Униформа из грубой синей ткани. Он медленно пошел босиком по коридору, держа в руке мокрую половую тряпку.
Азиз вернулся к постели и лег. В голове была полная ясность, все улеглось на свои места, позиции определились. Мысли были четкими и последовательными. Что заставило Али предупредить его? А вдруг он действовал по их инструкции? Тогда все, что он сказал о Махмуде, было ложью с целью сломить сопротивление Азиза. Такую возможность нельзя было сбрасывать со счетов. Но возможно и то, что он сказал правду. В этом случае какие у него были мотивы? Быть может, его поступок был продиктован теми же побуждениями, что и у старого тюремщика, который поделился с ним ужином. Своеобразная солидарность людей, находящихся в тюрьме. Не важно даже, кто они — сводники, торговцы наркотиками или политические заключенные.
Возможность предательства требовала от Азиза быстрой реакции. Признание Махмуда представляло серьезную опасность, поскольку он мог выдать многое — раскрыть систему связей и явок, превратить слабые, разрозненные свидетельства в веские доказательства. Любые попытки встретиться с ним бесполезны — таких из камер не выпускают. Бумага и карандаш! — вот что нужно. Каким-то образом их надо раздобыть. Но смогут ли несколько рукописных строчек повлиять на Махмуда? Нужен разговор по душам. Но как его устроить?
Азиз ходил по камере от стены к стене и, сам того не замечая, все ускорял темп. Взад — вперед, взад — вперед. Руки глубоко в карманах — старая привычка, когда он о чем-то серьезно задумывался. От раздумий его отвлек шепот сквозь тюремный глазок:
— Доктор Азиз, я здесь. Он подошел к двери.
— Привет, Али. Мне нужна твоя помощь.
— Что смогу, сделаю...
— Мне немедленно нужны бумага и карандаш. После паузы Али сказал неуверенно:
— Я попытаюсь. — Пятно темной кожи и черной щетины
исчезло. Азиз снова взволнованно зашагал по комнате.
Прошло много времени, и надежда уже стала угасать, когда снова послышался знакомый шепот:
— Доктор Азиз, вот, возьмите.
Через отверстие просунулся свернутый трубочкой листок бумаги. Азиз ухватил его кончиками пальцев и ощутил внутри твердый узкий предмет. Он быстро придвинул столик и сел на кровать. На мгновение задумался, опершись на ладонь подбородком. Что написать?
"Дорогой Махмуд!
Как у тебя дела? Я бы так хотел увидеться с тобой и поговорить, но это невозможно. А пока есть одно дело, которое надо уладить. Ты знаешь, Махмуд, как я дорожу дружбой с тобойг отношениями, которые нас связывают, идеями, которые мы с тобой разделяем. Точно так же относятся к тебе и другие товарищи.
Сегодня я узнал, что ты не выдержал и в чем-то признался. Это правда? Если такое случилось, то ты, возможно, и сам не осознаешь, какой это вред нанесет всем нам, включая тебя самого. Признание является юридически более сильным свидетельством против того, кто его сделал, нежели против тех, кого оно разоблачает. Не поддавайся на их уговоры, не бойся их угроз.
Думаю, нет нужды напоминать о том, что не существует уз крепче тех, которые связывают нас, единомышленников, потому что верю - ты предан нашему общему делу. Надеюсь, ты обдумаешь все серьезно и откажешься от тех признаний, которые сделал.
Я предлагаю связь через постукивание в стену. Азбуки Морзе я не знаю. Поэтому количество ударов будет соответствовать порядковому номеру соответствующей буквы алфавита. Если согласен, стукни три раза, сделай паузу и еще три раза - сразу как погаснет свет".
Одинокая звездочка мерцала в маленьком темном квадрате окна под потолком. Прохладная струя воздуха ласкала лоб, как нежная рука, пытающаяся снять нервное напряжение. Мысли уносились далеко-далеко — к этой мерцающей звездочке, к лунной дорожке, по которой шли влюбленные, к шелесту волны, набегающей на темный берег.
В этих грезах разум искал защиты от треволнений борьбы, которые терзали сердце. Да, он мысленно искал утешения на морском побережье в эту ясную летнюю ночь. Но ему не удалось обмануть себя — больше всего на свете он жаждал услышать сигнал из-за стены. Его ухо буквально слилось с безмолвной стеной. Время от времени, когда он отвлекался от своего бдения, перед его мысленным взором почему-то возникали широко раскрытые глаза, глядящие страдальчески во мрак.
