Махмуд был простым, бесхитростным человеком с взглядом невинного ребенка, который не перестает удивляться окружающему его миру, и натруженными руками рабочего человека — мозолистыми, со следами ожогов и шрамами.
Он день-деньской торчал среди своих велосипедов. Открыв мастерскую ранним утром, он вытаскивал их на улицу и протирал керосином, полировал ветошью, впрыскивал машинное масло, красил крылья эмалевой краской и закреплял звонки и небольшие флажки на руле.
Недаром его велосипеды славились на всю округу. Весело позванивая, они, как пестрые стрелы, носились по узким дорожкам. Прокатная мастерская давала небольшой доход, которого Махмуду вполне хватало для его скромных нужд. Он возвращался домой с выручкой в конце дня и проводил вечера с матерью, слушая радио. Махмуд не был завсегдатаем кофеен, не пил спиртного и ночами нигде не засиживался. Единственной его слабостью была любовь к крепкому табаку. Курил он много, и мать напрасно пыталась отучить его от вредной привычки.
Очень немногие знали, почему Махмуд в некоторые дни закрывал мастерскую раньше обычного, садился на свой лучший велосипед и поздно вечером куда-то уезжал. Даже мать не догадывалась об этих странных поездках. Она считала, что он нигде, кроме своей мастерской, не бывает, И когда он задерживался, она думала, что он либо занимается починкой, либо дожидается клиента, который взял напрокат велосипед. Никто из соседей и из многочисленных приятелей, которые часто заглядывали в его мастерскую, никто из владельцев близрасположенных лавок не замечали ничего подозрительного. Даже хаджи Хана-фи — хозяин соседней чайханы, лавочник дядюшка Рамадан и торговец одеждой Абдель Азиз Гаду ни о чем не догадывались. Каково же было их изумление, когда рано утром четверо рослых мужчин в темных плащах ворвались в мастерскую Махмуда и принялись обыскивать каждый закуток, с мрачной сосредоточенностью вышвыривая на мостовую через широко распахнутую дверь все, что им подворачивалось под руку. Постепенно собралась толпа зевак-прохожих. Они наблюдали за необычной сценой с удивлением, страхом и сочувствием к владельцу мастерской, который беспомощно стоял, с болью глядя, как выбрасывают его прекрасные разноцветные велосипеды на камни мостовой, и вздрагивал от каждого лязгающего удара.
Наконец они нашли то, что искали, — большой пакет отпечатанных листов. Они увели Махмуда, оставив одного из агентов стоять у входа в магазин.
Чем безлюднее становились улицы и переулки, по которым вели Махмуда, тем тревожнее становилось у него на душе. Когда они проходили мимо трамвайной линии» один из вагонов затормозил, и раздался такой скрежет, что человек, несший пакет с бумагами, от неожиданности выпустил его из рук. Ветер подхватывал отпечатанные листки. Они летели белыми голубями и приземлялись на тротуар, на скамейки, у входов в магазины, падали на головы посетителей кафе, пивших утреннюю чашку кофе, на столики, стоявшие под солнцем. Руки ловили их, хватали в воздухе, поднимали с земли, глаза впивались в верхнюю часть листка, где крупным шрифтом было напечатано: "Новый заговор против нашего народа".
Так Махмуд — владелец прокатной мастерской оказался в соседней с Азизом камере.
Когда Азиз увидел Александрию, она показалась ему прекрасной с ее чистыми широкими улицами, белыми, будто ледяными, когда светила луна, дюнами и стройными пальмами вдоль набережной, словно провожавшими взглядом уходившие в море корабли и парусные лодки.
Он приехал вместе с Эмадом и поселился с ним в комнатушке на крыше многоэтажного дома в торговом районе Ибра-гимийя. Он был тогда молодым, полным энергии врачом, получившим свой диплом два года назад. Он много ездил по городу, исколесил все его районы, встречался со студентами, организовывавшими демонстрации в университете, с бастующими рабочими в районе Кермуза. А когда товарищей бросали в тюрьмы, чем мог помогал их семьям.
Уже тогда Азиз понимал, что ему тоже суждено закончить свой путь там, где исчезали многие его товарищи. Однако он старался не думать об этом, отдавая всю свою энергию и время текущим делам. Ведь это были времена, когда и дня не обходилось без знаменательных событий.
