Азиз почувствовал, что его покидают силы.
В следующей камере все было иначе. Узники сидели, прислонившись к стене, увидев его, они заулыбались.
— Доброе утро, товарищ. Посипи с нами. Ты всегда так устаешь во время этих обходов, что нам никак не удается поговорить с тобой.
В голосе худого высокого парня Азиз почувствовал упрек. В этом не было ничего нового.
Они все время упрекали его за неразговорчивость. Он действительно мало разговаривал с товарищами. Но что он мог поделать, если он всегда испытывал затруднения в общении. Мысленно Азиз все заранее тщательно обдумывал, и слова вроде бы находились правильные, уместные. Когда он выступал на митинге или читал лекцию в школе, да и здесь, в тюрьме, в беседах с симпатичным ему человеком, он говорил увлекательно и живо, умел убеждать, логически обосновывал свою позицию.
А вот в общении с простыми людьми он был не силен. Не умел легко сходиться с ними, шутить, интересоваться пустяками. Слыша подобные упреки в свой адрес, он всегда вспоминал мать. Наряду с работоспособностью, умением сосредоточиться он унаследовал от нее и застенчивость в общении с малознакомыми людьми. Иногда и сам сожалел, что он такой. Знал, что и другие зачастую чувствовали себя неловко с ним.
Азиз глубоко вздохнул, присел, с любопытством оглядел присутствующих. Длинные бороды, выступающие кости, сморщенная обвисшая кожа. Двадцать три дня прошло с начала го-подонки, а в глазах этих людей по-прежнему можно было уви-деть неукротимую волю к жизни, решимость продолжать борьбу. Он понимал, что они относятся к нему с уважением, но хо-гят, чтобы он стал ближе и понятней им.
Молодой человек, который пригласил Азиза посидеть с ними, насторожился, заметив улыбку на его лице.
— Чему это вы улыбаетесь, товарищ Азиз?
— Да так. Подумал о матери.
Лица их смягчились, подобрели — каждый, очевидно, вспоминал свою мать.
Кто-то из них тихо сказал:
— А моя умерла.
Азиз посмотрел на него.
— Давно умерла?
— Давно. Я еще мальчишкой был.
— А помните ее?
— Иногда вроде припоминаю, как она выглядела, но не уверен.
— А попробуйте описать, что помните.
— Она была молодая. Смех ее я помню и сейчас. А глаза вроде были чудные. Иногда они мне снятся. Они были серые, а в середине черные точки. На нее из-за ее глаз обращали внимание прохожие, когда мы шли по улице. Прямо смотрели ей в глаза и еще оборачивались потом. Вот это я и запомнил.
Все молчали, взгляды у них были отсутствующие, словно каждый из них вдруг погрузился в существующий за пределами тюремных стен свой собственный мир. Они вспоминали родительский дом, комнату с кроватью, циновкой, вешалкой, инкрустированным столиком. Мать, жену, ребенка, ползающего по полу, дочь, которая выбегала на порог, когда глава семьи возвращался домой после долгого рабочего дня...
От этих размышлений его отвлек вопрос:
— Правда, что твоя мать англичанка, Азиз? -Да.
— Ну и что же она думает обо всем этом?
— Жалеет меня, конечно. Плачет украдкой.
— А как она воспринимает твои идеи?
— Сначала растерялась, но все же сказала: я тебе верю и, что бы там люди ни говорили, я знаю — зла ты не желаешь, дурного не замышляешь. Никто меня не убедит, что мой сын преступник, которого следует держать за решеткой только за то, что он защищает бедняков или говорит, что оккупанты должны покинуть страну.
— Но ведь оккупанты — англичане.
— Она говорит, что англичане — это одно, а английский колониализм — совсем другое. Я, говорит, поняла это, пожив в Египте.
— А когда она приехала в Египет?
— В 1919 году. Как раз когда революция началась. Хрипловатый голос из темного угла вмешался в разговор:
— Товарищ Азиз, а что ты скажешь о нашей голодовке? Азиз повернулся к человеку, который все это время молчал
и сейчас впервые вступил в беседу. Седые волосы, резкие черты лица.
— О голодовке?
— Да. Когда она кончится?
— Когда мы добьемся своего.
— Ты думаешь, мы получим все, чего просим?
— Если проявим стойкость, получим.
— Мы же договорились больше не обсуждать голодовку, — раздраженно сказал высокий молодой человек. —Мы ведь приняли решение, заранее все обсудили, обо всем договорились. И не надо больше на эту тему...
