И еще листовки читаю, которые ты привозишь.
— Вот как? Ну и что же ты о них думаешь?
— Я-то сам не очень их понимаю, но мне брат все объясняет.
— И как, нравится?
— Ну да... когда брат объяснит.
— А что именно тебе там нравится?
Мальчик помолчал некоторое время, сосредоточенно нахмурил брови.
— Они про нашу жизнь рассказывают.
— Про твою тоже?
— Да. Про таких, как мой брат и наши феллахи.
— А ты уже знаешь о таких вещах?
— Я же работаю с ними. — В голосе легкая обида.
Азиз замолчал. Его сердце вдруг сжалось от грусти. На лице мальчика он заметил характерную желтизну, которую часто видел у пациентов из провинции.
— Там говорится про помещиков, которые забирают нашу землю и оставляют нас голодными. — Мальчик махнул рукой в сторону большого дома из красного кирпича. Вокруг него — высокая стена, из-за которой видны верхушки деревьев.
— Но там, Мустафа, говорится о том, что ты и сам знаешь.
— Вообще-то да. Но я все-таки начинаю глубже задумываться об этих вещах.
Азиз ничего не ответил.
— А братан говорит: кто не думает, тот вроде коровы, — продолжал Мустафа. — Ее доят каждый день и гоняют вокруг водяного колеса с закрытыми глазами, чтоб она не видела ничего.
— Ну ты-то, Мустафа, не такой?
Грудь мальчонки выпятилась. В голосе снова нотки гордости:
— Я не такой. Мы начинаем понимать.
— А что понимать, Мустафа?
— Что я понимаю? Мы должны кооперироваться.
— С кем же кооперироваться?
— Вот я больше, например, не ссорюсь с сестрами и с соседскими мальчишками.
— А еще что?
— Еще я понял, что земля должна быть у тех, кто на ней работает.
Оба замолчали. Шли по северной окраине деревни. Слева теснились глинобитные хижины. Стаи собак бегали кругами, добродушно потявкивая. Справа простирались зеленые рисовые поля, по которым вольно гулял вечерний низовик.
— Скажи мне, Мустафа... -Да?
— А ты не хочешь переехать в город?
— С кем?
— Со мной.
От неожиданности мальчик остановился.
— Я бы хотел, но...
— Но что?
— Не могу их сейчас оставить.
— Ты мог бы приезжать к ним, когда захочешь.
Лицо Мустафы сделалось серьезным, в голосе послышалась грусть: совсем один.
— Я тебя стану все время навещать.
— Нет, лучше ты меня здесь лечи.
— У тебя до сих пор кровь в моче?
— Кровь?
— Ну, моча у тебя все еще красная?
— Она всегда красная, что тут такого? У всех мальчишек она красная.
-У всех?!
— У всех в нашей деревне. Я сам вижу.
— Но это значит, что они все больные.
— Больные? А мама говорит, это признак хорошего здоровья. А если желтая моча — значит, мальчишка слабый.
Азиз почувствовал, как у него сжалось сердце от горечи и гнева. Самое скверное, что среди этих людей царит полнейшее невежество. Напрасный труд стараться что-либо изменить здесь. На кой черт было покидать город? Глупость и наивные иллюзии. Никакой пользы от всех его стараний. Сколько же воды утечет, прежде чем изменится образ их мышления?
Звонкий мальчишеский голос прервал его мрачные раздумья:
— Почитаешь мне сегодня вечером листовки?
— Да, Мустафа. Почитаю тебе, почитаю.
— А осмотришь меня?
— Конечно.
— Мама тебе приготовила сладостей и брынзу. Она говорит, что тебе понравится.
— Это верно. Больше всего люблю сладости и брынзу.
— А я принес с поля свежую редиску и салат.
Они подошли к маленькой глинобитной хижине. У входа сидела старая женщина. Она поздоровалась с Азизом, проводила его в тесную комнатушку, вся обстановка которой состояла из деревянного сундука, матраса на полу и керосиновой лампы. Он разулся и сел на матрас, облокотившись на подушку.
Его ненадолго оставили одного, потом мальчик принес поднос с синим эмалированным чайником и двумя стаканчиками. Он же и налил чай — сначала плеснул немного в один стакан, попробовал на язык, а затем наполнил оба до краев.
— Ложись-ка, Мустафа, на матрас, — сказал Азиз. — Я хочу осмотреть тебя, пока мы не занялись другими делами.