В тот теплый июньский вечер, когда он возвращался домой в свою комнатку, он не ожидал ничего необычного. Под мышкой он нес книгу, которую купил днем, — "Очерки современной истории", и предвкушал удовольствие, которое она ему доставит, У него было приподнятое настроение еще и оттого, что он многое успел сделать за день. В деталях была продумана организация демонстрации. Волна недовольства политикой короля прокатилась уже по всей стране, и наступило время действовать.
Он вышел на крышу, полюбовался на мерцающие звезды и вдохнул полной грудью прохладный воздух. Легкий ветерок дул со стороны прибрежных дюн.
Внезапно грубые цепкие лапы схватили его, и не успел он осознать, что случилось, ошеломленный внезапностью атаки, как оказался со связанными руками за спиной. А потом он стоял перед человеком с глазами навыкате, как у лягушки. Человек сидел за массивным красно-коричневым столом. В глаза Азизу бил яркий свет, направленный прямо ему в лицо. Постепенно он освоился, пришел в себя. Ему лишь задали несколько вопросов, а затем вывели из комнаты и повели по длинному коридору, напоминавшему туннель. Гулко отдавались их шаги по каменному полу. Руки вскидывались вверх в военном салюте, смолкали голоса, когда они проходили мимо групп людей или часовых с непроницаемыми лицами, охранявших запертые двери.
Его завели в маленькую деревянную пристройку и приказали снять ремень, выложить все деньги и бумаги. После этого повели вниз по спиральной лестнице в недра мрачного здания, словно в пещеру. Одна за другой открывались и захлопывались двери, пока они не оказались в еще одной большой комнате. Грязные стены поблескивали от сочившейся влаги, напоминавшей пот узника. Пол был выложен неровными каменными плитами. Возле дальней стены — циновка из пальмовых листьев, настолько изношенная и изодранная, что уже не годилась как подстилка для сна.
Азиз присел на нее и огляделся. Тусклая лампочка под потолком не разгоняла сумрака, притаившегося по углам. Он поднялся и прошелся по камере, держась на расстоянии от стен, от их холодной сырости, Постепенно чувства успокоились. Здесь царила мертвая тишина и время тянулось медленно. Ему казалось, что он погребен глубоко под землей, далеко от жизни и людей.
В голову лезла неприятная, назойливая мысль: а что, если они забудут о его существовании, навсегда оставят его замурованным в этом большом склепе? Дрожь пробежала по телу, охватило острое чувство одиночества и беспомощности. Нет, подобные мысли надо гнать прочь. Такого не может случиться. Он принялся напевать знакомую мелодию Верхнего Египта, медленно вышагивая по камере, потом пошел быстрее, повинуясь ритму мелодии. Еще быстрее, как в танце. Он громко запел слова песни, хотя в помещении не хватало воздуха. Наплевать на этот смрад, на эту могильную тишину. Наплевать на тоскливый свет лампочки, на мрак по углам. Все это отступало, по мере того как рассеивался страх. Окружающую мерзость вытеснили песня и импровизированный танец. Хотелось бросить всему вызов, и с этим желанием пришло чувство оптимизма и даже озорной радости — примитивной, молодой, бьющей из глубокого источника, который не может иссякнуть.
Азиз все ходил и ходил кругами в своем безумном танце в подземном склепе в ту странную ночь, которую уж никогда не забудет. Танцевал, пока не почувствовал, что задыхается. Сердце бешено колотилось в груди, мышцы устали до изнеможения. Он бросился на драную циновку и вытянул ноги. Постепенно дыхание пришло в норму, сердце успокоилось, мышцы расслабились. Он почувствовал, как отяжелели веки, потянуло ко сну. Сон или обморок? Трудно сказать. Просто провалился в небытие. Тело неподвижно распласталось на клочке циновки, только слабо вздымалась грудь и чуть заметно трепетали веки. Он не мог определить, сколько времени провел в таком состоянии. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом с ним на корточках сидел человек. Два маленьких глаза осматривали его. В тусклом свете эти глаза имели цвет пыли, лицо бледное, увядшее, с тонкими губами. На белой униформе тускло поблескивали металлические пуговицы. На голове старая феска с почерневшими лоснящимися краями.
Азиз приподнялся и сел на циновке. Человек выпрямился во весь рост и сказал:
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
— У вас есть при себе деньги? -Нет,
— А где же ваши деньги?
— У меня их забрали.
