— А ты-то что предлагаешь? — вмешался Эмад.
— Ничего. Я просто сказал то, что чувствую. А сейчас вот думаю о другом.
— О чем же?
— Я думаю, что они нас в покое не оставят. Вы узнали того типа, что стоял возле Сидки-паши?
— Да. Министр внутренних дел.
Халиль непроизвольно понизил голос, чуточку побледнел:
— Значит... нам не следует ночевать дома. Снова вмешался Эмад:
— Верно, братцы. Лучше ночевать на стороне. И еще: важно ускорить подготовку к двадцать первому. Расходиться давайте поодиночке, а завтра встретимся на спортивной площадке медицинского факультета.
Азиз подозвал официанта, расплатился. Обернулся к Хусейну:
— Если не возражаешь, Хусейн, выйдем вместе, а переночуем в квартире твоего брата, которую он недавно снял.
— Хорошо. Пошли.
В узкой сырой камере, где он находился постоянно, за исключением редких допросов или очных ставок с другими обвиняемыми, он думал о жизни. Никогда раньше он не размышлял о ней так серьезно и глубоко. Никогда раньше у него не было возможности спокойно поразмыслить над тем, что с ним произошло, обдумать все не спеша и прийти к каким-то выводам, возможно важным для его судьбы. Им овладело неизведанное дотоле ощущение, будто он заново переживает свою жизнь, но только глубже, прочувствованней. Казалось, что события, о которых он размышлял, происходили с ним вновь, но разворачивались они не в памяти о прошлом, а как бы наяву. Он начал отчетливо сознавать подстерегавшие его опасности. Им овладело ощущение, пока еще неоформленное и туманное, что смерть впервые стала реальной возможностью.
В то утро он лежал на грубом коричневом одеяле, покрывавшем койку у стены. Эта стена отделяла его от Сайеда. Вспоминая об исторической встрече представителей студенчества с Сидки-пашой, он чувствовал, как кровь приливает к голове. В глубине души он понимал, что во время этой встречи ему не хватило решительности или, точнее сказать, смелости.
Но в то же время чем больше он размышлял об обстоятельствах, в которых оказался в тот памятный день, тем легче ему становилось на душе. Все они неожиданно оказались на самом гребне могучей революционной волны. Более того, им довелось возглавить это движение. А под ногами в то время не было никакой твердой опоры, кроме энтузиазма и инстинктивного понимания того, что следует делать, чтобы организовать и направить движение.
Еще недавно он жил как бы на периферии событий, разворачивавшихся в стране. Совсем немного времени прошло с тех пор, когда он покинул свою раковину — узкий мирок, включавший в себя медицинский колледж, лекции, дом, ограниченное число друзей. Вот почему ему казалось естественным, что во время той встречи он проявил растерянность, робость и даже страх. И все же, возвращаясь к событиям тех дней, он никак не мог избавиться от мысли, что даже на той ранней стадии ему следовало проявить больше мужества и инициативы.
Он вздохнул и повернулся лицом к стене со смутным чувством вины. Это чувство захлестывало его всякий раз, как только он переносился мыслями в прошлое. Трагедия жизни состояла в том, что человек созревал в процессе познания и обретал способность к максимальной отдаче лишь по прошествии долгих лет, когда многого уже нельзя было изменить. Так шершень умирает, оплодотворив матку. Может быть, в этом таится одна из причин упорного стремления человека продлить свою жизнь. В свое время он где-то читал, что в будущем ученые смогут сокращать время, необходимое молодым людям для обретения опыта. Достигаться это будет путем складирования маний в клетках головного мозга и ускорения созревания.
Подобные вопросы его никогда раньше не волновали. Теперь же он решил: если ему суждено выбраться отсюда, он станет впредь больше размышлять на эти темы. Ведь юность — это стремление к обновлению, к бунту против существующего уклада. С возрастом же приходит косность, застой, боязнь перемен. Но мир находится в постоянном движении. Все время что-то умирает, чтобы уступить место новому. У юности стремительный шаг — едва поравнявшись с тобой, молодое поколение безжалостно обходит тебя, устремляется вперед. Способен ли я двигаться плечом к плечу с ними, продолжать эту непрерывную гонку? Грустно. Очень грустно. К тому времени, когда человек полностью созревает, обретает опыт и знание о мире, выясняется, что и конец его уже не за горами.