— Послушай, дело ведь не только в энтузиазме, — мягко возразил пожилой узник. — Ты еще молодой и сильный, а вот о других не думаешь. Мне уже за пятьдесят, и организм у меня совсем не тот, что был раньше.
— Но ты же сам проголосовал за голодовку.
— Верно. Проголосовал.
— А теперь хочешь вновь начать дискуссию, причем в самый разгар борьбы. — Молодой человек бросил взгляд на Азиза, ища его поддержки.
— Любые дискуссии исключаются, — сказал Азиз. -- Таково было одно из наших постановлений. Вы знаете, что решение было правильным и основывалось на нашем прежнем опыте. —, Азиз обратился к седоволосому человеку: — Не надо терять самообладания. Сейчас не время для споров. Но одну вещь я хотел бы подчеркнуть: иногда уместней промолчать, чем высказывать свое мнение. Верно я говорю, отец? — Он улыбнулся. — Возраст, отец, только увеличивает нашу ответственность. Приходится многое брать на себя.
Пожилой мужчина, опустив глаза, долго молчал.
— Если ты так ставишь вопрос, — сказал он наконец, — мне сказать больше нечего.
Все вздохнули с облегчением, разговор сразу же перешел в другое русло:
— Слышали последний анекдот?..
Воспользовавшись этим, Азиз вышел из камеры. Проходя мимо открытых дверей, он невольно ловил обрывки разговоров :
— Мой сын уже старшеклассником стал. Месяц назад приходил навестить. Он уже выше меня, я просто глазам не померил...
-...целое блюдо шашлыка с рисомс Лучше ничего нет на свете...
Странно, неужели они еще чувствуют голод? Хуже всего, конечно, тем, у кого крепкое тело и здоровый аппетит... А вот чей-то заразительный смех:
— О, мое брюхо! Эти газы взорвут меня, как бомбу, и вы нее погибнете...
Сколько еще продлится эта голодовка? Лишь несколько
заключенных сохранили способность стоять на ногах: Сайед, Хильми, еще трое-четверо. Остальные лежали в камерах. Ты, Азиз, родился в богатой семье. С детства привык к калорийной еде. Но и твои силы на исходе. Сила воли, закаленная годами борьбы,—на сколько ее еще хватит? Твои товарищи смотрят на тебя с надеждой. Они сделали все возможное и невозможное. Еще до объявления голодовки каждый шаг был тщательно взвешен, подготовлен. Каждый получил возможность высказать свои соображения. Пять сотен писем были разосланы в газеты, в различные государственные учреждения, близким и друзьям. По всей стране прошли демонстрации, требующие освобождения политзаключенных. Некоторые члены парламента от партии Вафд поставили этот вопрос перед ассамблеей. Газеты публиковали подробные отчеты об условиях содержания в тюрьме... Но высшие инстанции не давали ответа: глухие по-прежнему отказывались слышать, каменные сердца не умели сострадать.
— Их следует хорошенько проучить, — заявил толстый человек с бесстрастными глазами, с золотыми орлами на плечах. — Этот порочный круг должен быть разорван. Бунтовщики никогда не успокоятся на достигнутом, никогда не подчинятся. Дай им палец — они всю руку отхватят...
Эти слова толстый человек говорил другим людям, собравшимся в его просторном кабинете. Их лица были гладко выбриты, усики подстрижены, физиономии спокойны, золото на плечах переливалось в ярком свете софитов.
Все они безоговорочно поддерживали шефа:
— Совершенно верно! Абсолютно правильно, ваше сиятельство! Как тонко вы их понимаете, насквозь видите! Разрушители социальных устоев! Ни религии, ни морали...
Их глаза горели верноподданническим восторгом...
...Сайед ходил с трудом — казалось, его ноги опутаны невидимой веревкой. Хильми двигался, опираясь обеими руками о стену о решетчатые двери. Он напоминал ребенка, делающего первые шаги. Они собрались втроем в камере Азиза, сели, скрестив ноги по-турецки, на одеяло.
— Хватит вам ходить, — сказал им Азиз раздраженно. — Почему вы не лежите?
Хильми протестующе поднял руку.
— Оставить товарищей? Без присмотра?
— Я обхожу их каждый день.
— Мы знаем. Но одного человека для обхода недостаточно. Нас должно быть трое или четверо. Чем больше, тем лучше. Это поднимает их моральный дух.
Сайед кивнул в знак согласия.
— Азиз, не будь чересчур самоуверен. Твои силы, брат, тоже имеют предел.
— Конечно. Но я врач и свои возможности знаю. Пульс у меня медленный, ровный. Каждое утро я принимаю душ. Слабость, конечно, есть, но в остальном все в порядке. Сайед смотрел на него с удивлением.