— Что же вы?.. Хотя бы часть надо было припрятать.
— А зачем?
— Могли бы покупать чего-нибудь из еды. Или сигареты, например.
— Да? Я как-то не подумал об этом,
— Что же теперь будете делать?
— Хм„. ничего. Я к тому же и не курю. А насчет еды... Разве меня здесь кормить не будут?
— В первый день рацион не положен.
— Что ж делать, подожду до следующего дня.
Человек некоторое время молчал, размышляя, потом хитровато улыбнулся:
— Моя жена дала мне с собой жареного голубя с рисом. Мы его пополам поделим.
— Не нужно. Это же ваш ужин.
— Сейчас принесу, подождите.
Он вышел старческой походкой крайне уставшего человека, заперев за собой дверь. Спустя немного времени снова появился и опять запер дверь на ключ. В руках он нес кусок старой газеты с лепешкой хлеба, на которой лежала половинка жареного голубя, горстка вареного риса и маринованные пикули. Он встал на колени, постелил на циновку газету, разложил угощение и с трудом поднялся. Азиз услышал, как хрустнули его суставы. Машинально подумал иронический артрит.
— Ешьте, господин.
— Благодарю вас. Но давайте вместе поедим.
— Моя еда там, снаружи. Это я вам все...
— Ну что же вы, так и будете стоять? Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, ничего. Я ухожу... Немного поколебавшись, он спросил :
— А вы кем будете по профессии?
— Я врач.
— А!.. Так за что же вас посадили?
— Политика.
— Политика? Надо же, что нынче творится. Почти каждый день таких, как вы, привозят... Ни дна им, ни покрышки... А вот позвольте узнать, что вы этой самой политикой хотите добиться?
— Освободиться от английской оккупации.
— Да, да... этого мы все хотим.
— И от короля избавиться тоже.
— Короля? Ну-у... это уж вы больно высоко замахнулись. Короля. Так просто — раз! — и нету? Хм...
— Землю раздать крестьянам надо.
— Гм... Вон какие дела. Крестьянам, говорите, раздать? Знаешь, сынок, послушай меня, старого человека. Не зря у нас говорят: глаз выше брови не подымешь. — Он сделал многозначительную паузу. — Подумайте о ваших родителях. Небось отца, мать оставили? О будущем подумали бы. Ничего, кроме бед для себя, не дождетесь... А теперь я, пожалуй, пойду. Но послушайтесь моего совета: не надо много болтать. Опасные вещи вы говорите. Об этом нельзя вслух говорить. Ну ладно, пошел я. До свидания.
Он вышел и запер за собой дверь. Несколько мгновений Азиз сидел неподвижно. Перед ним возникло лицо матери. Глаза ее смотрели с упреком. Он вздохнул и усилием воли прогнал видение. Только теперь почувствовал, как он голоден. Он принялся есть сосредоточенно, медленно, стараясь растянуть удовольствие, не оставил ничего, даже косточек. Потом снова улегся на циновке, чувствуя спиной холод каменного пола. Глаза его неподвижно смотрели в потолок. Балки, пересекавшие его, напоминали ему старую деревенскую гостиницу.
Что-то кольнуло под мышкой. Он сунул руку за пазуху, почесал и нащупал что-то между указательным и большим пальцем. Вытащив руку, осторожно, чтобы не упустить, разжал пальцы и увидел раздувшееся от крови мерзкое насекомое. Он осторожно положил вошь на ноготь большого пальца и надавил на нее. Легкий щелчок, брызнувшая капелька крови, и, отбрасывая насекомое прочь, он подумал о том, что много нового придется еще постигать.
Два дня спустя его перевели из подземной камеры полицейского участка в тюрьму, где его водворили в камеру, находившуюся по соседству с той, в которую был заключен Махмуд.
Дни шли за днями с бесконечной медлительностью. Так они тянутся для тех, кто вынужден жить замурованным в четырех стенах. И звуки сюда доносились изо дня в день одни и те же: стук кованых башмаков по каменному полу, скрежет ключа в замочной скважине, приглушенный окрик охранника, отдаленный автомобильный гудок откуда-то снаружи, где находилась желанная свобода. И конечно же, три раза в день хлопанье двери камеры, когда приносили миску чечевицы, черную лепешку и кувшин воды.