Он встал и подошел к резиновой параше в углу камеры. Потом медленно, опираясь на столик, сел на койку. Но, еще не успев откинуть жесткое одеяло, услышал три легких удара в стену. Пауза. Еще три удара.
Сердце от волнения дало перебой. Прильнув правым ухом к стене, он начал бить ладонью в стену. Бил исступленно, изливая чувство облегчения и растущего ликования. Бил, словно пытался развалить проклятый холодный барьер, отделяющий его от человека, которого он хотел обнять.
Так начался этот трудный, но такой нужный диалог сквозь стену во мраке ночи. Стук тамтамов в джунглях. Язык немых. Два человека лежали по обе стороны стены и, преодолев разделявший их барьер, разговаривали всю ночь до рассвета. Пот заливал их лица, кровь сочилась из костяшек пальцев, немели мышцы от усилий, болел позвоночник.
Последние буквы алфавита требовали особого напряжения: не ошибиться при подсчете ударов. Послания были до предела сжаты. Но они несли самое главное — веру в человека, в его способность выбраться из пропасти, в которой он погребен. Как при обвалах в шахте, когда люди, отрезанные от внешнего мира, растаскивают глыбы, разбивают их кирками, роют пальцами и ногтями путь вверх, к свету.
Ум и сердце не желали сдаваться и нашли язык, которым сумели передать раскаяние в минутной слабости, которая могла погубить все, ради чего человек жил.
Вначале было слово. Слово сделало нас людьми. Слово это — свобода, любовь, дружба, борьба, самовыражение. Подлинная неволя — это навязанная тишина. Тишина смерти, тления, безумия.
Час за часом они обменивались друг с другом словами, которые проникали сквозь стену. Потом кто-нибудь из них выстукивал: "Я устал", и наступала пауза.
— Как дела?
— Неважно. Мать умирает.
— Кто сказал?
— Они.
— Наверно, лгут.
— Не понял.
И снова мучительный процесс складывания слов из ударов.
— Наверно, лгут.
— У нее слабое сердце.
— Они умышленно пугают тебя.
— Повтори.
Пот струился по лицу Азиза. Он облизнул суставы пальцев, покрытые белой краской. На вкус —мел. Вспомнил: кальций полезен детям. Увидел большие черные глаза, блестевшие, как антрацит, с молочного цвета белками. Густые брови, сросшиеся на переносице. Пухлая ручонка протягивает листок бумага. Звонкий детский голосок: "Папа, а пап! Смотри, как я раскрасил. Красиво, правда?"
Видение исчезло. Глаза снова видели только стену, и снова стук пальцев, на этот раз — с отчаянием.
— Они умышленно пугают тебя.
— Не расслышал.
Приступ бессильного гнева. Что за тупица! Почему не понимает простых слов? Усилием воли Азиз подавил раздражение. Может быть, Махмуд ни при чем — удары слабоваты.
— Слушай внимательно. На этот раз он понял.
— Наверно. Они грозились арестовать ее. В сердце остро кольнуло.
— Не верь ничему. Они пытаются сломить твое сопротивление.
— Думаешь, они не сумеют?
У Азиза перехватило дыхание от напряжения. Пальцы застучали решительней.
— Мужайся, Махмуд. Не сдавайся так легко.
— Мне не дают курить.
— Это несерьезно.
— Я уже на пределе.
Азиз отчетливо представил себе его округлое лицо, взгляд большого ребенка, с тоской глядящего в темноту.
Стук зазвучал торопливо, почти как у радиста, передающего послание азбукой Морзе. Паузы стали короче, быстрее составлялись слова. Азиз время от времени облизывал суставы пальцев. Они болели, и на языке ощущался солоноватый вкус крови.
— Держись, завтра передам сигареты через Али.
— Спасибо.
Азиз задумался над тем, как перейти к самому главному.
— Махмуд, ты мне очень дорог.
— Повтори медленнее.
Азиз не разобрал слов ответа. Он потерял счет времени и теперь не имел даже приблизительного представления о том, сколько длился их диалог. Только усталость росла, давила на плечи, волнами боли отдавалась в руках, которые, как ему казалось, распухли от перенапряжения. Он начал выстукивать медленнее, более отчетливо.
— Не понял, друг.
— Повтори медленнее. Азиз повторил:
— Ты знаешь, как ты мне дорог.
На той стороне наступило молчание. Пауза ожидания? Или нерешительности? Предчувствие рокового вопроса?
— Ты понял?
Да. После краткого колебания он отстучал:
— Это правда, что ты признался?
Глубокое молчание. У Азиза засосало под ложечкой от страха. Не поторопился ли? Вдруг Махмуд прервет на этом их диалог? Тогда все усилия окажутся напрасными.