Он повернулся на спину и устремил взгляд в потолок. Вопросы. Куча вопросов, от которых голова идет кругом. Он сжал голову ладонями, словно опасаясь, что она вот-вот разорвется на части. От ощущения ужасной слабости он, казалось, утратил способность двигаться. Неожиданно навалившаяся дремота обволакивала его сознание, погружая его в мир искаженных образов, горячечных мыслей. Исчезло ощущение времени. Закрыв глаза, он лежал в полузабытьи.
И вдруг глаза его открылись, словно по приказу извне. Он увидел Мухаммеда, склонившегося над ним.
— Доброе утро, доктор Азиз.
— Доброе утро, Мухаммед, - пробормотал он в ответ.
— Не желаете ли совершить небольшую прогулку? Он почувствовал сердцебиение.
— Да, разумеется.
— Тогда вставайте. Прихватите с собой полотенце, мыло и белье. С сегодняшнего дня вам дозволяется дважды в день пользовать душевой. Сейчас как раз ваша очередь.
Азиз сел на край койки, сунул ноги в тапочки. Торопливо собрав все необходимое, он двинулся вслед за Мухаммедом. На дворе сияло солнце. Его лучи проникали сквозь кожу, согревая озябшее тело. Он поднял лицо к небу. Тонкие, почти прозрачные облака плыли в необъятном голубом пространстве. Он сделал глубокий вдох, легкие наполнились свежим воздухом. Мухаммед медленно шел по направлению к невысокой квадратной постройке. Над входом — навес, опирающийся на деревянные стойки. Пропустив Азиза внутрь, Мухаммед задержался в дверях.
— Вы начинайте, а я потом подойду, — сказал он.
Азиз увидел несколько белых ванн, над которыми торчали медные краны. Пол, стены, ванны и краны сверкали чистотой. Азиз окинул взглядом эти знакомые предметы, которые так долго не видел. Ноздри щекотал острый запах карболки и мыла. Открыв дверцу кабины, он увидел сверкающий хромом душ.
Радость переполнила его.
Стараясь прочувствовать каждое отпущенное ему мгновение, продлить удовольствие, он стал раздеваться медленно, не спеша; Жизнь вливалась в его мышцы, атрофировавшиеся от длительной неподвижности. Повесив одежду на гвоздь, торчавший из двери, он некоторое время постоял босиком на каменном полу, потом повернул кран. Вода холодным ливнем обрушилась на голову и плечи, потекла по телу. На мгновение у него перехватило дыхание. Он принялся яростно растирать тело намыленной жесткой мочалкой, а потом долго стоял под струями, смывавшими наслоения многих дней и ночей, проведенных в узкой камере среди смрада и полчищ насекомых, выползавших из всех щелей.
Энергично растираясь грубым полотенцем, он почувствовал, как кровь приливает к мышцам. Ему казалось, что он заново родился. Неторопливо одевшись, он собрал свои вещи, открыл дверь и вышел.
В передней какой-то человек умывался над ванной. Услышав хлопнувшую дверь, он повернулся и на мгновение оцепенел. Перед ним был Сайед. Вода тонкими струйками стекала с его лица и рук. Азиз стремглав бросился к нему, швырнул на пол вещи, которые держал в руках. Оба крепко обнялись и на миг замерли, как бы желая удостовериться, что это не иллюзия и не сон. Теплая капля упала на ухо Азиза, поползла по щеке, и он вдруг ощутил солоноватый привкус во рту.
— Ты плачешь? Ну и ну!
— Ты тоже плачешь.
Их счастливый смех еще долго звучал под крышей душевой. Это был один из тех моментов, которые не забываются никогда. Пожалуй, ни разу в жизни они не смеялись так радостно и самозабвенно. Казалось, они начисто забыли, где находятся. Забыли боль и грусть, унижения и опасности, которыми полна была их жизнь. Куда важнее для них было другое — то, что оба они живы, крепко стоят на ногах, высоко держат голову.
Сайед вытер глаза краем желтого полотенца, переброшенного через плечо.
— Я и не подозревал, — сказал он, — что ты здесь. Хотя, знаешь, была такая мысль, что рано или поздно ты почтишь нас своим присутствием.
Он усмехнулся с горечью и иронией, сощурив глаза.
— А я, Сайед, знал, что ты здесь, — сказал Азиз.
— От кого?
— От Мухаммеда.
— Какого Мухаммеда?
— От надзирателя.
Сайед на мгновение нахмурился.
— От надзирателя, говоришь?
— Да. Он хороший человек.
— Будь с ним поосторожней.