Но в некоторые особенно мрачные, глухие ночи, когда гасили свет и воцарялась могильная тишина, когда люди спали или просто лежали, предаваясь безмолвному отчаянию, Азиз просыпался от звуков. И мгновенно на смену глубокому сну приходило напряженное бодрствование. Уши, как чувствительные антенны, вслушивались в тишину. Появлялось какое-то дополнительное чувство, которое, наверно, рождается у тех, кто вынужден жить во мраке за толстыми стенами, кто, подобно иным насекомым, выработал обостренную способность видеть, обонять, воспринимать даже оттенки температур и, главное, чувствовать приближение опасности.,Инстинктивная и мгновенная способность улавливать движения и даже угадывать их. Так слепой, идущий сквозь шумную толпу, ощупывает палкой путь и почти знает наперед очертания предметов, прежде чем коснется их.
...Шепот и тихие шаги возле двери камеры, едва различимый осторожный поворот ключа, чуть слышный звук отворяемой двери в соседнюю камеру. Скрип пружин на койке, короткая пауза. Снова осторожные шаги, теперь уже мимо Азиза. После этого — глубокая, всеобъемлющая тишина ночи. Будто воры прокрались, что-то взяли и неслышно исчезли.
Он лежал на спине, может час, может больше, в состоянии тревожного бодрствования. Иногда подходил к двери и пальцем приподнимал железное веко, пытаясь увидеть или услышать хоть что-нибудь. Время тянулось бесконечно.
Перед тем как опять лечь на постель, он решил постоять еще несколько минут возле двери. И тут он явственно услышал звуки крадущихся шагов, которые, миновав его дверь, остановились у соседней камеры. Тихая возня, звук закрывшейся двери и осторожного поворота ключа. И спустя некоторое время отчетливые, громкие шаги, словно теперь кому-то было безразлично, услышат его или нет.
Из соседней камеры слабо донеслись странные для такого позднего времени звуки: бульканье жидкости, льющейся в сосуд, стук передвигаемого стула. После короткой паузы кто-то бухнулся в постель, заскрипели пружины.
Азиз лежал, глядя в темноту, пытаясь мысленно проникнуть сквозь густой мрак и понять, что происходит рядом — за стеной. Его бросало из одной крайности в другую: то он холодным рассудком пытался оценить возникшую ситуацию, то давал волю эмоциям.
Что же все-таки случилось? Кто делал свое черное дело под покровом ночи? Чьи эти крадущиеся шаги? Что происходит в соседней камере? Важные события или незначительный эпизод? Удар Б спину или сопротивление? Честная борьба или коварный заговор? Капитуляция или победа?
Махмуд, владелец прокатной мастерской, на твою долю выпало немало страданий, но ни разу — подобных тем, что ждут тебя здесь. Здесь жизнь — медленное разрушение час за часом, минута за минутой.
Жизнь здесь означает полное лишение того, что питает тело и душу: замысла и действия, красоты и ее воплощения в искусстве, любви женщины.
Здесь — бесконечный вакуум. Нечего делать, нечего сказать и услышать. Одиночество в четырех стенах, уродливая обстановка, насекомые, жаждущие человеческой крови. Безжалостный институт подавления человека, крокодилья пасть, готовая сожрать, огромные руки, толкающие в пропасть.
Но здесь же, как ни парадоксально, раскрывается величие человека, его целеустремленность, его способность любить и хранить верность, его жажда жизни.
Рассвет он встретил, уже окончательно успокоившись: угасли мириады язычков пламени, оставив мертвый, холодный пепел, исчезла сумятица видений. Осталась чистая страница — на ней ни строки, ни слова. С тишиной пришел покой, а за ним сон. Сон был подготовкой к новому дню и новой борьбе.
Он проснулся от торопливого шепота:
— Доктор Азиз, доктор Азиз...
Сон в одно мгновение улетучился. Он спрыгнул с постели и босиком подбежал к двери. Сквозь приоткрытый глазок увидел часть черных, аккуратно подстриженных усов, верхнюю губу, крепкие белые зубы. Приложив ухо к глазку, услышал:
— Махмуд, что велосипеды чинил, во всем признался.
— Кто вы? -Я Али.
— Вы почему в тюрьме?
— Срок отбываю за воровство. Мне надо уходить. Что-нибудь нужно?
— Да, да. Еще раз подойдите.