Мальчик лег на спину и задрал галабею. Его живот был вздут, ребра выпирали наружу. Азиз чувствовал, как под нажимом его руки перемещается скопившаяся жидкость. Пальцы Азиза прошлись по печени, селезенке; простукивание огорчило его — ни малейшего резонанса, плотный слабый звук. Значит, жидкость заполнила все под мускульной перегородкой. Азиз тяжело вздохнул: теперь-то уже все равно. Слишком поздно. Проклятые черви сделали свое дело: печень превратилась в рыхлую массу.
Азиз присел на корточки. Мальчик с усилием приподнялся и уселся рядом с ним. Зеленоватые глаза молча и пытливо смотрели на него. Боже, почему он так смотрит? Словно все уже знает! Теперь нужно было произнести обычные слова.
— Ну что ж, у тебя дела обстоят значительно лучше. Лекарства принимаешь?
-Да.
— Хорошо. Если аллаху будет угодно, ты скоро будешь здоров. А где твой Коран?
— Принести?
— Да. Хочу послушать, как ты научился читать...
Ночью они лягут спать вместе на циновке из маисовых стеблей на крыше хижины.
Он чувствовал рядом тело ребенка. Сон никак не приходит. Тучи комаров вьются над головой, пронзительно жалят, и на коже появляются красные пятна. Все равно поспать не удастся. Луна едва заметно движется по ночному небосводу. Он вспоминает Надию. Что она сейчас делает? Он представляет ее себе так отчетливо, что почти чувствует тепло ее тела.
Эта теплота наполняет его с головы до ног, обволакивает незримыми волнами, унося в забытье — туда, где его больше не существует, а есть лишь слияние с ней.
Процессия клопов медленно двигалась по нему, заползая под одежду, погружая острые жала в тело, оставляя жгучие пятна. Он открыл глаза в темноте, чувствуя приятную расслабленность, — вчерашние страхи исчезли без остатка во время глубокого сна, от которого он сейчас внезапно пробудился. Пришло удивительное спокойствие, словно у него больше не было никаких проблем. Он лежал с открытыми глазами, ожидая, когда первые рассветные лучи просочатся через узкое оконце.
Да, в те годы он ни минуты не сидел на месте. Все время в пути, в поездках. Больше нескольких дней не задерживался ни в одном жилище, проводил месяц, максимум два в одном городе. И всякий раз успевал исчезнуть в самый последний момент, перед тем как захлопывалась западня.
Ему вдруг вспомнилась та дождливая ночь. Он сидел в автобусе возле окна и сквозь струйки воды на стекле смотрел на уличные огни, отражавшиеся на мокром асфальте. Перед кинотеатром "Риволи" автобус застрял в уличной пробке. Цепочка рекламных огней осветила афишу нового фильма "Огни рампы"— в главной роли Чарли Чаплин, сценарий и музыка Чарли Чаплина, режиссер Чарли Чаплин.
Мелькнула шальная мысль: а почему бы не пойти в кино? Хотя бы на пару часов перенестись в иной мир, забыть эти мрачные трущобы, полуразвалившиеся хижины, убогие комнатушки, курятники на крышах, груды .мусора, белье, развешанное на веревках. Избавиться хотя бы ненадолго от страха, что тебя выследят, настигнут, схватят. Захотелось выбросить из головы все эти бесконечные заседания в переполненных комнатах, где спертый воздух перенасыщен табачным дымом, запахом пота. Забыть долгие дискуссии, отчеты, черновики листовок, обсуждение и редактирование памфлетов, худые утомленные лица и многочисленные задания, которые гнали его от одного места к другому. Политика полностью опустошила его, он пресытился ею, и ему казалось, что каждая пора его тела источает слова, которые он слышит и повторяет двадцать четыре часа в сутки. Как хорошо было бы сейчас послушать музыку, увидеть красивый танец, с головой погрузиться в разворачивающуюся на экране мелодраму.
Он резко поднялся, пробежал по проходу, спрыгнул с набиравшего скорость автобуса, оттолкнувшись ногами от подножки, и пробежал по инерции несколько метров. Он наловчился это делать, спасаясь от слежки шпиков. Сразу же мелькнула мысль: почему бы не взять с собой Надию? Какое это было бы счастье — увидеться с ней, утонуть в глубине ее черных глаз, ощутить прикосновение ее нервных тонких пальцев, услышать ее голос...
Он прошел вдоль ряда небольших магазинов, ища телефон. Дрожащей рукой набрал номер. На месте ли она? Да! На том конце провода подняли трубку.
— Алло?
Сердце готово было выскочить из груди.
— Это я, Азиз.
После секундного замешательства она воскликнула:
— Азиз, дорогой мой!.. Где ты?
— Здесь, в Каире.
— Не может быть. Здесь? В Каире? Я хочу тебя видеть, прямо сейчас. Где ты? Как нам встретиться? Азиз, мне хочется встретиться с тобой. Почему ты так долго молчал, не давал о себе знать? Почему? Ты что, не понимаешь? Ты не понимаешь?..
