Меня тоже несколько раз уговаривали, но я категорически отказалась примкнуть к ним. У нас на факультете они пользуются влиянием, но их отношение к женщине ужасно. Для них женщина не человек. Они хотят запереть всех женщин на замок.
После некоторой паузы она спросила:
— Так, значит, это тебя и терзает? Помедлив мгновение, он ответил:
— Иногда мне кажется, что совершенно другие вещи не дают мне покоя, а эти я придумываю, чтобы уйти от вопросов.
— О чем же ты думаешь?
— Об Али. Она не поняла.
— Это один из моих пациентов. Он поставил меня перед проблемой, которую я не смог разрешить.
— Что за проблема?
— Польза от науки и знаний.
— Ты говоришь загадками.
— Это не загадки. Можешь ли ты ответить на такой вопрос: какая польза от медицины, если она не способна избавить людей от болезней?
— Медицина часто бывает бессильна.
— Согласен. Действительно, уровень наших знаний иногда оставляет желать лучшего. Это само по себе печально, но неизбежно. Однако я имею в виду другое.
Он достал из шкатулки еще одну сигарету, закурил.
— Почему люди вообще болеют?
Она пожала плечами, не догадываясь, к чему он клонит.
— Из-за инфекций, я так полагаю. Из-за какого-то микроба, возможно?
— Так. Но это — чисто медицинская причина. А я имею в виду другие факторы.
— Какие, например?
— Бедность, эти берлоги, которые мы называем жилищами, голод, работа по щиколотку в грязи и масса тому подобных вещей.
— Ну и что?
— А кроме того, они лишены полноценного медицинского обслуживания. Не успевают поправиться, как возвращаются снова в те же кошмарные условия и вновь заболевают. Очень часто они вообще никогда не излечиваются из-за того, что у них нет денег на нормальное питание и на лекарства...
— Что ж, все это правда. Но не ты ведь в этом виноват.
— Не я, согласен. Но какой же толк в моих медицинских познаниях, если я не имею возможности применить их для лечения людей?
— Но ты же лечишь некоторых из них. Хоть кого-то — и то неплохо.
— Я лечу таких, у кого есть средства. То есть богатых людей. Некоторое время она обдумывала его слова, потом посмотрела ему прямо в глаза и тихо спросила:
— И ты это понимал с самого начала?
— Нет, не с самого начала. Это пришло потом. А сейчас эта проблема мучит меня постоянно.
— Что же делать?
— Прежде всего надо покончить с нищетой.
— Ради этого ты и занимаешься политикой?
— Да. Но сейчас передо мной стоит вопрос: что важнее — моя медицинская карьера или политика.
— Трудный вопрос.
— Не такой уж и трудный. Хотя, конечно, решение потребует мужества.
— Почему?
— А потому что от ответа на этот вопрос будет многое зависеть в будущем.
— Ну и что же ты собираешься делать, Азиз? — спросила Надия с чуть заметным раздражением.
— В том-то и проблема, Надия, что ни к чему определенному я еще не пришел.
После этого они долго молчали. Она глянула на часы.
— Мне пора домой. Счастливый ты — у тебя все экзамены позади, а мне еще один сдавать.
Он поднялся.
— Я провожу тебя до дома. Ты не прочь пройтись пешком?
— Хотелось бы, но мы незаметно заговорились и потеряли уйму времени.
— Я тебя не так уж часто вижу последнее время, Надия.
— Да? А по-моему, ты выглядишь очень уж занятым.
— И все же хотелось бы видеть тебя почаще.
— Почему?
— Потому что с тобой я чувствую себя счастливым.
Она слегка покраснела, ничего не ответила. Они спустились по лестнице и вышли из дома прямо на солнцепек. Он держал ее за руку, пока они шли рядом. Раздумывал — сказать ей или нет то, что скрывал. Решился.
— Надия. -Что?
— Я вступил в партию.
— Я знаю.
— Откуда ты знаешь?
— Эмад сказал.
— Ты знакома с Эмадом? -Да.
— С каких это пор?
— Да уж больше года.
— Друг семьи? — Азиз не мог скрыть недоумения.
— Нет. Мы — члены одной и той же партии.
Он остановился и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. Новость поразила его. Ударив себя по лбу, он стал смеяться. Оба весело хохотали, и голоса их звенели в воздухе, как два ручья. Он обнял ее за плечи, и они вместе пошли дальше.
Он пошевелился во сне, приоткрыл и снова закрыл глаза. Сон был прекрасен, и не хотелось просыпаться. В ушах еще слышался ее звонкий смех. Она протянула ему желтую кожаную сумку, набитую туго — вот-вот лопнет. Он даже удивился тому, как эта худенькая девушка сумела дотащить такую тяжесть.