— Ну, это само собой. Да ты не волнуйся. Я уверен, что он хороший человек. С первого дня почувствовал. В любом случае я с ним ни о чем не говорю.
Немного помолчали. Азиз спросил:
— А как твоя жена с детишками?
— Недавно получил весточку. Пишет, что все у них в порядке. А на что они живут — не представляю. Уверен только, что Алия найдет решение всем проблемам.
Он на мгновение задумался, потом спросил:
— Ну а ты как?
— Я никаких новостей не получал.
— Не стоит волноваться. Надия человек самостоятельный, со всем справится.
— Это верно. Но хотя бы знать, где она... — Азиз слегка замялся. — Не время говорить на такие темы. Что ты думаешь о нашем положении? >
— Хуже не бывает. Дело даже не в юридической стороне. Похоже, они решили избавиться от нас надолго. Мы им доставили немало хлопот. Мне кажется, наши дела передадут на сей раз в особый трибунал.
— Слышал что-нибудь про Хусейна?
— Да. Устроили мне с ним встречу. Он пытался наставить меня на праведный путь. Разумеется, я отказался. Решил и дальше топать тернистой дорогой в ад.
Сайед громко засмеялся, и Азиз почувствовал, что его тревоги понемногу рассеиваются.
— А как тебя сцапали, Сайед?
— Прямо на улице, у моста Аббаса. Часов в семь вечера я шел из чайханы "Салям". Посидел там немного, покурил кальян. У меня была назначена встреча с Хильми, и я решил пройтись пешком. Испортили мне вечер, прохвосты. Настроение, помню, было отличное, ветерок такой приятный на мосту. И вдруг — бац! Прежде чем успел что-либо сообразить, вцепились в меня лапищами, приволокли сюда. А тебя как взяли?
— Нагрянули на квартиру, что я снимал в Айн Шамсе. Пришли перед рассветом.
— Ты один был?
— Нет. Надия была со мной. Ее увезли в другой машине. Видел, как она входила через главный вход, но ее повели куда-то в другое место. С тех пор ничего о ней не слышал.
— Эмад знает, что ты здесь?
Этим вопросом Сайед попытался отвлечь Азиза от семейной темы.
— Эмад? Я не знаю, где он.
— Он здесь.
Но ведь его посадили в центральную каирскую тюрь
— А потом перевели сюда.
— Почему?
— Хотят пристегнуть его к этому же делу.
— Каким образом?
— Хусейн его заложил.
— Ну и дела... — В голосе Азиза прозвучало уныние. — Похоже, мы все застрянем здесь надолго. Хоть кому-нибудь удалось удрать?
Сайед промолчал. И вдруг задал вопрос, ошарашивший Азиза:
— Как ты думаешь, на сей раз нас повесят? — Он многозначительно провел ладонью по горлу.
Азиз задумался.
— Не думаю, Сайед, — сказал он после недолгой паузы. — Не так просто это. Как странно, что ты подумал о такой возможности... Столько раз ты бывал на волосок от смерти. Ведь так?
— От пули — да. Но не от веревки.
— Какая разница?
— Не знаю. Но как-то не по себе делается, как подумаю о виселице.
Они вновь замолчали. За дверью послышался хруст песка под чьими-то ногами.
— Я устрою еще одну встречу с тобой и с другими, — торопливо шепнул Азиз. — Что-нибудь нужно?
— Ничего не надо. Если встретишь Хильми, привет ему от меня.
В дверях показался Мухаммед. Его белоснежные зубы обнажились в улыбке:
— Ну как? Закончили?
— А можно еще немного задержаться?
— Нежелательно. Кто-нибудь заметит, что вы были здесь вдвоем.
— Ничего не поделаешь.
Азиз крепко пожал руку Сайеду и быстро вышел. Мухаммед двинулся следом. Они пересекли двор и остановились возле двери камеры.
— Может, вам еще что-то нужно? — спросил Мухаммед нерешительно.
— Нет, — ответил Азиз, глядя ему прямо в глаза. — Спасибо. Никогда не забуду, что вы сделали для нас.
— Ничего особенного я не сделал. А хотелось бы действительно чем-нибудь помочь. Впервые за многие годы я почувствовал себя человеком. Благодаря вам, доктор Азиз.
— Помилуйте, Мухаммед. Вы ведь берете на себя такой риск.
Знаете, я с самого начала почувствовал, что у вас нет ненависти ко мне, хотя я и тюремщик. А мне было так тошно подходить к вам.