— Понимаю, Надия, я все понимаю. Но что я могу поделать? Я боюсь вступать с тобой в какие-либо контакты. Они меня могут найти таким путем...
Она перебила его устало:
— Понятно. Значит, не увидимся...
— Да нет же! Мы можем встретиться.
— Правда? А как? Когда? Я люблю тебя, Азиз, люблю тебя.
— И я тебя люблю, Надия. Я даже не представлял себе, что смогу кого-нибудь так любить.
— Когда мы увидимся?
— Сейчас.
— Сейчас? Где?
— Слушай внимательно. Я куплю два билета на девятичасовой сеанс в "Риволи". Буду ждать тебя до того момента, как начнется фильм, и войду в кинотеатр, когда погасят свет. Билет я оставлю у контролера на твое имя. Ты можешь подъехать раньше и ждать меня на своем месте в зрительном зале.
— А как ты будешь уходить? — В голосе звучало беспокойство.
Он невольно улыбнулся. Всегда начеку.
— Уйду в темноте.
— Правильно. Я возьму билет и буду ждать тебя в зале.
— Тогда до встречи, Надия.
— До встречи, любимый мой.
Он осторожно опустил трубку, положил монетку на покрытый стеклом стол и вышел.
Потом встал в очередь в кассу, пряча лицо в толпе. Очередь двигалась медленно — он зорко наблюдал за всем, что происходило вокруг.
Маленький мальчик с восторгом разглядывал иллюминированную рекламу с портретом Чарли Чаплина. Сквозь дыры в ветхой галабее проглядывали крохотные плечики. Он трясся от холода. Азиз почти физически ощутил эту дрожь внутри себя. По тротуару прошла женщина. Ее лицо было покрыто косметикой, от нее пахло дорогими духами. Она переглядывалась с мужчиной, который шел вместе с ней. Его рука обнимала ее за плечи. На нем было плотное зимнее пальто, в углу рта зажата трубка. Они чем-то напоминали актеров...
Наконец подошла его очередь. Он взял два билета, сгреб сдачу и быстро выскользнул из толпы. Отошел в сторонку, написал имя на обратной стороне билета, отдал его контролеру и торопливо зашагал по главной улице к ближайшему переулку. До начала фильма оставалось еще два часа.
Сгорая от нетерпения, он бродил по темным закоулкам неподалеку от кинотеатра. Стрелки часов почти не двигались. Минуты растягивались, время становилось бесконечным. Хотелось разбить стеклышко наручных часов и перевести стрелки вперед.
В голову лезли тревожные мысли. А вдруг что-то непредвиденное задержит ее и она не придет? А что, если он от волнения перепутал и назвал не тот кинотеатр? Или она неправильно услышала? Ведь в телефонной трубке был треск. Боже мой, что делать, если он не обнаружит ее на месте? Бежать искать ее у входа в другие кинотеатры? В сотый раз он глянул на часы. Еще две минуты — целая вечность. Казалось, вся его жизнь зависела от этой встречи. Он просто умрет, если не увидится с ней. Да, умрет. У него остановится сердце. Он еще раз посмотрел на фосфоресцирующие стрелки.
Без пяти девять. Можно идти. Он быстро прошел к двери, на ходу вытаскивая билет из кармана. Перед тем как войти в зал, зажег спичку, прикурил так, чтобы ладони скрывали лицо. Глазами между тем обежал фойе, выслеживая, нет ли "хвоста". Он старался выглядеть безразличным, скрыть нервное напряжение, готовность мгновенно среагировать, если заметит что-либо подозрительное.
Он шел по темному проходу за зайчиком карманного фонарика, прыгавшим по полу. В темноте плохо ориентировался — сказывалась близорукость. А в нынешней его жизни, к сожалению, чаще всего приходилось действовать в темноте, и он испытывал хроническое беспокойство, боялся наткнуться на кого-нибудь во мраке или подвергнуться внезапному нападению... Он двинулся по проходу между рядами, стараясь не задевать чужие коленки. Сел между двумя темными фигурами на свободное кресло. Сказал себе: "Подожди, пока глаза привыкнут, чтобы не ошибиться". Слабый запах орхидеи, знакомый контур с гордой осанкой.
Она. Он прошептал:
— Надия...
Взял ее руку. Она была холодной, как ледышка. Он стал согревать ее теплом своей руки, чувствуя, как рассеивается волнение, беспокойство. Два тела, две одиноких души соединялись, сливались через переплетенные пальцы. Мир вокруг них стал исчезать — они остались вдвоем. Не было ни вчера, ни завтра. Ни прошлого, ни будущего.