Рот исчез. Металлическое круглое веко скользнуло на место. Азиз не без труда сдвинул указательным пальцем железную пластинку. Напротив двери стоял молодой парень среднего роста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он день-деньской торчал среди своих велосипедов. Открыв мастерскую ранним утром, он вытаскивал их на улицу и протирал керосином, полировал ветошью, впрыскивал машинное масло, красил крылья эмалевой краской и закреплял звонки и небольшие флажки на руле.
Недаром его велосипеды славились на всю округу. Весело позванивая, они, как пестрые стрелы, носились по узким дорожкам. Прокатная мастерская давала небольшой доход, которого Махмуду вполне хватало для его скромных нужд. Он возвращался домой с выручкой в конце дня и проводил вечера с матерью, слушая радио. Махмуд не был завсегдатаем кофеен, не пил спиртного и ночами нигде не засиживался. Единственной его слабостью была любовь к крепкому табаку. Курил он много, и мать напрасно пыталась отучить его от вредной привычки.
Очень немногие знали, почему Махмуд в некоторые дни закрывал мастерскую раньше обычного, садился на свой лучший велосипед и поздно вечером куда-то уезжал. Даже мать не догадывалась об этих странных поездках. Она считала, что он нигде, кроме своей мастерской, не бывает, И когда он задерживался, она думала, что он либо занимается починкой, либо дожидается клиента, который взял напрокат велосипед. Никто из соседей и из многочисленных приятелей, которые часто заглядывали в его мастерскую, никто из владельцев близрасположенных лавок не замечали ничего подозрительного. Даже хаджи Хана-фи — хозяин соседней чайханы, лавочник дядюшка Рамадан и торговец одеждой Абдель Азиз Гаду ни о чем не догадывались. Каково же было их изумление, когда рано утром четверо рослых мужчин в темных плащах ворвались в мастерскую Махмуда и принялись обыскивать каждый закуток, с мрачной сосредоточенностью вышвыривая на мостовую через широко распахнутую дверь все, что им подворачивалось под руку. Постепенно собралась толпа зевак-прохожих. Они наблюдали за необычной сценой с удивлением, страхом и сочувствием к владельцу мастерской, который беспомощно стоял, с болью глядя, как выбрасывают его прекрасные разноцветные велосипеды на камни мостовой, и вздрагивал от каждого лязгающего удара.
Наконец они нашли то, что искали, — большой пакет отпечатанных листов. Они увели Махмуда, оставив одного из агентов стоять у входа в магазин.
Чем безлюднее становились улицы и переулки, по которым вели Махмуда, тем тревожнее становилось у него на душе. Когда они проходили мимо трамвайной линии» один из вагонов затормозил, и раздался такой скрежет, что человек, несший пакет с бумагами, от неожиданности выпустил его из рук. Ветер подхватывал отпечатанные листки. Они летели белыми голубями и приземлялись на тротуар, на скамейки, у входов в магазины, падали на головы посетителей кафе, пивших утреннюю чашку кофе, на столики, стоявшие под солнцем. Руки ловили их, хватали в воздухе, поднимали с земли, глаза впивались в верхнюю часть листка, где крупным шрифтом было напечатано: "Новый заговор против нашего народа".
Так Махмуд — владелец прокатной мастерской оказался в соседней с Азизом камере.
Когда Азиз увидел Александрию, она показалась ему прекрасной с ее чистыми широкими улицами, белыми, будто ледяными, когда светила луна, дюнами и стройными пальмами вдоль набережной, словно провожавшими взглядом уходившие в море корабли и парусные лодки.
Он приехал вместе с Эмадом и поселился с ним в комнатушке на крыше многоэтажного дома в торговом районе Ибра-гимийя. Он был тогда молодым, полным энергии врачом, получившим свой диплом два года назад. Он много ездил по городу, исколесил все его районы, встречался со студентами, организовывавшими демонстрации в университете, с бастующими рабочими в районе Кермуза. А когда товарищей бросали в тюрьмы, чем мог помогал их семьям.
Уже тогда Азиз понимал, что ему тоже суждено закончить свой путь там, где исчезали многие его товарищи. Однако он старался не думать об этом, отдавая всю свою энергию и время текущим делам. Ведь это были времена, когда и дня не обходилось без знаменательных событий.