— С ума ты, что ли, сошел? Душ по утрам? Да еще эти обходы утром и вечером.
— Да. Я, представь себе, чувствую себя лучше, когда двигаюсь. Я даже думаю еще неделю так протянуть.
— Ну, это еще надо посмотреть.
— Я чувствую, что смогу...
— Ладно, оставим это, — сказал Хильми мрачно. — Что дальше будем делать?
Некоторое время они молчали. Сайед пальцем чертил на одеяле какие-то цифры. Рука у него была белая как мел. Что-то подсчитав в уме, он решительно заявил:
— Кончать надо голодовку. Что ты скажешь, Азиз?
— Не согласен.
— Ясное дело, ты еще не дошел до ручки. Но ведь ты тут не один.
— Отступить после всего, что мы сделали? — воскликнул Азиз.
— Да, именно так. Если мы не сделаем этого сами, нас заставят это сделать другие. Не завтра, так послезавтра. Заставят те, кто надломился, дошел до предела.
— А остальные пусть продолжают.
— Если хоть один прекратит голодовку, считай, что все пропало.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Такое уже случалось раньше. Лучше самим организованно отступить, чем потерпеть провал. Иногда надо уметь признавать поражение.
— А почему бы не научиться побеждать?
— Победа не зависит от одного человека и даже от группы товарищей.
Азиз был расстроен. Положив руку на плечо Сайеда, тихо спросил:
— Что с тобой происходит?
— Не знаю, — ответил Сайед. — Я уже на пределе. Иногда плакать хочется...
— Ну так и плачь, если от этого станет легче. Но только слезы ничего не решают.
Хильми внезапно вмешался в разговор:
— Что с вами обоими? О чем вы спорите? Я полностью согласен с Сайедом. Надо думать об отступлении.
— Значит, вы оба так решили? Они кивнули,
— Двое против одного. Ну что ж, пусть так. Но у меня есть одно предложение.
— Какое? — встрепенулся Хильми.
— Дайте мне еще один шанс.
— Шанс для чего?
— Связаться с администрацией. Последняя попытка достигнуть соглашения. Мы должны добиться от них хоть чего-нибудь. Пусть это будет кусок мяса, или дополнительное одеяло, или электрическое освещение.
Они ответили одновременно:
— Согласны.
Азиз поднялся и вышел из камеры. В коридоре он подошел к надзирателю.
— Я хочу встретиться с начальником тюрьмы.
— Для чего?
— Передайте ему, что я хочу с ним встретиться.
— Хорошо. Пойдемте вместе вниз. Вы подождете снаружи, чтобы мне взад-вперед по лестнице не ходить.
Он задвинул ящик своего стола и поднялся. Они пошли по коридору к железной лестнице. Надзиратель шагал упруго, уверенно, и Азиз едва поспевал за ним, с трудом двигая ватными ногами. Оставив его в приемной, надзиратель вошел в кабинет начальника тюрьмы. Через некоторое время Азиза пригласили в кабинет. За огромным письменным столом возле окна сидел, небрежно развалясь в кресле, полный мужчина с невыразительными, скучными глазами.
— Что вам надо? — спросил он холодно, не меняя позы.
— Я хотел бы обсудить с вами сложившуюся ситуацию.
— Что за ситуацию? — Во взгляде начальника тюрьмы мелькнуло удивление. Он словно и представить себе не мог, что побудило этого полуживого арестанта с бритой головой и босыми ногами просить у него аудиенции.
— Речь идет о голодовке, — сказал Азиз спокойно.
— Понятно. А что вы тут хотите обсуждать? И вообще, кто вы такой, чтобы вмешиваться в эти дела? Вы можете прекратить голодовку, когда вам заблагорассудится.
— Я не об этом пришел говорить.
— А о чем в таком случае?
— Я пришел обсудить с вами наши условия,
— А кто вы такой?
— Я представляю тех, кто объявил голодовку.
— Никаких представителей здесь не может быть. Каждый отвечает только за себя.
— Вы что же, будете вести переговоры с каждым в отдельности? С каждым из пятисот человек?
— Зачем же? Я соберу их в блоке "А" и поговорю со всеми вместе.
— Вас не станут слушать.
— Вы так уверены? А я думаю, что теперь как раз они и будут слушать. — Он сделал ударение на слове "теперь".
— Что ж, попытайтесь. — Азиз произнес эти слова с вызовом. А тем временем комната перед его глазами медленно и
волнообразно покачивалась. Он до боли сжал кулаки, пытаясь усилием воли преодолеть внезапное головокружение. Толстяк выпрямился в кресле, глянул на него с любопытством.