Молчание затянулось. Азиз повторил вопрос:
— Это правда, что ты признался?
Ответные удары прозвучали глухо. В самих звуках слышалось отчаяние. -Да.
— Почему?
— Они угрожали мне.
Азиз переменил положение, чтобы дать передышку правой руке, сел, скрестив ноги по-турецки, и снова застучал:
— Что же нам теперь делать?
— Не знаю.
— Плохо тебе придется.
— Хуже, чем сейчас?
— Гораздо, приговор будет более суровым.
— Знаю.
— Что скажут твои товарищи? Царапающий звук в ответ — и больше ничего.
— Ты меня слышишь? -Да,
— Почему не отвечаешь?
— Что я могу сказать?
— Ты нас погубишь, Махмуд.
— Повтори.
О боже! Если так дальше пойдет, он не выдержит. Сжав зубы, заставил себя повторить фразу.
— Я знаю, — услышал он в ответ. — Но что я могу теперь сделать?
— Откажись от своего признания.
— Это невозможно.
— Возможно.
— Они мне отомстят.
Азиз сделал передышку. Не только пальцы, все тело устало до такой степени, что отказьшалось подчиняться его воле. Одежда взмокла от пота, и прохладная струя воздуха из окна вызывала озноб. Он стиснул зубы и снова застучал:
— Ты должен изменить свои показания. -Как?
— Скажи, что признался, потому что тебе угрожали.
Вновь полная тишина. Бесполезно. Вдруг существо за стеной полностью утратило волю, потеряло способность чувствовать? Эта мысль вызвала в Азизе приступ ярости, слепой ненависти.
Он начал уговаривать себя: успокойся, так ты ничего не добьешься.
— Скажи, что они угрожали арестовать твою мать, которая тяжело больна.
В чем дело, черт возьми? Почему он не отвечает? Слишком затянувшееся молчание.
Ответ наконец пришел — слабыми, нерешительными постукиваниями:
— Я подумаю.
Азиз попытался облизать сухие, одеревеневшие губы. И вдруг из глаз его хлынули слезы. Он и сам не знал, отчего плачет — то ли от перенапряжения, то ли от досады. А может быть, от жалости к себе, к Махмуду, ко всем, кто оказывался за этими стенами? Или оплакивал унижения и страдания, которым люди подвергались повсюду? В последний раз задвигалась его рука и медленно отстучала:
— Спокойной ночи.
Сверху повеяло прохладой. Азиз поднял взгляд к оконцу. Первые лучи восходящего солнца уже просачивались сквозь решетку. Он в изнеможении растянулся на постели, вытер пот с лица и почти молниеносно впал в забытье.
Вечером следующего дня, когда вся тюрьма уже спала, дверь неожиданно распахнулась. Азиз с трудом открыл глаза и увидел в дверях двух мужчин. Один — широкоплечий, в легком пальто и красной феске, другой — тощий как жердь, в темном клетчатом костюме. Их лиц он не разглядел. Они стояли как призраки, держа руки в карманах.
— Добрый вечер, — сказал один из них. — Доктор Азиз? -Да.
— Следуйте за нами.
Азиз натянул носки, сунул ноги в туфли и пошел к выходу. Оба посторонились, пропуская его вперед. Они пересекли внутренний дворик, выложенный каменными плитами, прошли мимо ллинного ряда одинаковых дверей с закрытыми глазками и наконец оказались перед распахнутой настежь дверью, из которой бил яркий свет. Азиз зажмурился и замер на месте. Его подтолкнули сзади, и он вошел. Сделал несколько шагов по мягкому зеленому ковру и остановился перед тяжелым деревянным столом, заставленным мелочами: бронзовой чернильницей со статуэткой лошади, вставшей на дыбы, массивным пресс-папье, деревянной, инкрустированной перламутром шкатулкой для сигарет.
За столом сидел смуглый пожилой человек. Ничем не примечательное лицо, как у тысяч чиновников, которые каждый день приходят в свои конторы и занимают места за столами. Глаза чуть навыкате, низкий лоб с синяком посередине — следом усердных молитв, жиденькие волосы зачесаны назад, тонкий, чуть крючковатый нос.
Слева от него сидел довольно молодой мужчина в сером костюме, перелистывая пухлое досье: отпечатанные и рукописные листки разных размеров. Равно душный взгляд, который он бросил на Азиза, казалось, говорил: "Я ничего не вижу, ничего не слышу".