— Надия, я люблю тебя, — шепнул он в темноте.
— Я тоже очень люблю тебя, Азиз. Где ты пропадал все эти месяцы?
— Где я только не был... Но всегда ты была со мной.
— И ты. Ты тоже всегда был со мной.
Люди вокруг стали поглядывать на них с недовольством. Он наклонился к ней и, уткнувшись лицом в ее волосы, шепнул: "Надия". Они замолчали.
Два часа промелькнули как миг, и вот он уже снова в темном проходе, у выхода из зала. На экране дело двигалось к развязке, и ему надо было спешить. Скользнув мимо кассы, он вышел на улицу. Сердце сжималось от тоски. Страдания и надежды всего мира, казалось, переполняли его. Ладони еще хранили тепло ее пальцев.
Потом Азиз долго шел по мокрому асфальту, заново переживая эти счастливые два часа. Он готов был бродить так всю ночь до утра.
Он шел не останавливаясь. Ноги болели, каждый шаг отдавался болью в пояснице. Хотелось передохнуть, но ноги сами несли его дальше словно уже не подчинялись его воле.
Он шел по холмистой местности, спускался в узкие долины, пока петляющая тропинка не привела его наконец к асфальтированной дороге. Черной лентой она рассекала желтую пустыню, уходя за горизонт.
Дорога была бесконечной. Много раз он хотел остановиться, но ноги с бесстрастностью автомата несли его дальше и дальше. Он приказывал себе сесть на обочине, но тело не слушалось его команд. Он сделался роботом с дистанционным управлением и уже не принадлежал самому себе.
Внезапно появилось ощущение, что он не один. Рядом с ним шел человек в синем мундире с латунными пуговицами, в тяжелых черных башмаках. Странное лицо было у его спутника! Оно непрерывно менялось, но всякий раз, в очередной своей ипостаси казалось знакомым. Особенно часто менялись глаза. В какой-то миг Азиз узнал в них глаза матери — в них застыло беспокойство. Но лицо рядом идущего вдруг начало бледнеть и покрылось развевающейся черной вуалью. Азиз ощутил, как его собственную одежду начал трепать ветер, словно она была ему велика. Металлический диск стетоскопа раскачивался, ударяя его по животу. Вокруг не было ни души. Но через некоторое время дорога, горизонт и даже, кажется, само небо неожиданно заполнились людьми. Они куда-то исчезали и появлялись вновь, бегали и кривлялись перед ним. Он увидел чье-то тело, лежавшее бесформенной массой на асфальте в луже крови. Люди стали трясти кулаками и кричать, неожиданно толпа расступилась, и на дорогу выкатилась на колесиках больничная кровать, на которой лежал тощий как скелет человек с огромными темными глазами, посаженными в глазницы голого черепа. А на обочине сидел ребенок. Из его раздутого живота через маленькую дырочку вытекала желтая жижа.
Он продолжал шагать и вскоре обнаружил, что за ним гонится огромное существо, почти великан. Лицо у него было странное: нельзя было понять, мужчина это или женщина, человек или зверь. Великан тянул к нему свои ручищи и подпрыгивал под грохот барабана, который будит мусульман во время великого поста перед рассветом. Под барабанный бой металлический женский голос выкрикивал: "У-бей-его! У-бей-его!"
...Азиз почувствовал, как его трясут за плечо, услышал чей-то голос:
— Вы что так кричите?
- Кричу? Что? Что?..
— Я проходил мимо двери, слышу — вы кричите. Открыл вот и зашел.
Азиз сел на край кровати и спросил:
— Почему пришли именно вы?
— Я дежурю этой ночью. Отчего вы так кричали?
— Кошмар... Кошмарный сон приснился. Прямо как наяву. Будто играл в пьесе, поставленной самим дьяволом...
— Доктор Азиз...
— Зовите меня товарищ Азиз. Сегодня мне очень важно, чтобы меня называли товарищем.
— Товарищ Азиз... — Мухаммед сделал паузу, будто что-то обдумывал. — Я оставлю вас, а дверь запирать не буду. Но скоро вернусь. А свет лучше выключу, чтобы никто не заметил.
Он вышел из камеры и прикрыл за собой дверь. Камера погрузилась во мрак. Спустя некоторое время Азиз услышал приближающиеся шаги. В дверях появился темный силуэт — Мухаммед что-то нес в руках. Войдя, он ногой прикрыл за собой дверь.
— Вот, попейте чаю.
Азиз осторожно вытянул руку в темноте, нащупал горячий стакан.
— Хотите сигарету?
— Спасибо. Я бросил курить.