— По вас не видно, что вы голодаете. Я думаю, все вы тайком подкармливаетесь.
— Вы прекрасно знаете, что никто не притрагивается к еде.
— Откуда мне знать? - Он пожал плечами.
— Ну, у вас-то есть источники информации. И довольно много, не правда ли?
Начальник тюрьмы самодовольно осклабился, постукивая пухлыми пальцами по столу, спросил:
— Когда же вы намерены прекратить голодовку?
— Как только удовлетворят наши требования.
— Ваши требования неприемлемы. Мы оставим вас подыхать как собак. — Последнюю фразу он произнес отчетливо, с нескрываемой ненавистью.
Кровь ударила в голову Азизу, но не один мускул не дрогнул на его лице. Соблюдать спокойствие, приказал он себе. Соблюдать спокойствие. Эта свинья пытается спровоцировать тебя. Сейчас не время для мелких стычек. Некоторое время он молчал, стараясь успокоиться; когда заговорил, тон его был спокойным и жестким:
— В таком случае голодовка будет продолжаться.
Жирное тело откинулось на спинку стула, знаки отличия блеснули золотом на плече.
— Никакого бунта мы не потерпим.
— Это не бунт. Мы требуем удовлетворения наших элементарных прав.
— Прав? У вас их нет. Мы тут решаем, как с вами поступать. Зарубите себе это на носу. Вы — жалкая кучка подрывных элементов, которые ни перед чем не остановятся, чтобы добиться своего.
— Мы боремся за свои идеалы.
— Идеалы! — воскликнул начальник тюрьмы злобно. — Вы наемники, иностранные агенты, марионетки в чужих руках.
Азиз смотрел на него, с трудом скрывая ярость, которая подкатывала волнами. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на него с кулаками. Но надо было держать себя в руках. Он вспомнил о товарищах, которые с нетерпением ждали его возвращения в блоке "А". Сколько раз в жизни ему приходилось молча проглатывать оскорбления ради того, чтобы не поддаться на провокацию.
— Я отказываюсь иметь с вами дело как с организованной группой, — сказал начальник тюрьмы.
— Мы знаем, что вы не можете решить многого, — ответил Азиз, не обращая внимания на его слова. - Все инструкции вы получаете сверху, от сильных мира сего. И в этой связи я советую вам задуматься вот о чем: если в тюрьме произойдет что-либо непоправимое, никто из них под защиту вас не возьмет,
Азиз чувствовал, что его угроза достигла цели. Самоуверенность начальника тюрьмы была явно поколеблена.
— Все равно вы ничего голодовкой не добьетесь...
— Добьемся. Мы ведь отлично знаем о том, что происходит за этими стенами.
— Ничего там не происходит. Это ваши фантазии.
— О нет! Там многое происходит. Каждый день вам звонят из министерства и спрашивают о голодовке.
— Богатое же у вас воображение!
— Ничуть. Нам хорошо все известно.
— Откуда это вы можете все знать, интересно?
— Неважно. Главное, что знаем. Наша голодовка приведет к самым серьезным последствиям, и вас это очень беспокоит.
В ответ раздался короткий смешок. Грузное тело начальника тюрьмы нервно заерзало в кресле.
— Доктор Азиз, — сказал он вкрадчиво. — Зря вы взвалили на себя все это. Вы же выходец из хорошей семьи, и, поверьте, мы очень хотели бы облегчить ваше пребывание в тюрьме.
— Я не собираюсь обсуждать с вами подобные вопросы.
— Так что же вам надо?
— Если мы добьемся удовлетворения некоторых требований, из-за которых началась голодовка, я, возможно, смогу убедить своих товарищей прекратить ее.
— Вы договорились об этом между собой?
— Нет.
— Значит, вы не представляете их волю?
— Я их представитель.
— Какой же вы представитель, если они не договорились с вами о том, какие условия они готовы принять?
— Мне предоставили широкие полномочия.
— Широкие полномочия? Но где гарантия того, что моя договоренность с вами будет ими принята?
— После того как мы договоримся, я вернусь к своим товарищам.
— Ну вот. Об этом я и говорил. Никаких гарантий, что они примут нашу договоренность.
— Если мы выработаем приемлемые условия, я смогу убедить своих товарищей.
Начальник тюрьмы бросил на Азиза испытующий взгляд, как бы стараясь определить, насколько серьезно можно относиться к этим словам,
— Так чего же вы просите?