Человек, восседавший за столом, жестом показал Азизу на кресло напротив него. Азиз демонстративно уселся на ободранный диван, обтянутый зеленой кожей, стоявший у стены. Из сиденья кое-где вылезали ржавые пружины и грязная вата. Глаза навыкате некоторое время изучали его.
— Как поживаете, доктор?
— Слава богу...
— Мы хотели бы продолжить начатое нами расследование. У нас к вам есть некоторые вопросы.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Что привело вас в Александрию?
— Отдохнуть приехал.
— У вас что, были каникулы?
— Да, перед защитой диплома.
— Скажите, а что у вас за отношения с Эмадом?
— Он мой друг с тех пор, как мы поступили в университет.
— Почему вы поселились вместе?
— Он снимал небольшую квартиру, и это избавило меня от необходимости искать что-то еще. Расходы на квартирную плату мы делили пополам.
— А бумаги, которые мы нашли в квартире Эмада, кому принадлежат?
— Не знаю.
— Не ваши ли они? -Нет.
— Значит, Эмада?
— Не знаю.
— Так. Ну а остальные? Как вы с ними поддерживаете контакт?
— Остальные — это кто?
Человек сделал паузу и насмешливо посмотрел на Азиза:
— Те, кто был арестован по этому делу.
— Я больше никого не знаю. И никакого отношения к этому делу не имею.
— А как насчет Махмуда — мастера по ремонту велосипедов?
— Я не знаком с этим человеком.
Снова пауза. Следователь готовился задать следующий вопрос, предвкушая, какой эффект это произведет. Наконец заговорил с расстановкой, отчетливо произнося каждое слово и получая от этого явное удовольствие встречались. Он утверждает, что вы возглавляете подпольную ячейку из пяти человек.
— Это ложь.
— В таком случае как вы объясните это заявление?
— Вероятно, вы оказали на него давление. Заставили такое сказать.
— Как же, на ваш взгляд, мы можем оказывать давление?
— Угрозами. Возможно, и пытками.
Следователь обратился к двум мужчинам, сидевшим на диване вытянув ноги, с сигаретами в зубах:
— Приведите Махмуда.
Один из них поднялся и вышел. В комнате воцарилась тишина, в которой отчетливо звучали постукивания пальцев по стеклу на столе.
Махмуда ввели в комнату. Его похожая на бочонок фигура выглядела бы комично рядом с высоким, как жердь, агентом, если бы не страдальческий взгляд и не бледное, изможденное лицо.
Следователь одарил его слащавой улыбкой, которая вызвала у Азиза отвращение.
— Присаживайся, Махмуд. Мы тут хотели тебе задать пару вопросов. На последнем допросе ты сказал, что знаешь доктора Азиза.
Махмуд посмотрел прямо в глаза Азизу, потом повернулся к следователю:
— Да, это верно.
— Но доктор Азиз отрицает знакомство с тобой.
— Доктор Азиз прав.
Человек в пальто вскочил на ноги. В комнате на мгновение воцарилась тишина.
— Как же это получается? Ты что, не помнишь, что сам говорил? — Голос стал похож на шипенье ядовитой змеи. И даже кончик красного языка мелькнул между зубами, как у змеи, готовой ужалить.
— Помню.
— Ну, так объясни, что это значит.
— Этот человек угрожал мне. —Махмуд ткнул пальцем в мужчину в пальто, который тут же закричал:
— Ты врешь! Лжец!
— Я не лжец. Так оно и было.
После напряженной паузы следователь спросил:
— Чем же он тебе угрожал?
— Он грозился арестовать мою мать.
Глаза человека в пальто были нацелены на Махмуда, как дула пистолетов. Голос следователя прозвучал как колокол по умершему.
— Еще раз спрашиваю. Ты знаешь или не знаешь доктора Азиза?
Азиз пристально следил за лицом Махмуда и видел, как по нему пробежала мгновенная судорога. Это было лицо человека, внутри которого шла напряженная внутренняя борьба. Он напоминал несчастного, пытающегося вьнсарабкаться из-под руин рухнувшего на него дома. Мускулы напряжены в нечеловеческом усилии, пот катится градом по лбу, побелевшие губы сжаты в узкую полоску, зубы стиснуты, чтобы не дать вырваться стону. Он сидел, съежившись в кресле, пытаясь собрать воедино остатки последних сил для отчаянного прыжка через бездонную пропасть.
Ожидание становилось невыносимым. Азизу уже было почти безразлично, что ответит Махмуд, лишь бы покончить с пугающей неопределенностью, железными тисками сжимавшей сердце.