— Когда ты вернешься из Махалли аль-Кубры? — спросила она.
— На той неделе.
— Азиз... - Глаза ее смотрели на него с нежностью. - Я буду скучать по тебе.
— Я еще больше буду скучать без тебя.
Ее лицо озарила радостная улыбка, и он с трудом подавил желание обнять ее. Наклонился завязать шнурок на ботинке, потом выпрямился и сказал:
— Мне пора идти.
На ее лицо набежала тень. Она протянула ему руку:
— До встречи.
Он на мгновение задержал ее руку в своей ладони, потом повернулся и быстро пошел прочь. На повороте дороги оглянулся, помахал ей рукой и скрылся за высокой стеной.
Три месяца минуло с тех пор, как он покинул Каир и обосновался в Танте, в комнате, окна которой выходили на зеленые поля. Вспоминая события нескольких месяцев, он сознавал, что все происшедшее было естественным, почти неизбежным. События развивались в определенном направлении, как глубокая мощная река, несущая воды к своему устью, — никаких преград на ее пути. Внутренняя борьба достигла в нем кульминации, точки, откуда возврата уже не было. Впереди были только четкие, твердые решения.
Заполненные больными палаты, длинные коридоры с нескончаемым потоком пациентов, очереди, часами ждущие приема, — все это говорило о вопиющей нищете и отчаянии, все это ставило под сомнение целесообразность его пребывания здесь, полезность его деятельности. Когда он шел между двумя рядами коек, его провожали взгляды, в которых ему мерещился укор. Шло время, и в нем усиливалось ощущение беспомощности, он чувствовал себя карликом, пытающимся своротить горы.
Ночами, закончив работу, он ездил с одной окраины города на другую с черновиком новой листовки или отчетом об очередной волне забастовок, охватившей индустриальные районы. Или вез сумку, набитую журналами, которые надо было оставить в чьем-то доме для дальнейшего распространения.
Выполняя тайные поручения, он стал все чаще бывать там, где жила беднота, где люди ютились в хижинах, похожих на пещеры, где смрад гнилой сырости не выветривался и люди дышали им всю жизнь, где дети спали в ряд на земляном полу и где керосинки дочерна закоптили стены.
Там он садился на соломенную подстилку на земле или на деревянную лавку с рваными подушками, пил горячий чай при неверном свете керосиновой лампы и слушал. Люди делились своими мыслями, говоря на ином языке — не на том, к которому он привык. На их языке вещи назывались своими именами, а речь шла об ином мире, нежели тот, в котором он жил. Здесь значения слов были просты и недвусмысленны, грубы, как сама жизнь, которую они вели, порой даже жестоки. Этот язык был пропитан горечью, но неизменно нес в себе и частицу тепла. В одну из тех жарких августовских ночей, когда дыхание города словно нависает тяжелым влажным облаком над его кварталами, ноги привели его к маленькому дому, сложенному из саманного кирпича, в конце узкого переулочка в районе Шубра аль-Хайма. Он постучал костяшками пальцев в некрашеную дощатую дверь и прислонился к косяку, переводя дыхание. Дверь резко распахнулась, и он чуть не упал внутрь, наткнувшись на невысокого коренастого мужчину, который подхватил его руками. Голос хозяина был басовитым, в нем послышалась тревога:
— Кто вы такой?
— Азиз.
— О! Милости прошу. Я ждал вас. Заходите.
Азиз вошел в комнату, сел на софу, прислонившись спиной к стене. Комната была почти пустая, на стенах никаких украшений, кроме фотографии феллаха: суровый взгляд, длинные руки, шапочка-такия на голове и галабея, распахнутая на груди. На полу — соломенная циновка, растрепавшаяся по краям. Перед софой — маленький столик, накрытый красной салфеткой.
Мужчина сел рядом с ним.
— Добро пожаловать, товарищ Азиз. Очень рад вас видеть, вы осветили мой дом своим присутствием.
— Пусть аллах всегда освещает ваше жилище.
— Устали, я вижу. Чаю?
— Да, не откажусь.
— Бутерброд с брынзой?
— Любимая еда. Прямо мои мысли читаете.
Хозяин засмеялся, довольный, и вышел ненадолго. Вернулся, неся в руках поднос с угощением.
Азиз внимательно посмотрел на него. Высокий смуглый лоб, пухлые щеки, широкий рот с крепкими белыми зубами, длинные черные усы. Лицо показалось ему знакомым.
— Мы раньше с вами не встречались?