— Мы настаиваем на удовлетворении наших требов
— Всех?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
В следующей камере все было иначе. Узники сидели, прислонившись к стене, увидев его, они заулыбались.
— Доброе утро, товарищ. Посипи с нами. Ты всегда так устаешь во время этих обходов, что нам никак не удается поговорить с тобой.
В голосе худого высокого парня Азиз почувствовал упрек. В этом не было ничего нового.
Они все время упрекали его за неразговорчивость. Он действительно мало разговаривал с товарищами. Но что он мог поделать, если он всегда испытывал затруднения в общении. Мысленно Азиз все заранее тщательно обдумывал, и слова вроде бы находились правильные, уместные. Когда он выступал на митинге или читал лекцию в школе, да и здесь, в тюрьме, в беседах с симпатичным ему человеком, он говорил увлекательно и живо, умел убеждать, логически обосновывал свою позицию.
А вот в общении с простыми людьми он был не силен. Не умел легко сходиться с ними, шутить, интересоваться пустяками. Слыша подобные упреки в свой адрес, он всегда вспоминал мать. Наряду с работоспособностью, умением сосредоточиться он унаследовал от нее и застенчивость в общении с малознакомыми людьми. Иногда и сам сожалел, что он такой. Знал, что и другие зачастую чувствовали себя неловко с ним.
Азиз глубоко вздохнул, присел, с любопытством оглядел присутствующих. Длинные бороды, выступающие кости, сморщенная обвисшая кожа. Двадцать три дня прошло с начала го-подонки, а в глазах этих людей по-прежнему можно было уви-деть неукротимую волю к жизни, решимость продолжать борьбу. Он понимал, что они относятся к нему с уважением, но хо-гят, чтобы он стал ближе и понятней им.
Молодой человек, который пригласил Азиза посидеть с ними, насторожился, заметив улыбку на его лице.
— Чему это вы улыбаетесь, товарищ Азиз?
— Да так. Подумал о матери.
Лица их смягчились, подобрели — каждый, очевидно, вспоминал свою мать.
Кто-то из них тихо сказал:
— А моя умерла.
Азиз посмотрел на него.
— Давно умерла?
— Давно. Я еще мальчишкой был.
— А помните ее?
— Иногда вроде припоминаю, как она выглядела, но не уверен.
— А попробуйте описать, что помните.
— Она была молодая. Смех ее я помню и сейчас. А глаза вроде были чудные. Иногда они мне снятся. Они были серые, а в середине черные точки. На нее из-за ее глаз обращали внимание прохожие, когда мы шли по улице. Прямо смотрели ей в глаза и еще оборачивались потом. Вот это я и запомнил.
Все молчали, взгляды у них были отсутствующие, словно каждый из них вдруг погрузился в существующий за пределами тюремных стен свой собственный мир. Они вспоминали родительский дом, комнату с кроватью, циновкой, вешалкой, инкрустированным столиком. Мать, жену, ребенка, ползающего по полу, дочь, которая выбегала на порог, когда глава семьи возвращался домой после долгого рабочего дня...
От этих размышлений его отвлек вопрос:
— Правда, что твоя мать англичанка, Азиз? -Да.
— Ну и что же она думает обо всем этом?
— Жалеет меня, конечно. Плачет украдкой.
— А как она воспринимает твои идеи?
— Сначала растерялась, но все же сказала: я тебе верю и, что бы там люди ни говорили, я знаю — зла ты не желаешь, дурного не замышляешь. Никто меня не убедит, что мой сын преступник, которого следует держать за решеткой только за то, что он защищает бедняков или говорит, что оккупанты должны покинуть страну.
— Но ведь оккупанты — англичане.
— Она говорит, что англичане — это одно, а английский колониализм — совсем другое. Я, говорит, поняла это, пожив в Египте.
— А когда она приехала в Египет?
— В 1919 году. Как раз когда революция началась. Хрипловатый голос из темного угла вмешался в разговор:
— Товарищ Азиз, а что ты скажешь о нашей голодовке? Азиз повернулся к человеку, который все это время молчал
и сейчас впервые вступил в беседу. Седые волосы, резкие черты лица.
— О голодовке?
— Да. Когда она кончится?
— Когда мы добьемся своего.
— Ты думаешь, мы получим все, чего просим?
— Если проявим стойкость, получим.
— Мы же договорились больше не обсуждать голодовку, — раздраженно сказал высокий молодой человек. —Мы ведь приняли решение, заранее все обсудили, обо всем договорились. И не надо больше на эту тему...