Внезапно Махмуд ожил. Он глубоко и судорожно вздохнул: не вздох, а молчаливый стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Азиз вернулся к постели и лег. В голове была полная ясность, все улеглось на свои места, позиции определились. Мысли были четкими и последовательными. Что заставило Али предупредить его? А вдруг он действовал по их инструкции? Тогда все, что он сказал о Махмуде, было ложью с целью сломить сопротивление Азиза. Такую возможность нельзя было сбрасывать со счетов. Но возможно и то, что он сказал правду. В этом случае какие у него были мотивы? Быть может, его поступок был продиктован теми же побуждениями, что и у старого тюремщика, который поделился с ним ужином. Своеобразная солидарность людей, находящихся в тюрьме. Не важно даже, кто они — сводники, торговцы наркотиками или политические заключенные.
Возможность предательства требовала от Азиза быстрой реакции. Признание Махмуда представляло серьезную опасность, поскольку он мог выдать многое — раскрыть систему связей и явок, превратить слабые, разрозненные свидетельства в веские доказательства. Любые попытки встретиться с ним бесполезны — таких из камер не выпускают. Бумага и карандаш! — вот что нужно. Каким-то образом их надо раздобыть. Но смогут ли несколько рукописных строчек повлиять на Махмуда? Нужен разговор по душам. Но как его устроить?
Азиз ходил по камере от стены к стене и, сам того не замечая, все ускорял темп. Взад — вперед, взад — вперед. Руки глубоко в карманах — старая привычка, когда он о чем-то серьезно задумывался. От раздумий его отвлек шепот сквозь тюремный глазок:
— Доктор Азиз, я здесь. Он подошел к двери.
— Привет, Али. Мне нужна твоя помощь.
— Что смогу, сделаю...
— Мне немедленно нужны бумага и карандаш. После паузы Али сказал неуверенно:
— Я попытаюсь. — Пятно темной кожи и черной щетины
исчезло. Азиз снова взволнованно зашагал по комнате.
Прошло много времени, и надежда уже стала угасать, когда снова послышался знакомый шепот:
— Доктор Азиз, вот, возьмите.
Через отверстие просунулся свернутый трубочкой листок бумаги. Азиз ухватил его кончиками пальцев и ощутил внутри твердый узкий предмет. Он быстро придвинул столик и сел на кровать. На мгновение задумался, опершись на ладонь подбородком. Что написать?
"Дорогой Махмуд!
Как у тебя дела? Я бы так хотел увидеться с тобой и поговорить, но это невозможно. А пока есть одно дело, которое надо уладить. Ты знаешь, Махмуд, как я дорожу дружбой с тобойг отношениями, которые нас связывают, идеями, которые мы с тобой разделяем. Точно так же относятся к тебе и другие товарищи.
Сегодня я узнал, что ты не выдержал и в чем-то признался. Это правда? Если такое случилось, то ты, возможно, и сам не осознаешь, какой это вред нанесет всем нам, включая тебя самого. Признание является юридически более сильным свидетельством против того, кто его сделал, нежели против тех, кого оно разоблачает. Не поддавайся на их уговоры, не бойся их угроз.
Думаю, нет нужды напоминать о том, что не существует уз крепче тех, которые связывают нас, единомышленников, потому что верю - ты предан нашему общему делу. Надеюсь, ты обдумаешь все серьезно и откажешься от тех признаний, которые сделал.
Я предлагаю связь через постукивание в стену. Азбуки Морзе я не знаю. Поэтому количество ударов будет соответствовать порядковому номеру соответствующей буквы алфавита. Если согласен, стукни три раза, сделай паузу и еще три раза - сразу как погаснет свет".
Одинокая звездочка мерцала в маленьком темном квадрате окна под потолком. Прохладная струя воздуха ласкала лоб, как нежная рука, пытающаяся снять нервное напряжение. Мысли уносились далеко-далеко — к этой мерцающей звездочке, к лунной дорожке, по которой шли влюбленные, к шелесту волны, набегающей на темный берег.
В этих грезах разум искал защиты от треволнений борьбы, которые терзали сердце. Да, он мысленно искал утешения на морском побережье в эту ясную летнюю ночь. Но ему не удалось обмануть себя — больше всего на свете он жаждал услышать сигнал из-за стены. Его ухо буквально слилось с безмолвной стеной. Время от времени, когда он отвлекался от своего бдения, перед его мысленным взором почему-то возникали широко раскрытые глаза, глядящие страдальчески во мрак.
Он встал и подошел к резиновой параше в углу камеры. Потом медленно, опираясь на столик, сел на койку. Но, еще не успев откинуть жесткое одеяло, услышал три легких удара в стену. Пауза. Еще три удара.