— Не припомню.
— А я вас припоминаю. Где-то мы уже встречались.
— Не исключено. Может, на улице? — осторожно предположил хозяин.
— Да нет.
Хозяин пригласил его к столу, словно желая замять эти вопросы.
— Скорее всего вы меня с кем-то путаете, — сказал он. — Все мы, знаете ли, на одно лицо.
— Как это на одно лицо?
— А так. Работяги все на одно лицо. Азиз улыбнулся.
— Ну как же так?
— Очень просто. Как винтики в машине.
— Ну уж нет. Все люди разные.
— Винтики не бывают разными, доктор Азиз. Они просто винтики.
— Впервые слышу, чтобы рабочий так рассуждал. — В сумраке Азиз увидел, как обнажились в улыбке белые зубы хозяина.
— Я принадлежу к другому миру.
Азиз испытал легкое раздражение. Почему этот человек так с ним разговаривает?
— Но я, извините, появился в этом вашем мире. Пришел к вам в дом.
Мужчина повернулся к нему. В глазах — легкая ирония.
— Да, верно. Вы вошли в мой дом, но не в мой мир. Вы пока что стоите на его пороге.
— Зачем ставить такие барьеры между нами?
— Я их не ставлю, они существуют сами по себе.
Азиз замолчал, уставившись на красную салфетку, словно загипнотизированный ее цветом.
— Доктор Азиз, вы не сердитесь. Вы мой товарищ, вы разыскали меня, пришли в гости. Но у станка-то вы не стояли никогда, так?
— Станок — это машина... А что делает машина?
— Разрушает человеческую душу.
— Не может она разрушать душу. Ведь человек управляет машиной, а не наоборот.
— Как раз наоборот. Машина владеет мной, а не я ею. Она контролирует мои движения, пожирает мои силы.
— Когда-нибудь вы будете владеть машинами.
— Когда?
— Не знаю. Это вы сами решите — когда.
— Я этого не могу решить.
— Почему?
— Потому что вы держите при себе ваши знания.
— Я лично ничего не держу. Вот... пришел к вам.
— И все же вы скрываете от меня то, что я хочу знать.
— Да пожалуйста, спросите — я поделюсь.
— Не сможете поделиться.
— Почему это?
— Потому что голова у вас занята другими вещами. Например, всякими там пейзажами — луна, река, новыми костюмами, хорошей обстановкой для вашей квартиры.
— А что тут плохого?
— Ничего. Просто следует сделать выбор.
— Выбор?
— Да, выбор. Между тем, что вы имеете, и тем, что, на ваш взгляд, должно быть и у других.
— А почему именно я?
— А потому, что вы пришли сюда искать смысл жизни.
— Хм... возможно...
Они оба замолчали. Азиз смотрел на него, словно ожидая чего-то. После некоторого колебания хозяин сказал:
— Семя, которое падает в тени дерева, не прорастает.
— Так... Переходим к растениеводству?
Мужчина посмотрел на него, воздержавшись от комментария, и продолжил, словно не слышал его замечания:
— Те, кто живут только для себя, погибают.
— Но для человека нет ничего более ценного, чем он сам. В этом его сущность.
— Вы, однако, не центр вселенной.
— Вы — тоже.
— Или скажем иначе: вы — центр, и я тоже — центр. В этом мы равны.
— Да. Но каждый тянет в свою сторону.
— А почему бы не двинуться в одном направлении?
— А как насчет тех, кто движется быстрее и видит дальше других?
— Такие должны протянуть руку остальным.
— Думаете, такое возможно?
— А вы сами как полагаете, доктор Азиз? Азиз потер лоб кончиком пальца.
— Попробовать стоит.
Мужчина встал и вышел. Он вскоре вернулся с двумя чашками чая на подносе.
— Что-то вы ничего не ели, товарищ. Не нравится еда?
— Сейчас поем, товарищ Хильми.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я вас видел раньше. -Где?
— В Национальном комитете. Верно?
Хозяин весело рассмеялся. Азиз надломил лепешку, начал есть.
Та жаркая августовская ночь. Была ли она началом пути? Он не был в этом уверен. Любой момент мог быть началом или преддверием следующего шага на долгом пути, который привел его сюда, в эту темную камеру, где он лежал на спине, размышляя. Перебирая в памяти знаменательные вехи на этом пути, Азиз отчетливо припомнил лицо человека, с которым встретился в ту ночь. Высокий лоб, широкий рот, крепкие белые зубы, коренастая широкоплечая фигура. Взгляд — проникающий, живой, то зажигавшийся гневом, то вдруг светившийся необыкновенной добротой.