— Одна сигаретка не повредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Вот как? Ну и что же ты о них думаешь?
— Я-то сам не очень их понимаю, но мне брат все объясняет.
— И как, нравится?
— Ну да... когда брат объяснит.
— А что именно тебе там нравится?
Мальчик помолчал некоторое время, сосредоточенно нахмурил брови.
— Они про нашу жизнь рассказывают.
— Про твою тоже?
— Да. Про таких, как мой брат и наши феллахи.
— А ты уже знаешь о таких вещах?
— Я же работаю с ними. — В голосе легкая обида.
Азиз замолчал. Его сердце вдруг сжалось от грусти. На лице мальчика он заметил характерную желтизну, которую часто видел у пациентов из провинции.
— Там говорится про помещиков, которые забирают нашу землю и оставляют нас голодными. — Мальчик махнул рукой в сторону большого дома из красного кирпича. Вокруг него — высокая стена, из-за которой видны верхушки деревьев.
— Но там, Мустафа, говорится о том, что ты и сам знаешь.
— Вообще-то да. Но я все-таки начинаю глубже задумываться об этих вещах.
Азиз ничего не ответил.
— А братан говорит: кто не думает, тот вроде коровы, — продолжал Мустафа. — Ее доят каждый день и гоняют вокруг водяного колеса с закрытыми глазами, чтоб она не видела ничего.
— Ну ты-то, Мустафа, не такой?
Грудь мальчонки выпятилась. В голосе снова нотки гордости:
— Я не такой. Мы начинаем понимать.
— А что понимать, Мустафа?
— Что я понимаю? Мы должны кооперироваться.
— С кем же кооперироваться?
— Вот я больше, например, не ссорюсь с сестрами и с соседскими мальчишками.
— А еще что?
— Еще я понял, что земля должна быть у тех, кто на ней работает.
Оба замолчали. Шли по северной окраине деревни. Слева теснились глинобитные хижины. Стаи собак бегали кругами, добродушно потявкивая. Справа простирались зеленые рисовые поля, по которым вольно гулял вечерний низовик.
— Скажи мне, Мустафа... -Да?
— А ты не хочешь переехать в город?
— С кем?
— Со мной.
От неожиданности мальчик остановился.
— Я бы хотел, но...
— Но что?
— Не могу их сейчас оставить.
— Ты мог бы приезжать к ним, когда захочешь.
Лицо Мустафы сделалось серьезным, в голосе послышалась грусть: совсем один.
— Я тебя стану все время навещать.
— Нет, лучше ты меня здесь лечи.
— У тебя до сих пор кровь в моче?
— Кровь?
— Ну, моча у тебя все еще красная?
— Она всегда красная, что тут такого? У всех мальчишек она красная.
-У всех?!
— У всех в нашей деревне. Я сам вижу.
— Но это значит, что они все больные.
— Больные? А мама говорит, это признак хорошего здоровья. А если желтая моча — значит, мальчишка слабый.
Азиз почувствовал, как у него сжалось сердце от горечи и гнева. Самое скверное, что среди этих людей царит полнейшее невежество. Напрасный труд стараться что-либо изменить здесь. На кой черт было покидать город? Глупость и наивные иллюзии. Никакой пользы от всех его стараний. Сколько же воды утечет, прежде чем изменится образ их мышления?
Звонкий мальчишеский голос прервал его мрачные раздумья:
— Почитаешь мне сегодня вечером листовки?
— Да, Мустафа. Почитаю тебе, почитаю.
— А осмотришь меня?
— Конечно.
— Мама тебе приготовила сладостей и брынзу. Она говорит, что тебе понравится.
— Это верно. Больше всего люблю сладости и брынзу.
— А я принес с поля свежую редиску и салат.
Они подошли к маленькой глинобитной хижине. У входа сидела старая женщина. Она поздоровалась с Азизом, проводила его в тесную комнатушку, вся обстановка которой состояла из деревянного сундука, матраса на полу и керосиновой лампы. Он разулся и сел на матрас, облокотившись на подушку.
Его ненадолго оставили одного, потом мальчик принес поднос с синим эмалированным чайником и двумя стаканчиками. Он же и налил чай — сначала плеснул немного в один стакан, попробовал на язык, а затем наполнил оба до краев.
— Ложись-ка, Мустафа, на матрас, — сказал Азиз. — Я хочу осмотреть тебя, пока мы не занялись другими делами.
Мальчик лег на спину и задрал галабею. Его живот был вздут, ребра выпирали наружу. Азиз чувствовал, как под нажимом его руки перемещается скопившаяся жидкость. Пальцы Азиза прошлись по печени, селезенке; простукивание огорчило его — ни малейшего резонанса, плотный слабый звук. Значит, жидкость заполнила все под мускульной перегородкой. Азиз тяжело вздохнул: теперь-то уже все равно. Слишком поздно. Проклятые черви сделали свое дело: печень превратилась в рыхлую массу.