— Послушай, дело ведь не только в энтузиазме, — мягко возразил пожилой узник. — Ты еще молодой и сильный, а вот о других не думаешь. Мне уже за пятьдесят, и организм у меня совсем не тот, что был раньше.
— Но ты же сам проголосовал за голодовку.
— Верно. Проголосовал.
— А теперь хочешь вновь начать дискуссию, причем в самый разгар борьбы. — Молодой человек бросил взгляд на Азиза, ища его поддержки.
— Любые дискуссии исключаются, — сказал Азиз. -- Таково было одно из наших постановлений. Вы знаете, что решение было правильным и основывалось на нашем прежнем опыте. —, Азиз обратился к седоволосому человеку: — Не надо терять самообладания. Сейчас не время для споров. Но одну вещь я хотел бы подчеркнуть: иногда уместней промолчать, чем высказывать свое мнение. Верно я говорю, отец? — Он улыбнулся. — Возраст, отец, только увеличивает нашу ответственность. Приходится многое брать на себя.
Пожилой мужчина, опустив глаза, долго молчал.
— Если ты так ставишь вопрос, — сказал он наконец, — мне сказать больше нечего.
Все вздохнули с облегчением, разговор сразу же перешел в другое русло:
— Слышали последний анекдот?..
Воспользовавшись этим, Азиз вышел из камеры. Проходя мимо открытых дверей, он невольно ловил обрывки разговоров :
— Мой сын уже старшеклассником стал. Месяц назад приходил навестить. Он уже выше меня, я просто глазам не померил...
-...целое блюдо шашлыка с рисомс Лучше ничего нет на свете...
Странно, неужели они еще чувствуют голод? Хуже всего, конечно, тем, у кого крепкое тело и здоровый аппетит... А вот чей-то заразительный смех:
— О, мое брюхо! Эти газы взорвут меня, как бомбу, и вы нее погибнете...
Сколько еще продлится эта голодовка? Лишь несколько
заключенных сохранили способность стоять на ногах: Сайед, Хильми, еще трое-четверо. Остальные лежали в камерах. Ты, Азиз, родился в богатой семье. С детства привык к калорийной еде. Но и твои силы на исходе. Сила воли, закаленная годами борьбы,—на сколько ее еще хватит? Твои товарищи смотрят на тебя с надеждой. Они сделали все возможное и невозможное. Еще до объявления голодовки каждый шаг был тщательно взвешен, подготовлен. Каждый получил возможность высказать свои соображения. Пять сотен писем были разосланы в газеты, в различные государственные учреждения, близким и друзьям. По всей стране прошли демонстрации, требующие освобождения политзаключенных. Некоторые члены парламента от партии Вафд поставили этот вопрос перед ассамблеей. Газеты публиковали подробные отчеты об условиях содержания в тюрьме... Но высшие инстанции не давали ответа: глухие по-прежнему отказывались слышать, каменные сердца не умели сострадать.
— Их следует хорошенько проучить, — заявил толстый человек с бесстрастными глазами, с золотыми орлами на плечах. — Этот порочный круг должен быть разорван. Бунтовщики никогда не успокоятся на достигнутом, никогда не подчинятся. Дай им палец — они всю руку отхватят...
Эти слова толстый человек говорил другим людям, собравшимся в его просторном кабинете. Их лица были гладко выбриты, усики подстрижены, физиономии спокойны, золото на плечах переливалось в ярком свете софитов.
Все они безоговорочно поддерживали шефа:
— Совершенно верно! Абсолютно правильно, ваше сиятельство! Как тонко вы их понимаете, насквозь видите! Разрушители социальных устоев! Ни религии, ни морали...
Их глаза горели верноподданническим восторгом...
...Сайед ходил с трудом — казалось, его ноги опутаны невидимой веревкой. Хильми двигался, опираясь обеими руками о стену о решетчатые двери. Он напоминал ребенка, делающего первые шаги. Они собрались втроем в камере Азиза, сели, скрестив ноги по-турецки, на одеяло.
— Хватит вам ходить, — сказал им Азиз раздраженно. — Почему вы не лежите?
Хильми протестующе поднял руку.
— Оставить товарищей? Без присмотра?
— Я обхожу их каждый день.
— Мы знаем. Но одного человека для обхода недостаточно. Нас должно быть трое или четверо. Чем больше, тем лучше. Это поднимает их моральный дух.
Сайед кивнул в знак согласия.
— Азиз, не будь чересчур самоуверен. Твои силы, брат, тоже имеют предел.
— Конечно. Но я врач и свои возможности знаю. Пульс у меня медленный, ровный. Каждое утро я принимаю душ. Слабость, конечно, есть, но в остальном все в порядке. Сайед смотрел на него с удивлением.