Вновь замелькали в памяти картины прошлого, ожили забытые ощущения. Тряска грузовика. Машина мчится по асфальту, сворачивает на проселочную дорогу, едет по аллее, обсаженной по обеим сторонам высокими деревьями. Солнечные блики мелькают на лице водителя: он из последних сил борется с дремотой. Иногда прикрывает веки, но тут же вздрагивает, устремляет взгляд на дорогу. Сказываются бессонные ночи.
Рядом с Азизом на сиденье — туго набитая сумка. Время от времени он проводит по ней ладонью, словно желая удостовериться, что она не исчезла. Смотрит на проплывающие мимо рисовые поля. Северный ветер волнами пробегает по зеленым посадкам, сквозь эти волны медленно движутся люди. Темные лица опущены к воде, белые галабеи задраны и завязаны узлом на пояснице, ноги — словно обгорелые жерди. Женщины в цветастых платьях и соломенных шляпах. Загорелые руки копошатся в грязи, фигуры изгибаются, поворачиваются, выпрямляются во весь рост — неожиданно обнаруживается их поистине королевская осанка. Красота и убожество сосуществуют в этом зеленом мире, простирающемся во все стороны, насколько видит глаз. Этот мир стал родным и близким ему за последние три месяца. Здесь он свободно перебирался с места на место по асфальтовому шоссе, шагал пешком по пыльным проселкам, по извилистым тропкам от одной двери к другой.
Азиз смотрит на часы. Еще пятнадцать минут, и они доберутся до Махалли. Там он останется до конца дня. А обратно будет ехать в кузове, стиснутый со всех сторон телами, пропахшими потом и землей. Кроны деревьев помчатся над головой, словно призраки в лунном свете, блеснет серебристая лента реки, зажатой между темными берегами. Наполняясь ощущением счастья, Азиз поднимет руки навстречу потоку свежего воздуха, который взбодрит его после долгого знойного дня. Вместе с остальными он станет прятаться, пригибаясь в кузове грузовика, каждый раз, когда машина будет притормаживать возле деревянной будки полицейского. Шофер сунет монетку в руку полицейского, тот поднимет шлагбаум.
В Танту он вернется примерно в полночь и до рассвета будет печатать на портативной машинке, которую привез с собой из Каира. На следующий день — поездка на поезде в Шибшир, где его будет ждать брат Хильми. Эта деревушка находится всего в пяти километрах от Танты. Как-то Хильми рассказал ему, что феллахи деревни первыми организовали кооператив, в котором все было общим, хотя каждый из них сохранял право на свою собственность... Впрочем, сейчас не время думать об этом. Другие воспоминания роятся в памяти, другие мысли: он предвкушает предстоящую встречу. Соскочив с подножки вагона, он увидит спешащую к нему маленькую фигурку в белой галабее, выстиранной с синькой, которую деревенские добавляют к мыльной пене. Темное с желтизной лицо, зеленоватые улыбчивые глаза, маленький любопытный нос и рот, вопреки здравому смыслу смеющийся над всеми превратностями жизни. Мальчик по-взрослому пожмет ему руку и спросит:
— Листовки привез?
Азиз передаст ему пакет, завернутый в старые газеты, проводит взглядом убегающую фигурку. Проворно, как заяц, мальчуган пробежит через мостик, помчится по узкой тропе, ведущей к деревне. Вскоре возвратится запыхавшийся и с гордостью отчитается:
— Я все спрятал.
Они медленно шли среди грядок салата-латука и редиски. Бурая вода текла по узкому оросительному каналу, в ней отражалось заходящее солнце. Перекликались в небе птицы — их диалог никогда не менялся. Азиз каждый раз находил в нем что-то новое, будто слышал впервые.
— Как жизнь, Мустафа?
— Слава аллаху.
— Братец твой дома?
— В поле еще.
— А ты почему не с ним?
— Тебя вот встречаю.
— Я так рад, когда ты меня встречаешь, Мустафа. Маленькое лицо Мустафы озаряется улыбкой.
— Брат мне сказал: иди и подожди доктора. Ну, я и побежал прямо с поля.
— И в школу не пошел? -Нет.
— Почему?
Ответил не без гордости:
— Потому что я должен работать, чтобы помочь матери и сестрам.
— Ты же мне говорил, что хочешь выучиться читать.
— А меня брат учит, когда приходит с поля.
— И что же ты читаешь, Мустафа?
— Коран читаю.
— Почитаешь мне сегодня вечером.
— Ага! После ужина.
— А еще что-нибудь читаешь?
— Иногда -г- газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43