Сердце от волнения дало перебой. Прильнув правым ухом к стене, он начал бить ладонью в стену. Бил исступленно, изливая чувство облегчения и растущего ликования. Бил, словно пытался развалить проклятый холодный барьер, отделяющий его от человека, которого он хотел обнять.
Так начался этот трудный, но такой нужный диалог сквозь стену во мраке ночи. Стук тамтамов в джунглях. Язык немых. Два человека лежали по обе стороны стены и, преодолев разделявший их барьер, разговаривали всю ночь до рассвета. Пот заливал их лица, кровь сочилась из костяшек пальцев, немели мышцы от усилий, болел позвоночник.
Последние буквы алфавита требовали особого напряжения: не ошибиться при подсчете ударов. Послания были до предела сжаты. Но они несли самое главное — веру в человека, в его способность выбраться из пропасти, в которой он погребен. Как при обвалах в шахте, когда люди, отрезанные от внешнего мира, растаскивают глыбы, разбивают их кирками, роют пальцами и ногтями путь вверх, к свету.
Ум и сердце не желали сдаваться и нашли язык, которым сумели передать раскаяние в минутной слабости, которая могла погубить все, ради чего человек жил.
Вначале было слово. Слово сделало нас людьми. Слово это — свобода, любовь, дружба, борьба, самовыражение. Подлинная неволя — это навязанная тишина. Тишина смерти, тления, безумия.
Час за часом они обменивались друг с другом словами, которые проникали сквозь стену. Потом кто-нибудь из них выстукивал: "Я устал", и наступала пауза.
— Как дела?
— Неважно. Мать умирает.
— Кто сказал?
— Они.
— Наверно, лгут.
— Не понял.
И снова мучительный процесс складывания слов из ударов.
— Наверно, лгут.
— У нее слабое сердце.
— Они умышленно пугают тебя.
— Повтори.
Пот струился по лицу Азиза. Он облизнул суставы пальцев, покрытые белой краской. На вкус —мел. Вспомнил: кальций полезен детям. Увидел большие черные глаза, блестевшие, как антрацит, с молочного цвета белками. Густые брови, сросшиеся на переносице. Пухлая ручонка протягивает листок бумага. Звонкий детский голосок: "Папа, а пап! Смотри, как я раскрасил. Красиво, правда?"
Видение исчезло. Глаза снова видели только стену, и снова стук пальцев, на этот раз — с отчаянием.
— Они умышленно пугают тебя.
— Не расслышал.
Приступ бессильного гнева. Что за тупица! Почему не понимает простых слов? Усилием воли Азиз подавил раздражение. Может быть, Махмуд ни при чем — удары слабоваты.
— Слушай внимательно. На этот раз он понял.
— Наверно. Они грозились арестовать ее. В сердце остро кольнуло.
— Не верь ничему. Они пытаются сломить твое сопротивление.
— Думаешь, они не сумеют?
У Азиза перехватило дыхание от напряжения. Пальцы застучали решительней.
— Мужайся, Махмуд. Не сдавайся так легко.
— Мне не дают курить.
— Это несерьезно.
— Я уже на пределе.
Азиз отчетливо представил себе его округлое лицо, взгляд большого ребенка, с тоской глядящего в темноту.
Стук зазвучал торопливо, почти как у радиста, передающего послание азбукой Морзе. Паузы стали короче, быстрее составлялись слова. Азиз время от времени облизывал суставы пальцев. Они болели, и на языке ощущался солоноватый вкус крови.
— Держись, завтра передам сигареты через Али.
— Спасибо.
Азиз задумался над тем, как перейти к самому главному.
— Махмуд, ты мне очень дорог.
— Повтори медленнее.
Азиз не разобрал слов ответа. Он потерял счет времени и теперь не имел даже приблизительного представления о том, сколько длился их диалог. Только усталость росла, давила на плечи, волнами боли отдавалась в руках, которые, как ему казалось, распухли от перенапряжения. Он начал выстукивать медленнее, более отчетливо.
— Не понял, друг.
— Повтори медленнее. Азиз повторил:
— Ты знаешь, как ты мне дорог.
На той стороне наступило молчание. Пауза ожидания? Или нерешительности? Предчувствие рокового вопроса?
— Ты понял?
Да. После краткого колебания он отстучал:
— Это правда, что ты признался?
Глубокое молчание. У Азиза засосало под ложечкой от страха. Не поторопился ли? Вдруг Махмуд прервет на этом их диалог? Тогда все усилия окажутся напрасными.
