесленником, а настоящим врачом!
— Я вижу, с тобой бесполезно спорить. Твои устремления сиюминутны и эгоистичны, а мои обращены в будущее.
— Короче, чего ты от меня хочешь?
— Я хочу просто свести тебя с некоторыми из моих друзей и дать тебе кое-какие книги, которые, считаю, ты должен прочесть.
— У меня со временем туговато. Но читать я люблю.
— Тогда договорились. Когда вернешься в Каир, я дам тебе книги.
Азиз задумался. Пока они говорили, Бадави подошел и остановился поблизости, выжидающе глядя на них.
— Тебе что-нибудь нужно, Бадави?
— У моей дочки понос, доктор. Не дадите какое-нибудь лекарство?
— Пришли ко мне Самира днем. У меня есть для нее хорошее средство. На коробочке напишу, как принимать. У вас кто-нибудь умеет читать?
— Да, доктор. Сынок моей сестры в школу ходит, он прочтет. Азиз поднялся и протянул ему пять пиастров.
— Не надо, бей.
— Ладно, ладно, возьми, Бадави. Спасибо...
Они медленно шли длинной извилистой дорогой, которая вела к дому. Вначале она была совсем узкой, протискивалась между плетней по обеим сторонам, извиваясь узкой полосой через апельсиновый сад, и больше чем двум пешеходам было не разойтись. Потом стала пошире, огибая мельницу. На площадке перед мельницей сидела группа женщин в черных покрывалах, которые громко разговаривали между собой, перекрывая грохот мельничного жернова. Возле них стояли большие корзины с зерном. Дальше дорога шла мимо водяного насоса. Вокруг него суетились дети, они наливали в жестянки и глиняные плошки воду и подбрасывали их вверх с веселым смехом. Из-под длинных пестрых платьев девочек мелькали голые пятки. Когда два молодых человека проходили мимо них, они смутились и притихли.
Друзья шли молча, погруженные в размышления о состоявшемся между ними разговоре и не замечая ничего вокруг, пока не очутились на главной улице деревни. Ряды глиняных хижин и заборов, смыкавшихся один с другим, раскрытые двери, ведущие куда-то вниз, в темень пещер. Кое-где кучи навоза. Деревенские детишки запускали, сидя на корточках, руки в ЭТИ кучи, копались в них в поисках чего-то, лепили шарики из навоза. Время от времени они вскакивали и начинали носиться взад-вперед, сопровождаемые черными роями мух. Запахом хозяйственного мыла и пищевых отходов несло от застойных луж у дверей домов, куда хозяйки сливали помои. Куры неуклюже шарахались из-под ног прохожих. С глупым самодовольством чинно шествовали утки. Несчастные запаршивевшие собаки то лаяли с преувеличенной яростью, то умоляюще смотрели на прохожих. Возле некоторых домов сидели старухи. Их плотно сжатые рты были похожи на кошельки, в которых уже давно пусто. Маленькие хитрые глазки часто моргали, пытаясь ничего не упустить. Встречные мужчины поднимали руки в приветственном жесте:
— Мир вам, милость аллаха и его благословение.
Азиз, шагая по знакомой улице мимо людей, животных, внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг него, как зритель и как исследователь, фиксируя малейшие детали — как непрерывно работающий киносъемочный аппарат с его лишенным эмоций объективом. Он смотрел на бледные, сморщенные лица с тем же выражением, с каким осматривал внутренности трупа в анатомичке. Непривлекательность окружающего мира вызывала в нем лишь отвращение. Когда приятели подошли к большим воротам, запертым на массивный засов, Азиз вздохнул с облегчением. Постучал кулаком и крикнул:
— Откройте, дядя Абдалла!
Ворота отворились со скрипом, и перед ними предстал седовласый старик. Он был одет в рваную галабею, подпоясанную обрывком джутовой веревки, голову покрывал грязный тюрбан.
За воротами начиналась длинная дорожка, вдоль которой тянулась низкая ограда из кизяков и кольев, обвитых плющом. За оградой виднелось небольшое поле кормовой травы. Ветер пробегал по нему зелеными волнами и застревал в ветвях деревьев дикого инжира. Стволы их были похожи на мускулистые кряжи, прочно стоящие на этой испокон веков принадлежащей им земле.
Азиз и Хусейн медленно шли по дорожке, иногда останавливаясь, чтобы сорвать цветок жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43