Азиз присел на корточки. Мальчик с усилием приподнялся и уселся рядом с ним. Зеленоватые глаза молча и пытливо смотрели на него. Боже, почему он так смотрит? Словно все уже знает! Теперь нужно было произнести обычные слова.
— Ну что ж, у тебя дела обстоят значительно лучше. Лекарства принимаешь?
-Да.
— Хорошо. Если аллаху будет угодно, ты скоро будешь здоров. А где твой Коран?
— Принести?
— Да. Хочу послушать, как ты научился читать...
Ночью они лягут спать вместе на циновке из маисовых стеблей на крыше хижины.
Он чувствовал рядом тело ребенка. Сон никак не приходит. Тучи комаров вьются над головой, пронзительно жалят, и на коже появляются красные пятна. Все равно поспать не удастся. Луна едва заметно движется по ночному небосводу. Он вспоминает Надию. Что она сейчас делает? Он представляет ее себе так отчетливо, что почти чувствует тепло ее тела.
Эта теплота наполняет его с головы до ног, обволакивает незримыми волнами, унося в забытье — туда, где его больше не существует, а есть лишь слияние с ней.
Процессия клопов медленно двигалась по нему, заползая под одежду, погружая острые жала в тело, оставляя жгучие пятна. Он открыл глаза в темноте, чувствуя приятную расслабленность, — вчерашние страхи исчезли без остатка во время глубокого сна, от которого он сейчас внезапно пробудился. Пришло удивительное спокойствие, словно у него больше не было никаких проблем. Он лежал с открытыми глазами, ожидая, когда первые рассветные лучи просочатся через узкое оконце.
Да, в те годы он ни минуты не сидел на месте. Все время в пути, в поездках. Больше нескольких дней не задерживался ни в одном жилище, проводил месяц, максимум два в одном городе. И всякий раз успевал исчезнуть в самый последний момент, перед тем как захлопывалась западня.
Ему вдруг вспомнилась та дождливая ночь. Он сидел в автобусе возле окна и сквозь струйки воды на стекле смотрел на уличные огни, отражавшиеся на мокром асфальте. Перед кинотеатром "Риволи" автобус застрял в уличной пробке. Цепочка рекламных огней осветила афишу нового фильма "Огни рампы"— в главной роли Чарли Чаплин, сценарий и музыка Чарли Чаплина, режиссер Чарли Чаплин.
Мелькнула шальная мысль: а почему бы не пойти в кино? Хотя бы на пару часов перенестись в иной мир, забыть эти мрачные трущобы, полуразвалившиеся хижины, убогие комнатушки, курятники на крышах, груды .мусора, белье, развешанное на веревках. Избавиться хотя бы ненадолго от страха, что тебя выследят, настигнут, схватят. Захотелось выбросить из головы все эти бесконечные заседания в переполненных комнатах, где спертый воздух перенасыщен табачным дымом, запахом пота. Забыть долгие дискуссии, отчеты, черновики листовок, обсуждение и редактирование памфлетов, худые утомленные лица и многочисленные задания, которые гнали его от одного места к другому. Политика полностью опустошила его, он пресытился ею, и ему казалось, что каждая пора его тела источает слова, которые он слышит и повторяет двадцать четыре часа в сутки. Как хорошо было бы сейчас послушать музыку, увидеть красивый танец, с головой погрузиться в разворачивающуюся на экране мелодраму.
Он резко поднялся, пробежал по проходу, спрыгнул с набиравшего скорость автобуса, оттолкнувшись ногами от подножки, и пробежал по инерции несколько метров. Он наловчился это делать, спасаясь от слежки шпиков. Сразу же мелькнула мысль: почему бы не взять с собой Надию? Какое это было бы счастье — увидеться с ней, утонуть в глубине ее черных глаз, ощутить прикосновение ее нервных тонких пальцев, услышать ее голос...
Он прошел вдоль ряда небольших магазинов, ища телефон. Дрожащей рукой набрал номер. На месте ли она? Да! На том конце провода подняли трубку.
— Алло?
Сердце готово было выскочить из груди.
— Это я, Азиз.
После секундного замешательства она воскликнула:
— Азиз, дорогой мой!.. Где ты?
— Здесь, в Каире.
— Не может быть. Здесь? В Каире? Я хочу тебя видеть, прямо сейчас. Где ты? Как нам встретиться? Азиз, мне хочется встретиться с тобой. Почему ты так долго молчал, не давал о себе знать? Почему? Ты что, не понимаешь? Ты не понимаешь?..