Молчание затянулось. Азиз повторил вопрос:
— Это правда, что ты признался?
Ответные удары прозвучали глухо. В самих звуках слышалось отчаяние. -Да.
— Почему?
— Они угрожали мне.
Азиз переменил положение, чтобы дать передышку правой руке, сел, скрестив ноги по-турецки, и снова застучал:
— Что же нам теперь делать?
— Не знаю.
— Плохо тебе придется.
— Хуже, чем сейчас?
— Гораздо, приговор будет более суровым.
— Знаю.
— Что скажут твои товарищи? Царапающий звук в ответ — и больше ничего.
— Ты меня слышишь? -Да,
— Почему не отвечаешь?
— Что я могу сказать?
— Ты нас погубишь, Махмуд.
— Повтори.
О боже! Если так дальше пойдет, он не выдержит. Сжав зубы, заставил себя повторить фразу.
— Я знаю, — услышал он в ответ. — Но что я могу теперь сделать?
— Откажись от своего признания.
— Это невозможно.
— Возможно.
— Они мне отомстят.
Азиз сделал передышку. Не только пальцы, все тело устало до такой степени, что отказьшалось подчиняться его воле. Одежда взмокла от пота, и прохладная струя воздуха из окна вызывала озноб. Он стиснул зубы и снова застучал:
— Ты должен изменить свои показания. -Как?
— Скажи, что признался, потому что тебе угрожали.
Вновь полная тишина. Бесполезно. Вдруг существо за стеной полностью утратило волю, потеряло способность чувствовать? Эта мысль вызвала в Азизе приступ ярости, слепой ненависти.
Он начал уговаривать себя: успокойся, так ты ничего не добьешься.
— Скажи, что они угрожали арестовать твою мать, которая тяжело больна.
В чем дело, черт возьми? Почему он не отвечает? Слишком затянувшееся молчание.
Ответ наконец пришел — слабыми, нерешительными постукиваниями:
— Я подумаю.
Азиз попытался облизать сухие, одеревеневшие губы. И вдруг из глаз его хлынули слезы. Он и сам не знал, отчего плачет — то ли от перенапряжения, то ли от досады. А может быть, от жалости к себе, к Махмуду, ко всем, кто оказывался за этими стенами? Или оплакивал унижения и страдания, которым люди подвергались повсюду? В последний раз задвигалась его рука и медленно отстучала:
— Спокойной ночи.
Сверху повеяло прохладой. Азиз поднял взгляд к оконцу. Первые лучи восходящего солнца уже просачивались сквозь решетку. Он в изнеможении растянулся на постели, вытер пот с лица и почти молниеносно впал в забытье.
Вечером следующего дня, когда вся тюрьма уже спала, дверь неожиданно распахнулась. Азиз с трудом открыл глаза и увидел в дверях двух мужчин. Один — широкоплечий, в легком пальто и красной феске, другой — тощий как жердь, в темном клетчатом костюме. Их лиц он не разглядел. Они стояли как призраки, держа руки в карманах.
— Добрый вечер, — сказал один из них. — Доктор Азиз? -Да.
— Следуйте за нами.
Азиз натянул носки, сунул ноги в туфли и пошел к выходу. Оба посторонились, пропуская его вперед. Они пересекли внутренний дворик, выложенный каменными плитами, прошли мимо ллинного ряда одинаковых дверей с закрытыми глазками и наконец оказались перед распахнутой настежь дверью, из которой бил яркий свет. Азиз зажмурился и замер на месте. Его подтолкнули сзади, и он вошел. Сделал несколько шагов по мягкому зеленому ковру и остановился перед тяжелым деревянным столом, заставленным мелочами: бронзовой чернильницей со статуэткой лошади, вставшей на дыбы, массивным пресс-папье, деревянной, инкрустированной перламутром шкатулкой для сигарет.
За столом сидел смуглый пожилой человек. Ничем не примечательное лицо, как у тысяч чиновников, которые каждый день приходят в свои конторы и занимают места за столами. Глаза чуть навыкате, низкий лоб с синяком посередине — следом усердных молитв, жиденькие волосы зачесаны назад, тонкий, чуть крючковатый нос.
Слева от него сидел довольно молодой мужчина в сером костюме, перелистывая пухлое досье: отпечатанные и рукописные листки разных размеров. Равно душный взгляд, который он бросил на Азиза, казалось, говорил: "Я ничего не вижу, ничего не слышу".