В тот теплый июньский вечер, когда он возвращался домой в свою комнатку, он не ожидал ничего необычного. Под мышкой он нес книгу, которую купил днем, — "Очерки современной истории", и предвкушал удовольствие, которое она ему доставит, У него было приподнятое настроение еще и оттого, что он многое успел сделать за день. В деталях была продумана организация демонстрации. Волна недовольства политикой короля прокатилась уже по всей стране, и наступило время действовать.
Он вышел на крышу, полюбовался на мерцающие звезды и вдохнул полной грудью прохладный воздух. Легкий ветерок дул со стороны прибрежных дюн.
Внезапно грубые цепкие лапы схватили его, и не успел он осознать, что случилось, ошеломленный внезапностью атаки, как оказался со связанными руками за спиной. А потом он стоял перед человеком с глазами навыкате, как у лягушки. Человек сидел за массивным красно-коричневым столом. В глаза Азизу бил яркий свет, направленный прямо ему в лицо. Постепенно он освоился, пришел в себя. Ему лишь задали несколько вопросов, а затем вывели из комнаты и повели по длинному коридору, напоминавшему туннель. Гулко отдавались их шаги по каменному полу. Руки вскидывались вверх в военном салюте, смолкали голоса, когда они проходили мимо групп людей или часовых с непроницаемыми лицами, охранявших запертые двери.
Его завели в маленькую деревянную пристройку и приказали снять ремень, выложить все деньги и бумаги. После этого повели вниз по спиральной лестнице в недра мрачного здания, словно в пещеру. Одна за другой открывались и захлопывались двери, пока они не оказались в еще одной большой комнате. Грязные стены поблескивали от сочившейся влаги, напоминавшей пот узника. Пол был выложен неровными каменными плитами. Возле дальней стены — циновка из пальмовых листьев, настолько изношенная и изодранная, что уже не годилась как подстилка для сна.
Азиз присел на нее и огляделся. Тусклая лампочка под потолком не разгоняла сумрака, притаившегося по углам. Он поднялся и прошелся по камере, держась на расстоянии от стен, от их холодной сырости, Постепенно чувства успокоились. Здесь царила мертвая тишина и время тянулось медленно. Ему казалось, что он погребен глубоко под землей, далеко от жизни и людей.
В голову лезла неприятная, назойливая мысль: а что, если они забудут о его существовании, навсегда оставят его замурованным в этом большом склепе? Дрожь пробежала по телу, охватило острое чувство одиночества и беспомощности. Нет, подобные мысли надо гнать прочь. Такого не может случиться. Он принялся напевать знакомую мелодию Верхнего Египта, медленно вышагивая по камере, потом пошел быстрее, повинуясь ритму мелодии. Еще быстрее, как в танце. Он громко запел слова песни, хотя в помещении не хватало воздуха. Наплевать на этот смрад, на эту могильную тишину. Наплевать на тоскливый свет лампочки, на мрак по углам. Все это отступало, по мере того как рассеивался страх. Окружающую мерзость вытеснили песня и импровизированный танец. Хотелось бросить всему вызов, и с этим желанием пришло чувство оптимизма и даже озорной радости — примитивной, молодой, бьющей из глубокого источника, который не может иссякнуть.
Азиз все ходил и ходил кругами в своем безумном танце в подземном склепе в ту странную ночь, которую уж никогда не забудет. Танцевал, пока не почувствовал, что задыхается. Сердце бешено колотилось в груди, мышцы устали до изнеможения. Он бросился на драную циновку и вытянул ноги. Постепенно дыхание пришло в норму, сердце успокоилось, мышцы расслабились. Он почувствовал, как отяжелели веки, потянуло ко сну. Сон или обморок? Трудно сказать. Просто провалился в небытие. Тело неподвижно распласталось на клочке циновки, только слабо вздымалась грудь и чуть заметно трепетали веки. Он не мог определить, сколько времени провел в таком состоянии. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом с ним на корточках сидел человек. Два маленьких глаза осматривали его. В тусклом свете эти глаза имели цвет пыли, лицо бледное, увядшее, с тонкими губами. На белой униформе тускло поблескивали металлические пуговицы. На голове старая феска с почерневшими лоснящимися краями.
Азиз приподнялся и сел на циновке. Человек выпрямился во весь рост и сказал:
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
— У вас есть при себе деньги? -Нет,
— А где же ваши деньги?
— У меня их забрали.
— Что же вы?.. Хотя бы часть надо было припрятать.
— А зачем?