— Понимаю, Надия, я все понимаю. Но что я могу поделать? Я боюсь вступать с тобой в какие-либо контакты. Они меня могут найти таким путем...
Она перебила его устало:
— Понятно. Значит, не увидимся...
— Да нет же! Мы можем встретиться.
— Правда? А как? Когда? Я люблю тебя, Азиз, люблю тебя.
— И я тебя люблю, Надия. Я даже не представлял себе, что смогу кого-нибудь так любить.
— Когда мы увидимся?
— Сейчас.
— Сейчас? Где?
— Слушай внимательно. Я куплю два билета на девятичасовой сеанс в "Риволи". Буду ждать тебя до того момента, как начнется фильм, и войду в кинотеатр, когда погасят свет. Билет я оставлю у контролера на твое имя. Ты можешь подъехать раньше и ждать меня на своем месте в зрительном зале.
— А как ты будешь уходить? — В голосе звучало беспокойство.
Он невольно улыбнулся. Всегда начеку.
— Уйду в темноте.
— Правильно. Я возьму билет и буду ждать тебя в зале.
— Тогда до встречи, Надия.
— До встречи, любимый мой.
Он осторожно опустил трубку, положил монетку на покрытый стеклом стол и вышел.
Потом встал в очередь в кассу, пряча лицо в толпе. Очередь двигалась медленно — он зорко наблюдал за всем, что происходило вокруг.
Маленький мальчик с восторгом разглядывал иллюминированную рекламу с портретом Чарли Чаплина. Сквозь дыры в ветхой галабее проглядывали крохотные плечики. Он трясся от холода. Азиз почти физически ощутил эту дрожь внутри себя. По тротуару прошла женщина. Ее лицо было покрыто косметикой, от нее пахло дорогими духами. Она переглядывалась с мужчиной, который шел вместе с ней. Его рука обнимала ее за плечи. На нем было плотное зимнее пальто, в углу рта зажата трубка. Они чем-то напоминали актеров...
Наконец подошла его очередь. Он взял два билета, сгреб сдачу и быстро выскользнул из толпы. Отошел в сторонку, написал имя на обратной стороне билета, отдал его контролеру и торопливо зашагал по главной улице к ближайшему переулку. До начала фильма оставалось еще два часа.
Сгорая от нетерпения, он бродил по темным закоулкам неподалеку от кинотеатра. Стрелки часов почти не двигались. Минуты растягивались, время становилось бесконечным. Хотелось разбить стеклышко наручных часов и перевести стрелки вперед.
В голову лезли тревожные мысли. А вдруг что-то непредвиденное задержит ее и она не придет? А что, если он от волнения перепутал и назвал не тот кинотеатр? Или она неправильно услышала? Ведь в телефонной трубке был треск. Боже мой, что делать, если он не обнаружит ее на месте? Бежать искать ее у входа в другие кинотеатры? В сотый раз он глянул на часы. Еще две минуты — целая вечность. Казалось, вся его жизнь зависела от этой встречи. Он просто умрет, если не увидится с ней. Да, умрет. У него остановится сердце. Он еще раз посмотрел на фосфоресцирующие стрелки.
Без пяти девять. Можно идти. Он быстро прошел к двери, на ходу вытаскивая билет из кармана. Перед тем как войти в зал, зажег спичку, прикурил так, чтобы ладони скрывали лицо. Глазами между тем обежал фойе, выслеживая, нет ли "хвоста". Он старался выглядеть безразличным, скрыть нервное напряжение, готовность мгновенно среагировать, если заметит что-либо подозрительное.
Он шел по темному проходу за зайчиком карманного фонарика, прыгавшим по полу. В темноте плохо ориентировался — сказывалась близорукость. А в нынешней его жизни, к сожалению, чаще всего приходилось действовать в темноте, и он испытывал хроническое беспокойство, боялся наткнуться на кого-нибудь во мраке или подвергнуться внезапному нападению... Он двинулся по проходу между рядами, стараясь не задевать чужие коленки. Сел между двумя темными фигурами на свободное кресло. Сказал себе: "Подожди, пока глаза привыкнут, чтобы не ошибиться". Слабый запах орхидеи, знакомый контур с гордой осанкой.
Она. Он прошептал:
— Надия...
Взял ее руку. Она была холодной, как ледышка. Он стал согревать ее теплом своей руки, чувствуя, как рассеивается волнение, беспокойство. Два тела, две одиноких души соединялись, сливались через переплетенные пальцы. Мир вокруг них стал исчезать — они остались вдвоем. Не было ни вчера, ни завтра. Ни прошлого, ни будущего.