— С ума ты, что ли, сошел? Душ по утрам? Да еще эти обходы утром и вечером.
— Да. Я, представь себе, чувствую себя лучше, когда двигаюсь. Я даже думаю еще неделю так протянуть.
— Ну, это еще надо посмотреть.
— Я чувствую, что смогу...
— Ладно, оставим это, — сказал Хильми мрачно. — Что дальше будем делать?
Некоторое время они молчали. Сайед пальцем чертил на одеяле какие-то цифры. Рука у него была белая как мел. Что-то подсчитав в уме, он решительно заявил:
— Кончать надо голодовку. Что ты скажешь, Азиз?
— Не согласен.
— Ясное дело, ты еще не дошел до ручки. Но ведь ты тут не один.
— Отступить после всего, что мы сделали? — воскликнул Азиз.
— Да, именно так. Если мы не сделаем этого сами, нас заставят это сделать другие. Не завтра, так послезавтра. Заставят те, кто надломился, дошел до предела.
— А остальные пусть продолжают.
— Если хоть один прекратит голодовку, считай, что все пропало.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Такое уже случалось раньше. Лучше самим организованно отступить, чем потерпеть провал. Иногда надо уметь признавать поражение.
— А почему бы не научиться побеждать?
— Победа не зависит от одного человека и даже от группы товарищей.
Азиз был расстроен. Положив руку на плечо Сайеда, тихо спросил:
— Что с тобой происходит?
— Не знаю, — ответил Сайед. — Я уже на пределе. Иногда плакать хочется...
— Ну так и плачь, если от этого станет легче. Но только слезы ничего не решают.
Хильми внезапно вмешался в разговор:
— Что с вами обоими? О чем вы спорите? Я полностью согласен с Сайедом. Надо думать об отступлении.
— Значит, вы оба так решили? Они кивнули,
— Двое против одного. Ну что ж, пусть так. Но у меня есть одно предложение.
— Какое? — встрепенулся Хильми.
— Дайте мне еще один шанс.
— Шанс для чего?
— Связаться с администрацией. Последняя попытка достигнуть соглашения. Мы должны добиться от них хоть чего-нибудь. Пусть это будет кусок мяса, или дополнительное одеяло, или электрическое освещение.
Они ответили одновременно:
— Согласны.
Азиз поднялся и вышел из камеры. В коридоре он подошел к надзирателю.
— Я хочу встретиться с начальником тюрьмы.
— Для чего?
— Передайте ему, что я хочу с ним встретиться.
— Хорошо. Пойдемте вместе вниз. Вы подождете снаружи, чтобы мне взад-вперед по лестнице не ходить.
Он задвинул ящик своего стола и поднялся. Они пошли по коридору к железной лестнице. Надзиратель шагал упруго, уверенно, и Азиз едва поспевал за ним, с трудом двигая ватными ногами. Оставив его в приемной, надзиратель вошел в кабинет начальника тюрьмы. Через некоторое время Азиза пригласили в кабинет. За огромным письменным столом возле окна сидел, небрежно развалясь в кресле, полный мужчина с невыразительными, скучными глазами.
— Что вам надо? — спросил он холодно, не меняя позы.
— Я хотел бы обсудить с вами сложившуюся ситуацию.
— Что за ситуацию? — Во взгляде начальника тюрьмы мелькнуло удивление. Он словно и представить себе не мог, что побудило этого полуживого арестанта с бритой головой и босыми ногами просить у него аудиенции.
— Речь идет о голодовке, — сказал Азиз спокойно.
— Понятно. А что вы тут хотите обсуждать? И вообще, кто вы такой, чтобы вмешиваться в эти дела? Вы можете прекратить голодовку, когда вам заблагорассудится.
— Я не об этом пришел говорить.
— А о чем в таком случае?
— Я пришел обсудить с вами наши условия,
— А кто вы такой?
— Я представляю тех, кто объявил голодовку.
— Никаких представителей здесь не может быть. Каждый отвечает только за себя.
— Вы что же, будете вести переговоры с каждым в отдельности? С каждым из пятисот человек?
— Зачем же? Я соберу их в блоке "А" и поговорю со всеми вместе.
— Вас не станут слушать.
— Вы так уверены? А я думаю, что теперь как раз они и будут слушать. — Он сделал ударение на слове "теперь".
— Что ж, попытайтесь. — Азиз произнес эти слова с вызовом. А тем временем комната перед его глазами медленно и
волнообразно покачивалась. Он до боли сжал кулаки, пытаясь усилием воли преодолеть внезапное головокружение. Толстяк выпрямился в кресле, глянул на него с любопытством.