— Могли бы покупать чего-нибудь из еды. Или сигареты, например.
— Да? Я как-то не подумал об этом,
— Что же теперь будете делать?
— Хм„. ничего. Я к тому же и не курю. А насчет еды... Разве меня здесь кормить не будут?
— В первый день рацион не положен.
— Что ж делать, подожду до следующего дня.
Человек некоторое время молчал, размышляя, потом хитровато улыбнулся:
— Моя жена дала мне с собой жареного голубя с рисом. Мы его пополам поделим.
— Не нужно. Это же ваш ужин.
— Сейчас принесу, подождите.
Он вышел старческой походкой крайне уставшего человека, заперев за собой дверь. Спустя немного времени снова появился и опять запер дверь на ключ. В руках он нес кусок старой газеты с лепешкой хлеба, на которой лежала половинка жареного голубя, горстка вареного риса и маринованные пикули. Он встал на колени, постелил на циновку газету, разложил угощение и с трудом поднялся. Азиз услышал, как хрустнули его суставы. Машинально подумал иронический артрит.
— Ешьте, господин.
— Благодарю вас. Но давайте вместе поедим.
— Моя еда там, снаружи. Это я вам все...
— Ну что же вы, так и будете стоять? Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, ничего. Я ухожу... Немного поколебавшись, он спросил :
— А вы кем будете по профессии?
— Я врач.
— А!.. Так за что же вас посадили?
— Политика.
— Политика? Надо же, что нынче творится. Почти каждый день таких, как вы, привозят... Ни дна им, ни покрышки... А вот позвольте узнать, что вы этой самой политикой хотите добиться?
— Освободиться от английской оккупации.
— Да, да... этого мы все хотим.
— И от короля избавиться тоже.
— Короля? Ну-у... это уж вы больно высоко замахнулись. Короля. Так просто — раз! — и нету? Хм...
— Землю раздать крестьянам надо.
— Гм... Вон какие дела. Крестьянам, говорите, раздать? Знаешь, сынок, послушай меня, старого человека. Не зря у нас говорят: глаз выше брови не подымешь. — Он сделал многозначительную паузу. — Подумайте о ваших родителях. Небось отца, мать оставили? О будущем подумали бы. Ничего, кроме бед для себя, не дождетесь... А теперь я, пожалуй, пойду. Но послушайтесь моего совета: не надо много болтать. Опасные вещи вы говорите. Об этом нельзя вслух говорить. Ну ладно, пошел я. До свидания.
Он вышел и запер за собой дверь. Несколько мгновений Азиз сидел неподвижно. Перед ним возникло лицо матери. Глаза ее смотрели с упреком. Он вздохнул и усилием воли прогнал видение. Только теперь почувствовал, как он голоден. Он принялся есть сосредоточенно, медленно, стараясь растянуть удовольствие, не оставил ничего, даже косточек. Потом снова улегся на циновке, чувствуя спиной холод каменного пола. Глаза его неподвижно смотрели в потолок. Балки, пересекавшие его, напоминали ему старую деревенскую гостиницу.
Что-то кольнуло под мышкой. Он сунул руку за пазуху, почесал и нащупал что-то между указательным и большим пальцем. Вытащив руку, осторожно, чтобы не упустить, разжал пальцы и увидел раздувшееся от крови мерзкое насекомое. Он осторожно положил вошь на ноготь большого пальца и надавил на нее. Легкий щелчок, брызнувшая капелька крови, и, отбрасывая насекомое прочь, он подумал о том, что много нового придется еще постигать.
Два дня спустя его перевели из подземной камеры полицейского участка в тюрьму, где его водворили в камеру, находившуюся по соседству с той, в которую был заключен Махмуд.
Дни шли за днями с бесконечной медлительностью. Так они тянутся для тех, кто вынужден жить замурованным в четырех стенах. И звуки сюда доносились изо дня в день одни и те же: стук кованых башмаков по каменному полу, скрежет ключа в замочной скважине, приглушенный окрик охранника, отдаленный автомобильный гудок откуда-то снаружи, где находилась желанная свобода. И конечно же, три раза в день хлопанье двери камеры, когда приносили миску чечевицы, черную лепешку и кувшин воды.