Он оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.
— Я еще приду в другой раз. Желаю вам всего доброго.
Азиз услышал, как лязгнул наружный засов. Полная тишина воцарилась в камере. Он подвинул табуретку к столу, сел, положив локти на деревянную поверхность, обхватил лицо ладонями и застыл.
Азиз был очень рад этой встрече. Из всех товарищей Сайед был для него самым близким. Симпатия к нему возникла с первой их встречи. С этим молодым парнем из Мансуры он познакомился в каирском районе Мунира в маленькой комнатке под крышей скромного дома. Его сразу же подкупила простота Сайеда, присущее ему чувство юмора, рано проявившаяся зрелость суждений. Сайед постоянно с легкой иронией подшучивал над всеми и всем. В его иронии не было злости. Просто он обладал способностью улавливать скрытые противоречия человеческого бытия. Нередко он подшучивал над самим собой, заражая своим смехом окружающих. Позднее, когда они сошлись поближе, Азиз обнаружил в нем характерную щедрость египтянина, выросшего в деревне, где материальные блага ценятся лишь постольку, поскольку ими можно делиться с близкими людьми. Сайед делился всем, что у него было, так же естественно, как дышал или смеялся. Со временем Азиз понял, что за этой простотой таилось глубокое понимание жизни, оптимизм человека, близкого к природе.
В тот день, когда они познакомились, Сайед только что вернулся из Порт-Саида. Открытое лицо, высокий лоб, покрытый коричневым загаром, шапка густых черных волос. О своем пребывании в Порт-Саиде он старался не распространяться — лишь время от времени вспоминал какой-нибудь забавный случай, свидетельствовавший о том, что к опасностям ему было не привыкать.
Между тем этот веселый, жизнерадостный человек временами внезапно впадал в глубокое и безысходное отчаяние. Даже впоследствии, узнав его поближе, Азиз не мог уловить причину этих неожиданных приступов черной меланхолии. Лишь значительно позднее он догадался, что его другу свойственны не только крестьянская простота, чувство юмора и смелость, но и некоторые противоречия, присущие деревенской натуре. У людей, привязанных к земле, к собственному наделу, сила и упорство зачастую сосуществуют со слабостью, порождаемой их зависимостью от капризов природы. Этим и объясняются их метания от радужного оптимизма к безысходности и отчаянию, от тяжелой непрерывной работы — к апатии и бездеятельности, от терпения и кропотливого упорства — к вспышкам гнева, торопливости, суете.
Инициативность и независимость мышления Сайеда в сочетании с другими качествами снискали ему широкую популярность, сделали его студенческим лидером, а позднее одним из руководителей вооруженной борьбы против англичан в зоне Суэцкого канала. Где бы он ни появлялся, его добрый юмор, простота и щедрость неизменно вызывали симпатию окружающих.
И вот эта неожиданная встреча. Один из сюрпризов, которые порой преподносит жизнь. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Мухаммед, в итоге станет тюремным надзирателем? Интересно, почему он не предупредил Азиза о встрече с Сайедом? Возможно, потому, что не был уверен, удастся ли ему устроить эту встречу, боялся разочаровать его. А может быть, из предосторожности, продиктованной условиями его работы. Из привычки все делать скрытно и молча. Возможно, это просто свойство его натуры. Хорошо бы при случае спросить его об этом.
В памяти вновь оживали подробности встречи с Сайедом. Ничего нового к тому, что он уже знал, эта встреча не добавила, за исключением, пожалуй, сообщения, что Эмад находится в этой же тюрьме. Может быть, даже в соседней камере. Последний раз они виделись почти четыре года назад. Сильно ли изменился Эмад с тех пор?
Да, шли годы, а Азиз все еще не прочувствовал, сколь стремительно неумолимое течение времени. Конец жизни может явиться неожиданно, как внезапное пробуждение от сна. Впрочем, может быть, так оно и лучше. Ведь лучшая смерть та, что приходит неожиданно: во время работы или во сне. Важно до последнего дыхания быть чем-то занятым, что-то делать. Подлинное несчастье — чувствовать, что ты больше никому не нужен, что ты — обуза для окружающих, что они, может быть, с нетерпением ожидают, когда ты, наконец, умрешь. Мгновенная смерть куда лучше той, что наступает после долгих лет беспомощной старости и болезней.
Отчего в последнее время смерть занимает так много места в его размышлениях? Началось все с каких-то мелочей, значение которых он и сам-то поначалу не осознавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43