— Надия, я люблю тебя, — шепнул он в темноте.
— Я тоже очень люблю тебя, Азиз. Где ты пропадал все эти месяцы?
— Где я только не был... Но всегда ты была со мной.
— И ты. Ты тоже всегда был со мной.
Люди вокруг стали поглядывать на них с недовольством. Он наклонился к ней и, уткнувшись лицом в ее волосы, шепнул: "Надия". Они замолчали.
Два часа промелькнули как миг, и вот он уже снова в темном проходе, у выхода из зала. На экране дело двигалось к развязке, и ему надо было спешить. Скользнув мимо кассы, он вышел на улицу. Сердце сжималось от тоски. Страдания и надежды всего мира, казалось, переполняли его. Ладони еще хранили тепло ее пальцев.
Потом Азиз долго шел по мокрому асфальту, заново переживая эти счастливые два часа. Он готов был бродить так всю ночь до утра.
Он шел не останавливаясь. Ноги болели, каждый шаг отдавался болью в пояснице. Хотелось передохнуть, но ноги сами несли его дальше словно уже не подчинялись его воле.
Он шел по холмистой местности, спускался в узкие долины, пока петляющая тропинка не привела его наконец к асфальтированной дороге. Черной лентой она рассекала желтую пустыню, уходя за горизонт.
Дорога была бесконечной. Много раз он хотел остановиться, но ноги с бесстрастностью автомата несли его дальше и дальше. Он приказывал себе сесть на обочине, но тело не слушалось его команд. Он сделался роботом с дистанционным управлением и уже не принадлежал самому себе.
Внезапно появилось ощущение, что он не один. Рядом с ним шел человек в синем мундире с латунными пуговицами, в тяжелых черных башмаках. Странное лицо было у его спутника! Оно непрерывно менялось, но всякий раз, в очередной своей ипостаси казалось знакомым. Особенно часто менялись глаза. В какой-то миг Азиз узнал в них глаза матери — в них застыло беспокойство. Но лицо рядом идущего вдруг начало бледнеть и покрылось развевающейся черной вуалью. Азиз ощутил, как его собственную одежду начал трепать ветер, словно она была ему велика. Металлический диск стетоскопа раскачивался, ударяя его по животу. Вокруг не было ни души. Но через некоторое время дорога, горизонт и даже, кажется, само небо неожиданно заполнились людьми. Они куда-то исчезали и появлялись вновь, бегали и кривлялись перед ним. Он увидел чье-то тело, лежавшее бесформенной массой на асфальте в луже крови. Люди стали трясти кулаками и кричать, неожиданно толпа расступилась, и на дорогу выкатилась на колесиках больничная кровать, на которой лежал тощий как скелет человек с огромными темными глазами, посаженными в глазницы голого черепа. А на обочине сидел ребенок. Из его раздутого живота через маленькую дырочку вытекала желтая жижа.
Он продолжал шагать и вскоре обнаружил, что за ним гонится огромное существо, почти великан. Лицо у него было странное: нельзя было понять, мужчина это или женщина, человек или зверь. Великан тянул к нему свои ручищи и подпрыгивал под грохот барабана, который будит мусульман во время великого поста перед рассветом. Под барабанный бой металлический женский голос выкрикивал: "У-бей-его! У-бей-его!"
...Азиз почувствовал, как его трясут за плечо, услышал чей-то голос:
— Вы что так кричите?
- Кричу? Что? Что?..
— Я проходил мимо двери, слышу — вы кричите. Открыл вот и зашел.
Азиз сел на край кровати и спросил:
— Почему пришли именно вы?
— Я дежурю этой ночью. Отчего вы так кричали?
— Кошмар... Кошмарный сон приснился. Прямо как наяву. Будто играл в пьесе, поставленной самим дьяволом...
— Доктор Азиз...
— Зовите меня товарищ Азиз. Сегодня мне очень важно, чтобы меня называли товарищем.
— Товарищ Азиз... — Мухаммед сделал паузу, будто что-то обдумывал. — Я оставлю вас, а дверь запирать не буду. Но скоро вернусь. А свет лучше выключу, чтобы никто не заметил.
Он вышел из камеры и прикрыл за собой дверь. Камера погрузилась во мрак. Спустя некоторое время Азиз услышал приближающиеся шаги. В дверях появился темный силуэт — Мухаммед что-то нес в руках. Войдя, он ногой прикрыл за собой дверь.
— Вот, попейте чаю.
Азиз осторожно вытянул руку в темноте, нащупал горячий стакан.
— Хотите сигарету?
— Спасибо. Я бросил курить.
— Одна сигаретка не повредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43