Но в некоторые особенно мрачные, глухие ночи, когда гасили свет и воцарялась могильная тишина, когда люди спали или просто лежали, предаваясь безмолвному отчаянию, Азиз просыпался от звуков. И мгновенно на смену глубокому сну приходило напряженное бодрствование. Уши, как чувствительные антенны, вслушивались в тишину. Появлялось какое-то дополнительное чувство, которое, наверно, рождается у тех, кто вынужден жить во мраке за толстыми стенами, кто, подобно иным насекомым, выработал обостренную способность видеть, обонять, воспринимать даже оттенки температур и, главное, чувствовать приближение опасности.,Инстинктивная и мгновенная способность улавливать движения и даже угадывать их. Так слепой, идущий сквозь шумную толпу, ощупывает палкой путь и почти знает наперед очертания предметов, прежде чем коснется их.
...Шепот и тихие шаги возле двери камеры, едва различимый осторожный поворот ключа, чуть слышный звук отворяемой двери в соседнюю камеру. Скрип пружин на койке, короткая пауза. Снова осторожные шаги, теперь уже мимо Азиза. После этого — глубокая, всеобъемлющая тишина ночи. Будто воры прокрались, что-то взяли и неслышно исчезли.
Он лежал на спине, может час, может больше, в состоянии тревожного бодрствования. Иногда подходил к двери и пальцем приподнимал железное веко, пытаясь увидеть или услышать хоть что-нибудь. Время тянулось бесконечно.
Перед тем как опять лечь на постель, он решил постоять еще несколько минут возле двери. И тут он явственно услышал звуки крадущихся шагов, которые, миновав его дверь, остановились у соседней камеры. Тихая возня, звук закрывшейся двери и осторожного поворота ключа. И спустя некоторое время отчетливые, громкие шаги, словно теперь кому-то было безразлично, услышат его или нет.
Из соседней камеры слабо донеслись странные для такого позднего времени звуки: бульканье жидкости, льющейся в сосуд, стук передвигаемого стула. После короткой паузы кто-то бухнулся в постель, заскрипели пружины.
Азиз лежал, глядя в темноту, пытаясь мысленно проникнуть сквозь густой мрак и понять, что происходит рядом — за стеной. Его бросало из одной крайности в другую: то он холодным рассудком пытался оценить возникшую ситуацию, то давал волю эмоциям.
Что же все-таки случилось? Кто делал свое черное дело под покровом ночи? Чьи эти крадущиеся шаги? Что происходит в соседней камере? Важные события или незначительный эпизод? Удар Б спину или сопротивление? Честная борьба или коварный заговор? Капитуляция или победа?
Махмуд, владелец прокатной мастерской, на твою долю выпало немало страданий, но ни разу — подобных тем, что ждут тебя здесь. Здесь жизнь — медленное разрушение час за часом, минута за минутой.
Жизнь здесь означает полное лишение того, что питает тело и душу: замысла и действия, красоты и ее воплощения в искусстве, любви женщины.
Здесь — бесконечный вакуум. Нечего делать, нечего сказать и услышать. Одиночество в четырех стенах, уродливая обстановка, насекомые, жаждущие человеческой крови. Безжалостный институт подавления человека, крокодилья пасть, готовая сожрать, огромные руки, толкающие в пропасть.
Но здесь же, как ни парадоксально, раскрывается величие человека, его целеустремленность, его способность любить и хранить верность, его жажда жизни.
Рассвет он встретил, уже окончательно успокоившись: угасли мириады язычков пламени, оставив мертвый, холодный пепел, исчезла сумятица видений. Осталась чистая страница — на ней ни строки, ни слова. С тишиной пришел покой, а за ним сон. Сон был подготовкой к новому дню и новой борьбе.
Он проснулся от торопливого шепота:
— Доктор Азиз, доктор Азиз...
Сон в одно мгновение улетучился. Он спрыгнул с постели и босиком подбежал к двери. Сквозь приоткрытый глазок увидел часть черных, аккуратно подстриженных усов, верхнюю губу, крепкие белые зубы. Приложив ухо к глазку, услышал:
— Махмуд, что велосипеды чинил, во всем признался.
— Кто вы? -Я Али.
— Вы почему в тюрьме?
— Срок отбываю за воровство. Мне надо уходить. Что-нибудь нужно?
— Да, да. Еще раз подойдите.
Рот исчез. Металлическое круглое веко скользнуло на место. Азиз не без труда сдвинул указательным пальцем железную пластинку. Напротив двери стоял молодой парень среднего роста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43