— По вас не видно, что вы голодаете. Я думаю, все вы тайком подкармливаетесь.
— Вы прекрасно знаете, что никто не притрагивается к еде.
— Откуда мне знать? - Он пожал плечами.
— Ну, у вас-то есть источники информации. И довольно много, не правда ли?
Начальник тюрьмы самодовольно осклабился, постукивая пухлыми пальцами по столу, спросил:
— Когда же вы намерены прекратить голодовку?
— Как только удовлетворят наши требования.
— Ваши требования неприемлемы. Мы оставим вас подыхать как собак. — Последнюю фразу он произнес отчетливо, с нескрываемой ненавистью.
Кровь ударила в голову Азизу, но не один мускул не дрогнул на его лице. Соблюдать спокойствие, приказал он себе. Соблюдать спокойствие. Эта свинья пытается спровоцировать тебя. Сейчас не время для мелких стычек. Некоторое время он молчал, стараясь успокоиться; когда заговорил, тон его был спокойным и жестким:
— В таком случае голодовка будет продолжаться.
Жирное тело откинулось на спинку стула, знаки отличия блеснули золотом на плече.
— Никакого бунта мы не потерпим.
— Это не бунт. Мы требуем удовлетворения наших элементарных прав.
— Прав? У вас их нет. Мы тут решаем, как с вами поступать. Зарубите себе это на носу. Вы — жалкая кучка подрывных элементов, которые ни перед чем не остановятся, чтобы добиться своего.
— Мы боремся за свои идеалы.
— Идеалы! — воскликнул начальник тюрьмы злобно. — Вы наемники, иностранные агенты, марионетки в чужих руках.
Азиз смотрел на него, с трудом скрывая ярость, которая подкатывала волнами. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на него с кулаками. Но надо было держать себя в руках. Он вспомнил о товарищах, которые с нетерпением ждали его возвращения в блоке "А". Сколько раз в жизни ему приходилось молча проглатывать оскорбления ради того, чтобы не поддаться на провокацию.
— Я отказываюсь иметь с вами дело как с организованной группой, — сказал начальник тюрьмы.
— Мы знаем, что вы не можете решить многого, — ответил Азиз, не обращая внимания на его слова. - Все инструкции вы получаете сверху, от сильных мира сего. И в этой связи я советую вам задуматься вот о чем: если в тюрьме произойдет что-либо непоправимое, никто из них под защиту вас не возьмет,
Азиз чувствовал, что его угроза достигла цели. Самоуверенность начальника тюрьмы была явно поколеблена.
— Все равно вы ничего голодовкой не добьетесь...
— Добьемся. Мы ведь отлично знаем о том, что происходит за этими стенами.
— Ничего там не происходит. Это ваши фантазии.
— О нет! Там многое происходит. Каждый день вам звонят из министерства и спрашивают о голодовке.
— Богатое же у вас воображение!
— Ничуть. Нам хорошо все известно.
— Откуда это вы можете все знать, интересно?
— Неважно. Главное, что знаем. Наша голодовка приведет к самым серьезным последствиям, и вас это очень беспокоит.
В ответ раздался короткий смешок. Грузное тело начальника тюрьмы нервно заерзало в кресле.
— Доктор Азиз, — сказал он вкрадчиво. — Зря вы взвалили на себя все это. Вы же выходец из хорошей семьи, и, поверьте, мы очень хотели бы облегчить ваше пребывание в тюрьме.
— Я не собираюсь обсуждать с вами подобные вопросы.
— Так что же вам надо?
— Если мы добьемся удовлетворения некоторых требований, из-за которых началась голодовка, я, возможно, смогу убедить своих товарищей прекратить ее.
— Вы договорились об этом между собой?
— Нет.
— Значит, вы не представляете их волю?
— Я их представитель.
— Какой же вы представитель, если они не договорились с вами о том, какие условия они готовы принять?
— Мне предоставили широкие полномочия.
— Широкие полномочия? Но где гарантия того, что моя договоренность с вами будет ими принята?
— После того как мы договоримся, я вернусь к своим товарищам.
— Ну вот. Об этом я и говорил. Никаких гарантий, что они примут нашу договоренность.
— Если мы выработаем приемлемые условия, я смогу убедить своих товарищей.
Начальник тюрьмы бросил на Азиза испытующий взгляд, как бы стараясь определить, насколько серьезно можно относиться к этим словам,
— Так чего же вы просите?
— Мы настаиваем на удовлетворении наших требов
— Всех?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43