Человек, восседавший за столом, жестом показал Азизу на кресло напротив него. Азиз демонстративно уселся на ободранный диван, обтянутый зеленой кожей, стоявший у стены. Из сиденья кое-где вылезали ржавые пружины и грязная вата. Глаза навыкате некоторое время изучали его.
— Как поживаете, доктор?
— Слава богу...
— Мы хотели бы продолжить начатое нами расследование. У нас к вам есть некоторые вопросы.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Что привело вас в Александрию?
— Отдохнуть приехал.
— У вас что, были каникулы?
— Да, перед защитой диплома.
— Скажите, а что у вас за отношения с Эмадом?
— Он мой друг с тех пор, как мы поступили в университет.
— Почему вы поселились вместе?
— Он снимал небольшую квартиру, и это избавило меня от необходимости искать что-то еще. Расходы на квартирную плату мы делили пополам.
— А бумаги, которые мы нашли в квартире Эмада, кому принадлежат?
— Не знаю.
— Не ваши ли они? -Нет.
— Значит, Эмада?
— Не знаю.
— Так. Ну а остальные? Как вы с ними поддерживаете контакт?
— Остальные — это кто?
Человек сделал паузу и насмешливо посмотрел на Азиза:
— Те, кто был арестован по этому делу.
— Я больше никого не знаю. И никакого отношения к этому делу не имею.
— А как насчет Махмуда — мастера по ремонту велосипедов?
— Я не знаком с этим человеком.
Снова пауза. Следователь готовился задать следующий вопрос, предвкушая, какой эффект это произведет. Наконец заговорил с расстановкой, отчетливо произнося каждое слово и получая от этого явное удовольствие встречались. Он утверждает, что вы возглавляете подпольную ячейку из пяти человек.
— Это ложь.
— В таком случае как вы объясните это заявление?
— Вероятно, вы оказали на него давление. Заставили такое сказать.
— Как же, на ваш взгляд, мы можем оказывать давление?
— Угрозами. Возможно, и пытками.
Следователь обратился к двум мужчинам, сидевшим на диване вытянув ноги, с сигаретами в зубах:
— Приведите Махмуда.
Один из них поднялся и вышел. В комнате воцарилась тишина, в которой отчетливо звучали постукивания пальцев по стеклу на столе.
Махмуда ввели в комнату. Его похожая на бочонок фигура выглядела бы комично рядом с высоким, как жердь, агентом, если бы не страдальческий взгляд и не бледное, изможденное лицо.
Следователь одарил его слащавой улыбкой, которая вызвала у Азиза отвращение.
— Присаживайся, Махмуд. Мы тут хотели тебе задать пару вопросов. На последнем допросе ты сказал, что знаешь доктора Азиза.
Махмуд посмотрел прямо в глаза Азизу, потом повернулся к следователю:
— Да, это верно.
— Но доктор Азиз отрицает знакомство с тобой.
— Доктор Азиз прав.
Человек в пальто вскочил на ноги. В комнате на мгновение воцарилась тишина.
— Как же это получается? Ты что, не помнишь, что сам говорил? — Голос стал похож на шипенье ядовитой змеи. И даже кончик красного языка мелькнул между зубами, как у змеи, готовой ужалить.
— Помню.
— Ну, так объясни, что это значит.
— Этот человек угрожал мне. —Махмуд ткнул пальцем в мужчину в пальто, который тут же закричал:
— Ты врешь! Лжец!
— Я не лжец. Так оно и было.
После напряженной паузы следователь спросил:
— Чем же он тебе угрожал?
— Он грозился арестовать мою мать.
Глаза человека в пальто были нацелены на Махмуда, как дула пистолетов. Голос следователя прозвучал как колокол по умершему.
— Еще раз спрашиваю. Ты знаешь или не знаешь доктора Азиза?
Азиз пристально следил за лицом Махмуда и видел, как по нему пробежала мгновенная судорога. Это было лицо человека, внутри которого шла напряженная внутренняя борьба. Он напоминал несчастного, пытающегося вьнсарабкаться из-под руин рухнувшего на него дома. Мускулы напряжены в нечеловеческом усилии, пот катится градом по лбу, побелевшие губы сжаты в узкую полоску, зубы стиснуты, чтобы не дать вырваться стону. Он сидел, съежившись в кресле, пытаясь собрать воедино остатки последних сил для отчаянного прыжка через бездонную пропасть.
Ожидание становилось невыносимым. Азизу уже было почти безразлично, что ответит Махмуд, лишь бы покончить с пугающей неопределенностью, железными тисками сжимавшей сердце.
Внезапно Махмуд ожил. Он глубоко и судорожно вздохнул: не вздох, а молчаливый стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43